Текст книги "Золотые мили"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

Кроме того, профсоюз выступил с протестом против вооружения граждан, подчеркивая, что выдача оружия одной части общества для борьбы с другой его частью может пагубно повлиять на умонастроение горняков. Поскольку с обеих сторон было немало головорезов, всегда готовых полезть в драку, руководители горняков обратились к Калгурлийской лиге демобилизованных с предложением не устраивать процессий и демонстраций, которые могут привести к беспорядкам; союз горняков, в свою очередь, также воздержится от устройства каких-либо процессий и демонстраций. Тем не менее вербовка полицейских особого назначения продолжалась.

– Член городского магистрата, который, казалось бы, должен держаться нейтрально, сидит сейчас в Калгурлийской лиге и приводит к присяге новых полицейских, – сказал однажды Том. – Джордж Кэлленан говорит, что в полицию теперь набирают мальчишек семнадцати-восемнадцати лет. Но между прочим взяли и одного семидесятилетнего старца. Самые отъявленные бандиты расхаживают по городу с ружьями и револьверами.

– Во времена борьбы за россыпи они не доходили до такой наглости! – воскликнул Динни.

– Только вооружили полицию, а уже поговаривают, что вызовут отряды гражданской милиции из Йорка, – напомнила Салли.

На другое утро после рабочего праздника, в семь часов, две тысячи горняков собрались в Фимистоне, у поселка за шахтами. Все три смены на шахтах дежурили члены профсоюза, следившие за тем, чтобы не допустить к работе штрейкбрехеров. Через несколько часов по городу разнеслись самые дикие слухи: говорили, что члены профсоюза ворвались на рудники и стали избивать и сбрасывать штрейкбрехеров в шахту, и тогда, во избежание дальнейших беспорядков, рудники якобы закрыли.

Эйли с лихорадочным нетерпением ждала возвращения Тома, а Салли тревожилась за Дика. Он скорее, чем Том, может ввязаться в драку. Дик стал безрассудно смелым и непримиримым во всем – это война сделала его таким. Салли очень обрадовалась, увидев Тома и Дика, направлявшихся к ней по садовой дорожке.

Они только посмеялись над этими слухами – как якобы неистовствует профсоюз. Кое-где, правда, доходило до потасовки, но в целом они довольны положением дел.

– Надо сказать, – заметил Том, – что наш план вполне удался. Собрание в поселке прошло организованно и оживленно. У каждой шахты были выставлены пикеты. Пикетчики убеждали рабочих вступать в профсоюз, стыдили их, что они хотят работать, когда мы бастуем. И очень многие присоединились к нам, а остальные ушли.

Конечно, не везде все обошлось гладко. На одном руднике рудокопы пришли в ярость, увидев, что один парень работает, как ни в чем не бывало. Они предложили ему убраться подобру-поздорову. Этот парень после погромов похвалялся, что задаст жару всякому, кто предложит ему бросить работу. Вот, значит, он и полез в драку, и, надо признаться, ему солоно пришлось. Кто-то даже выхватил револьвер, однако ему не дали пустить его в ход и натворить беды.

– А один штрейкбрехер попробовал выкинуть такую же штуку на Упорном, – сказал Дик. – Он в свое время грозился, что демобилизованные разнесут в щепы соседнюю лавчонку, потому что хозяин выкрасил ее когда-то в красный цвет. Мы тогда сказали, что на руднике ему делать нечего, и предложили отправиться восвояси. Ему это не понравилось. Видали бы вы, как он отбивался и брыкался! Ну, мы загнали его на край насыпи, и он полетел оттуда кувырком.

– Ничего – умнее будет! – фыркнул Динни.

– На Боулдере вышло похуже, – сказал Том. – Том Брэдли наткнулся на каких-то безмозглых идиотов, которые схватили штрейкбрехера и подтащили к устью шахты, угрожая сбросить его вниз. Брэдли призвал их к порядку и велел парню убираться подобру-поздорову. Но слух об этом быстро разнесся по шахтам и напугал других штрейкбрехеров. На Боулдере пять таких парней все околачивались возле шахты, выжидая случая спуститься под землю, хотя им давно советовали отправиться по домам. Так после этого они одумались и ушли.

