Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– И как, – я облизнула пересохшие губы, – встретил?

– Конечно. В десятом классе. Уж как я радовалась, как радовалась. Пока он не привел ее домой.

– И что было не так?

– Все так, хорошая девочка. Правда на тебя похожа как день и… второй день. Ну, с поправкой на возраст, разумеется. У меня аж мурашки по коже каждый раз, как ее видела. Но Никита был такой счастливый, что я решила не лезть.

Под ложечкой нехорошо засосало. От мысли, что Никита может быть счастлив с другой стало тошно. Это неправильное чувство, нелогичное. Я должна радоваться за то, что он мог и сможет еще найти отношения помимо меня. А вместо этого у меня кишки крутит от ревности.

– Ну, видишь, все в итоге наладилось, – говорю тихим, безжизненным голосом.

– Наладилось, как же, – смеется в ответ Настя. – Он с Катюшей года два вместе был. А потом перед выпускным расстался. Пришел ко мне белый, как бумага, только глазищи синие на лице горят и чуть не плачет. Не то, говорит. Не могу девочке мозги пудрить, если не люблю. Ну а я что сделаю? С мамой его языками поцокали, красивая пара вышла, да вот… не судьба.

– Ну, у него же были потом отношения, – медленно, будто по слогам тяну я.

– Да были, конечно. Только он уже этих девочек домой не водил и с нами не знакомил. Что-то начиналось, что-то заканчивалось. А потом на моем дне рождения Никита тебя увидел и снова крышу сорвало. Волосы сбрил, и в армию. Я сейчас это сопоставляю и понимаю, отчего он тогда бежал. Хотел повзрослеть что ли, думал, что уедет и все как-то само пройдет. Главное, он же даже о тебе никогда не спрашивал, а просто жил себе. И любил, получается.

– Получается, любил, – глупо, как робот повторяю последние слова.

Глава 35

Суть сказанного доходит до меня не сразу. Еще какое-то время в голове стучит то самое слово – любил, любил, любил.

Я повторяю его так часто, что оно теряет смысл и превращается в смешной набор букв.

Мозг зачем-то генерирует рифмы: любил – без сил – казнил – убил.

Неужели Никита действительно испытывает ко мне это? Не интерес, не желание убить скуку или хапнуть адреналина, не похоть и не юношеский бунт сделать что-то наперекор родителям? Даже не влюбленность, болезненную и острую, которую многие молодые принимают за то самое чувство.

Прикрываю рукой распахнутое горло. Хочется накрыться пледом, спрятать поглубже лицо, чтобы никто не видел моих алых от волнения щек. Зря я надела это платье, в нем я чувствую себя почти голой. Или оно здесь не причем, просто я отвыкла от этого эмоционального стриптиза. Выворачивать душу наизнанку всегда неловко. А Настя в своей исповеди дошла до самого нутра, до сердцевины, и вот теперь я сижу перед ней как есть – нараспашку. И она передо мной также.

– Ты должна была это знать, а сам он никогда не расскажет, – упрямо повторяет Савранская.

– Понимаю.

– Ни хера ты не понимаешь, – она обхватывает мою холодную руку своей, горячей и мокрой. И сжимает так сильно, что от боли меня простреливает судорога. Я смотрю на подругу и не недоумеваю, зачем она делает так больно. Зачем?

– Насть, если бы я знала, – пытаюсь отстраниться, вырвать обратно свою ладонь.

– Теперь знаешь, – с жаром шепчет Настя и давит еще сильнее. До искр из глаз. До тихого всхлипа. – Римма, теперь ты все знаешь и должна принять решение. Я постоянно думала обо всем этом, о тебе, о Никите, обо мне, в конце концов, и да, я мечтала о совсем другой невестке и хотела своему сыну совсем другую судьбу. Но знаешь что? Мы очень самонадеянны, если думаем, что мир должен соответствовать нашим ожиданиям. Ни хера он не должен! И ваши отношения меня вообще не касаются. Вот только, Никита выбрал тебя, и остается либо принять это чувство как какой-то дар и никогда не сомневаться в своем решении.

