Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава 20

Я выхожу из палаты, не оглядываясь, иду по коридору и почти перехожу на бег, лишь бы поскорее выбраться из чертовой больницы, и больше никогда не возвращаться обратно.

Не зря я ненавижу все это: врачебные халаты, запах хлорки, белые до синевы стены и свет, от которого режет глаза. Само определение больницы предупреждает, что ничего хорошего здесь нет. Только боль. Жаль, что мы больше не говорим «лечебница». Хорошее было слово, правильное.

Я думаю обо всем этом, лишь бы забыть другое.

Например то, как слила в выгребную яму собственную жизнь. Полюбила морального урода Белого, отдала себя его комфорту и удобству. Не нашему, тогда было бы не так обидно. Но я же просто с какого-то хрена принесла себя на алтарь его успеха, его амбиций, ЕГО счастья, полностью наплевав на свое.

А где во всей этой истории я? Осталась на пороге больницы. Этой, или той другой, когда лично убила нашего малыша – не важно.

От усталости крутит кости, от осознания происходящего мутит и тошнит.

– Римма, он тебе что-то сказал? – Слышу обеспокоенный голос Насти, но саму ее не вижу, она спряталась под лестницей внизу и ждет.

Обнимаю подругу и чувствую, как она держит меня, гладит по спине, что-то шепчет на ухо. Вздрагиваю от каждого прикосновения, как дикий котенок дрожит от непривычной ласки, и только спустя минуту замираю, убаюканная ее нежными руками.

– Все хорошо, Риммочка, все будет хорошо.

И от этих слов мне становится еще гаже, потому что теперь я не просто дура, но и предательница, которая врет своей подруге. Человеку, ближе которого у меня никого нет.

– Ну, ты чего ревешь? Хватит влажность разводить, дуй к нам домой, там Тимур ужин накрыл. Будет долма и твой любимый томатный сок.

Настя отстраняется, почти с силой сдирает меня со своего плеча. Я до последнего сопротивляюсь, потому что не хочу стоять вот так – прямо перед подругой – и смотреть в ее глаза.

– Ты не заболела? – Она обеспокоенно прикладывает ладонь к моему лбу. – Да нет, вроде. Но ты какая-то странная. Точно все в порядке? Помимо очевидного звездеца с Белым, разумеется.

Давлю из себя улыбку, потому что не знаю, что еще сказать. Впервые в жизни у меня от Насти есть секрет, и мне от этого очень плохо. Я никогда ничего не скрывала от Савранской и начать свой путь обмана решила с козырей – секса с ее сыном.

Фу, даже произносить такое стремно.

Наверное, мне стоило приехать в Питер еще и потому, чтобы здесь, с большого расстояния увидеть, как мелко я стала мыслить и поступать. Единственное, что нужно сейчас сделать – вернуться обратно в Москву и навсегда разорвать эту связь. Просто секс не совсем прост, и в отношении двоих взрослых участвует не совсем двое. Нас четверо: я, Никита, его мать и мое чувство вины.

Да, самое правильное объясниться с Ником, он умный парень и обязательно поймет, какую глупость мы сделали. А потом вместе решим, нужно ли рассказывать об этом Насте или пускай останется нашим секретом, историей из прошлого, вспоминать которую и смешно и грустно.

– Римма, прием! – Настя щелкает пальцами, пытаясь вывести меня из оцепенения.

– Прости, я так плохо спала, – и снова краснею, вспоминая, почему.

– Ага. Ну, значит, у нас отдохнешь. Дуй сразу на такси, ключи не даю, тебе Томка откроет.

– Конечно, – я порывисто обнимаю Настю и шепчу ей в макушку: – спасибо!

– За что? – Подруга непонимающе хмурит брови.

– За то, что ты такая чудесная!