– Всегда найдутся горячие головы, скорые на расправу, – заметил Динни.

– Знаю, – отозвался Том; лицо у него было серьезное, суровое. – Но это оборачивается против нас.

Когда к представителям Горной палаты пришла делегация горняков, они обещали, что впредь будут советовать рабочим вступать в члены Австралийского рабочего союза. А потом, когда к ним явились делегаты Калгурлийской лиги демобилизованных, представители палаты отреклись от своих обещаний, заявив, что горняки, угрожая оружием, вырвали у них эту уступку. Здание палаты было, мол, окружено разъяренной толпой и кто-то даже бросил камень в окно. Это-то и был тот «пистолетный выстрел», который так напугал владельцев рудников. Толпа-де ворвалась в палату с главного и с черного входов. Представитель Горной палаты заявил, что обещание было дано горнякам только для того, чтобы заставить разъяренную толпу покинуть здание.

– Похоже, что рудокопов хотят довести до белого каления, чтобы они совсем потеряли голову и уже сами не знали, что творят, – воскликнула Эйли.

– Мы так и думаем, – сказал Том. – Люди предупреждены. Если начнется драка, – кто знает, к чему это приведет. Мы безоружны – мы ведь лишь отстаиваем свои права членов профсоюза, а вот правительство только и ищет повода, чтобы выпустить против нас особую полицию.

С каждым днем атмосфера накалялась все сильнее. Было предложено закрыть гостиницы. «Калгурли готовится к войне», – говорили в народе. Лигу демобилизованных называли не иначе, как «военное министерство». Отряды полиции особого назначения маршировали по улицам с примкнутыми штыками, нагоняя страх на горожан. Симпатии населения все больше и больше склонялись на сторону Австралийского рабочего союза. Горная палата отказывалась вести дальнейшие переговоры с союзом горняков и согласилась оплатить две трети расходов на содержание полицейских особого назначения. На Упорном засела полиция, вооруженная винтовками с примкнутыми штыками. Ремонтная мастерская была превращена в пункт первой помощи. На большом митинге, где собралось свыше двух тысяч человек, горняки, взбешенные попытками запугать их и помешать достижению намеченной цели, еще раз решительно подтвердили, что не станут работать с теми, кто не состоит в профсоюзе. Были созданы Комитет защиты и Фонд обеспечения питанием семей рудокопов, оставшихся без заработка в связи с прекращением работ на рудниках. Деньги в этот фонд поступали от рабочих организаций со всей Австралии. Члены профсоюзов и отделений союза горняков на северных приисках организовали сбор пожертвований в помощь горнякам Боулдера.

Но больше всего поддержала в них мужество и решимость резолюция, принятая боулдерскими демобилизованными.

Том так и сиял, читая матери и Эйли ату резолюцию:

«Митинг осуждает действия исполкома Калгурлийской лиги демобилизованных, считая, что они играют на руку Горной палате и действуют во вред интересам рабочих, а следовательно, и нашим. В связи с этим мы создаем комитет бдительности для защиты наших товарищей рабочих и борьбы за их права. Мы, собравшиеся на этот митинг – самый многолюдный из всех, когда-либо созывавшихся демобилизованными на восточных приисках, – призываем всех наших товарищей демобилизованных, работающих сейчас на рудниках, примкнуть к Австралийскому рабочему союзу. Мы полностью солидарны с Австралийским рабочим союзом и заявляем, что окажем ему всемерную поддержку. Митинг осуждает исполком Калгурлийской лиги демобилизованных за вмешательство в профессиональную борьбу рабочих, отстаивающих свои права».

– Вот это дело! – возликовал Динни.

– Это здорово подбодрило ребят, – сказал Том. – Никто теперь не может сказать, что калгурлийская шайка выступает от имени всех демобилизованных и что профсоюз занял неправильную позицию.

