Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава 23

Сегодня третий четверг месяца, а значит я еду в гости к свекрови.

Надеваю красивое платье, даже в девяносто лет Инесса Марковна оставалась женщиной и умела ценить красоту.

– Римма, какие чудесные у тебя сережки, – любила замечать она.

– Спасибо, это подарок мужа.

– Знаю, – довольно хихикала старушка, принимая щедрость Фила за свою заслугу. Мол, она так воспитала.

Сейчас стало понятно, что дорогими подарками Белый просто пускал пыль в глаза, так, чтобы за блеском бриллиантов, я перестала замечать все, что теряется в бликах драгоценных камней. Ослепла. Но ничего, ничего, я вовремя (хоть и случайно) разбила очки и теперь вижу предельно четко. Даже то, что видеть не хочу. К примеру очередной пост в соц сетях Белого, где его изможденная, но счастливая рожа мелькает на фоне готического храма Кельна. Или Бранденбургских ворот Берлина. Или тенистых улиц Дрездена.

Для инвалида колясочника мой муж слишком быстро передвигался по Германии. А для писателя слишком мало делился событиями жизни.

Я до сих пор не знаю, что с его здоровьем, и сколько не смотрю в лоснящееся самодовольством лицо, не могу разобрать, как он. Надеюсь, что паршиво.

И еще сильнее надеюсь, что в Германии Белый надолго, потому что не представляю, как смогу жить дальше, зная, что где-то рядом он. Дышит, пишет, любит и все еще не помер.

С этими мыслями покупаю коробку эклеров и иду в гости к женщине, которая родила и воспитала этого монстра.

– Римма, я так вас ждала – голос ее больше не звенит, он серый, как тень на асфальте.

Разуваюсь, передаю пирожные Ниночке, сиделке, которую мы наняли для Инессы Марковны. Та вежливо улыбается в ответ, но я все равно замечаю темные круги под глазами и поехавшие вниз уголки губ.

– Как она?

– Все хуже, Риммочка. Но постоянно вспоминает Вас с Филиппом Львовичем, просит прочесть его книги. Я читаю, очень уж хорошо он пишет.

Киваю, и, не зная, что ответить, просто иду в комнату, где меня ждет свекровь. Она давно не ходит, но не смотря на недуг, не пролила и капли этой сумасшедшей жажды жизни. Такая же яркая, огненная, как и десять лет назад. Встречает меня Инесса Марковна в платье, еще более праздничном чем мое.

– Римма, душа моя, скажи Нинке, чтоб прекращала смотреть свои сериалы, я с ними в край деградировала. И главное, сколько раз прошу ее поставить обзорную экскурсию по Эрмитажу, нет же! Одни турки на уме!

– Ой, ну всяко лучше, чем эти ваши голые греки на вазах. – Беззлобно шутит Нина, пока расставляет на столике чайный сервиз. Для наших встреч всегда достают праздничный сервиз из серванта, вот и сейчас я любуюсь кобальтовой сеткой на боку чайника – фирменный узор ИФЗ. И пропускаю очередной вопрос от Нины: – Риммочка, ну вот скажите, кто краше, голый грек, который к тому же помер, или живой Серкан Болат?

– Я за живого Серкана, кто бы он ни был, – миролюбиво поднимаю руки я и смеюсь, когда Инесса Марковна называет меня предательницей.

Перепалка этих двоих возвращает меня во время, когда я была счастливой. Глупой, обманутой, но счастливой. И ненадолго становится тепло на душе.

Я медленно пью чай из фарфоровой чашки, и слушаю, как свекровь рассказывает про погоду, про цены в магазинах, про разбавленное, невкусное вино. Нить беседы все время ускользает от меня, потому что из Инессы Марковны плохой рассказчик. Когда-то живой ум покрылся почти вековой пылью. Женщина путается, забывает слова, и хоть я ее не тороплю, сама же злится на собственную беспомощность.

Да, ей не повезло. Сначала подвели ноги, теперь отказывает память.

– Ты совсем грустная, Римма, – замечает свекровь.

– Простите, задумалась.

