Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7

Студентке филологического факультета проще поверить в колонизацию Марса чем в возможность выйти замуж за кого-то из собственного ВУЗа. А мечтать, что на тебя обратит внимание твой же научный руководитель – за гранью фантастики. Сказка про Золушку на этом фоне более реальна. Там какой-то невнятный принц. А здесь – Филипп Белый. Гений. Интеллигент. Недоступный и холодный рыцарь, который никогда не валил девочек на экзаменах, а оценивал нас по уму. Все одногруппницы сходили с ума от его пронзительного взгляда за тонкой оправой очков и от синих рубашек, в которых он по пижонски закатывал рукава.

Тогда мы просто не знали, как трудно эти самые рубашки гладить. По две на каждый день, потому что Филипп никогда не надевал несвежее и мятое.

Да и могла бы меня, влюбленную дурочку, остановить какая-то глажка? Я была счастлива сделать Филиппу приятно и получить в награду короткое merci.

Когда начался наш роман, я как-то слишком быстро перебралась в квартиру Белого. Так было удобнее всем, особенно его пожилой маме, которая уже не справлялась с ведением домашних дел. А мне не в тягость, я только рада.

От коллег Фил скрывал наши отношения недолго и уже через полгода сделал мне предложение. Тут даже Золушка померкла на моем фоне. Обо мне говорил весь университет! Простая девушка без связей, без родословной берущей начало от Рюрика, без денег и какой-то особенной красоты и Филипп Белый! Подруги страшно завидовали, поздравляли, лебезили в лицо, а за спиной говорили гадости. Преподаватели не опускались до этого уровня. То есть рубили прямо в лоб:

«Намучаетесь вы с этой семьей, милочка! Не того вы поля ягодка, доучились бы себе тихонько, пошли работать в школу, а там и встретили нормального простого парня».

Я улыбалась. Зачем мне простой, когда есть лучший? Да, не без недостатков, но я готова с ними мириться. Я могу. Я справлюсь!

О том что Филипп не хочет детей, я узнала сразу.

– Дорогая, ты еще совсем девочка, а у меня только выстрелил роман. Понимаешь, какие это перспективы? А тут беременность. Как ты сможешь редактировать мои книги если здесь, – он обвел взглядом огромный зал, заставленный антикварной мебелью – все будет завалено подгузниками?

– По ночам?

– Милая, – он нежно поцеловал мою ладонь, – ночью ты моя, и я не готов делить тебя с другим, даже если этот другой будет наш сын. У нас обязательно появятся дети, но позже. А пока, давай наслаждаться друг другом.

Из методов контрацепции Филипп выбрал спираль и даже лично присутствовал на консультации с гинекологом после ее установки.

Мне это показалось невероятно трогательным. Никогда раньше никто не проявлял такой заботы о моем здоровье.

На встрече врач сказал, что этот метод является одним из самых надежных, и дает целых 98% гарантии.

Мне повезло попасть в оставшиеся 2%.

О своей беременности я догадалась не сразу. Нервы перед свадьбой, подготовка к конференции в Праге, куда Филипп решил взять и меня (не смотря на недовольство деканата), работа над его вторым романом! Я была настолько загружена, а беременность протекала настолько легко, что о малыше я узнала на десятой неделе. И еще две не решалась рассказать все Белому.

– Что это? – Он долго смотрел на четыре склеенных снимка УЗИ.

– Наш с тобой ребенок, – улыбнулась я. – Теперь ты не просто лучший автор фэнтези и лучший преподаватель на кафедре. Скоро ты станешь лучшим папой!

– Вряд ли,милая.

В его голосе легко считывалась грусть. Филипп очень не хотел принимать такое решение, но я его вынудила.

Он так и сказал «вынудила».

Тогда состоялась наша первая и единственная ссора. Я не хотела понимать, как он может говорить такое.

– Но ребенок не обуза! – выпрямившись как школьница я сидела на стуле, зажав край платья в руках.

– В любое другое время да, но сейчас… – Филипп опустился на пол и задрал голову вверх. Так он выглядел еще уязвимее. – Девочка моя, посмотри. Кругом хаос, мы переезжаем, мама только похоронила отца, и эта новость ее просто подкосит! И потом, как ты сможешь совмещать меня, работу, учебу и ребенка? А через месяц у нас Прага! Прага, понимаешь?

– Я все успею.

