Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава 15

За такого огромного, надежного, смелого Никиту, и пускай синие глаза мечут молнии, от которых страшно даже мне, все равно спасибо! Савранский хрустнул костяшками пальцев и повернул голову набок, как хищная птица.

– Не понял, мне тебя проводить или сам свалишь?

Оглядываюсь назад. Вид у Игоря жалкий, растерянный. Он все еще не понимает, как перспектива легкого секса скатилась до перспективы попасть в травматологию. Даже очки на тонком аристократическом носу выдают в нем недоумение.

– Девушка вообще-то планировала ехать со мной.

– Вообще-то, – очень тихо и очень опасно звучит Никитин голос, – эта девушка моя. И мне не нравится, что она ушла с тобой. Вопросы?

– Никаких, – пищит моя жалка попытка найти себе на попу приключения.

Уже понятно, что никакой драки не будет, такие как Игорь не любят отстирывать рубашки от следов крови, но я все еще нервничаю. И отпускает меня только когда этот придурок дает по газам и, крича что-то в нашу сторону, уносится прочь. Еще пару секунд мы слышим рев мотора, а потом все затихает.

Улица спит, люди молчат, сердце не бьется.

– Никит, большое спасибо, что пришел на выручку.

Он молчит. Смотрит исподлобья, пристально так, тяжело, но молчит, отчего я нервничаю еще сильнее.

– Извини, что доставила тебе беспокойство, я не хотела. Сейчас я вызову такси и больше ты меня не увидишь.

– Зачем, – рычит мужчина. Уже не мальчик, давно не мальчик, а большой, как медведь, мужик. И дышит также, и держит, и пахнет. Боже, как он пахнет!

– Зачем домой? – Играю в дурочку. – Уже поздно, спать пора.

– Зачем ты вышла с этим конченым?

Он наступает. Я пячусь назад. Во мне нет страха, я точно знаю, что Никита не обидит, но не могу находиться так близко к нему. От крупного, напряженного тела так и веет жаром, отчего даже мою кожу начинает печь.

– Зачем приехала в клуб? Зачем танцевала с ним? Зачем пила алкоголь? Зачем допустила, чтобы он тебя трогал? Зачем пошла за ним? Зачем все это, зачем?

Каждый вопрос как удар по голове. Он спрашивает, а я киваю, не в состоянии ответить.

– Зачем?

И от этого его последнего «зачем» что-то во мне взрывается. Я кричу:

– А сам не понимаешь?!

– Нет, объясни.

– Все просто, Никита. Я хотела почувствовать себя живой. Танцевала, потому что люблю. Пила, чтобы было не так от себя противно. Трогал, потому что мне это нравится, а пошла я за ним, чтобы заняться сексом. Не смотри так, ты не мой папа и не мой муж, я и сама знаю, что это неправильно, и что? Как будто вы все правильные, да? Ну, накажи меня, раз я такая! – Никита так близко, что мне становится нечем дышать. Он перекрыл мне кислород. Он должен уйти. Я бью кулаками о твердую грудь, но это все равно, что кидать в слона ромашки. Савранский даже не шелохнется. – Да, Никита, представь себе, женщина за 30 тоже хочет секса! Животного секса без обязательств и мужика без имени. Потрахаться и разойтись!

– А я тебе чем не мужик? – Нависает надо мной Савранский. – С именем, тут уж прости. Но все перечисленное я тоже могу. Животный секс, птичий секс, даже можем попробовать как пресноводные, метать икру.

– Ты шутишь?

– Зависит от твоего ответа, Римма. Сейчас ты решаешь, шучу я или, нет…

– Никит, ты…

– Маленький, – перебивает он меня, – дай мне полчаса и я докажу, что уже вырос.

Конечно, вырос, только когда? Как?! Надо мной сейчас возвышается огромный дядька, рядом с которым чувствую себя молодой и глупой.