И все. Ну, правда, что еще сказать? За то, как воспитала для меня сына? За его охрененное чувство юмора? За тренировки от Тимура, благодаря которым Никита меня на руках носит? За гигабайты порно, которые он пересмотрел в старшей школе и теперь творит такое, что у меня до сих пор ноги подкашиваются?

Наверное, это не совсем то, что она бы хотела слышать. Поэтому просто спасибо – малодушно, зато искренне. Настя чудесная и она не заслуживает такого поганого друга как я.

Мы быстро прощаемся, потому что внизу меня уже ждет серая лада, машина под цвет погоды, настроению и городу. Сегодня в Питере опять дождь. Я сильнее кутаюсь в куртку Никиты и снова чувствую его запах. Почему то он меня успокаивает, и в салон уже садится привычная, невозмутимая Римма, у которой есть четкий план, как жить дальше.

Вместо адреса Насти, называю улицу Рубинштейна, давно не была в Питере, но в свой последний раз мы с Савранской гуляли именно здесь. Прогулки меня всегда успокаивают, а сейчас вместе с терапевтическим эффектом они дают время на подумать.

Итак, развод. Я хочу не просто разойтись, но и размотать своего муженька так, чтобы он еще лет пять у психиатра нервный тик лечил. Не уверена, что мне под силу, но лучше мечтать об этом, чем о том, как травлю Белого ядом.

Из брака с Филиппом я уйду со своей квартирой, с половиной наших накоплений, с фамилией, которая даст мне в любой точке хороший старт и с опытом работы, о котором раньше я могла только мечтать. Это много и я буду биться за каждый пункт из своего списка. Возвращаюсь в Москву и первым делом ищу хорошего адвоката. Или нет, сначала нужно поговорить с Никитой, этот вопрос беспокоит меня даже больше развода.

Словно по волшебству именно в этот момент мой телефон оживает. На экране загорается унизительная надпись: Никита (Настин сын). Господи, даже техника ополчилась против и тычет в меня собственным же позором. Почему я не записала его просто как Никита? Тогда сейчас мне было бы не так стыдно.

Я смотрю на дисплей, жду, когда на том конце провода у кого-то сдадут нервы. Но Никита упертый. Через пару секунд после первого звонка следует второй и тоже без ответа. В перерыве между вторым и третьим, успеваю зайти в пропущенные, и вижу, что Ник всю ночь обрывал мне телефон. Да… а я думала, он крепко спит.

Телефон снова оживает, на этот раз звонит Настя. Понимаю, что семейство Савранских не оставит меня в покое и пишу подруге сообщение. Объясняю, что я решила пораньше вернуться в Москву. Извиняюсь за неудобства.

Отправлено. Прочитано. И прежде чем она ответит, я выключаю айфон. Вот так…

Гулять мне уже не хочется, и поэтому я сразу еду на вокзал. В поезде наконец удается поспать – спасибо Никите за куртку. Скрутив ее в жгут, я получаю удобную подушку. Впервые за долгое время мне не снятся кошмары.

Домой приезжаю затемно. Чтобы не включать телефон, приходится нанять бомбилу на вокзале, которому я плачу раза в три больше, чем если бы заказывала такси через приложение. Вся эта суета нужна, чтобы отсрочить встречу с Никитой. Не сбрасывать его звонки и не пытаться игнорировать его сообщения.

Я кажусь себе очень умной, почти стратегом, пока не поднимаюсь на свой этаж. Там, Облокотившись спиной о дверь, сидит Савранский.

Его глаза закрыты, и по мелко дрожащим ресницам понимаю, что Никита спит. Тихонько, чтобы не разбудить, глажу его по щеке. Это прощальная нежность, первая и последняя, поэтому я медленно отсчитываю секунды, мечтая, чтобы они не гнались так быстро.

На самом деле мне хочется его касаться. Нравится чувствовать, как отзывается под пальцами кожа, видеть, как он улыбается во сне, слышать его спокойное, ровное дыхание. Я готова сидеть здесь до утра, но вдруг мои пальцы перехватывает его рука. Ресницы вздрагивают еще раз, и, открыв глаза, Никита сразу узнает меня.