– В ущерб чему? Или кому? Римма, любимая, я ведь не только твой будущий муж, я еще и твой работодатель, и научный руководитель. И я знаю, какая у тебя нагрузка!

– Но ты…

– Очень сильно люблю тебя и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты не выдержишь такого темпа.

– Но я…

– Обязательно станешь мамой. Просто позже, когда мы будем готовы.

Сейчас я знаю, что подобное называют «мягкой силой», а тогда считала это «любовью».

Клинику, где мне сделали аборт, Белый выбрал лично.

Небольшая частная организация, где нас встречали врачи в модной форме и масках с мордами кошечек, чтобы расслабить пациентов. Стильный холл, чай и кофе, гарантия конфиденциальности.

Мне согласились провести… процедуру не смотря на уже довольно большой срок.

Филипп и здесь оказался рядом. Держал за руку, когда я вышла из наркоза, вытирал лицо, когда меня рвало, утешал и гладил.

– Все хорошо, малыш! Ты умница, ты справилась! Сейчас придешь в себя и полетим в Прагу, Господи, ты ведь никогда не была в Европе! Представляю, как ты будешь смотреть на меня, когда я тебе все покажу!

И он нежно поцеловал меня, не смотря на внешний вид и утреннюю тошноту.

В Прагу я так и не попала. Через две недели у меня подскочила температура, а еще через день Скорая доставила меня в больницу. Простую, государственную, без кофе и конфиденциальности.

Там меня лечили от последствий кустарного аборта обычные суровые врачи – без модной формы и масок с мордами кошечек на лицах. Там же я узнала, что больше никогда не смогу иметь детей.

– Ну на хрена идти туда, где сначала жир из задницы откачивают, а потом полостную операцию делают? И все это один и тот же врач за твои же деньги!

Громкая, воинственная женщина замолчала, как только увидела, что я больше не сплю.

– Как ваше самочувствие? – Искренняя забота в голосе так сильно контрастировала с тем, что она говорила секунду назад, что я поежилась. Мало ли что еще можно услышать от такого врача. Резко захотелось увидеть Филиппа, почувствовать, что я не одна.

– Анастасия Борисовна, мой муж…

– Передал вам ужин, фрукты и даже торт. Удивительно, первый раз встречаю мужчину, который сам готовил еду для жены в больницу!

Готовил конечно не он, а сиделка мамы Филиппа. Но я постеснялась говорить об этом врачу.

В пакете, который отдала мне Настя, лежало еще и письмо. Красиво написанное о красивом возвышенном чувстве. Самого Филиппа не было, его задержали в Праге и из больницы он меня забрать не смог. Никто не смог. Просить подруг было стыдно, а родителей я решила не пугать понапрасну и просто не рассказала про операцию и диагноз. Каким-то далеким седьмым чувством я была уверена – врачи ошиблись. У меня будут дети. Мы с Белым станем родителями двух, а то и трех замечательных малышей! Да, не сейчас, но станем!

В холле больницы было так жарко, что я вышла ждать такси на улицу.

– Господи, ты совсем дура? – Раздался знакомый сварливый голос. Настя Савранская схватила меня под локоть и потащила в сторону от дороги. – У тебя ж гемоглобин кукольный, сейчас прихерит, ты мне тут сознание и потеряешь. Тебя кто встречает?

– Никто, муж в командировке.

– Ну это разумеется, все они там, когда больше всего нужны здесь.

– Нет, он правда…

– Конечно правда, кто ж спорит. Ладно, пошли, я тебя до дома довезу. Моя машина там, дойти сможешь?

Я неуверенно кивнула. Все вокруг – люди, звуки, предметы – казались ненастоящими. Декорацией к плохо написанной мелодраме. А так как выключить «телевизор» нельзя, то я выключила себя. Не слушала, не видела, не думала.

Ехали молча. Еще немного помолчали под домом, куда меня привезла Настя.

– Ладно, вот мой телефон. – Врач, которая и так потратила на меня слишком много времени записала и протянула свой номер. – Будут вопросы – звони.

Сердце лихорадочно застучало в груди.

– Анастасия Борисовна! У меня есть вопрос! – Секунду помявшись под пристальным взглядом, я наконец решилась: – Скажите, может быть такое, что врачи все-таки ошиблись? Или, что медицина шагнет вперед и что-то такое изобретет, что я… ну смогу родить?

С каждым словом мой голос становился все тише и в конце даже я перестала разбирать, что там говорю.

