Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 30

Сложнее всего было по утрам. Просыпаться вместе оказалось так сладко, а отпускать Никиту так тяжело, что я еле сдерживаюсь, чтобы не прилипнуть к нему будто намазанная маслом булка. Наверное, это взаимно. Потому что каждый раз, стоя на пороге нашей квартиры, Никита тоже не может отвести от меня глаз:

– Может мне остаться?

– Зачем?

– Чтобы провести этот день вместе.

– Мы и так проведем его вместе. И следующий день, и выходные.

– Да, но мне этого мало, я хочу все время быть с тобой, – я вижу, что он не врет, и в синих как майское небо глазах отражается самое прекрасное на свете чувство – юношеская влюблённость. Никита действительно готов променять работу, семью, друзей и все свои увлечения на меня. И я ни за что не позволю ему сделать это. Я не позволю ему раствориться в другом человеке и полностью потерять себя. Потому что сама когда-то совершила такую ошибку.

А потому бедный, почти даже обиженный злой Риммой Савранский ходит в офис, после офиса встречается с друзьями, постоянно созванивается с Настей, Томой и даже отцом, слушает свой глупый рэп, брынчит на гитаре и ковыряется в компьютере. Не только он делает меня лучше, я не осталась в долгу и тоже постаралась помочь Никите немного вырасти над собой.

Я так бережно отношусь к нему, потому что не имею права здесь ничего ломать. Мне на время доверили бесценный артефакт, который нужно бережно хранить, оберегать, любить, а потом… передать другой. Настоящей владелице. Той, которая сделает Савранского счастливым. То есть молодой, влюбленной в него девушке, с которой Никита свяжет свою судьбу, создаст семью, вырастит детей.

И мне уже даже почти не больно от этой мысли.

Я смирилась, что однажды он уйдет, и сейчас, когда его нет, я пишу. Пишу много и даже успешно, потому что синопсис моей рукописи понравился крупному издательству. Тому самому, которое раньше выпускало книги моего мужа. До того как Белого перекупил Фомичев.

И по вечерам, когда наши с Никитой графики наконец пересекаются, мы проводим время вместе: смотрим фильмы, обнимаемся, но чаще просто обсуждаем мою книгу.

– Повтори ещё раз, – В глазах Никиты щенячий восторг и сам он сейчас похож на большого, косматого пса. Смеюсь и чешу у него за ухом.

– Ты и так знаешь наизусть, не буду ничего повторять.

– Нет ну пожалуйста, пожалуйста, скажи, что тебе передал редактор?

Вздыхаю. В пятый за вечер раз. И в пятый же раз произношу:

– Милый, редактор сказала, что если рукопись будет готова к первому октября, то её успеют поставить в каталог на следующий год.

– А еще, – Никита утыкается носом мне в ладонь и забавно фырчит.

– А еще, – улыбаюсь я, – можно успеть напечатать сигнальный образец и отвезти на нонфик в декабре.

– Спасибо, я кончил! – Распластавшись на кровати, Савранский издает самые непристойные звуки, но замолкает, стоит мне пнуть его хорошенько по ребрам. Оторвав лицо от подушки, он интересуется: – А нам нужна эта выставка в декабре? Там же только нонфикшн, а у тебя художественный роман.

Слух цепляет непривычное слово «нам». Я тоже так говорила Белому, но тогда мы работали вместе над одним проектом, делили кабинет, компьютер и деньги. Это было и правда «наше».

И сейчас тоже «наше», но по другому. Никита верит в меня так сильно, что я не представляю, как вообще люди живут без такой заботы, поддержки, без любви.

Как?

Стараюсь говорить ровно, не выдавая в голосе очередного приступа нежности и грусти:

– Выставка нужна, не обязательно эта, просто она ближе других, и больше других. Мне надо помелькать лицом перед коллегами, а главное, перед читателями, понимаешь? Убедить всех, что в меня нужно вкладывать деньги, не просто напечатать книгу, а заняться ее рекламой. Сейчас всех бодрит то, что я жена Белого. Что пишу в параллель ему и смогу вместе с ним выпустить свой роман. Они думают, что продадут его на волне успеха книги Филиппа, и поэтому заинтересованы во мне и сроках.