– Нет, ты…

– Не привлекаю тебя? – Он подходит, наступает, давит, что мне приходится цепляться за его плечи, лишь бы не упасть. Не привлекает? Очень хотелось, что бы нет, но вот мой организм кричит об обратном. И этот запах… я вдыхаю и дрожу от восторга и возбуждения. Нет, мой мальчик, ты мне нравишься, и очень, только это неправильно.

– Нет, ты… – из последних сил пищу я.

– Настин сын, – выдыхает мне прямо в губы, – что ж, есть грешок.

И в следующую секунду на наши головы опускаются небо, а тьма укутывает одеялом, что ни выбраться обратно. Вокруг мгла. Я больше не вижу, но чувства обострились, будто кто-то выкрутил рубильник на максимум.

Он толкает меня к себе.

Он толкается языком мне в рот.

Жмется, цепляется, трется, лижет, ласкает, в то время как я могу только стонать.

Это похоже на безумие, на очень яркий сумасшедший сон. Невозможно, чтобы мужчина так хотел женщину. Чтобы меня так хотели!

Никита отрывается и смотрит своими льдами глаз. Мой мальчик. Мой Кай с холодны сердцем, которое, кажется, вот-вот растопит все вокруг.

– Одно слово, и все закончится, а я исчезну из твоей жизни.

Ах, слово! Хорошо, что одно, потому что на большее моя голова сейчас не способна. Тут пусто, как бывает после фейерверка. Еще недавно все взрывалось, горело ярким пламенем, а сейчас тишина. Я сглатываю…

… и говорю то самое слово.

– Продолжай.

Не знаю, как давно у него не было женщины. Кажется, что никогда. Он тащит меня к машине, продолжая целовать на ходу, и главное, я отвечаю на все это безумие! Мне так хорошо, так сладко, что я запрещаю себе думать о том, что будет завтра.

– Черт, я же пил, – шепчет мне в макушку Ник, – придется вызвать такси, не могу везти тебя пьяным.

И это мне нравится тоже. Не смотря на возраст, Никита говорит какие-то правильные вещи, именно тогда когда надо их говорить и поступает так, как надо поступать.

– Я заказал такси на твой адрес, – не спрашивает, утверждает.

– Почему на мой? Тебя в квартире ждет девушка?

Что-то острое царапает изнутри, если бы не алкоголь и адреналин, я бы даже могла узнать в этом чувстве ревность. Мне не хочется, чтобы у Никиты кто-то был.

– Почти, – кивает он, – бабушка Сара.

И снова целует меня, так что даже не приходится додумывать ответ. И это хорошо ни язык, ни голова меня больше не слушаются. Я разрешаю отнести себя в такси и уложить на заднее сидение. И даже не против, когда Никита целует меня прямо при водителе. Всю дорогу до дома Савранский не перестает меня касаться. Он спрутом опутывает меня, прорастает длинными, мощными конечностям, что уже не выбраться. Его рука у меня на спине, мои ноги на его ногах, а язык… о, что творит язык.

Я не помню ни как вышли из такси, ни как поднялись по лестнице. Единственное, что могу сказать – это заняло кучу времени. Пять этажей это много, особенно если целоваться на каждом пролете.

Я хихикаю, он подпевает что-то скабрезное, пока мы пытаемся открыть дверь. Вваливаемся внутрь и Никита как пещерный человек, тянет меня в берлогу. То есть на кровать.

Он торопится, но так даже лучше, у меня не остается времени, чтобы передумать.

– Римма, – шепчет Савранский в мои опухшие, истерзанные губы, – если что не так, заранее прошу прощения. Просто я очень волнуюсь.

Он ловит мой удивленный взгляд и добавляет, сквозь улыбку:

– Как никак, это мой первый раз…

Глава 16

– Это было…

– … восхитительно! – Заканчивает за меня Никита и, целуя меня в нос, улыбается: Я сделаю тебе кофе!