– Я думал, ты ушла, – бурчит этот медведь и с силой прижимает меня к себе, сдавливая ребра до хруста. – Совсем ушла. Не делай так больше, пожалуйста…

Глава 21

Я еще пытаюсь что-то ответить, но это трудно делать, когда твой нос крепко впечатался в чужую грудь. Савранский отрывает меня от пола, обнимает, громко дышит мне в макушку, и поминутно то радуется, то ругается.

И то и другое он делает со свойственным юности размахом.

В какой-то момент мне становится страшно, что сейчас из квартиры напротив выйдут соседи и увидят ночное шоу, которое мы им организовали. Они люди тихие, интеллигентные, но даже перед ними не хочется светить Никитой. Как-то это все… чересчур.

– Пожалуйста, отпусти меня, – и, чтобы уж наверняка, добавляю, – ты делаешь мне больно.

Тотчас мои пятки касаются пола.

Никита отстраняется и радостно, с какой-то щенячьей преданностью заглядывает мне в глаза, отчего все внутри меня холодеет. Не смотрят так на случайных любовниц, старых неинтересных теток, или маминых подруг.

– Пройдем в дом, – да и у самой меня голос дрожит как на экзамене. И, кажется, что от волнения я задохнусь.

Не с первого раза попадаю ключом в замочную скважину.

Не с первого раза Никита находит рукой свет.

Зато друг друга мы определяем безошибочно. Губами, касаниями, тихими стонами в ночной темноте. Пока Никита стягивает с меня джинсы, я еще помню, что должна была с ним поговорить, но уже забыла, о чем.

О том, что нам надо расстаться? Да, определенно надо. Чуть позже, через пять минут, когда мы, наконец, закончим лечить друг друга. Понятия не имею, чем болен Никита, но чувствую, как становится лучше мне. С каждой секундой, с каждым стуком наших сердец – моего заполошного, и его ровного, уверенного – мне становится легче.

И ему тоже.

Ему тоже это надо. Иначе он не сходи бы с ума в этой безумной, не поддающейся логике страсти.

То, что мы творим на кухне – самое яркое зрелище в жизни нашего комода. Пик в его бесполезной столетней жизни. Да и другая мебель выглядит как-то пристыженно и удивленно, что сразу замечает Никита.

– После такого мы должны сжечь этот стол, боюсь, его дореволюционное Сиятельство не потерпит такого обращения с собой. – Никита целует меня в плечо, и шепчет: – Ты же не собиралась брать его с собой?

– Нет, все это мебель Белого, так что…

Договорить не получается, в легких просто не хватает воздуха, будто только что я на скорость бежала спринт. Тяжело дышу, убаюканная чужими руками, Никита гладит меня по бедру, пока я пытаюсь поймать за хвост ускользающие мысли.

В голове одуряюще пусто, как бывает в новой квартире. Сладко щемит сердце от собственной всесильности. Я могу что угодно: снести стены, переклеить обои, заколотить дверь в кладовую или вообще разобрать ее. Меня не тяготит старый опыт, потому что теперь можно заново.

Стол, конечно, жаль, его, в отличие от комода, я любила. Но он часть прошлого, о котором хочется забыть, поэтому я легко шучу о том, как мы с Никитой спалим всю мебель к чертям.

Я так расслаблена, почти заснула вот здесь, на полу гостиной, как вдруг меня будит тихий вопрос:

– Как прошла ваша встреча с Филиппом?

– Обычно, – жму плечами, – то есть никак.

Я не хочу говорить на эту тему ни с кем, кроме собственного юриста. С последним и то по необходимости. Почему-то становится очень стыдно вспоминать, какая я идиотка, раз вообще во все это влезла.