Никита хмурится. Он так сильно переживает за меня, и за мою книгу, что мне становится даже неловко. Я-то абсолютно спокойна. Моя история не может провалиться. В худшем случае, ее раскупят на волне хайпа и развода с Белым. В лучшем… мне повезет, и читатели увидят, какой плотный и интересный роман я написала. Не жена Белого. Не помощница Белого. И даже не его редактор, а я.

Мы так и заснули, в объятиях друг друга, а проснувшись, я привычным жестом потянула руку к компьютеру, который обычно убираю под кровать. Утром у меня получается работать легче, поэтому я без труда редактирую целую главу, пока не чувствую на себе цепкий вдумчивый взгляд.

– Ты такая красивая, когда пишешь.

Он делает мне комплименты постоянно, но я всё равно краснею, когда слышу подобные слова.

– Знаешь что Римма,– Никита и игриво поднимает правую бровь, – я думаю нам с тобой нужно придумать какой-то тайный шифр, чтобы путать твоих фанатов, когда ты станешь знаменитой.

– Если стану.

– Нет, не если, а когда. Ты обязательно станешь и с самой первой книги ворвешься и разнесёшь всех конкурентов в клочья!

Я смеюсь. Какой он милый в этой своей вере в меня.

– Хорошо и какой же тайный шифр мы придумаем?

Никита хмурится:

– Ну, к примеру я буду приходить на каждое твое выступление в солнцезащитных очках и чёрном кожаном плаще как вампир. Буду молчать и зловеще улыбаться.

– Как вампир?

– Обижаешь, как Нео из Матрицы.

– Милый, фэнтези читают такие… интересные люди, что твой кожаный плащ может оказаться самой нормальной одеждой на фоне бальных пачек, кигуруми с ушками и радужных нарядов наших местных фей.

– Хорошо, – не сдаётся Никита, – тогда на каждой твоей пресс-конференции буду стоять в самом углу зала? и в самый ответственный момент буду брать микрофон и спрашивать: « Римма, а правда, что ваши книги такие успешные, потому что вы пишите их кровью?».

Я смеюсь до слез. Никита беззаботно хохочет вместе со мной.

– Господи, зачем?

– Тайный шифр же!

– И что он будет значить?

Вдруг Никита замолкает, будто только что не ему было весело от глупой шутки. Нет, он серьезен как никогда. И смотрит на меня так, что за один этот взгляд я готова заложить дом, жизнь, душу.

– Это будет значить, что я люблю тебя. Всегда любил, всегда буду любить и не забуду никогда на свете.

– Хорошо, если ты так когда-нибудь скажешь, то я отвечу, что пишу не просто кровью, но кровью девственниц. Непременно с Кольского Полуострова.

Пытаюсь маскировать дрожащий голос за шуткой, но у меня плохо получается. Мы оба всё понимаем.

– И что это будет значить, – хрипит Ник, не сводя с меня пронзительных, пугающе ясных глаз.

– Что я тоже люблю тебя. И тоже не забуду. Никогда на свете.

Никита откидывается на подушки и притягивает меня к себе, так что моя голова оказывается у него на груди, и я могу слышать, как стучит его сердце. Мерно бьется самый важный в моей жизни механизм.

Проходит целая вечность, пока я не вспоминаю, что еще не пила кофе, а Никита не ел свой полезный белковый завтрак. Кое как заставляю себя расцепиться с ним и иду на кухню, а потому не слышу звонок.

– Да, мам, – доносится до меня голос Никиты. Каждый раз, когда звонит Настя, что-то внутри меня замирает, сжимается в тугой комок. Но сегодня чувство тревоги становится просто невыносимым. И даже когда Никита, совершенно спокойный, появляется на пороге кухни, меня все равно не отпускает мерзкий липкий страх. – Понял, встречу.

И отключает телефон. Я задираю лицо вверх, чтобы рассмотреть, что прячется там, на дне синих омутов его глаз. О чем он думает? Почему так долго молчит?

– Случилось плохое? – Наконец спрашиваю я.

– Скорее, закономерное, – Савранский чешет бороду. За эти пару дней у него отросла щетина, – отец едет сюда, чтобы со мной поговорить.

– Сюда? Почему сюда?

Никита медлит, и я понимаю, что то, что он скажет, мне не понравится.

– Видишь ли, – голос его звучит отстраненно, будто мы с ним вообще не знакомы. – Белый заказал о тебе статью. Ты и сама можешь увидеть, что там, мама сказала, твои фото во всех пабликах.

– Мои? – Ноги подкашиваются, и я как марионетка с перерезанными путами падаю на стул.