Ну, да. Я хотела сказать почти то же самое. Правда, вместо «восхитительно» я бы использовала слово «ошибка». А вместо кофе предложила кое-кому убраться из моей спальни.

Он и убрался.

Голая подтянутая задница (как из самых смелых фантазий) мелькает перед глазами, пока Никита идет по коридору. Он что, меня совсем не стесняется? Видимо, нет.

Оставшись наедине, я привожу себя в порядок под непонятный реп. Это Никита включил колонку и настроил ее на свои предпочтения. Когда из кухни стал доноситься запах жареного бекона, я услышала полный радости клич:

– Римма, завтракать!

На завтрак иду как на заклание. Ноги дрожат и во рту сухо. Мамочки, неужели мы сделали это?! Судя по ломоте в мышцах и сладко тянущей боли в низу живота – сделали. И не один раз.

На пороге комнаты возвышается двухметровый мужчина. Голый, если не считать фартука, повязанного на мускулистых бедрах.

– Боже, ты такая красивая! – Ник целует меня в макушку, и, подхватив на руки, уносит к столу. Здесь все сервировано как для торжественного приема. Праздничный хрусталь, бокалы с соком, почти не подгоревшая яичница.

Я смотрю в тарелку, пока Никита смотрит на меня. Он делает это так нагло и открыто, что я начинаю краснеть.

– Тебе очень идет румянец, – улыбается он.

«А тебе очень идет уйти из моего дома» – проносится у меня в голове, но молчу. Не хочу обидеть человека, тем более… Никиту! Ковыряюсь в своей тарелке ножом и гадаю, почему неловко здесь только мне одной? А ведь кое-кто, по его словам, вчера невинности лишился! И ничего, бодр и весел, как обычно.

Неужели ему не стыдно?

Поднимаю глаза, напарываюсь на холодный насмешливый взгляд, и понимаю – нисколечко.

Вздрагиваю, когда Никита обхватывает мою ладонь рукой. Его кожа такая горячая, что инстинктивно хочется прижаться к нему сильней, но нельзя. Как мотыльку нельзя приближаться к свету! Сгорю и пепла не останется.

– Я налью тебе еще сок, – медленно произносит он.

Может, не надо? Пока он сидит, я не вижу его задницу. Очень красивую, аппетитную и совершенно… голую! После такого, моим антикварным стульям понадобится психиатр – слишком много они пережили за это утро.

Когда Ник отворачивается, произношу:

– Слушай, это была ошибка, которая никогда больше не повторится. Предлагаю обо всем забыть.

Вот так. Говорить об этом проще, когда не вижу его лица. Его удивленно вскинутые брови, четкую линию скул, изогнутые, как у капризного ребенка, губы.

Красивый парень. Очень на Настю похож.

От последней мысли хочется выть в голос, но Никита не оставляет мне времени на страдания.

– Почему не повториться? Мне показалось, все было… идеально?

На самом деле да. Но нет!

Смотрю в стол и мычу что-то нечленораздельное. Не буду же я опускаться до банальностей и рассказывать про разницу в возрасте, отсутствие перспектив и прочее. Кажется, это и так все понимают.

Все, но не Никита.

– Тебя смущает мой возраст? Так я подрасту. И вообще, молодой любовник как конструктор – собери себе все что хочешь. Тем более, я младше, а значит смогу досматривать тебя в старости, а ты не застанешь мой кризис среднего возраста. Одни плюсы.

Стараюсь убить Никиту взглядом, но молчу.

– И у нас гораздо больше общего, чем ты думаешь. К примеру, мы оба любим, когда тебе приятно.

Краснею как помидорина, но снова молчу.

– И про маму не беспокойся, я ей все сам скажу. Уверен, она будет в восторге. – И после крохотной паузы, добавляет: – Хочешь, я ей прямо сейчас позвоню?

– Не смей!!!