И я знаю, что Никита не со зла, ему просто любопытно, или неловко от того, что нам не о чем говорить, но я все равно напрягаюсь, залажу обратно в свою скорлупу.

– А что ты делал сегодня, – спрашиваю, чтобы было не так странно одеваться в тишине.

Ищу и натягиваю обратно джинсы, пока Никита лениво потягивается на полу.

– Ничего особенного, – отвечает он, – сначала искал тебя. Потом, когда узнал, что ты в Питере, искал квартиру тебе.

Замираю. Как есть со спущенными до бедер штанами. Никита торжествующе улыбается, видя, в какой шок меня вогнали его слова.

– Квартиру?

– Ага, тебе же надо куда-то съехать.

– И как, нашел? – Все это пока кажется шуткой, но перестает быть смешным, когда замечаю, как кивает Никита. Энергично, уверенно.

– Да, уже заключил договор и могу помочь тебе с переездом.

Руки опускаются, прежде чем я натянула джинсы на талию. Кажется, сегодня мне лучше не одеваться вовсе.

– А ты не думал, что это должна сделать я?

Он хмурится:

– Зачем?

– Ммм, может потому, что я знаю, что мне нужно и должна сама выбрать себе квартиру?

– Выбирай, но это займет время, а тебе наверняка нужно побыстрее. Мама рассказала, какое шоу устроил Белый в больнице. Я подумал, ты даже за вещами сюда не вернешься после его выписки. А так… я просто снял то, что тебе понравится и все.

– И что же мне нравится, – хриплю я.

Никита закидывает руки за голову и равнодушно жмет плечами, вся эта ситуация его не волнует, будто не он только что потратил целый день и кучу денег ради чужого комфорта.

– Свежий ремонт, старый фонд в центре, большая кухня, чтобы ты могла там работать, и спальня с окнами на восток, ты не любишь яркое солнце. Приятные хозяева, тихие соседи, возможность поставить свою кровать со своим матрасом, ортопедическим, разумеется. А, ну и какая-нибудь безделушка из прошлого, типа такого вот стола. У тебя в квартире будет рояль.

– Очаровательно, – обалдело шепчу я.

Джинсы, уже натянутые на бедра, все так же расстегнуты. Пальцы дрожат настолько, что я просто не могу захватить ногтем пуговицу. Промахиваюсь снова и снова.

Во рту пересохло, а от нервов все плывет перед глазами.

Моргаю. Смотрю на Никиту, и не понимаю, что происходит?

Он не просто снял для меня квартиру, судя по описанию, он снял идеальную квартиру, и даже я бы не смогла подобрать себе лучше. Но как?! Откуда?!

– Что не так? – Он облокачивается на кулак и нагло улыбается во все тридцать два зуба.

Все. Все не так! К примеру, как я могла встрять в отношения с сыном моей лучшей подруги и куда теперь бежать? В квартиру, которую он же для меня и снял?

Господи, бред какой-то.

Шлю пуговицу лесом, и просто спускаю кофту поверх пояса штанов. Все равно меня никто не видит, так что могу позволить себе выглядеть неряшливо. И сейчас, когда я уже одета, остается прикрыть вон то голое чудо с кубиками на животе и рубиками в голове. Поднимаю с пола и кидаю Никите рубашку, тот ловко ловит ее за воротник.

Пока он одевается, стараюсь смотреть в другую сторону. Сейчас мне ужасно неловко видеть перед собой голого Савранского.

– Слушай, я понимаю, что тебя немного тряхнуло за сегодня, но вообще я ждал спасибо, – недовольно бросает он, сразу после того, как натянул на себя штаны. Сделал он это куда быстрее меня и вообще выглядит не так потерянно, как я. Обычный Никита, каким я его всегда помню. Отрешенный, ироничный, добрый балабол. На секунду начинаю сомневаться, что нравлюсь ему. Кажется, я себе придумала несуществующие чувства и сама же в них поверила.

Или нет?