И вот потянулись дни бездействия, выматывающие душу дни. Возмущение рудокопов достигло предела, в массах угрожающе нарастал гнев, и столкновение казалось неизбежным. Ходили слухи, что у рудокопов припрятано оружие и оно будет пущено в ход, если полиция тронет кого-нибудь из них или если по ним будет сделан хоть один выстрел. К работе на рудниках по-прежнему не был допущен ни один штрейкбрехер, и было хорошо известно, что рудокопы не дадут штрейкбрехерам выйти на работу, даже если они явятся под охраной вооруженных солдат.

Рудокопы добивались совещания с Калгурлийской лигой демобилизованных, чтобы прийти к какому-то соглашению. Но руководители горняков считали, что вопрос о дальнейших действиях должен быть решен членами профсоюза путем голосования, а лига настаивала на том, что нельзя делать различия между членами и не членами профсоюза, и поэтому переговоры ни к чему не привели.

Однажды Том пришел домой совершенно взбешенный.

– Просто сил нет смотреть, как ведут себя эти полицейские «добровольцы», – сказал он. – Вытаскивают из карманов револьверы и у нас на глазах начинают их чистить. Расхаживают повсюду, задрав нос, издеваются и лезут на скандал. Так и дал бы им в зубы, чтобы больше не ухмылялись.

– Смотри, Томми, чтобы они и впрямь не довели тебя до этого, – сказал Динни.

Том бросился в кресло. Никогда еще Салли не видела своего спокойного, уравновешенного сына таким взволнованным и измученным.

– Я знаю, нужно сохранять спокойствие, твердо держаться плана, намеченного профсоюзом. Нельзя допустить, чтобы эти свиньи одержали верх. Я все время твержу это ребятам. Мы будем драться, если понадобится, но только организованно. Солидарность во всем и всегда! Но, черт побери, как это трудно, Динни!

– Конечно трудно, сынок, – подтвердил Динни. – Но народ на нашей стороне. Всякому ясно, что происходит. Люди диву даются, как это рудокопы сохраняют спокойствие. Если бы у профсоюза не было хороших руководителей, тут бы уже такое творилось!

– Это все так, – признался Том. – Но в понедельник собираются возобновить работы. Начальство говорит, что к этому дню они приведут все в полную готовность, Если они только попробуют использовать штрейкбрехеров…

– Не дай господь! – охнул Динни. – Уж тогда потасовки не миновать!

– Да, дело будет, – устало согласился Том.

Глава XLVIII

Салли проснулась, услышав тяжелый топот множества ног на шоссе. Она выглянула в окно и в смутном сиянии предрассветной луны увидела ряды людей: они шагали в военном строю, перекинув через плечо винтовки с примкнутыми штыками, по направлению к Боулдеру.

Том и Дик тоже увидели их. Салли слышала, как сыновья стали торопливо одеваться.

– Что это значит? – тревожно спросила она, когда к ней подошел Том.

– Это значит, что на шахтах сегодня будет кровопролитие, если нам не удастся остановить эту проклятую провокацию, – сказал он. – Люди поклялись, что если против них будет пущено в ход оружие, они тоже вооружатся.

Том и Дик тут же ушли, ничего не поев, не выпив даже чашки чая. Салли вспомнила об этом, когда их уже не было, и попеняла на себя.

Несколько часов спустя Динни пошел узнать, что происходит. Вскоре он шел уже обратно, торопливо ковыляя по дороге; глаза его гневно сверкали.

– Арестовано одиннадцать профсоюзных руководителей, – крикнул он. – Их взяли дома врасплох.

– А Том? – еле выговорила Эйли.

– Ребята говорят, что его не поймали, – сказал Динни. – Он был в поселке – пытался навести там порядок.

– Ну, а Дик? – спросила Салли.

– Он явился на Боулдер-Риф и вместе со всеми собирался приступить к работе, если на шахтах не будет штрейкбрехеров, но они тут же повернулись и ушли, потому что там работал один парень – не член профсоюза.

– Была драка?

– Нет. Все шло как по писаному, точно на прогулке учеников воскресной школы, так что охранники остались в дураках.