– Либо, – мой голос дрожит. Как и рука. Как и все тело, которое бьет озноб.

– Либо отпусти его, пожалуйста, – всхлипывает Настя. – Я не буду против вашего брака, клянусь я сделаю все, чтобы ты никогда не почувствовала с нашей стороны осуждения. Я приму все. Вашу разницу в возрасте. То, что ты моя подруга. То, что ты ничего не сказала мне. То… – Настя делает паузу, сглатывает, – то, что у него никогда не будет детей, а у меня внуков. Я приму. И единственное, что я прошу взамен – не играй с чувствами моего сына. Потому что пока ты думаешь, что все это весело, несерьезно и как там… временно… не для него. – Она качает головой. – Для него все основательно, всерьез, навсегда.

Настя выпускает мою ладонь и та безвольно падает на стол. Мы обе с удивлением смотрим на мои красные пальцы.

– Извини, я даже не поняла, как сделала тебе больно.

– Ничего, – отвечаю я, – я все равно сделала больнее.

Мы молчим. Потерянные, пустые как две выпотрошенные рыбины.

– Римм, – тянет Настя, но я поднимаю руку, чтобы та остановилась. Чтобы она ни сказала, я не справлюсь. Меня просто разорвет.

– Ладно, – соглашается подруга. – Давай тогда закажем пожрать, я так нервничала перед разговором, что кусок в горло не лез. Даже от вида еды было тошно.

Официант успевает принести нам крепкий турецкий кофе и разбавленный ромашковый чай, когда в кафе вваливается Вика. Она счастливо машет нам свободной рукой, той которой не нужно прижимать к себе маленького Сережу.

– Девочки, помирились? Ну и хорошо, а то по-другому плохо.

Настя забирает из Викиных рук сына и пока тот что-то рассказывает на своем языке, подруга успевает выдать новость, ради которой собрала нас вместе:

– Девочки, извините, что опоздала, я это… беременна.

Она плюхается на стул и заливается счастливым смехом. Хохочет так громко, так искренне, что я улыбаюсь вместе с ней. И Настя и даже Сережа, который с обожанием смотрит на маму и подхватывает ее красивый, хрустальный смех.

– Девочки, я ведь уже смирилась, что никогда, что Бог и так сделал мне подарок. Даже два, сына и мужа. Мы даже не высчитывали, не ждали, просто… любили друг друга. А потом вот, – она кладет ладонь на плоский живот, бережно оглаживает большим пальцем ткань рубашки. – Две полоски, одно сердечко, мой малыш. Вы простите, что я так сумбурно, я просто… не могу иначе! Девочки, я такая счастливая, что хочу кричать об этом всему миру! Я ведь даже не думала, не надеялась. Девочки, я так сильно люблю своего Сережу, я даже не знала, что кого-то можно так сильно любить. Девочки… девочки, почему вы плачете?

Вика, наконец, замолкает и обеспокоенно смотрит на меня и Настю.

– От счастья, – всхлипываю я.

И почти не вру. Потому что и от счастья тоже. Но не только от него.

Вика щебечет как птичка. О сыне Сереженьке, о муже Сережке, о том, что и второго своего малыша назвала бы Сережей, потому что лучше имени в мире нет.

– Девочки, это будет очень глупо, да? Ну, вот если два Сережи подряд.

– Ну что ты, – смеется Настя и пускает в голое пузо Сергея младшего (или среднего) пузыри. Тот хохочет в ответ и тянет ее за волосы пухлой рукой.

– А вообще, с чего ты решила, что будет мальчик? – Спрашиваю довольную Вику. Беременных подруг, ну, кроме нее, у меня не было, и до недавнего времени я понятия не имела про все эти приметы и гадания по форме живота. И хоть Настя уверяла, что это антинаучно, Вика не сдавалась.

– Знаю и все. Меня на соленое тянет, а с девочками обычно на сладкое. И красоты не убавилось ни на граммулечку, а девочки у мамы красоту пьют.