Настя молчала. Долго, почти целую вечность.

Сердце, которое секунду назад билось в неровном такте, остановилось.

– Ладно, – то ли сказала, то ли выплюнула я, – все понятно, спасибо.

Я открыла дверь, чтобы выйти наконец на улицу, как меня остановили:

– Римма, послушайте...

– Наталья Борисовна, не надо. Ваше молчание было слишком красноречиво. И потом, я же сама виновата, так что… о чем тут сейчас плакаться?

– Сколько я таких «виноватых» видела, не пересчитать, – устало отмахнулась Савранская. – Римма, я врач и в первую очередь должна думать, что говорю. Не всегда получается, но я пытаюсь. Так вот, медицина не стоит на месте. Мы день ото дня отвоевываем свое у болезни, у старости, у смерти. Я могу только догадываться что будет через десять лет или через двадцать. Но я так понимаю, далекое будущее тебя не интересует, поэтому отвечаю на твой вопрос. Честно и без соплей. Нет, Римма, ты не сможешь выносить ребенка, я не вижу пока возможностей, как бы ты смогла это сделать. – Наверное, я изменилась в лице, потому что Настя тотчас добавила: – Но это не значит, что ты не сможешь стать матерью. Есть разные способы как осуществить твое желание. И потом, никто не отменяет чуда. Я как врач говорю, иногда случаются такие чудеса, что не видел бы собственными глазами, не поверил бы. Так что верь. Главное, не возводи это в культ. Просто живи, работай, путешествуй, люби и верь.

Я всхлипнула. Слез не было, плакать я запретила себе еще в больнице, но спазм все равно сдавил горло:

– Спасибо.

Я почувствовала, как на плечо легла теплая мягкая ладонь. Потом Настя как-то обмолвилась, что никогда раньше не провожала и тем более не обнимала своих пациенток. А тут как стрельнуло: надо. И проводить, и обнять, и поговорить.

С нашего разговора и начался мой период веры. Я верила неистово, жадно. В моей слепой вере меня поддерживал Филипп, оплачивал походы к врачам и даже как-то свозил к «бабке», которая смотрела на кофейной гуще. Она увидела у нас дочь.

– Очень будет на мужа вашего похожа, – сказала сморщенная как инжир старуха.

Первое время я даже покупала тесты на беременность, и бежала в ванную в первый же день задержки. А потом ползла обратно на кровать – кричать в подушку.

С каждым годом вера в чудо становилась все меньше, а дел и забот все больше. Из начинающего, подающего надежды писателя Филипп превратился в матерого фантаста со своей фан базой, клубом конспирологов, фанфиками, косплеем и вот, фильмом. Я поддерживала мужа во всем. Редактировала его книги, занималась соц сетями, вела переписки с прессой и представителями фанклубов. Немногочисленных, но все же.

Постепенно я перестала думать о детях и даже смогла убедить себя и окружающих, что просто не хочу их. Что я осознанная чайлдфри. Это оказалось не сложно, Белый отлично поддерживал мою легенду.

– Зачем нам дети, когда есть я? – как-то обронил Филипп, и это не было шуткой.

Муж занимал почти все мое время. Мы работали, строили планы, путешествовали, устраивали свидания, жили и почти забыли про тот страшный день, когда мне сказали мой страшный диагноз.

Всегда вдвоем, не оглядываясь в прошлое, не виня и не попрекая друг друга. Честно, открыто, любя.

Так я думала, пока в моем доме не появилась беременная любовница моего мужа.

Глава 8

Нюра спускает свои вещи. В нашем старом доме нет лифта, так что она волочит клетчатый баул по лестнице сама. Тот неприятно бряцает, выпадает из тонких рук и камнем падает вниз под тихие причитания Ани.

Внутри борется два чувства: жалость к слабому и… второе. Название ему я дать не могу, но уже понимаю, что это что-то черное, неправильное. Внутри меня поднимается и просится наружу плотная волна ярости.

«Так тебе и надо, Нюра. Заслужила».

Я молча смотрю, как у нее не получается засунуть сумку в багажник и злюсь. Негодую. Злорадствую. А потом взгляд падает еще ниже прямо на тощие «козьи» ноги в зимних уродливых сапогах на меху и то второе чувство отступает так резко, будто и не было.

Сейчас апрель. А Нюра в сапогах.