Когда Том вернулся в полдень домой, он подтвердил то, что рассказал Динни: на каждом руднике, за исключением Австралии, работают двое-трое не членов профсоюза. На Айвенго и Подкове начальство посоветовало рабочим вступить в профсоюз. На всех шахтах представители горняков заявили управляющим, что не будут работать вместе со штрейкбрехерами, после чего горняки разошлись по домам. Только на Австралии, где поголовно все рудокопы члены профсоюза, работы возобновились.

– Они теперь, конечно, поймут, что нас нельзя сломить, – воскликнула Эйли.

– Наших будут судить в Перте, – сказал Том. – Выдать их на поруки отказались и уже сегодня днем отправят туда.

Он был возмущен и подавлен арестом такого большого числа активных профсоюзных деятелей и бесцеремонным обращением с ними местных властей.

– Их обвиняют в уголовном преступлении из-за того, что произошло в то утро, когда ребята выкурили с рудников двух или трех штрейкбрехеров, – сказал Том. – Им вменяют в вину, что в такой-то день и в таком-то месте они «учинили беспорядки и нарушили общественное спокойствие».

Салли взялась присматривать за ребенком, чтобы Эйли могла пойти с Динни и Томом на вокзал проводить арестованных.

– Все было точь-в-точь, как во времена борьбы за право на разработку россыпного золота, – сказал Динни. – Поверьте, мэм, я еще не видывал такой уймы народу! Наши прямо на стену лезли, так им хотелось стукнуть как следует этих треклятых охранников, которые там выстроились и никого не подпускали к арестованным.

На той же неделе вернулась домой Эми. Дик написал ей, что на рудниках забастовка и потому он не может больше платить за дачу на побережье. Дик был счастлив увидеть снова ее и Билла. Он отпер домик в Маллингаре и надеялся, что в их жизни с Эми начнется новая страница. Он говорил Салли, что знает, как тяжело было Эми, пока он был без работы, и что теперь хочет искупить свою вину перед ней. Конечно, очень неудачно, что Эми пришлось вернуться домой в разгар забастовки, но сейчас у него на счету в банке лежит немного денег, так что им не придется зависеть от пособия, которое выдает Фонд помощи бастующим.

Хотя Дик уже около месяца работал под землей, настроение у него было бодрое. Он слышал, что вилунская компания предполагает вскоре возобновить работы и собирается пригласить его. А пока он участвовал в общей борьбе вместе с Томом и рудокопами, и это было для него хорошей встряской. Великое мужество этих людей, их стойкость и преданность делу, высокая цель их героической борьбы придавали им силы переносить лишения, связанные с безработицей; они готовы были голодать вместе со своими семьями ради защиты того, что считали «основным принципом профсоюзного движения». И это заставило Дика забыть обиду, которую он затаил с тех пор, как вынужден был стать чернорабочим. Дик признавался, что прямо ожил, когда рудокопы приняли его как своего. Он восхищался их выдержкой и упорством. И он сказал Тому, что до конца жизни будет стоять за них и делить с ними радость и горе, где бы ему впоследствии ни пришлось работать.

Но Эми не слишком обрадовалась, узнав, что Дик бастует и сидит без работы вовсе не потому, что администрация решила закрыть рудники и распустить рудокопов на все четыре стороны.

Она была поражена, что Дик работает «простым рудокопом» и участвует в забастовке. Это унизительно и ужасно опрометчиво с его стороны, восклицала Эми. Что скажут ее друзья?

Дик думал, что, разъяснив ей причины и смысл забастовки, он завоюет ее сочувствие. Эми только пожала плечами – это ее не интересовало.

Она по-прежнему была в наилучших отношениях с управляющими рудниками и их женами – с людьми, которые делали все возможное, чтобы добиться поражения горняков. Дик сказал ей, что это ставит его в неловкое положение.

– Ты сам себя поставил в неловкое положение, – со злостью ответила Эми.

Она пришла в ярость, поняв, что все ее прежние друзья охладели к ней – жене бастующего горняка. Это означало, что она должна почти все время сидеть дома, скучать и хандрить.