Цепляюсь руками за его фартук, чтобы усадить Никиту обратно на свой многострадальный стул. Этот дурак всерьез собрался звонить Насте? Гляжу в его жадно горящие глаза и понимаю – он сможет.

Спокойно, Римма. Дыши и… для начала хватит. Дышать в такой ситуации уже подвиг!

Савранский кладет руки мне на бедра и подталкивает меня к себе, обнимает, и смотрит так, будто душу через трубочку высасывает. Никогда раньше и не видела таких открытых, пронзительных глаз. Большой и сильный, Никита все равно похож на ласкового котенка. Поневоле чувствую зависть к женщине, которой достанется этот роскошный повзрослевший котяра.

Когда-нибудь. Не сейчас. Сейчас Ник так уязвим, его так легко обидеть, что я уже ненавижу человека, который это сделает.

То есть себя.

Никита всегда был упрямым, но сейчас, из-за своего ослиного уперства может сидеть здесь и доказывать, как хорошо нам было ночью, и если не получится, то он повторит на БИС, чтоб уж наверняка.

Такие вот Никиты головой стены прошибают.

Но вместе с фирменным упрямством, он приобрёл очень редкое по нашим временам качество – благородство. Да, Никита не уйдет. Но если убедить его, что так будет лучше для меня…

Застенчиво смотрю в сторону и горестно вздыхаю:

– Никит, прости, но никакого продолжения не будет. Все было отлично, но… боюсь, ты мне не подходишь.

– Допустим, – серьезно кивает тот, но рук с моей талии не убирает. Наоборот, еще крепче впивается пальцами, как ребенок, у которого вот-вот заберут любимую игрушку.

Чувствую, что должна объясниться, но язык прилипает к небу. Совершенно не хочется продолжать этот разговор, разум уплывает вслед за пальцами, которые гладят обнаженную кожу. Хоть бы задержаться в этом мгновении еще на секунду. Но нельзя.

– Никит, – стараюсь звучать строго, а голос дрожит как у девчонки, – я взросла женщина.

– Знаю.

– Я замужем.

– Тоже в курсе. Про сына подруги можешь даже не начинать, – резко обрубает он.

Вздыхаю. Ладно, мальчик, сам напросился. Приходится быть грубой, но иначе ты не поймешь:

– Хорошо, давай прямо. Что ты можешь мне дать? Не кривись, у нас честные торгово-рыночные отношения, я красива и пока еще молода, у меня есть образование, работа, квартира, житейский опыт. У тебя – брошенный университет и армия. И еще пять увольнений за последний год. Никита, мы сейчас на разных полюсах, понимаешь? Я хочу встретить мужчину, способного меня заинтересовать, удивить. Самодостаточного, цельного.

– Я могу тебя удивить.

– Сомневаюсь, милый, – торможу. Хотела назвать его так, чтобы подчеркнуть разницу в возрасте, но язык упирается в зубы и замирает, заставляя смаковать новое для меня слово. Ведь Никита и правда «милый». И мне действительно хочется его так называть.

– Да, милая, – нахал улыбается, будто раскусил мой тупой план. А я дрожу, потому что его ответная «милая» выбивает из под ног опору. Я даже не помню, о чем хотела сказать и потому тупо мямлю.

– Я… объездила все страны… и была в… так что вряд ли… вряд ли ты сможешь меня удивить.

Говорю и не свожу взгляда с его губ. Таких пухлых, что, кажется, если укусить, брызнет сок. Я напрягаюсь, жду поцелуя, почти мечтаю о нем, как вдруг Никита отстраняется и встает.

– Куда? – Не понимающе шепчу.

– Собирать вещи, ты была очень убедительна, Римма, меня проняло.

Когда он уходит, я чувствую себя глупо. Идиотка великовозрастная! Все думала, как бы не расстроить молодого мальчика, а теперь осталась одна и… грустишь?! По нему, что ли?! Да нет, бред какой-то!