– Твои, мои, наши. Там все написано немного в другом свете, ну, оно и понятно, Белый писатель фантаст, ему не привыкать херню выдумывать. И… в общем, отец требует меня для серьезного разговора. И тебя заодно. – Он опускается на колени, и обхватывает мои дрожащие руки своими – горячими, твердыми. Окутанная его теплом, я постепенно успокаиваюсь. – Не думай пока об этом, я все решу, хорошо? Хочешь, я вызову тебе такси и поедешь позавтракаешь где-нибудь, пока мы разговариваем.

– Хочу остаться с тобой.

– Как Бони и Клайд? До последней пули? – Никита шутит, но мне больше не смешно. Мне страшно, и еще страшнее становится, когда я слышу стук в дверь.

Глава 31

Предложи мне кто рассчитаться деньгами, лишь бы не видеть Саврнаского старшего, я бы заплатила не торгуясь. Я бы даже не стала спрашивать сумму, а просто отдала все, что есть, только бы не смотреть в холодные как лед глаза Аркадия.

Точно, вот в кого у Никиты такой редкий цвет глаз. Только у Кеши эта синь какая-то мертвая, злая. И сам он тоже злой.

Стоит и смотрит на меня, будто я ему всю жизнь поломала. В этот момент мне еще кажется, что у нас может выйти взрослый разговор, нужно только набраться смелости, чтобы начать его первой.

– Добрый день… – и зависаю. Как правильно назвать бывшего мужа Насти? По имени отчеству? Как-никак отец моего молодого человека? Или по-родственному, папой? Или как раньше, Кешкой? Я подхватила это дурное слово вслед за Настей, хотя сотню раз говорила подруге, что Кеша и Аркадий это разные имена.

Вся эта ерунда вытеснила из головы другое. Например, голоса в коридоре. И только когда Кеша переходит на крик, до меня доходит смысл его слов:

– Ты собираешь свои вещи, и мы уезжаем!

– Куда, отец? На Землю Обетованную?! Почему у нас в семье принято куда уходить и где-то блуждать, это генетическая память?

– Твои шутки сейчас неуместны, – уже не стесняясь, орет Савранский. Выглядит он при этом ужасно – взъерошенный, страшный, с глубокими морщинами у рта и тенями вокруг глаз. Неужели та статья настолько огорчила Настиного мужа? Я понимала, что если все всплывет, в семье Савранских будет взрыв, но ждала его немного с другой стороны. У Насти для истерики были все причины, а тут откуда? – Отец в ярости, ты понимаешь, что тебя больше не возьмут в администрацию? Кому все это, месяцы подготовки, столько бабок вложили, лишь бы ты попал куда надо!

А вот это что-то новенькое. Не слышала, чтобы Настя или Никита рассказывали об этом. Неужели дедушка из министерства подсуетил, и нашел внуку какое-никакое кресло поближе к сытой кормушке? Что ж, тогда реакция Аркаши понятна. Непонятно, почему Никита молчал.

И словно почувствовав мои мысли, Ник осторожно берет меня за руку, чуть сжимая костяшки моих пальцев своими.

– Отец, – его голос твердый как гранит. Становится понятно, что Никиту сейчас не переспорить. – Мне срать на ваши амбиции и планы! Ты что, правда думал, что я надену костюм и пойду плясать под деда волынку?

– Почему нет?

– Может потому что я не ты?

И без того некрасивое лицо Аркаши искажается еще больше. Сейчас он похож на гоблина. Высокого, уродливого монстра с зеленой кожей и гигантским крючковатым носом.

– Это она тебя подговорила? Милфа твоя престарелая? Никит, ты, правда, думаешь, что это надолго?

– Это тебя не касается, – рычит Никита и еще сильнее сжимает мою руку.

– Поиграется и бросит, – блестит стеклами очков Кеша, – Римма, если бы я знал, что тебе ноги не перед кем раздвинуть, то предложил бы свою кандидатуру.

В следующую секунду, я буквально висну на руках Никиты. Жмурюсь от страха, и обнимаю его так крепко, как только могу. Моих сил не хватит, чтобы остановить эту гору мышц, но надеюсь выиграть пару секунд, чтобы дать обоим Савранским остыть.

– Пожалуйста, не надо, – умоляю, глядя Никите в глаза. От злости те почернели как океан в грозу. Опасный взгляд, страшный. – Милый, оно того не стоит.