– ну, так рассуждать, милая моя, то я тоже беременна, двойняшками и обе девчонки. – Кивает Настя. – Я такой уродиной давно не была, на работе аврал, так что я не высыпаюсь и вечно с серым лицом. Еще после отпуска желудок себе сорвала и до сих пор то не могу восстановиться, похудела, так что теперь меня и ущипнуть не за что.

В подтверждение своих слов Настя поддевает пальцем резинку на брюках, мол, вот как они на мне теперь болтаются.

– А вообще, – добавляет наша любимая язва, – лучше бы ему и впрямь пацаном родиться, Сергей Третий звучит лучше чем какая-нибудь Сергияна. Или Сергилла. Римм, скажи, а?

Подруга смеется, тыча меня локтем в бок, но я не реагирую. Тупо смотрю в окно. На высокого и до умопомрачения красивого парня, который ой как неосторожно перебегает дорогу на красный, и, помахав рукой водителю, чудом его не сбившему, торопится к нам в кафе.

– Римм, ты где зависла? Ой, это что, Никита?!

Конечно, это он. Никто другой не додумался бы прийти на нашу с Настей встречу. Мысленно закатываю глаза к небу и умоляю будильнику прозвенеть. Потому что такое не может происходить наяву, а значит, мне давно пора проснуться.

Но вместо этого смотрю, как Савранский целует Настю в макушку, как она лупит его своими маленькими, но сильными кулачками по животу, приговаривая, что матери нужно звонить чаще. Под конец Никита картинно падает на пол, раскинув руки, и под Викин и Сережкин смех поднимается обратно.

Я же говорю, похоже на бредовый сон при высокой температуре.

– Никита, а ты как сюда… – спрашивает Вика, и отчего-то робеет. Опускает глаза в стол, но даже так заметно, что ее щеки покрылись румянцем.

Ну вот, она еще ничего не спросила, а нам всем уже стало неловко. И градус этой неловкости растет, когда Савранский садится на диванчик рядом и, приобняв меня за талию, подтягивает к себе. Всем нам очень не по себе, одному Никите нормально.

Чувствую, как вслед за Викой, у меня краснеет лицо, и стараюсь не смотреть на Настю. Одно дело знать, другое видеть собственными глазами. Подбираюсь, и стараюсь мягко увести ладонь Никиты в сторону. Позволить гладить себя вот так по бедру – немыслимо. Но еще хуже демонстративно откинуть руку Никиты и прочитать ему нотацию о манерах. И хоть Настя сосредоточена на Сережке, уверена, ей сейчас очень неприятно.

Из-за возраста и типично мужской твердокожести, Никита не понимает, насколько все это неуместно. Даже голос его ни на тон не поменялся, он по-прежнему весел и полон оптимизма:

– Вика, – говорит Савранский, – понимаешь, я думал, что вы с маман заклевали мою бедную Римму. Она знаешь, какая нежная? Ее обидеть может каждый! И когда кое-кто не ответил на звонки, я решил, что пора спасать любимую.

За столом повисла красноречивая тишина. Даже Сережа наконец замолчал. И пока я глотала ртом воздух, пытаясь понять, сказал это Никита на самом деле или я до сих пор сплю, Настя решила добить меня окончательно:

– А в целом, – задумчиво тянет она, продолжая мять вилкой десерт, – молодой любовник это не только секс марафоны до самого утра, это еще и краснеть, когда он что-нибудь не то ляпнет. Никита, котик мой, ты что, дурачок?

Глава 36

Савранский улыбается в ответ, широко и искренне – от уха до уха. Со стороны кажется, что ему вообще все происходящее нормально, и что он наслаждается беседой, пока я еложу на стуле и мечтаю, чтобы все скорее закончилось.

– Я, мамуля, отрабатываю отцовскую генетику. Но вы скажите, если я мешаю, я вот, себе компанию поинтересней найду. Вик, дай Серого, я с ним погуляю, пока вы нам, красивым холостым мужчинам все кости перемоете?