Я думала после стихов, и новости о том, что Филипп принимал подарки от молодой дуры, зная, что та тратит на него все деньги меня не удивить.

Но я удивляюсь.

– Садись, – бросаю сквозь зубы и завожу мотор.

До самолета чуть больше трех часов, на дорогу я заложила час. И еще столько же планирую провести в аэропорту, чтобы точно убедиться – Кузнецова полетела домой. Меньше всего мне хочется видеть беременную любовницу своего мужа у себя дома, на работе, в городе.

– Римма Григорьевна, – раздается жалобный писк, – вы меня наверняка ненавидите, но я заслужила. Я правда очень плохая.

– Замолчи.

Я сосредоточена на дороге, смотрю только вперед, и конечно пропускаю, как всхлипы Кузнецовой переходят в рыдания. Она закрывает ладонями лицо, а тело ее мелко дрожит от накатившей истерики:

– Простите, я, так виновата.

Я наклоняюсь вперед и выкручиваю радио на всю громкость, чтобы не слышать ни единого слова от той, что разрушила мою жизнь.

А потом напоминаю себе, что не совсем Нюра. Все совершил мой любимый супруг, потому что я ему это разрешила.

И снова злюсь. Гадаю, кто еще знал, о их романе, представляю, как буду встречаться с деканом ВУЗа, который наверняка слышал, не мог не слышать, о постыдной связи женатого профессора и студентки. Думаю, когда поехать к свекрови. Она уже давно не выходит из квартиры, сидит там со своей сиделкой и смотрит сериалы. Так что раз в неделю мы навещаем маму, чтобы та совсем не сошла с ума от одиночества. Конечно, ей нельзя знать про аварию. Но как долго это скрывать – не понятно.

Пока Нюра просто плачет, я успеваю ощутить целый каскад эмоций. Злюсь, грущу, злорадствую, ненавижу, а потом, когда все это проходит, остается только стыд.

Почему-то мне невероятно стыдно за своего мужа и за эти зимние сапоги. Он же видел, что это совершенно неподходящая обувь. Их и зимой носить страшно, носы отклеились и наверняка пропускают воду. Но весной, когда на улице так тепло, надевать эти меховые кандалы – чудовищно.

Хорошо. Белый эгоист, сноб, нарцисс, предатель. Но почему-то меня больше всего ранит то, что он жлоб!

Ненавижу тупых и жадных!

– Мы приехали?! – Нюра с удивлением осматривает парковку.

– Да, выходи. Господи, сумку оставь, ты же видишь, что это не аэропорт!

Кузнецова еле поспевает за мной, я слышу ее мелкие семенящие шаги по тротуарной плитке. Пыхтит, спотыкается, цепляясь за длинный узкий шарф, но молчит.

Где-то на первом этаже ТЦ должен быть магазин обуви. Я захожу в первый попавшийся и натыкаюсь на консультанта.

– Нам нужны кроссовки, удобные и качественные, и главное, мы очень спешим. – Поворачиваюсь к Кузнецовой, та медленно моргает, будто пытается переварить услышанное. – Какой у тебя размер ноги?

– Тридцать шесть.

– Отлично, дайте нам тридцать семь или даже тридцать семь с половиной, если у вас есть такие. Цвет и дизайн не важны, главное побыстрее.

Пока консультант ищет подходящую пару, я вынуждена остаться наедине с Нюрой.

Та мнется на месте. Озирается по сторонам, как дикая. Белый ее что, взаперти держал?!

– Римма Григорьевна, – раздается надсадный шепот, – а почему вы сказали принести тридцать седьмой?

Я перестаю гипнотизировать собственные ногти и с удивлением смотрю на девчонку.

– У тебя скоро начнут отекать ноги, и в привычной обуви будет неудобно. – Судя по расширенным зрачкам, она удивлена.– Господи, как ты рожать будешь, если даже такого не знаешь?

Вижу, как глаза снова наполняются влагой. Черт, лучше бы я и дальше любовалась своим маникюром, потому что теперь смотрю на то, как слезы градом катятся по пухлым щекам. Она рыдает, а я не понимаю, что делать. Ненавижу истерики, просто теряюсь, и все.

Вот она плачет и надо бы утешить, но я не хочу.

И видеть это тоже не хочу.

– Не переживай, сейчас приедешь домой и почитаешь про беременность, роды. Время еще есть.

– Я не смогу, – сипит она.