Пока на кухне тихо, доедаю завтрак и даже успеваю помыть посуду. Никиты все нет. Жду еще немного, но из спальни не доносится ни звука, а потому, не выдержав, иду за Савранским. Может, он заснул? Или… плачет?!

Толкаю дверь и...

– О Боже.

Прямо передо мной стоит двухметровый лось, по-прежнему голый, если не считать моих красных колготок. Тех самых, из авангардного прошлого. Чтобы хоть как-то их натянуть, Никите пришлось сделать надрезы по низу и теперь он шевелит растопыренными пальцами, торчащими из капроновых дырок. Туда-сюда. Сюда-туда.

– Удивлена? – Он вскидывает на меня совершенно шальной в своем безумстве взгляд.

– Никит, ты в себе?

– Лучше бы конечно в тебе, но нельзя!

Облокачиваюсь о дверной косяк, кажется, тут нужна опора, иначе упаду. И вовремя, потому что в следующую секунду краснопопый лось поворачивается ко мне боком, и, сделав стойку как у боди билдеров, начинает играть мышцами. В такой позе я вижу все, даже то, что он не надел трусы под мои колготки.

– А теперь удивлена?

Фыркаю. Скрещиваю руки на груди и качаю головой. Мальчик, я была в голландском порнографическом театре, что мне твой натюрморт с яйцами в мелкую сеточку?

– Что ж. К этому я был готов. Алиса, музыку, – орет этот дурень и колонка отвечает на всю свою мощь Лебединым Озером. Господи, как хорошо, что Чайковский уже умер и не видит эту роскошь. Потому что «роскошь» сложила руки лодочкой, скрестила ноги иксиком и принялась очень натурально играть умирающего лебедя у меня в спальне, выписывая круги вокруг сброшенных в кучу вещей.

– А теперь удивлена?

– Я бы даже сказала в ахуе, – честно признаюсь Савранскому. Такого шоу даже в голландском театре не показывают.

Никита весело хватает меня под мышки и волочет обратно в кровать, пока я пытаюсь пихнуть его в грудь. Куда там, он так силен, что не чувствует моих ударов, а просто смеется. Раскатисто, как Зевс – Бог Грома и Молний. И я смеюсь вместе с ним, гораздо тише, но очень искренне. Слезы брызгают из глаз, и, заметив это, Ник вытирает их пальцами. Руки у него шершавые, в мозолях, но я льну щекой к грубой коже, чтобы еще раз коснуться чего-то живого.

Вот нужное слово! Живой! Он первый живой человек в этом антикварном музее, в котором я и сама стала экспонатом. И я так не хочу его отпускать.

Никита будто считывает мои мысли. Наклоняется и шепчет прямо в губы:

– Не бери в голову, нам просто хорошо вместе. Это только про секс, никаких чувств, никаких обязательств. Наш с тобой секрет, о котором никто не узнает.

– Надолго?

– Не знаю, – он жмет плечами, – пока не встретим кого-нибудь стоящего, тогда просто разойдемся и забудем. А пока, разреши себе веселье.

И я разрешаю. Впиваюсь в его губы поцелуем, который накрывает меня новым, непонятным чувством своей «нужности». Сейчас я нужна Никите, но это не идет ни в какое сравнение с тем, как сильно он нужен мне! Как воздух! Как тепло! Как Жизнь!

Мы жадно ласкаем друг друга. Трогаем, кусаем, облизываем, и почти растворяемся в этом чувстве, выпадаем из реальности, оставив только кусочек себя здесь. И именно этот кусочек первым реагирует на шум в коридоре:

– Римма Григорьевна, это я, Нюра.

Затем звук оплеухи и чей-то грубый голос:

– Молчать, дура. Это и твой дом тоже, так что раздевайся и все.

Глава 17

– Ты ждешь гостей? – Он касается губами мочки уха. – Мне сходить с тобой?

Мотаю головой, и отвечаю так же тихо:

– Не надо, я сама. Ты тут посиди, хорошо? Не нужно, чтобы о твоем присутствии знали.