Она долго смотрит на меня и, наконец, произносит.

– Красивое кольцо, весь вечер любуюсь.

– Спасибо.

Нет, милая Инесса Марковна, его мне покупал не муж, а я сама. Боюсь я больше не смогу надеть ничего из подарков вашего сына, спрятала все в шкатулку, а ту убрала под кровать – подальше с глаз.

Инесса Марковна зависает, будто пытается обдумать мой ответ. Или я путаю осознанность с безумием, а она снова забыла, о чем мы говорили.

– А где Филипп, – в мутных глазах на секунду зажигается разум, – он так давно не приходил ко мне.

И это правда, Белый в последние годы все реже навещал мать, оставил эту привилегию мне. Я была не против, мне нравилась, нет, я даже полюбила эту чопорную, закрытую на все пуговицы женщину.

Инесса Марковна приняла меня если не как свою дочь, то очень, очень тепло. Никогда не пеняла на происхождение и статус, не винила в испортившихся отношениях с Филом, не задавала неудобных вопросов. Вплоть до сегодняшнего дня, пока она не спросила, где ее сын.

В Германии. В инвалидном кресле. В ужасе.

Но сказать это бедной старухе я не могу, просто не получается. Нет, правда, я репетировала перед зеркалом, что-то пыталась из себя выдавить, как-то подбирала слова – напрасно. Моя извилистая речь вышла до стыдного тупой. И я решила молчать обо всем, включая наш с Белым развод. Инессе Марковне осталось не много, пускай она уйдет счастливой, без мыслей о плохом и ненависти.

– Риммочка, – вздрагиваю, когда снова слышу тихий шелестящий голос, – скажи, я плохо воспитала сына?

– Нет, что вы. Просто Филипп очень занят, вы же знаете, какая у него специфика работы, когда он пишет, то не замечает ничего вокруг, писателям не положено отвлекаться.

– Ну да, ну да, – согласно кивает старушка, – увидеть мать перед смертью, такая ерунда, что и отвлечься нельзя.

Я вижу, как недовольно сжались ее губы, как мелко дрожат пальцы и заходится в спазме грудь. Инесса Марковна долго, мучительно кашляет. Я молча жду. Не помогут ни лекарства, ни свежий воздух, ни стакан воды.

«Возраст, что вы хотите», – объяснил мне врач.

Я хочу обеспечить близкому человеку легкий уход и сейчас правда не готова быть той, кто скажет ей правду.

Мне не за что наказывать свою свекровь. Она, как могла, меня любила меня, я старалась ответить ей тем же, а все остальное – иногда так бывает.

– Он вам обязательно позвонит, – глажу сухую морщинистую руку.

– Конечно, Риммочка, а пока почитай. Что-нибудь из ваших книг.

И вот. Инесса Марковна никогда не называла романы Белого – его книгами. Всегда «наши». То есть и мои тоже. То есть по справедливости.

Возможно, это расстраивало Белого чуть больше, чем он показывал, и поэтому тот перестал навещать так часто мать, сократив свое общение рамками приличия. Она единственная, кто не терял сознание от вершин его гения, и не пыталась припасть ниц, чтобы поцеловать кончик царственной туфли.

Тем и бесила.

Я постаралась улыбнуться и взяла с полки одну из книг.

Глава 24

– Нет, – мягко объясняю Юрию Климову, юристу, контакт которого передают друг другу шёпотом и томно закатив глаза.

Климов хорош, и собой, и делами. Золотой стандарт мужика по московским меркам, вот только с сообразительностью у него проблемы, и я в третий раз пытаюсь донести, что именно мне нужно.

Точнее, что не нужно.

Скандалы, заказные статьи и громкий развод с попыткой оставить Белого без трусов.

Во-первых, его трусы мне не по размеру, во-вторых, от них, даже чистых, дурно пахнет.

– Нет, Юрий, я хочу, чтобы честно, чужого не возьму, своего не отдам, понимаете?

– Интеллигенты значит? – Ухмыляется Климов и смотрит на меня долго, внимательно.