Он встает с диванчика и подхватывает у ошалевшей Вики курточку и шапочку сына. Пока Настя держит Сережу на руках, Никита обувает того в кроссовки, и когда с одеванием покончено, уводит малыша на улицу. Перед этим, чтобы нам и правда было кому мыть кости, Никита целует меня в нос и шепчет что-то из серии:

«Будут обижать – зови».

Первое что говорит Настя, когда ее сын, наконец, уходит из кафе:

– Слава Богу, это больше не моя проблема.

И очень красноречиво смотрит в мою сторону.

А я? А я завороженно наблюдаю за тем, как большой мужчина выгуливает под руку крохотного, похожего на пупса, мальчика. И не слышу ни голосов подруг, ни бряцанья посуды, ни звона дверного колокольчика, полностью завороженная этой картиной. Никита был бы великолепным отцом. Таким, о котором может мечтать каждый ребенок. Он обожает детей, потому что сам еще не до конца повзрослел, и дети чувствуют эту связь, а потому сами тянутся к Никите. Савранский что-то рассказывает Сережке, тот слушает внимательно, кивает и даже отвечает на своем, на детском, не сводя с большого дяди очарованного взгляда. Они ходят по мокрым после дождя тропинкам, кормят голубей семечками, катаются на карусели, пока Сережка не начинает захлебываться от смеха. Они счастливы.

А я… умираю. Потому что мне очень больно видеть все это и понимать – со мной Никита никогда не станет папой. Другом, любовником, мужем, да кем угодно, вот только не отцом. И ладно бы он не хотел, но ведь нет, хочет! Мечтает о большой семье и трех дочках, он ведь мне сам говорил! О трех нежных девочках, которых будет наряжать в пышные платья, потому что они его принцессы, и учить хуку с левой, потому что каждая принцесса должна уметь за себя постоять.

Хочется плакать от того, насколько все это нереально. Со мной. Я не смогу дать Никите ничего из того, что он хочет. И пока я думала, что он просто проводит со мной время, скидывает напряжение и все прочее, пока я старалась не замечать, что это давно переросло в настоящее чувство, мне было легко обманываться.

Сейчас же врать себе не получалось.

Никита прекрасен. И он не заслуживает расплачиваться всю жизнь за мои ошибки.

– Ты, наверное, очень гордишься Никитой, – подперев щеку рукой, Вика, тоже смотрит в окно.

– Очень, – не сговариваемся, произносим мы с Настей в ответ. Замолкаем и добавляем, снова хором: – извини, думала, она это мне…

– Девчонки, вы что репетировали, – прыскает Вика в кулак.

А вот нам не смешно. А очень неловко и хочется провалиться под землю от стыда! Но Настя не дает мне времени на страдания, вместо этого, она сжимает мою руку и произносит:

– Ничего, к этому мы с тобой тоже сможем привыкнуть.

И улыбнувшись своей фирменной, «все-под-контролем» улыбкой, принимается расспрашивать Вику о ее здоровье. Та охотно переключается на интересную для себя тему, и они вдвоем щебечут, пока я таращусь в окно. На Никиту, который, сам не зная того, подтолкнул меня к решению.

Самому сложному в моей жизни и самому правильному для нормальной жизни другого человека.

Прощаясь, Настя крепко прижимает меня к себе.

– Римм, – она смотрит на меня долго, будто хочет сказать что-то важное. Но замолкает, натолкнувшись на мои блестящие от слез глаза. И молча кивает. Настя умная. Она все поняла и так.

Моргаю. Нельзя плакать, не при подругах. И, конечно, не при Никите. Он ждет меня на улице, и еще ни о чем не подозревает.

Когда мы остаемся вдвоем, рассадив Вику и Настю по такси, Никита кажется абсолютно счастливым. В его синих, безмятежных глазах, играет солнце, способное растопить самый толстый в мире лед.

– Все, этап пройден? Подружки одобрили твоего нового хахаля?

Он порывисто обнимает меня и целует в макушку. Задерживается на секунду, чтобы вдохнуть запах моих волос, как делает каждый раз в приливы нежности.