– И впрямь, сынок, – продолжает напрашиваться лысый болван, – твоя баба того не стоит.

Никита снова дергается в сторону отца, а я снова сжимаю ладони, вокруг толстой, покрытой венами шеи.

– Пожалуйста…

За спиной раздается копошение, но я рано радуюсь, что Савранский ушел. На прощание он решает испортить нам настроение окончательно:

– Так, голуби, у вас ровно сутки, чтобы все закончить, пока я улаживаю последствия скандала. А завтра, чтобы ни Риммы, ни вот этого вашего лямура тут не было.

– А не то что? – Громко бахает дверь, и на пороге появляется мокрая от пота, со сбившимся дыханием и поехавшей прической Настя. – А не то что, главный пернатый нашего курятника? На головы нам насрешь?

Могучая грудь Насти тяжело опускается вниз. Чтобы успеть нас разнять, подруга бежала по лестнице, и теперь стоит согнувшись, и держится за бок.

– Быстро же ты добралась, милая, – цедит Савранский. – Никак летела?

– Угу. На метле. Как самая настоящая ведьма.

– Ну, в тебе я не сомневался. А где твое лысое недоразумение?

– Внизу, сторожит тебя возле машины, позвать?

Лицо Савранского мигом теряет острую язвительность, а взгляд тускнеет. Кажется, перепалки с бывшей женой заводят не так сильно, когда рядом есть Тимур. Настин личный сорт успокоина. В противном случае нормально общаться они не могут.

Понимаю, что должна вмешаться, пока эти двое не разнесли нам квартиру, а потому прошу:

– Давайте все успокоимся? Я сейчас заварю чай, и мы поговорим как цивилизованные люди.

– Растлительница малолетних цивилизованная, вот это новость!

Что дальше хотел сказать Кеша, я не услышала. Все заглушил звук удара и хруст кости. Господи, ну зачем я отпустила руку Никиты? И зачем отвернулась в сторону? Уверена, будь я рядом, он бы не взорвался, и сейчас я бы не наблюдала брызги крови на белых обоях.

– Засузу! – Отплевываясь, визжит Савранский.

– Кого? Сыночка любименького, – льется елей из Насти, – пожалуйста, суди. Дело будет громкое и привлечет много любопытных, все как нравится свекру.

Савранский вытирает кровь с разбитой губы, и, скривившись, принимается что-то искать во рту. Кажется, после разговора с нами, ему придется снова ставить виниры. И мне ужасно стыдно, что вся эта ситуация случилась по моей вине. Уверена, как бы не храбрилась сейчас Настя, она тоже не рада, что сын пошел против отца.

– Я принесу лед, – дергаюсь в сторону кухни, но меня останавливает Никитина рука.

– Для него что ли? Не стоит. – И уже в сторону, так чтобы родители его слышали: – Думаю, я обозначил свои намерения касательно Риммы. И готов защищать свое решение, чего бы мне это не стоило, я понятно изъясняюсь?

Что-то нехорошее разлилось в груди. Чувство вины, тревоги, паника? Господи, я просто хотела быть счастливой, хоть немного, хоть на несколько дней почувствовать, каково это, когда тебя так любят. Я понимала, что это не навсегда, что сказка быстро закончится, я не хотела ничего ломать! И теперь, когда-из-за меня Никита рвет связи с семьей, мне хочется кричать от ужаса.

– Никит…

Тихо шепчу ему, но натыкаюсь на холодный, нечитаемый взгляд. Никита машет головой, просит не вмешиваться. И я замолкаю. Значит, мы обсудим все позже.

– Насця, – шепелявит бедный Савранский, – хоть ты сказы! Их связь неналмальна!

– Он мальчик, Римма девочка, – Настя демонстративно скрещивает руки на груди, – по-моему нет ничего более нормального.

– Мой отец в узасе!

– Да ладно. Твой папа человек пожилой, ему уже о великом думать нужно, а он все про женщин. И почему-то твоя любовь к той силиконовой двадцатилетке его не ужасала, хотя у вас разница в возрасте сильно больше, чем у Риммы с Никитой. Или это другое?

– Ты сто, это одобляесь?!

– Нет, не одобряю. Но поддерживаю своего ребенка, и не считаю уместным кидаться на него за выбор, который тебе не нравится.

– Насця! Ты ебануцая?