– Все могут.

– Нет, Римма Григорьевна, вы не понимаете. Я никогда не думала становиться мамой, не хотела детей, но это другое. Я могу стать мамой сына Филиппа Львовича, сделать его счастливым. А теперь… если его не станет?

Не понимаю, к чему она клонит, не слышу, о чем говорит, потому что на секунду, на этот короткий миг глохну.

– У тебя будет сын?

– Уверена, что у меня будет мальчик. Тогда бы Филипп Львович его точно полюбил.

Что-то в голосе Ани заставляет меня напрячься. Я сглатываю тяжелую, вязкую слюну и едва узнаю собственный голос:

– Он знал о беременности?

– Что? – Она удивленно крутит головой, а потом кивает: – Да, конечно.

– И как отреагировал?

– Филипп Львович был… в смятении.

Хм. Какое хорошее, а главное, подходящее слово. Смятение. Быть в смятении почти также удобно, как и быть в коме, когда натворил дел и ждешь, чтобы все как-то само развязалось. Очень надеюсь, что Белый как можно быстрее придет в себя.

Продавец, наконец, приносит несколько пар кроссовок и Нюра выбирает одни, на мой взгляд, самые безвкусные. Она примеряет их, перекатывается с пятки на носок, подпрыгивает. На бледном лице наконец появляется улыбка.

– Чуть-чуть большие, но если вы говорите, что так надо, то возьмем их. Спасибо большое, Римма Григорьевна, мне никто не делал таких дорогих подарков.

– Это не подарок, за них тоже заплатит Белый в счет твоей зарплаты.

– Разумеется. – Быстро соглашается Аня. – И все же, спасибо. Я не знаю, чем я заслужила такую доброту к себе.

Я сознательно пропускаю это мимо ушей. К чему мне лесть и пустые комплименты? Зачем они мне?

– Переобувайся, я на кассу.

Я уже развернулась, как вдруг Нюра хватает меня за руку. В ее взгляде горит уже привычный огонек безумия.

– Я правда не хотела! Я ведь думала, вы уже давно не живете вместе. Ну, в смысле не как муж и жена. Филипп Львович сказал, что не может развестись, потому что его мама очень больна, и не переживет такой новости, но он уже давно вас не любит! Я была уверена в этом, понимаете? Я не знала…

– Оставь.

Я скидываю с себя ее руку и потом вытираю ладонь о брюки, будто испачкалась в чем-то мерзком. Конечно, он сказал, что мы не живем вместе. Они все так говорят. И давят на жалость, и устраивают эмоциональные качели, и даже шантажируют. Молодая студентка и профессор уровня «Бог». У Нюры не было шанса устоять, но я не хочу оправдывать девчонку.

Пострадавшая сторона здесь Я!

Я, которая потеряла все, а не молодая беременная любовница и доморощенный гений, которому может так сильно повезти, что он еще и умрет героем. Прямо так, не выходя из комы.

Все это проносится у меня в голове, пока я слушаю кассира. Та что-то щебечет, не закрывая рта. Нет, дополнительные шнурки не нужны. И средства за уходом тоже. И коробку себе оставьте, мы уйдем так. А вот за последнюю фразу мозг цепляется и не отпускает:

– Простите, пишут, что недостаточно средств. У вас есть наличные?

Девушка протягивает мне карту Белого. Пустую, с ее слов. Вот только я точно знаю, что еще недавно там были деньги…

Глава 9

– Я могу еще чем-то помочь?

Вежливая улыбка сотрудника банка не может меня обмануть. Он устал от этой бесполезной беседы. Что ж. Я тоже устала.

– Очевидно, не можете.

– Спасибо, что обратились в наше отделение…

Да-да, дальше пара вежливых фраз и прощание, которое я решаю пропустить.

То, что сказал мне этот очаровательный юноша, было понятно и так, однако хотелось услышать все лично. Несколько недель назад муж снял наши накопления со сберегательного счета. Так же он поступил и со своей картой. И пока я не предоставила бумаги об опекунстве над Филиппом, мне не могут сообщить, где находятся его деньги. Его. Его, мать вашу! Возможно, он вшил эти пару миллионов в матрац. Возможно, открыл счет в другом банке. Или же накрутил из пятитысячных купюр самолетики и пустил их с крыши вон того небоскреба.

Скажи мне об этом неделю назад – не поверила. А сейчас легко допускаю самые бредовые варианты.