– Никит, скажи, сколько я тебе должна, я хочу перевести деньги за квартиру.

Почему-то я уверена, что он не возьмет с меня ни рубля. Поворачиваюсь, смотрю на Савранского жадно, почти не моргаю. Я должна, я просто обязана увидеть в его лице что-то… Господи, что? Чувства ко мне? Любовь к женщине, которую он знает с детства? И которая старше его на целых десять лет?!

Это же просто смешно. Никита проявляет заботу, немного неуместную, но этим он так похож на свою мать. Никакой влюбленности быть не может, все это я себе просто выдумала!

Но я все равно жду, напряженно всматриваюсь в синие как озера глаза и насупленные брови.

Наконец Савранский улыбается:

–Конечно, вернешь. Извини, но я не так богат, чтобы раскидываться деньгами на левых, хоть и очень сексуальных девчонок. Так что ты переведешь за первый и последний месяц, плюс депозит и риэлтерский сбор. Или ты думала, это такой подарок?

Я выдыхаю. И делаю это слишком громко, потому что Никита, услышав мой облегченный вздох, весело хохочет, задрав голову вверх.

– Римма, ну ты даешь. Небось, решила, что я в тебя влюбился? – Молчу, чтобы не сказать лишнего, но Никита меня даже не слушает, – прости, подруга, но мое сердце уже занято. А квартира, мне тупо повезло, риелтор одна знакомая дамочка, которой я оказал некую услугу, – он весело водит бровями, намекая на характер этой услуги, – так что она подбирала хату для меня. Я давно планировал съехать от бабули, но решил уступить ее тебе, мне то еще есть где жить, а тебя не сегодня – завтра твой дворянин попрет-с.

Улыбаюсь. Все так просто и логично, что даже удивительно, как я сама этого не поняла. Придумала себе что-то, поверила и уже расстроилась.

Вот только сейчас, когда я знаю, что Никите нет до меня дела и помимо стардартных подружек имеется еще и риелтор с привилегиями, почему-то на душе остается странная горечь, а подсознание из всех сил пытается достучаться до меня, голося на одной ноте:

«Дура!».

Глава 22

Наверное, если бы не Никита, я бы никогда не решилась на это.

Или растянула процесс настолько, что проще было бы бросить.

Но с Савранским все получается весело и быстро. Он показывает мне какую-то вещь и спрашивает:

«В чемодан или в Магадан?».

Второе почему-то означает мусорное ведро и таким образом мы собрали несколько непрозрачных мешков, которые Никита вынес вниз. Я почти закончила собираться, а чемодан не наполнился и наполовину. Странно, когда мы жили в этой красивой, но все-таки захламленной квартире, я не замечала, насколько мало занимаю места. В комнатах, в шкафах, в жизни своего талантливого мужа.

Все здесь было его.

Меня же не осталось, даже если поначалу казалось, что это не так.

К примеру, норковая шуба, ее мне купил Белый. Вещь статусная, но бесполезная, и носила я ее только по случаям, когда того просил Филипп. Никита уговаривает меня выставить шубу на продажу, но я знаю, что не буду этого делать. Как не стану забирать тарелки – их тоже выбрал мой муж. Не буду делить библиотеку – я лично давно пользуюсь электронной читалкой, пока Фил скупает бумажные книги. И, разумеется, не разрежу пополам матрас – у меня нет желания спать там, где спал Филипп.

Итого нам с Никитой достаточно двух часов и одного большого чемодана, чтобы навсегда попрощаться с прошлым. Когда я смотрю на этого огромного монстра на колесиках, на сердце разливается тоска.

Каким бы большим ни был этот чемодан, он все равно слишком мал, чтобы вместить в себя целую жизнь. Только если эта жизнь была пустой и бестолковой, как моя.

– Не грусти, – Савранский украдкой целует меня в макушку, – купим тебе новую шубейку, а эту мокрую псину пускай Нюра носит.