– Так, я неясно выразился, – рычит из-за спины мой защитник. – Я не разрешаю обижать своих женщин. И раз говорить уважительно ты не можешь, то проваливай!

– Сын?! – В отчаяние вопит Савранский.

Бедняга даже брызжет слюной от возмущения. Розовой, окрашенной собственной кровью. Мне становится его жалко, но предложить ему помощь, или даль просто салфетку кажется неправильным по отношению к Никите. Почему-то я уверена, он воспримет это как предательство.

Глаза Аркадия горят как у бешеной собаки, и сам он сейчас выглядит не совсем вменяемо. Савранский оборачивается, смотрит на нас, но ни я ни Настя даже не двигаемся в его сторону. Никто не будет останавливать или утешать Кешу.

И он это понимает.

– Насця, – спокойно, даже как-то обреченно говорит Аркадий. – Я думал, сто ты меня поддержишь. Ты ведь умная зэнсина и понимаесь, к сему это пливедет.

– Поживем – увидим, – пожимает плечами подруга. Неуверенно, а как-то обреченно. Мне становится очень больно от этого полного принятия жеста.

– Значит все плотив меня. Стошь, я это плиму. Только, когда она лазобьет Никите селдце, не надо ко мне плибегать и заловаться. Я все сказал!

Савранский бахает дверью с такой силой, что я вздрагиваю. Дрожит и Настя. Только по другой причине. И когда мы остаемся в квартире одни, подруга может наконец перестать притворяться.

Она поворачивается и смотрит прямо мне в глаза, а я понимаю, как сложно ей дался этот разговор. Как дорого стоили эти десять минут спокойствия и принятия. Потому что Настя никогда не сможет ни успокоиться, ни принять.

– За что? – И в этих двух словах таится такая боль, которую не вынести ни одному живому существу. Кроме по-настоящему любящей матери.

Глава 32

– Мам, я думаю, это не совсем твое дело, – устало смежив веки, как бегун после марафона, шепчет Никита.

Кажется, он снова готов броситься на мою защиту, вот только на этот раз в потенциальном обидчике Савранский видит свою мать и мою подругу. Самое страшное, что сейчас может произойти – их ссора. И я ни за что не допущу этого.

– Никит, я поговорю с Настей сама, – мои интонации куда громче слов. Но Никита не слышит.

– Римма, когда мама в таком состоянии, она наговорит тебе ужасных вещей.

Вряд ли это будет что-то, чего я не заслужила.

– Подожди нас на кухне. Поставь чайник, мы сейчас подойдем, хорошо? Пожалуйста…

Пожалуйста, милый. Не лезь, не мешай, не смотри вот так как смотришь сейчас, безумно и дико, как настоящий волк. Глажу его по руке, и краем глаза замечаю, как на это движение реагирует Настя.

Плохо реагирует.

Поджатыми губами. Морщинкой на лбу. Посеревшим, ставшим резко старым лицом. Мне кажется, я никогда не видела подругу такой. Впрочем, уверена, она тоже впервые видит, чтобы я была такая. Напуганная и жалкая.

Обычно я знаю, что нужно говорить. Правильно, красиво говорить, это моя работа, Но сейчас веду себя так, будто кто-то забрал у меня слова, а вместо них выдал цветные кубики. И из них не получается ничего собрать.

– Прости, – только и шепчу я.

Настя молча опускается на стул в коридоре. Откидывает голову на стену и устало закрывает глаза.

– Почему ты не сказала, – ее голос дрожит.

– Я… не знаю.

Вру! Конечно же, я знаю, почему молчала все это время. Как можно было сказать? Когда? О чем?

В какой момент уместно сообщить подруге, что я сплю с ее сыном?

Прости, я соблазнила Никиты, и нам так хорошо вместе, что кажется, мои мозги утекли вслед за другими биологическими жидкостями, но ты не переживай, я парня не обижу, и верну в целости и сохранности, гораздо лучше чем был до меня.

И как на такое признание отреагирует мать? Я бы себя убила. Но Настя оказывается милосердней.

– Римма, я ведь никогда ни за что не осуждала тебя, ни разу в жизни, ни единого поступка, когда я бы дала понять, что ты сделала что-то неправильно. Даже когда я думала об этом, то все равно не позволяла себе упрекнуть тебя. Я бы и сейчас не позволила, я бы била себя по рукам, я бы кусала губы, но молчала. Если бы ты сказала правду.