От таких взглядов обычно мороз по коже, а у меня ничего. Как дышала, так и дышу, и сердце не заходится в галоп. Может, это уже старость? Или просто не мой типаж?

«А ну да, – сама себя ругаю я, – теперь твой типаж двадцатитрехлетние мальчики, Римма. Ничего не скажешь, молодец».

Злюсь на себя же за то, что сравниваю Климова с Никитой и последний выигрывает у талантливого юриста в сухую.

– Римма Григорьевна, с вами все хорошо, – окликает меня Юрий, – может воды?

Киваю и с благодарностью беру из рук Климова протянутый стакан. Когда подношу его ко рту, вижу легкое колебание воды на поверхности. Пальцы дрожат почти незаметно, но нервишки все-таки надо лечить.

Может на море на неделю? У нас с Белым и отпуск был запланирован, и билеты куплены и отель забронирован. Так все пропадет, а так полечу одна.

И тотчас сама себя вытягиваю за волосы из сладких фантазий – нельзя! Сбежать сейчас все равно, что спрятаться. Малодушно и так по детски.

Я обязательно уеду туда, где мне будет хорошо, но сначала нужно поставить точку в отношениях с Белым. Когда двух связывает так много, то простым разводом дело не закончится.

– Юрий, – мысленно натыкаюсь на костыль из отчества, которое Климов попросил не произносить. Вроде как у нас тут полное доверие и никакого официоза. Непривычно. – мне нужно забрать свою квартиру, купленную на свои деньги, машину, это подарок Фила, подарки, раз уж на то пошло, и поделить то, что считается совместно нажитым. Мы оба пополняли общий счет, чтобы купить квартиру в центре Москвы, сейчас он пуст.

– Разберемся, – уверенно кивает Климов. – Но с какой-нибудь заказушкой было бы легче. Точно не хотите?

– Нет. Любая грязь в первую очередь запачкает меня, Юра. Я очень хочу остаться в профессии, а мало какое издательство станет работать с редактором, который собачится с писателем, вытряхивая на поверхность все его тайны.

– Очень мудро для такой юной девушки, – в его голосе издевка или что?

Уже хочу ответить, что молодая была не молода, или типа того, как вдруг осеняет – это флирт! Батюшки, со мной флиртуют! А я вместо вразумительного ответа тупо блымаю глазами и молчу. Долго молчу. Уже надо бы что-то сказать, а в голове пустота.

– Спасибо, – наконец выдавливаю я, – значит увидимся…

– Когда я подготовлю все документы, мне понадобится неделя.

– Тогда через неделю.

Протягиваю руку и краснею до кончиков ушей, когда вместо простого рукопожатия, Климов подносит к губам пальцы и целует их.

Еле сдерживаюсь, чтобы не припустить из кабинета прочь и только на улице могу перевести дыхание.

Если бы не репутация Климова, я бы тотчас отказалась от работы с ним, но сотни выигранных дел и полная конфиденциальность его клиентов значат для меня больше вот этой попытки в неудачный флирт. Вытираю руку о край юбки, мне физически неприятно чужое прикосновение на коже. Фу!

Но самая гадость ждет меня через секунду, когда в сумочке вибрирует телефон, а на экране загорается имя – Кузнецова Анна.

Странно, но рука автоматически тянется к зеленой кнопке, чтобы ответить. Во мне нет ни страха, ни брезгливости, когда звонит любовница мужа, только нездоровое любопытство. Как у энтомолога перед букашкой.

Я с отвлеченным интересом жду, что еще мне подкинет судьба.

– Римма Григорьевна, это вы? – сразу узнаю Нюру.

– Нет.

– Ага, понятно. Я вообще на удачу позвонила, Филипп Львович сказал, вы не будете со мной говорить, и придется решать вопрос по-другому.

Во-первых, с моим пока еще мужем я ничего решать не собираюсь, во-вторых, удивляет, до каких пор эта блаженная будет называть Белого так – по имени отчеству.

И смешно и бесит.

– Римма Григорьевна, там это, – частит Кузнецова, – вы из больницы телефон Филиппа Львовича забрали.