Почему-то он уверен, что я грущу из-за вещей, которые вынуждена оставить здесь. Глупый мальчик, не понимает, что есть кое-что важнее материального.

К примеру, свобода. Именно она пьянит и вызывает головокружение, когда мы вываливаемся на улицу. Я с ноутбуком подмышкой, Никита с моим чемоданом. Тот еле влезает в багажник такси, и все время, пока мы едем, приходится слушать ворчание водителя.

Слава Богу, ехать остается недолго. Никита действительно нашел квартиру в центре. В чудесном тенистом доме, в котором пахнет благородной стариной, а не голубцами.

Запах в подъездах – известная проблема таких вот старых домов, но мне везет, и мои соседи видимо не готовят. И не курят. И не пишут глупости на стенах. И скорее всего даже не дышат, потому что пока мы, громыхая и хихикая, поднимаемся на пятый этаж, в подъезде стоит мертвая тишина.

Я немного волнуюсь, пока Никита открывает дверь. Последний мой переезд был после замужества, и тогда я была уверена, что это навсегда, и дом мы будем покидать разве чтобы уехать в отпуск.

Получается, не получилось.

Поэтому когда Никита зачем-то берет меня за руку и вот так, вместе, переступает порог, меня прошибает пот.

– Не переживай, – раздается над самым ухом, – если не понравится, найдешь вариант получше.

Никита как телепат считывает мои эмоции и как типичный мужик не может их понять. Конечно, я волнуюсь, но не потому, что квартира мне не понравится. Она чудесная! И светлый, благодаря стеклянным дверям, коридор, и чистая кухня с гигантским столом и даже пустая спальня, куда идеально впишется моя кровать и мой матрас!

Все здесь безупречно, о лучшем я и мечтать не могла! Даже картины на стенах (простые фото из путешествий) нравятся мне настолько, что я не хочу их менять на что-то свое. Потому что потерялась настолько, что не понимаю, что именно теперь «мое».

– Спасибо.

– Римм, – Никита обеспокоенно заглядывает мне в глаза. – Ты что, плачешь?

Машу головой и проскакиваю под его рукой на кухню, ближе к окну и свету. Слышу за спиной тяжелые шаги, Никита ходит за мной как привязанный. Странное и пугающее наблюдение.

Смотри на улицу и жмурюсь от яркого солнца. До боли в веках, до слез.

Да, Никита, плачу, но не потому что мне плохо, а потому что очень хорошо, только я пока этого не осознала. Всхлипываю и замираю, ощутив на своих плечах его ладони. На шее его дыхание. На коже его запах. Савранский гладит нежно, будто у него в руках раненая птица. Будто боится сломать.

– Видела, какой здесь здоровый стол, – голос так и сочится неестественной бодростью, – на десятерых хватит!

– Большой, – киваю я. – Но ты прав, я люблю работать на кухне, так что мне именно такой и нужен.

– Ага, а вот тут с краю, можно поставить кресло для меня. Здесь ведь легко два компьютера влезет, верно?

Оборачиваюсь. Смотрю вверх, в яркие, до прозрачности синие глаза Никиты, и задыхаюсь от нежности. Ты, милый мальчик, мой личный океан, в котором не страшно утонуть. В котором хочется утонуть. В то время как даже смотреть на тебя нельзя, опасно.

– Так что, – заискивающе спрашивает он. – Кресло могу выбирать?

Качаю головой. Нет. Не надо. Все это нужно остановить прямо сейчас, потому что уже слишком поздно.

– Никит, спасибо тебе. Правда, спасибо, за все, ты невероятный мужчина, но дальше я сама.

Тяжелая складка разделяет его лоб, Никита хмурит брови, опускает голову вниз, на кончики своих носок. Один красный, другой зеленый, как у малышей в детском саду, которые сами одеваются на прогулку. Господи, какой он еще ребенок! Эта мысль придает мне сил, и я продолжаю:

– Если вдруг я должна тебе что-то, за помощь, и заботу, то ты скажи.