Пока еду в издательство, в голове крутится слишком много мыслей. По привычке, оставшейся после работы, когда приходится собирать воедино несколько сюжетных веток, каждая из которых имеет смысл, я рисую сценарий собственной жизни.

Итого. Муж в коме. Его беременная любовница вернулась к родителям, но я не могу гарантировать, что это надолго. Нюра как бомба с отложенным действием и не понятно, когда она рванет. Так же не ясно, что с работой, так как редактировать мне приходилось только книги Белого. И из-за специфики наших взаимодействий, мы решили нигде не афишировать мое имя. То есть, я классный специалист с огромным опытом и нулем рекомендаций. До кучи выяснилось, что деньги, которые мы откладывали вместе, чудесным образом исчезли. Не хватает кометы, которая сейчас влетит в кузов моей машины и разорвет меня на куски. Или это недостаточно эпично?

В который раз напоминаю себе, что здесь не российский сериал, где на скромную и положительную клушу сыплятся все беды и напасти мира. Ну, чтоб домохозяйки, которые смотрят этот ужас, растрогались посильнее.

Нет. Я не героиня мыльной оперы и буду бороться за себя и свое благополучие.

Помимо общего счета у меня есть личная карта, с моими личными деньгами. Сумма не Бог весть какая, но на пару месяцев депрессии, если вдруг та случится, хватит.

Еще у меня есть квартира. Моя собственная. Да, на окраине Москвы. Помню, как Белый кривил свой аристократический нос, когда я оформляла сделку.

«Милая, ну зачем тебе этот мещанский уголок? Давай лучше слетаем в Мексику, как ты и хотела?»

Я человек старой закалки и не смогла потратить наследство родителей на отпуск. Пусть даже такой, о котором всегда мечтала. Вместо этого оформила в ипотеку небольшую однокомнатную квартиру в очередном разросшемся ЖК. Минусов у недвижимости было куча, плюс всего один – она полностью моя.

Сделав там скромный ремонт, я сдала квартиру молодой женщине с ребенком. Цену не задирала, с проверками не беспокоила, да и жильцы мне попались чудесные. За пару лет я смогла закрыть ипотеку досрочно. Так что помимо машины, коллекции нишевого парфюма и красного диплома, у меня имелась недвижимость.

Продавать ее я не хочу. Тем более не хочу выгонять своих арендаторов на улицу, чтобы самой переехать туда. Но знать, что мне в принципе есть куда ехать, и есть что продать – очень приятно.

Поэтому я даже улыбаюсь, когда захожу в здание издательского дома «Лестницы и Змеи», в котором печатался мой муж. Чтобы уже через четверть часа Фомичев Антон стер с лица мою первую за этот день улыбку.

Разумеется, Антон занял кабинет со стеклянными стенами, чтобы наблюдать за каждой подопытной крыской этой лаборатории. Все они трудятся, шуршат страницами, не отрывают глаз от мониторов. Я прохожу через весь офис, но никто не обращают на меня внимания.

И это понятно. Мое имя, и тем более мое лицо почти нигде не мелькает. Для всех остальных я тень, и даже Антон не знает, мою настоящую роль в книгах Белого.

И потому Фомичев теряется, когда я с порога озвучиваю, зачем пришла:

– Я хочу пересмотреть условия своего контракта.

На стуле перед ним высится кипа книг, и приходится убрать их, чтобы сесть.

– Контракт, Антон. Я хочу перезаключить его на новых для себя условиях.

– Я думал, сначала принято здороваться.

– Здравствуй, Антон, – легко киваю я и напоминаю, – контракт. Я хочу повышение своего процента на новинку.

– Только это?

– И чай. Новый контракт и чай.

– Что ж, сейчас посмотрю, что можно сделать.

Антон тянется к кнопке селектора и через несколько минут секретарь приносит нам поднос с чаем, кофе и тарелочкой с конфетами. Не знаю, отчего мне так холодно, но руки сами хватают большую пузатую кружку, которую можно прижать к щеке. От чашки исходит слабый синтетический запах малины. Наверное, здесь заваривают пакетированный чай, при том, не самого лучшего качества.

Какой-то симулятор. Ненастоящий писатель, ненастоящий редактор и чай тоже… ненастоящий.

Фомичев ждет, пока я согреюсь, и только потом спрашивает, медленно растягивая слова:

– Почему ты думаешь, что я пересмотрю условия твоего договора?