Не помню. Возможно. Вот только сейчас, после переезда, ума не приложу, где лежит его древний айфон. Не удивлюсь, если в одной из коробок, которые я выкинула в первый день. Молчу и думаю, пока Нюра тараторит дальше.

– Нам необходим его телефон, там много важной информации, Филипп Львович переживает, что вы используете ее как-то в своих целях, а еще хуже удалите, но я сказала, что вы благородный человек и никогда так не поступите.

На заднем фоне слышится немецкая речь, двое оживленно беседуют, приближаясь к нам, то есть к Нюре и динамику ее мобильника, а потом раздается резкое:

– Идиотка, я же просил не делать!

Недовольный голос Белого оживляет и заставляет собраться. Мозги больше не рыхлый кисель, а рабочая машина, которая просчитывает сотню вариантов наперед. Один из таких вариантов (вполне рабочий, между прочим) просто сбросить звонок. Но не могу. Становится до ненормального жалко Нюру, которую Белый сделает виноватой и в этом тоже. Интересно, девочка все еще не понимает, во что вляпалась?

– Филипп, давай быстрее, я тороплюсь, – произношу громко, чтобы он отвлекся от криков на Кузнецову.

– Куда, – муж гончей псиной встает в стойку. Конечно, в браке мы всегда знали, что делает другой. За исключением случаев, когда другой наставлял мне рога. В остальном у нас было открытое и согласованное расписание.

– К психологу, зализывать душевные раны после нашего расставания.

Это сарказм, но Белый всегда с трудом его считывал, особенно когда источником шуток являлся он сам.

– Римма, – хрипло произносит он, – так можно не доводить до этого. Давай оставим твоего психолога без работы?

– Что ты хотел, – делаю вид, что не понимаю, о чем он, и Белый снова взрывается.

– Понятно. Как я и думал, ты решила поиграть в стерву, только учти, что я тоже в этом хорош.

– Ты тоже стерва?

– Римма, – рычит он, – не доводи. И верни мне мой телефон. Если я узнаю, что ты удалила хоть что-то, хоть одно сообщение, то…

– Не переживай, все твои бесталанные стихи остались на месте, сынишке потом будете зачитывать, – отвечаю и бросаю трубку.

Вот гадство! Так хотело не реагировать на все это, оставаться холодной неприступной королевой, но один только тон Белого выбивает меня из равновесия. Сердце колотится, а перед глазами мелькают черные мушки.

Домой возвращаюсь так быстро, словно в городе оставили одни зеленые светофоры, или мне, наконец, повезло проехаться по городу не в час пик. Не важно, все равно эти двадцать минут за рулем тянутся вечностью, за которую я успеваю передумать миллион мыслей.

Точнее одну мысль миллион раз.

Телефон Белого!

На задворках сознания неизменно выплывает одна и та же картинка: мобильник без чехла, с царапиной через весь экран в мусорном ведре, на кипе разорванных в ярости бумаг.

Понимаю, что это скорее шутки разума, я не могла его выкинуть, слишком это мелочно для меня. Но я просто не представляю, где может быть его телефон!

Первым делом потрошу все ящики, в которых только успела навести порядок. Ничего, кроме моих вещей, да и тех немного. Я еще не обжилась, мне еще сложно запомнить, что где лежит. За прошедшие десять лет я так срослась с нашей старой квартирой, что поневоле ищу глазами дурацкий сервант, в котором знаю каждую мелочь, каждую царапину и скол.

Здесь же все чужое.

И я не понимаю, как среди этого лишнего, абсолютно пустого искать по настоящему важное!

Мне необходим мобильник Белого, плевать, что он там наговорил и чем угрожал, это нужно мне! Мне!

В своих поисках я теряю голову, становлюсь безумной и в какой-то момент понимаю, что разобрала квартиру на молекулы, и сейчас сижу в большой комнате на куче вещей – пришлось проверить все, включая карманы зимней куртки.

И тут меня осеняет: рюкзак!

Спортивный рюкзак, который я надевала в последний раз примерно никогда, если не считать свей поездки в Питер. Достаю его из самого дальнего ящика шкафа. Пальцы дрожат, когда я нащупываю ими продолговатый прямоугольник на дне!