– Даже так?

– Не хочу неловкости между нами, когда мы будем видеться.

– Понятно.

Мы оба молчим. Так долго, что солнце успевает зайти за тучу и с лица Никиты пропадают красивые золотые блики, а взгляд из синего становится серым. И все это из-за меня. Становится очень горько, как бывает художнику, который случайно испортил свое лучшее произведение.

– Может, чаю? Правда, его нужно купить, тут же ничего нет.

– Там в ящике ромашковый, – бросает Савранский и добавляет после короткой паузы, – остался от прошлых хозяев. И сахар, и крупы какие-то.

Иду к ящику, достаю кружки и пачку травяного чая, моего любимого. Там же вижу гречку, рис, макароны, все новое. Вряд ли кто-то будет съезжать из квартиры, забив кухню провиантом. Это тоже сделал для меня Никита. Позаботился, чтобы на новом месте я не тратила силы на магазин.

Это так трогательно, и еще больше подтверждает мои страхи.

Уже слишком поздно.

Для меня так точно, потому что я уже приросла к этой заботе о себе. И не хочу видеть рядом с собой мужчину, который не знает, какой я пью чай, или не танцует со мной под мостом, после того, как лично уничтожил коллекцию парфюма на пол миллиона рублей. Который не сотрет ноги, чтобы за сутки найти идеальную для меня квартиру. Не поет в душе какой-то совершенно чудовищный рэп. Не смотрит на меня вот так. Не носит на руках. Не обнимает крепко. Не целует нежно. Не смешит. Не Никита.

Это страшно и пронзительно, но сейчас я начинаю думать, что не хочу быть ни с кем другим, кроме него.

– Чего ты боишься, Римм? – Савранский подходит тихо, почти крадется.

– Ничего, – вру я.

– Ага, и поэтому меня прогоняешь. Ты думаешь, что спасаешь меня, потому что я могу влюбиться? Так это зря.

Тихонько хмыкаю, прикрыв лицо чашкой. Глупый мальчик, спасаю я как раз себя. Потому что возможно уже влюбилась.

– Это же просто секс, ничего не обязывающие отношения. – Давит он на свежую, только сорванную ранку.

Угу… просто…

– Или ты боишься, что мы полюбим друг друга, поженимся, родим трех дочек и проживем самую долгую, самую счастливую на свете жизнь? – Отчаянно шипит Ник и каждое его слово царапает изнутри.

Почему так? Почему молодость бывает такой злой? Неужели он не понимает, что делает мне больно? А впрочем, откуда бы? Никита просто мужчина, молодой мужчина, которому невдомек, чем я жила все эти тридцать лет.

Поворачиваюсь и натыкаюсь на его льдины вместо глаз.

Мои карие против его синих. Игра, в которой никто не победит.

Я предельна честна. Раздеться догола перед ним еще не самое откровенное, потому что так я обнажила просто тело. А сейчас будет продвинутый уровень, мальчик. Сейчас ты увидишь мою душу. Как есть, без препон, без красивых пафосных слов, без надежды, что впереди как в фильме – хэппи энд и титры. Потянешь? Вот и я не думаю.

– Да, Никита, я боюсь именно этого. Потому что полюбить тебя так просто, а последствия такие тяжелые, что я не готова их расхлебывать. Между тобой и Настей я выбираю не тебя, прости. Потому что не знаю, какую там жизни мы проживем, когда ты младше меня на целых десять лет. Это сейчас кажется незначительным, но еще через десятку тебе тридцать, самый пик для мужчины, а я буду почти старушка. Потому что никакого «замужа», и никаких трех дочек меня не ждет, а у тебя все это будет. Просто не со мной, и тогда в чем смысл? Если ты ко мне относишься хоть немного по человечески, не как к эксперименту или забавной игрушке, то, пожалуйста, уйди сейчас. Оставь в покое, не звони, не пиши и по возможности забудь эту последнюю неделю. Потому что я уже.