Вслед за голосом у Насти дрожит подбородок, еще чуть-чуть и она заплачет. И я зареву вместе с ней.

– Пожалуйста, прости.

Белыми, будто обескровленными пальцами, Настя вытирает с лица слезы. Где-то в комнате у меня лежит пачка сухих салфеток, но я не могу пойти за ними и так и стою, пригвожденная к месту. Что я могу еще сказать? Снова попросить прощения? Этого мало.

– Я никому не позволю обижать своего сына, даже его отцу. Я всегда буду защищать его выбор, никто и слова не скажет в вашу сторону, раз вы выбрали быть вместе, но сейчас, когда мы с тобой наедине, я просто хочу знать, почему ты сделала все так? Грязно, через обман и предательство? Я чем-то обидела тебя, раз ты решила мне так ответить? Я была груба с тобой, игнорировала твои проблемы, не помогала?

Каждое слово острой пикой в самое сердце. Оно еще бьется, но ненадолго. Это агония. Нет человека, который сделал бы для меня столько, сколько Настя. Не было, не будет, и в ответ на все это я забрала у нее сына. Именно забрала, случайно, не желая того, лишила ее ребенка.

Потому что этот ребенок, взрослый, но все еще глупый порывистый мальчишка, вылетает в коридор и, грозно сверкая глазами, рычит:

– Она не сказала, потому что я ей запретил. Вопрос исчерпан?

– Вполне, – ухмыляется Настя. – Никит, а ты Римму от всего на свете защищаешь, или только мне выпала честь получить от тебя по морде?

Я пытаюсь оттеснить Никиту, дать ему понять, что сейчас нужно уйти, что он своей помощью делает только хуже, но кто бы меня слышал.

– Мама, – в его голосе весь лед Арктики, – я знаю, что ты любишь меня, и любишь Римму. Теперь я прошу принять и полюбить нас как пару.

– А иначе?

– А иначе ты уйдешь, – он говорит не задумываясь. И так быстро, что я не успеваю его остановить. И сказать что-то, и сделать. Просто стою и вижу, как расширяются в ужасе Настины глаза.

Кажется, так выглядит лицо человека, которому только что вынесли смертельный приговор.

– Насть, он не то хотел сказать! – Выкрикиваю я.

– Нет, именно то, – слышится за спиной, а я почти вою.

Господи, да что же ты все не молчишь? Зачем, зачем пытаешься меня защитить от той, которая меня не обижает! Которая меня любит, а я ее вот так…

– Настя, пожалуйста, не слушай Никиту, он говорит, не подумав!

– Нет, Римма, – она еле заметно качает головой, когда поднимается со стула. Встает тяжело и грузно, будто за этот час постарела лет на тридцать. – Никита знает, что говорит, поверь, у него было время все обдумать. Наверное, я тоже должна тоже перед вами извиниться. Что-то я сделала не то, не так жила, раз самые близкие люди видят во мне врага. Никит, не ершись, я твою Римму не трогаю, я вообще вам больше слова не скажу, живите как хотите.

Настя выходит, почти вываливается из нашей квартиры в подъезд. Несколько секунд я стою столбом, словно бы под гипнозом и только потом кидаюсь вслед за подругой.

Догнать, догнать любой ценой и все ей объяснить. Бегу по лестнице как была, в тапках на картонной подошве и тонкой майке. Что-то кричит Никита, но я его не слышу. Не важно, что он сейчас скажет, главное догнать Настю и исправить тот кошмар, в котором мы все оказались.

От резкого порыва ветра волосы шторой закрывают лицо. Тяжелые пряди липнут к глазам, из за чего я не вижу, куда ушла Настя. Но почему-то сразу нахожу взглядом машину Тимура. А потом и его самого, тот со свойственной ему невозмутимостью что-то говорит Насте, утешает. Настя обнимает своего мужчину, белесая макушка вздрагивает у него на плече – она плачет. А он гладит ее по затылку и смотрит на меня. Без осуждения, без ненависти, но так, что сердце стонет от тоски.

– Римма, Настя очень устала, – произносит он отстраненно, – у нас была тяжелая ночь, так что извини, но мы поедем домой.

Лучше бы он кричал. То, как говорит со мной Тимур, делает мне во сто раз больнее истерики Савранского. Тот не мог сдержать эмоций. Тимур же… ведет себя так, будто мы не знакомы. Он вычеркнул меня из круг близких людей, похоронил живую.