Нашла!

Господи, я его нашла!

Первым дело ставлю айфон на зарядку, но тот так долго лежал с пустой батареей, что проходит минут пятнадцать, прежде чем на экране появляется крохотная молния в углу.

Я жду еще немного, и только потом открываю папки. Честно сказать, я понятия не имею, что искать, но готова зацепиться за все, за любую ниточку, лишь бы это помогло мне избавиться от Филиппа. Сделать так, чтобы тот больше никогда не возвращался в мою жизнь. Блуждаю по галереи, по бестолковым заметкам и не нахожу ничего, Белый чистил все, безобидные фотографии с Нюрой и те удалил.

Ладно, мобильник я отдам Климову, пусть изучает, и я уже почти убрала его обратно, как вдруг на вотс ап стали приходить сообщения, начиная с тех, которые присылали месяц назад. Этот гений не успел заблокировать симку и вот сейчас в меня как из автомата летит очередь смс.

Мелькают фамилии, имена, просто пустые номера и в этом бесконечном списке мозг выхватывает что-то знакомое.

«Боголюбов И.П.»

Облизываю сухие от нервов губы и открываю переписку с Боголюбовым, не веря, что это тот самый. Но таких совпадений не бывает.

Подтверждение записи.

Несколько пропущенных в день аварии.

И длинное письмо через неделю после.

«Филипп Львович, не могу до вас дозвониться. Думаю, это значит, что вы передумали делать аборт. На всякий случай предупреждаю, срок у моей пациентки такой, что любое промедление может грозить мне потерей репутации. Я и так согласился на услугу, по старой памяти и из уважения к вашему таланту».

И подпись: И. П. Боголюбов.

И. П. значит Игорь Петрович.

А Боголюбов значит мясник в маске котика, который лишил меня возможности когда-либо иметь детей.

Господи, мой муж вез Кузнецову не в отпуск, не на конференцию, не на романтическое свидание в самом прекрасном из городов.

Он вез ее на аборт, зная, к чему это может привести, и полностью подписываясь под всем ужасом, через который Нюре придется пройти!

Глава 25

Я гуляю по городу так долго, что в какой-то момент начинают болеть пятки. Все-таки лодочки для встречи с юристом не та обувь, которую нужно надевать для побега от собственных кошмаров.

Страхи и черные видения гонят меня по переулкам, через мост, спускают вниз в Метро, кружат по Кольцевой, ведут через сдержанный, как концертный рояль, Арбат вплоть до ярких и громких, как аккордеон с ленточками, Патриков.

Здесь я теряюсь в толпе. А моя большая накопленная за годы боль расщепляется, проходит через сотни красивых, ухоженных, модно одетых людей, чтобы мне стало легче.

Дышать. Наконец можно свободно дышать.

Не думать о Нюре, о Филиппе, об их сыне, которому повезет или не повезет родиться в такой семье. О себе. О Свекрови, которой становится все хуже. О заканчивающихся деньгах. О сомнительных перспективах в издательстве. О Никите. Последнее дается мне труднее всего. Я столько раз хочу набрать его номер, рассказать, что со мной происходит, услышать спокойный, чуть хрипловатый голос, такой язвительный, будто все, о чем говорит Савранский – несерьезно.

Уверена, если бы я рассказала ему обо всем, мне бы стало легче.

Но нельзя.

Нельзя.

А что можно? Сочинять месть мужу, сидя на летней веранде и попивая остывший кофе – крохотными глотками из крохотной чашки. Здесь красиво и тепло, меня согревают всевозможные гирлянды, развешенные везде, от деревьев, то кованых перил. Я сижу тут пока не темнеет.

В какой-то момент отвлекаюсь на телефон, пришло уведомление о новом ролике Белого. И я с маниакальным упорством смотрю новое видео, на этот раз из Гамбурга. Лицо Фила светится как медный пятак, или, правильнее сказать как медный цент. Судя по ракурсам – на такое всегда обращаешь внимание – Белый ведет свои репортажи сидя. И не на стуле или уютном диване.