Никита скатывается с меня, и, закинув ногу на подушку, призывно гладит себя по красному капроновому бедру:

– Ты меня стесняешься, малышка?

Прыскаю от смеха. Чтобы сохранить серьезный вид избегаю смотреть в лучистые, полные чертят глаза. Опускаю взгляд ниже, на пальцы, торчащие из колготок. В этот момент Никита растопыривает их и шевелит, отчего те походят на пухлых гусеничек. Смеюсь чуть громче, старательно закусывая кулак.

Если смех и правда продлевает жизнь, то рядом с Савранским женщина рискует стать бессмертной.

Когда я ухожу, Никита посылает мне воздушный поцелуй. Ну, каков шельмец! И как все это у него получается естественно, без претензий на что-то. Он не играет, он и правда такой. И мне настолько хорошо с ним, что даже присутствие Нюры и ее отца не может испортить настроения.

А то, что любовница мужа приехала с папой, сомнений не вызывает. Они очень похожи внешне, и даже двигаются одинаково. Единственное что их различает, чувство такта, потому что пока Аня топчется в коридоре, не смея пройти дальше, ее папа хозяйничает на кухне.

На моей кухне. В своих ботинках.

– Доброе утро, Аня, вы бы позвонили перед приездом, – поправляю складку тонкого свитера, руки от нервов пляшут и хочется их куда-то деть, чтобы не мешались.

– Я сама не знала, – шепчет глядя в пол. И стоит, в комнату не проходит. Какая правильная девочка. Во всем, что не касается чужих мужей. Невольно бросаю взгляд на тщедушную фигуру, мне кажется, или там уже наметился маленький живот? Нет точно, проступает под платьем. Аня накрывает его рукой, прячет от меня сокровище.

Сглатываю. И отворачиваюсь.

Наверное, Нюра принимает это на свой счет, потому что начинает извиняться:

– У Вас, Римма Григорьевна, открыто было, вы не подумайте, мы бы ломиться в дверь не стали.

– А нам и не надо ломиться, Анна! Эта квартира и твоя тоже!

Смотрю на незнакомого мне мужика. Он выглядит здесь даже больше хозяином, чем я – вытащил стул и расселся, широко расставив ноги. Такие обычно мнят себя господами собственной жизни, а иногда и жизней своих детей. Он недовольно кривит губы, рассматривая меня, а я не могу сдержать улыбку.

Потому что часом ранее именно на этом стуле сидел Никита. Абсолютно голый, если не считать фартука. Знай об этом Кузнецов, уже бы принялся орать, а так ничего, сидит, ногой качает.

– Мы по делу.

– Это я поняла.

– Нюрка моя, – и снова полный ненависти взгляд на дочь, – понесла, значится. Обрюхатил ее ваш блохастый.

Слышу за спиной смиренный вздох. Видимо Анин отец не первый раз проходится по Филиппу, вот только у девушки нет смелости ему ответить. А у меня нет желания, так что пускай муж будет блохастым.

– Скажите, как я могу к вам обращаться?

– Демид Серафимович, – цедит мужик свысока.

– Отлично, тогда для вас я Римма Григорьевна, – по глазам вижу, что этот скорее сдохнет, чем назовет меня по имени отчеству. Каких хороших родственников выбрал себе Фил. – Чем я обязана вашему приезду помимо беременности Анны? Насколько знаю, у нее с моим мужем любовь, да и случилось все по достижению восемнадцати лет. – Тень за спиной активно кивает, мол правда-правда, до восемнадцати ни-ни. – К сожалению, Филипп и не может ответить за содеянное, но когда он придет в себя, и в случае его вменяемости, уверяю, он обязательно свяжется с вами.

Судя по зверскому выражению лица Демида Какойтовича, я неправильно выбрала тон. Или пол при рождении, уверена, будь я мужиком, он бы говорил со мной иначе. Такие всегда боятся ответную силу.