Идиотка. Самоуверенная идиотка и обманщица, но мне так хочется казаться сильной, что задираю подбородок и с особым чувством смакую это «уже». Звучит убедительно, а плакать будем после.

Вскидываю глаза вверх, жду его реакцию, какие-то слова, заверения, что это просто секс... но вместо этого вижу слепой нечитаемый взгляд. И голос пробирает до мурашек:

– Что значит никаких трех дочек тебя не ждет?

Спроси он что угодно, я была бы готова, я бы ответила как надо, но сейчас теряюсь в глупых словах.

– То и значит, я не могу иметь детей.

– Да, я помню. Ты чайлдфри или типа того.

– Нет, – морщусь как от зубной боли, – хотя мне выгодно, когда обо мне думают именно так. Но на самом деле у меня просто не может быть детей, я бесплодна.

– Сейчас все лечится.

– Не в моем случае, – грустно качаю головой.

– А мама?

– Знает и подтвердит мои слова. Никит, у меня не будет детей, никогда, ни при каких условиях, даже если верить в чудо и все прочее. Это невозможно, понимаешь?

– Почему?

Он странно косится на мои руки, и только опустив взгляд вниз, замечаю, как дрожат собственные пальцы. Ну вот, если голос и мимику я научилась контролировать, когда говорю про это, то тело все равно выдает мою боль.

Прячу ладони вниз, обхватываю ими колени.

– Почему ты не можешь иметь детей?

Да Господи, что же он заладил! А впрочем, я не должна удивляться. Савранская порода, что с них взять. Единственный человек, кому я смогла рассказать всю правду – Настя, и вот теперь ее сын.

Я выдыхаю и начинаю свою историю.

Не очень грустную.

Не очень трагичную.

Самую обыкновенную, каких бывают тысячи. Я говорю долго, не плачу и не срываюсь на обвинения и крики. Мне некого больше винить, все сама, сама.

Никита слушает меня молча, не перебивает. Он сосредоточен настолько, что я перестаю замечать, как вздымается его грудь, будто тот не дышит вовсе.

Когда я заканчиваю, вместе с воздухом из меня выходят остатки сил.

– Вот и все, – шепчу я. – Все это прекрасно, но отношения со мной пустая трата времени, Никит. Все что ты там наговорил, оно не случится. Даже если ты просто шутил. Но если вдруг ты и правда мечтаешь полюбить девушку, жениться на ней, завести трех чудесных дочек, то это не ко мне. – И зачем то добавляю: – Прости.

Никита непонимающе смотрит то на меня, то на дверь. В глазах никаких эмоций, они мертвенно пустые и настолько чистые, что меня это пугает. Он проводит рукой по голове, поднимая волосы на затылке. Мокрые от пота и слипшиеся, они сосульками торчат в стороны. Как у ежика. Милого и совершенно потерянного.

Когда я встаю, Савранский поднимается за мной и нетвердо, слегка шатаясь, идет по коридору.

Он молча обувается.

Я молча подаю ему джинсовую куртку.

Все это время мы не касаемся и даже не смотрим друг на друга.

Но когда его пальцы ложатся на мое плечо, тело снова прошибает ток. На секунду в легких кончается воздух, отчего я просто открываю рот, как выброшенная на берег рыба. Выгляжу глупо, но, слава Богу, Никита этого не видит, он отвернулся и пытается открыть замок. Тот почему-то его не слушается.

Целую вечность спустя раздается щелчок.

Никита переступает порог квартиры, выходит в подъезд, но когда я уже тяну дверь на себя, оборачивается:

– Знаешь, Римма, – говорит глухим, как будто бы чужим голосом, – хорошо, что твой муж больше не сможет ходить. Бить инвалида последнее дело, а я точно знаю, что не смогу сдержаться.