Конечно, лечения опорных болезней штука долгая и изматывающая, но сейчас я изо всех сил надеюсь, что судьба милостива, и Белый никогда не сможет больше ходить. Только если под себя.

Я несколько раз прокручиваю ролик. Кажется, на заднем плане слышу мелодичный смех Нюры, которая еще не догадывается, с каким уродом связала свою жизнь.

«Еще» значит, что я оставляю крохотный шанс на то, что когда-нибудь девочка прозреет.

Не с моей помощью, Климов, получив от меня телефон, велел не говорить никому о моих догадках. Нюре и Филиппу в первую очередь.

Когда официант в третий раз проходит мимо моего столика, решаю попросить счет. Я и правда здесь засиделась. Нужно возвращаться домой, убрать там оставленный бедлам, и, наверное, даже лечь спать.

Когда я уже поднимаюсь по лестнице, телефон в кармане пиджака начинает вибрировать. Отвечаю, не раздумывая:

– Алло, Настюш.

– О, наконец, я слышу твой голос. Мы говорим так редко, что я подумала, не выдумала ли себе такую замечательную подругу.

Замечательной я не была. Подругой тоже с натяжкой. А груз содеянного давит на меня так сильно, что я по неволе избегаю говорить с Савранской. Скрывать от нее правду оказалось так же сложно, как и открыться.

Пока Настя щебечет как они съездили в отпуск, конечно же в Горы, и как она наконец отдохнула, но не выспалась, я умираю от чувства вины.

– Римма, прием, ты меня еще слушаешь?

– Прости, – тотчас откликаюсь я, – задумалась.

– И о чем же? – В голосе подруги слышны нотки офицера Гестапо. – Надеюсь, не о том, как вернуться к своему гениальному придурку?

– Что?! Нет, – убедительно качаю головой, будто она сможет это увидеть, – конечно, нет. Кстати, о гениальных придурках, скажи, ты не помнишь, кто такой Боголюбов? Что-то знакомое.

– Конечно, помню, это ж врач-котик-ручки-из-жопки. Он, когда в Москве погорело, закрыл клинику имени себя и переехал в Питер. Тут амбиций поменьше, но до сих пор корячится, пока мы расхлебываем последствия его кустарных «поделок». А почему спрашиваешь?

Я молчу, но Настя слишком умная, чтобы не догадаться.

– Нет. Нет же! Римка, умоляю, скажи, что не правда.

– Не правда, – равнодушно повторяю я, царапаю пальцем побелку на стене. Я так и стою здесь, между третьим и четвертым этажом, почему-то возвращаться в квартиру мне не хочется.

– Римма, ты же понимаешь, что…

– А что? Что, Настя? Он бы ее убедил, что она сама бы на аборт побежала, мы что, не знаем, как это происходит.

– Вот п*дор гнойный, – в сердцах ругается подруга.

Я молчу. Потому что мне нечего ответить. И потому что я теряю дар речи, когда вижу уже знакомую картину: Никита спит на полу, уткнувшись косматой головой в мою дверь.

– Насть, я перевозню!

Подруга не успевает ответить, я сбрасываю звонок и прячу телефон в карман пиджака. Из другого кармана, внутреннего достаю ключи и открываю дверь, та едет вперед, отчего голова Никиты свешивается еще сильнее и сам он заваливается в квартиру. Неестественно как чучело лося.

– Ой, – шипит лось и трет ушибленное место.

– Добро пожаловать домой, – равнодушно приветствую я гостя.

Включаю свет в комнатах, прохожу на кухню, цокая каблуками по паркету, нажимаю кнопку на чайнике, гадая, можно ли добавить в ромашковый чай коньячку? Потому что на трезвую мне этот день не вывести.

– Тебя, кажется, ограбили, – присвистывает Никита, когда, проморгавшись, наконец, замечает бедлам на полу. – Серьезно, Римм, может, полицию вызовем?

– Может, ты домой поедешь, Никита?

Стаскиваю с себя чертов пиджак, от которого почему-то начинает чесаться кожа. С наслаждением царапаю ее острыми ногтями и только потом сажусь на крохотный диванчик. Выдохнув, опускаю лицо на свои ладони – Господи, когда уже закончится этот день?