– Откупиться думаешь?

– И в мыслях не было. И зачем? Анна получит деньги на содержание ребенка, все по закону.

– По закону. Слышь, Нюрка, по закону, – он чуть не плюется от возмущения. – А по закону держать мою доченьку в деревянной халупе, когда сама в таких хоромах живешь? Чай не барыня, подвинься, настоящая баба в дом пришла!

Я хмурюсь. Не понимаю, о какой бабе идет речь. Это он о… себе? Потому что поведение у этого Демида не совсем мужское. Видя мое недоумение, тот поясняет с сектантской убежденностью:

– Ты ж никто! Пустоцвет! Приживалка у этого Белого. Мне Нюра все рассказала, так что можешь глазищами своими не блымкать! Он с тобой из жалости не развелся, а так настоящая жена ему дочь моя. И все евошнее имущество теперь ей принадлежит. Нам, то есть.

– По закону мне, – за улыбкой сдерживаю ярость. Никто никогда не говорил со мной так.

– А по божьему закону – наше!

– Пап, не надо, – кидается Аня к отцу, но под суровым взглядом быстро смирнеет. Да она его боится! И сил девушке хватает только, чтобы снова передо мной извиниться, как вдруг Демид бахает кулаком об стол:

– Не хрен тут в извинениях рассыпаться, Нюра! Вот ничего бабе доверить нельзя! Приехала в слезах и пузатая, а я разбираться должен! Так, дамочка! Вещички свои собирай, да так, чтобы я видел. Чтобы ничего нашего в сумарь не прихватила! А то знаю я вас московских.

– Пап, пожалуйста, – всхлипывает Аня, но тот снова орет на нее:

– Молчать, дура! И спасибо скажи, что мальчонку твоего воспитаем!Нормальным хоть мужиком будет, а доверили бы ребенка такой как эта… – и очень выразительный взгляд на меня, – вырос бы какой-нибудь пидераст! Тьху!

Обычно я робею перед откровенным хамством, и просто не понимаю, как ему противостоять. Говорить с этим человеком на его же языке не получится. Я не владею славяно-быдляцким. Драться? Вызывать полицию? Нет, конечно, да и когда та приедет, Демид успеет и вещи мои и меня саму упаковать по частям в чемодан. Он вон какой здоровый. Я не могу придумать, что мне делать, как все решается само.

Кем?

Лосем в красных колготках. Хорошо, что Никита додумался накинуть сверху мой халат. Плохо, что халат только прикрыл ему то самое, так что теперь Савранский щеголял длинными мускулистыми ногами, затянутыми в капрон. Он смотрит на меня обеспокоенно, и что-то говорит, но от шока я не могу разобрать слов:

– Рим, прости, шмотки все в зале остались. Знаю, что должен был сидеть там, но это чмо так на тебя орет, что… можно я его убью, пожалуйста? Я без крови и, наверное, в подъезде, да? Чтобы полы потом не мыть.

– Убивай, конечно, – киваю я.

При виде мужика в красных колготках и плюшевом халате, лицо Демида багровеет. Шея, щеки и нос становятся цвета свеклы, а сам он начинает дрожать, как при инфаркте.

– Папочка, – кидается к нему дочь, но он ее не замечает. Вместо этого тычет в нас пальцем и кричит: – Вот они! Вот! Не врали в новостях, уже столицу заполонили эти пидерасты! Садомиты! Бесово отродье!

Никита задвигает меня себе за спину и танком прет на Демида, чтобы у того к инфаркту добавились еще и переломы. И даже колготки не мешают моему мальчику выглядеть мужественно. С таким зверским выражением лица Никита устрашает. Я одновременно и напугана и восхищена. Не из-за драки, а последствий, которые за ней будут.