– Бедняжка Эми, – печально говорил Дик, – ей очень обидно за себя и нестерпимо стыдно за меня.

Он изо всех сил старался примирить Эми с ее тяжкой участью, ухаживал за ней и баловал ее так, как никогда прежде, помогал ей по хозяйству, присматривал за Биллом, когда ей хотелось пойти в гости или на танцы. Салли восхищалась терпением Дика, его добродушием. Сынишка, как видно, вознаграждал его за недовольство и брюзжание Эми. Дик выглядел таким счастливым, когда играл с малышом. По вечерам он часто приезжал к Салли на велосипеде – при этом впереди него на велосипедной раме нередко восседал Билл.

Эми никогда не приходила с ними, поэтому Салли сама навещала ее, решив, что между ними не должно быть отчуждения. Но Эми была с нею холодна и сдержанна, как если бы Салли была случайной знакомой.

– Можно подумать, будто это я виновата, что Дик работает под землей, – возмущенно говорила Салли при встрече с Мари. – «Да что с тобой, Эми, скажи на милость, – спросила я ее, так меня рассердило ее поведение. – Тебя-то почему эта забастовка так волнует и огорчает?»

Салли поколебалась с минуту, потом продолжала:

– Знаешь, Мари, она курила и страшно важничала и кривлялась. «Не говорите мне о забастовке, – сказала она. – Меня просто тошнит от нее. Если Дик намерен ввязываться в такие дела, пусть не надеется, что я стану киснуть тут с ним всю жизнь. Теперь он никогда не найдет приличного места. Мои друзья считают, что он просто сумасшедший».

– Боже мой, – воскликнула Мари. – Что она имела в виду?

– Вот это и я хотела бы знать, – сказала Салли задумчиво, с тревогой в голосе. – Но тут как раз вошел Дик, и я не могла спросить ее.

Глава XLIX

Как-то в первую неделю забастовки Салли вышла рано утром за щепками для растопки и наткнулась на Калгурлу, скорчившуюся возле поленницы.

Калгурла сидела на корточках на земле и казалась издали просто грудой грязного тряпья. Она с усилием поднялась – рваная мужская шляпа скрывала ее лицо, но темные глаза под слипшимися ресницами блеснули, встретив взгляд Салли.

– Нашла его, Фреда Кэрнса, – пробормотала Калгурла.

Салли была озабочена судьбой забастовки, волнениями последних дней и не сразу сообразила, что это за имя и какое отношение оно имеет к Калгурле. Но она тут же вспомнила про смерть Маританы, как горевала тогда Калгурла, как исчез Фред Кэрнс, а детей Маританы отправили в государственные приюты… Потом Калгурла отыскала тело дочери в стволе заброшенной шахты. Теперь, очевидно, она выследила Фреда Кэрнса и собирается свести с ним счеты.

– Где же он? – спросила Салли. Интересно, подумала она, что станет теперь делать Калгурла.

У Калгурлы могут быть свои представления о правосудии. По ее понятиям, кто-нибудь из племени вправе разделаться с Фредом Кэрнсом ловко брошенным копьем. Но Салли слишком хорошо знала, что туземцы поплатятся за это. Калгурле и ее сородичам дорого обойдется убийство белого.

– Ходила кругом старого участка, – сказала Калгурла. – Там был большой крик. Два парня там работали. Говорили Фреду ходить к чертям – он не платил деньги. Фред говорит: «Пожалуюсь полиции». Парни говорят: «Жалуйся, висельник!»

– И он еще там? – спросила Салли.

– Уайя, – угрюмо насупившись, отвечала Калгурла. – Следила: солнце вставало – солнце садилось, солнце вставало – солнце садилось. Нашла на Пинджине.

Салли послала ее мыться, а сама вытащила старое платье. Когда Динни и Том поднялись на веранду завтракать, Калгурла была уже там; волосы ее еще не высохли, лицо блестело, синее ситцевое платье Салли болталось вокруг тощих, как палки, ног.

Радостные возгласы и шутки, которыми приветствовали ее Динни с Томом, несколько развеяли мрачные думы Калгурлы. Ей нравилось, что ее встречают как старого друга. Динни прекрасно умел разговаривать с нею, а то, что Том с детства привязан к ней, это Калгурла всегда чувствовала.