– Потому что иначе я прекращу свое сотрудничество с твоим издательским домом.

– Даже так? И куда же ты пойдешь?

– Для начала к твоим прямым конкурентам, – честно отвечаю я. Мне нет смысла юлить и Антон это знает. Знает, но не желает мириться с реальностью.

– С нулевым опытом и отсутствием рекомендаций? Римма, детка, твоя фамилия вписана в книги только в качестве второго корректора, а Филипп, когда, наконец, придет в себя, будет отрицать, что ты когда-либо работала с ним.

– Последняя рукопись все еще у меня, Антон.

– Ага, а у меня расписка с конскими штрафами в случае, если Белый задержит книгу хоть на день. Ну, что ты сделаешь? Удалишь ее с компа? У меня есть копия. Откажешься работать? Так Фил нашел отличный Риммозаменитель. Правда, она миленькая? И такая молодая…

Он откидывается на спинку широкого кожаного кресла и берет со стола золотой паркер с гравировкой – подарок от нашей семьи на Новый год. Ручка вращается между пальцев, как лопасти мельницы. Он крутит ею так долго, что меня начинает мутить.

– Наш с Филиппом, – наконец произносит этот гад, – договор действует еще год, сегодня утром я проверил документацию, на случай такого вот разговора. А ты, милая моя, всего лишь дополнение к гению своего мужа. И ради тебя одной я не буду ничего менять.

Говоря это, Антон рассчитывает на какую-то реакцию, но меня не задевают его слова. Я ставлю чашку обратно на столик и произношу ровным, металлическим голосом:

– Скажи, ты ведь в курсе, как выглядела моя работа над романами Белого?

– В общих чертах.

Киваю:

– А как ты отнесешься, если все остальные, помимо нас с тобой, в самых общих чертах узнают, как именно Белый писал свои книги.

– Положительно, – губы Антона расплываются в самодовольной улыбке. – Доказать ты ничего не сможешь, вы супруги, работали часто с одного компьютера, Фил рассказывал. Даже если журналисты заинтересуется твоей истории…при всем уважении, Римусик, жизнь писателя не так увлекательна, как развод какой-нибудь певицы или наркоманский приход сериального актера третьей величины. Толпа погудит и забудет, но даже этого мне хватит, чтобы настругать бабла на вашем скандале еще на пару мультов. Я делец и кое-что смыслю в рекламе. Например, что черный пиар работает куда лучше рекомендаций и хвалебных отзывов.

Несколько секунд мы молча изучаем друг друга. Странно, я знаю Антона пару лет, но впервые заметила, какой же он урод. И судя по кривой ухмылке на круглом как шайба лице, Фомичев тоже не считает меня красавицей. В своей голове он явно рифмует к моему имени пару слов позабористей.

Что ж, я ему помогу. Моя девичья фамилия – Фука.

Римма Фука – та еще сука.

И на правах последней твари, я произношу:

– Спасибо за честность, Антон. И за то, что сэкономил мое время, сразу объяснив, что здесь меня никакие перспективы не ждут.

Фомичев делает вид, что снимает шляпу и низко кланяется над столом. Его длинная грязная челка почти опускается в пустую чашку.

– Всегда рад интересной беседе. Я попрошу, чтобы тебя проводили.

– Не стоит. – Я встаю, беру с кресла сумочку, и медленно, стараясь держать спину прямо, иду к выходу. Только дойдя до двери, поворачиваюсь назад: – Вот только…

– Что «только» – смеется Антон. Он заинтересован, что может сказать загнанная в ловушку зверушка.

– Только ты забыл, что Белый в коме. В очень плохом состоянии. И хоть я желаю долгих лет жизни, мучительной и полной боли, этому мерзавцу, мы оба понимаем, что случись что – единственным наследником его интеллектуальной собственности стану я. На ближайшие пятьдесят лет. А я, как потерявшая разум вдова, не могу гарантировать, что не сделаю глупостей.

Глаза Антона изумленно округляются, и впервые в них появляются живые эмоции. Заинтересованность? Предвкушение? Азарт?

Он потирает руки, как карточный игрок при хорошей раздаче:

– Красиво уделала. Не зря говорят, что с тебя написана Черная княгиня, Римма.

– Разумеется, с меня, – обернувшись, я смотрю в его пока еще довольное лицо. – Ведь я сама ее и написала.