Да и за что биться? За мою поруганную честь? Так слова Кузнецова меня не обидели, как не может обидеть собачий лай или насравший на голову голубь. Мы на разных ступенях развития и будет глупо воспринимать его всерьез. Или нам за квартиру драться? Но она не моя. И даже не Филиппа. И только сейчас, до меня доходит смысл этих слов.

Господи, она же и правда не моя! И мне не нужно что-то доказывать, выслушивать, переживать! Это чужая квартира и все равно, что с ней будет! А вот я, если останусь тут еще, кажется, сойду с ума.

– Никит, – зову тихо, но он все равно слышит. – Пойдем отсюда?

– Сейчас? А квартира?

– По божьему закону она их, все правильно. – И чуть громче, уже для остальных, – Демид Серафимович, мы мешать не будем. За вещами я завтра зайду, а вы пока обживайтесь.

К чести Никиты, он ничего не спрашивает, просто берет меня за руку и ведет вниз. В колготках, халате и кроссовках сорок шестого размера. У меня из вещей сумочка и ключи. И уверенность в том, что я делаю все правильно, даже не смотря на то, что поступок этот подлый.

Потому что, спустившись на второй этаж, я стучусь в квартиру напротив нашей. Уже здесь, на пороге меня обдает запахом квашеной капусты. Когда же дверь открывает Виноградов, хочется закрыть нос. Он такой же неприятный, как я его помню. Рыхлый, с красным алкогольным лицом и тягой к скандалам.

– Аристарх Павлович, – у меня заискивающая улыбка, но так надо, – я вот тут вещи собирала, подумала, может вам подняться, сделать замеры, посмотреть, что куда? – Маленькие, заплывшие жиром глаза, загораются, когда я говорю все это. Но на следующей фразе Виноградов вспыхивает как факел: – Тут правда… наверху Анечка Кузнецова, вы наверное ее помните. Так вот, их семья уверена, что квартира достанется им, вот, они и с вещами уже приехали. Может, вы уточните этот вопрос? А то я не знаю, как там в университете решили.

Тучный дядька развивает скорость берсерка и несется наверх, в мой дом, чтобы навести там свои порядки. Я услужливо пропускаю его вперед, не дай Бог запнется. Нельзя стоять на пути между преподавателем латыни и бесплатным государственным жильем. Жаль, я не смогу застать этот скандал, но если бы можно, сделала ставку на Виноградова. Тот в отличие от Кузнецова, может крыть матом на двух языках, один из которых мертвый.

Никита ждет меня внизу. Как только я спускаюсь, мы садимся в такси и под веселые взгляды водителя едем домой к Савранскому. Как минимум, ему нужно переодеться.

Но мы даже не успеваем дойти до его шкафа. Начинаем любить друг друга на пороге, стоя у стены. Адреналин шарашит по венам, разгоняя возбуждение и страсть. Мне очень хорошо вот здесь, в коридоре, потом там, на комоде, куда меня сажает Никита, а лучше всего становится в спальне. Когда большой, сильный мужчина засыпает у меня на плече. Сначала он. Потом я.

Просыпаюсь я, когда на улице становится темно. Осторожно выползаю из-под Никиты и беру телефон. Там несколько голосовых от Нюры и куча пропущенных от Насти.

Становится дурно. Господи, надеюсь, тут нет камер наблюдения? Или эти звонки можно отнести к материнской интуиции? Я еще смотрю на телефон, думая, что мне делать, как экран снова оживает.

– Алло, – хриплю в трубку и инстинктивно прикрываю рукой грудь. Вдруг и правда камеры.

Но нет, Настя расстроена и даже в ярости, вот только причина ее злости не в нас с Никитой.

– Бл*дь, научись уже включать на телефоне звук! Тут это… муж твой в себя прийти изволил!

Я холодею. От шока спина тотчас покрывается испариной.

– Он в себе? В смысле… как он? Нормально? При памяти?

– При памяти козла, – выплевывает подруга, – уже поставил всю больницу на уши, угрожает судами и требует, чтобы ты явилась сюда немедленно.