– Я вызвал такси, – шепчет на ушко. По коже разбегаются мурашки, но не от неожиданной ласки, а от ужаса, что ласка эта последняя, и я не успею сохранить ее на память.

– Давай лучше пешком?

Наш разговор не для посторонних и при водителе я ни за что не решусь сказать, то, что должна. Мне и без того трудно, я всегда была трусихой, а сейчас от мысли, что будет дальше, коленки дрожат. Я с трудом соображаю и не понимаю, что говорить, и потому просто иду за Никитой по широкой как река, Тверской и узким, словно ленты, проспектам. Спотыкаюсь о бордюр, бьюсь о прохожих, и вообще не смотрю по сторонам. Никита замечает, что я отстала, и берет меня под локоть. Мягко, но как-то очень надежно.

– Слушай, мне кажется, все прошло отлично. И мама не против, и отец… смирится. Ба вообще от тебя в восторге будет!

Молчу. Цепляюсь пальцами за ладонь Никиты, будто боюсь, что он меня отпустит и тихо иду рядом. Вслед за ним.

– Сережка у Вики богатырь такой, – Савранский, кажется, не замечает моего состояния. И все говорит, и говорит. – И смешной, я чуть не выпал с его рож. Такие гримасы мне корчил, ты бы видела. Постой, я же фоткал для тебя, вот.

Никита отпускает мою руку, и та безвольно падает вниз. Я стою, замерев, пока он что-то ищет в телефоне и тычет мне в лицо яркий экран. На всех снимках Сережка. Чудесный, невероятно сладкий малыш, которому повезло родиться в любящей семье. У Никиты горит взгляд, когда он рассказывает мне о мальчике. И с каждым словом, с каждым восторженным вздохом, я понимаю, что должна отпустить любимого. Что со мной эти яркие, как два маяка, глаза погаснут. Не сразу, а постепенно, как гасли мои рядом с неподходящим человеком.

Неужели я хочу Никите такой же судьбы? Ни за что на свете! Я не буду держать его при себе, перестраивать, воспитывать. Я ведь сама прошла все это и знаю, чем обернутся такие отношения. И чтобы Никита был счастлив завтра, я должна прогнать его сегодня, прямо сейчас. И именно прогнать, потому что начни я что-то объяснять, доказывать, Савранский десять раз меня переспорит и переубедит. И я соглашусь, потому что не железная и тоже хочу любить.

– Слушай, раз сегодня встретились с твоими подругами, может на следующих выходных я познакомлю тебя со своими друзьями? Ты им понравишься.

Тут я не могу сдержать улыбку, представив среди молодых пацанов в мешковатой одежде себя – в деловом костюме и на десятисантиметровых шпильках. Конечно, понравлюсь. Под такое даже целая категория в фильмах для взрослых есть.

Но Никита объясняет мою улыбку по-своему.

– Это значит «да»? – Тянет он в ответ уголки губ.

– Да, только… какое это будет число?

Я демонстративно лезу в телефон, чтобы открыть календарь, но Никита меня останавливает.

– Двадцатое. Суббота, подойдет?

– Ок. Давай только после обеда?

– Хорошо, – легко соглашается он. – А что, до обеда у нас какие-то планы?

– Да, то есть, нет. – Опускаю лицо вниз, чтобы челка скрыла покрасневшие от напряжения глаза. Если голос я еще могу сделать уверенным, то лицо выдает меня с потрохами. Актриса из меня никакая. – Я должна встретиться с Юрой.

– Ху из Юра?

– Ну, Кли-мов, – тяну по слогам, как маленькому. – Юрист мой.

Никита останавливается. Тормозит так резко, что я бьюсь головой в его спину. Он поворачивает голову и с непониманием смотрит вниз, на меня.

– Вы же только недавно встречались.

– Да, но он предложил снова.

– Что-то по разводу?

– Да нет, – я прилагаю все силы, чтобы не отвернуться, чтобы смотреть прямо на него, когда говорю это: – Просто кофе попить, я же говорила, что он меня звал.