Слышу копошение на кухне, но глаз не поднимаю, слишком устала даже для такого простого движения. Пускай Никита делает тут что хочет.

На стол перед моим лицом опускается что-то стеклянное, а в нос ударяет знакомый запах ромашки и луговых трав – мой любимый чай.

– Пей, – просит Савранский.

– Не хочу.

– Надо. По глоточку.

Нехотя поднимаю к лампе глаза, те слезятся от яркого света. Моргаю. Жмурюсь и снова моргаю, но лучше не становится. Никита молча встает и выключает кухонный свет, отчего комната погружается в спасительный полумрак.

– Так лучше?

– Зачем ты пришел? – Отвечаю вопросом на его вопрос.

Не вижу, но чувствую, как пухлые губы растягиваются в лукавой улыбке:

– Ты не поверишь, вышла забавная история. Ба умчала в деревню и случайно забрала с собой все ключи.

– Даже так, – равнодушно бросаю я. Чтобы сейчас не рассказал этот прохвост, я не поверю ни единому его слову. Но Никита не слышит скепсиса в моем голосе и потому продолжает вдохновенно врать.

– Я подумал, что могу остаться у тебя на пару ночей, вот тут на кухне. Здесь же раскладной диван, изолированные комнаты, и мне до работы близко.

– К чему такая суета? В наше время можно найти слесаря, который взломает вам замок.

Никита, будто подготовился заранее, не теряется, достает телефон и включает голосовое сообщение, где бабушка Сара грозит оторвать ему руки, если он сделает что-нибудь с ее раритетной дверью «в которую еще Николай второй ботиночком стучал»!

Улыбаюсь. Все-таки бабуля у нас огонь. И внучок весь в нее, потому что в следующую секунду начинает убедительно вешать мне на уши лапшу:

– К папе не могу, у него новая молодая любовница, без мозгов, зато со вшитой жопой, они небось сношаются как кролики. Аудио ставить не буду, сама понимаешь…

– Можешь поехать к маме на пару дней.

– Проект на работе, так что никто меня из Москвы не выпустит.

– Дед Боря?

– Римма, что же я тебе такого сделала, – в темноте мелькают яркие, как два фонаря глаза Никиты, и я против воли им любуюсь. Хорош до невозможности, но приставучий как репей!

– Друзья и подружки? У тебя же их тысяча?

– Римма, – в голосе неподдельная обида, – не заставляй меня оправдываться в том, что я выбрал себе плохих друзей, которые не помогут мне в трудную минуту. Я просто переночую на кухне, ты днем меня даже не увидишь. Клянусь, я не буду к тебе приставать. И мама обо всем в курсе, если ты переживаешь за это.

– Я ни о чем не переживаю, – равнодушно жму плечами и поднимаюсь со своего места, так и оставив нетронутым чай. – Я очень устала.

Медленно, еле перебирая ногами, бреду по коридору к спальне, как вдруг меня окликает взволнованный голос:

– Так что, я остаюсь?

– Делай что хочешь, мне все равно.

И это тоже правда. Выдать Савранскому подушку и комплект белья куда проще, чем бронировать отель, а потом уговаривать упертого лося уйти из моей квартиры. Я трачу последние силы, чтобы переодеться в длинную футболку, так что возможный бой с Никитой уже проигран.

Я так устала, что глаза закрываются сами собой.

Ну, поспит он на раскладном диване? Ну, пускай у него ноги на пол будут свешиваться, а тело затечет – его выбор. В конце концов, выгонять Савранского на улицу не правильно, не после того, что он для меня сделал.

А фантазировать, что все это хитрый план, лишь бы пробраться ко мне в кровать… у меня с самомнением еще все в порядке. Мужчин, способных на подобные многоходовки либо выдумали авторы, либо сценаристы. В жизни я их не встречала.

Поэтому я даже не закрываю дверь в спальню. Незачем. Падаю на подушки и засыпаю.

А ночью мне снится страшный сон.

Самый пугающий и самый реалистичный кошмар.