– Нашла его, Фреда Кэрнса, – сказала она Динни и Тому и принялась рассказывать все сначала: видно было, что она не в силах думать ни о чем другом.

Динни и Том, обсудив за завтраком этот вопрос, решили, что на след Фреда Кэрнса нужно навести полицию. Но у Калгурлы, как и опасалась Салли, были свои соображения на этот счет.

– Ничего не скажу полиции, – упрямо твердила она. – Полиция не нашла Мири. Полиция не нашла Фреда.

– Но они искали его, – объяснял Динни. – Если полицейские схватят теперь Фреда Кэрнса, они, может, скажут, что это он убил Маритану. Но если кто из вас, темнокожих, прикончит Фреда Кэрнса, они просто-напросто убьют темнокожего.

Калгурла отвела глаза. Она знала, что Динни говорит правду, но помнила и то, как прежде обходилась с ней полиция. С той поры у Калгурлы осталась подозрительность и обида, и она не могла поверить, что полиция воздаст Фреду Кэрнсу по заслугам. Она больше доверяла правосудию своего племени. Что значит для белых убийство одной туземки, – погибали ведь и другие туземные женщины, и белые никогда не несли за это никакой кары. Калгурла помнила резню в Менанкили и к тому же подозревала, что каким-то могущественным людям выгодно защищать Фреда Кэрнса.

– Если меня схватят, уж я постараюсь, чтоб кое-кому солоно пришлось, – пробормотала она, словно извлекая из памяти чьи-то тщательно сбереженные там слова.

– Это он так сказал? Это Фред сказал? – спросил Динни.

– Угу. Сказал Большому Джо на старом участке.

– Похоже, что он может кое-кого выдать, – заметил Том. – Лучше пусть полиция займется этим, Калгурла, – мягко прибавил он. – Тебе это не под силу.

Калгурла подняла на него тусклые глаза. Нелегко ей было отказаться от мысли о мщении. Но Салли никогда не видела в ее глазах столько доверия и преданности, как в ту минуту, когда они были обращены к Тому.

– Говоришь, сказать полиции, Томми, – раздумчиво произнесла Калгурла. – Я скажу.

Динни пошел с ней в полицейский участок и помог сделать заявление.

Много дней Салли и Динни ждали известий об аресте Фреда Кэрнса. Том был слишком поглощен забастовкой, и лишь изредка у него мелькала мысль, что, как видно, Фреда Кэрнса предупредили и он успел улизнуть. Калгурла раньше всех узнала о том, что произошло. После того как они с Динни побывали в полиции, она ушла в заросли, а через неделю приплелась во двор и устало опустилась на землю возле дров; в глазах ее была угрюмая ярость. Она прошла пешком всю дорогу до Пинджина и назад.

– Полиция – никуда! – И она презрительно сплюнула. – Он удрал…

Забастовка тянулась почти два месяца. И в Калгурли и в Боулдере только о ней и говорили. Она волновала всех. Деловая жизнь обоих городков почти замерла. О забастовке заговаривали при встречах и знакомые и незнакомые. В лавках, на улицах, в трамваях и кабачках – повсюду только и слышно было, что о забастовке да о предстоящем суде над арестованными рудокопами.

Все местное население принимало деятельное участие в борьбе горняков и, несмотря на то, что Горная палата по-прежнему старалась восстановить против них общественное мнение, рядовые граждане все больше сочувствовали рудокопам и их женам – людям с хмурым взглядом, которые, стиснув зубы, упорно сопротивлялись всякой попытке уладить дело в ущерб тому, за что они боролись.

Из специально созданных фондов помощи горнякам выдавали продовольствие, так что им теперь было немного легче, чем в первые недели забастовки, когда они буквально валились с ног от голода и истощения. А жены рудокопов в разговорах между собой и роптали подчас на лишения, которые приходится терпеть им и их детям, однако в любую минуту готовы были яростно стать на защиту и забастовки и своих мужей.