Никита сглатывает. За ворот его рубашки ныряет кадык – как поплавок в воду. Упал и исчез. Никита не шевелится и, кажется, даже не дышит.

– И давно, – его голос непривычно хрипит, – ты встречаешься с другими мужчинами?

– Никит, ты чего, – я тянусь, чтобы пригладить его вихры, но Никита дергается, не дает мне себя коснуться. – Да что с тобой? Я просто иду пить кофе со своим юристом!

– Зачем?

– Ну, ты ведь сам сказал, что у нас свободные отношения.

– Не для меня.

И не для меня, милый. Но ты об этом никогда не узнаешь. Потому что я об этом никогда не скажу. Вместо этого подхожу к такому сильному, словно вылитая из стали пуля, и вместе с тем ранимому мужчине, кладу руки на плечи, привстаю на носочки, стараясь заглянуть ему в глаза. Потому что все должно выглядеть естественно, не вызывать сомнений, и потому что хочу запомнить Никиту. Навсегда запечатлеть этот полный непонимания взгляд.

– Прости, значит, я тебя не так поняла.

– И теперь ты отменишь свою встречу?

Он напряженно следит за тем, как я качаю головой.

– Это будет неудобно.

– Значит удобно, – усмехается Савранский. – Римма, это из-за моей мамы? Это она тебе что-то сказала?

Никита накрывает мою ладонь своей, крепко сжимает пальцы и притягивает меня ближе. Так, что я упираюсь грудью ему в ребра. Он нависает сверху, и приходится запрокинуть голову, чтобы рассмотреть его лицо. Если бы не было так больно, то я бы восхитилась красотой перемен в его чертах. Из веселого, порывистого мальчика в мужчину. Величественного, как олимпийский Бог.

– Не молчи, если это мама, я прямо сейчас поговорю с ней!

– Господи, при чем здесь Настя?

Я не выдерживаю и все-таки увожу взгляд в сторону. Ну, нельзя так смотреть на меня, я ведь не железная!

– Никита, не драматизируй. Я просто выпью чашку чая со своим адвокатом, это займет час, максимум два. И потом мы поедем к твоим друзьям.

– А если я скажу, что не хочу, чтобы ты встречалась с Климовым?

Он еще держится за меня. Давит ростом, силой, и размахом первых чувств. Первое всегда самое сильное. Первый снег самый белый. Первый мороз самый колкий. Первая зарплата кажется целым состоянием, а первая любовь… она сбивает с ног и заставляет лететь в бездну, отчего все внутри замирает и сладко поет. Потом она же бьет тебя по голове, не жалея, и не щадя глупых влюбленных. И отступает, уступая место другим людям и другим чувствам. Потому что первый не значит единственный.

Мягко убираю руки Никиты со своих. Мне понадобится целая вечность, чтобы отвыкнуть от его прикосновений, и начать лучше сейчас.

– Я отвечу, что ты не прав. Это просто встреча, Климов мне не интересен как мужчина. Или ты ревнуешь?

Улыбаюсь, и от моей улыбки что-то меняется в лице Никиты.

– А если да?

– Тогда сходи на встречу с друзьями без меня, там наверняка будут девушки. Повеселись и поставь галочку, что отомстил.

Он отшатывается, делает неосторожный шаг с бордюра на дорогу, и чтобы не упасть, спускается вниз. Под заливистый гул машины. Мы не обращаем внимания на автомобили, полностью поглощённые друг другом. И Теперь, когда наши глаза на одном уровне, мне кажется, или я действительно вижу, как помутнел его взгляд.

– Как скажешь, мамочка, – голос сочится ядом.

– Не пытайся меня задеть, Никита.

– Не пытайся сделать вид, что ты хуже, чем есть на самом деле, Римма. И врать, неужели самой не противно? Я бы все понял и так, могла бы просто сказать.

Он отворачивается. И уходит прочь, оставляя меня наедине со своими малодушием и слабостью.