– Тимур, пожалуйста, дай мне пять минут наедине с Настей, и я больше вас не побеспокою.

Суровое, высеченное из камня лицо не двигается. Несколько секунд Тимур изучает меня, а потом, вздохнув что-то похожее на слово «женщины», открывает пассажирскую дверь и отходит в сторону, уступая мне место.

– Насть, послушай, пожалуйста, – сев рядом с подругой, я начинаю тараторить, потому что боюсь, что та не даст мне договорить. Но все происходит с точностью до наоборот. Подруга молчит, ждет от меня чего-то, а я замираю.

Ну что мне сказать? Что такого важного я могу сказать в свое оправдание? А я ведь этого хочу, оправдаться? Получить одобрение? Узнать, что я прощена? Я ведь как очень эгоистичный ребенок, хочу и конфету съесть, и чтобы меня за это пожалели. Боже, какая же я дура!

– Насть, я ужасный друг, – ошарашенно шепчу я. Я действительно та еще гадина. – И я не достойна того, чтобы ты дала мне шанс что-то объяснить. Просто выгони меня отсюда.

– А сама не уйдешь?

– Уйду, но это будет сложнее.

Мы молчим. Не смотрим друг на друга, не касаемся и даже стараемся дышать разным воздухом. Два мира столкнувшиеся в одной крохотной машине. Сейчас я потеряла самого близкого для себя человека, и это больно.

– Вам хорошо вместе?

– Очень, – хриплю в ответ.

– Как думаешь, чем это закончится?

– Ничем, – от слез царапает внутри, и жаром печет грудь. Я хочу вздохнуть, но вместо этого всхлипываю. Громко, как в дешевом сериале.

Настя тянется к бардачку и достает оттуда пачку салфеток, протягивает мне одну из них.

– Держи.

Я беру салфетку, комкаю ту в пальцах. Зачем она мне, если я не плачу? Слез нет, их выжгло вместе с чувством вины, логикой, милосердием.

– Настя, эти отношения скоро закончатся.

– О, просто бальзам на сердце. А потом, когда вы разбежитесь, предлагаешь продолжить общение, будто ничего и не было? А что, наши отношения даже крепче станут, мы обе видели пипирку моего сына, будет, что обсудить под бокальчик, – хохочет Настя.

Это уже похоже на истерику, и Никита был прав, в таком состоянии подруга может наговорить всякого. Поэтому я стараюсь ее остановить, не хочу, чтобы Настя потом жалела, что сорвалась.

– Я не сказала тебе о наших отношениях, потому что не о чем говорить, понимаешь? Я даже не знаю, в какой момент могла бы тебе позвонить. Никита похож на цунами, я просто не поняла, как все началось, он обрушился и все. Я понимаю, что тебя это не утешит, но я стараюсь заботиться о нем. Поддерживаю, даю какие-то советы, помогаю по работе и вообще. Он… хорошо ест, наладил свой режим, общается с друзьями.

– Откликается на кличку Шарик и виляет хвостом, – с ядом в голосе замечает подруга.

Я вспыхиваю. Да, слова которые я говорю совсем не правильные, но не думала, что их можно было трактовать так.

– Настя, – хватаю подругу за руку и быстро тараторю: – единственный человек, который пострадает от этих отношений – я. Никита со мной, пока ему удобно, пока его не напрягают, пока он не нашел никого подходящего. Клянусь, я не держу его. Я знаю, что эти отношения ни к чему не приведут, я не цепляюсь за них, и не буду бороться. Я просто разрешила себе это – ненадолго быть счастливой. Я знаю, что ему не пара, что я старая, что не рожу ему ребенка, что никто из вашей семьи никогда бы не принял такой союз. Не сердись на сына, он был со мной от скуки, а я с ним, потому что очень одинока и несчастна. Но все закончится сегодня, я объясню ему, насколько это неправильно, и уверена, Никита извинится перед тобой. У вас все станет как раньше, а я… меня ты больше никогда не увидишь. Вот и все.

От нервов я кручу салфетку в руках, пока та не превратилась в тонкий волокнистый жгут, которым не вытрешь слезы. Целый водопад слез. Я сижу, и всхлипываю, даже не решаясь смотреть на Настю. А она думает. Так тихо, что мне начинает казаться, что ее и нет в машине. И потому, когда подруга вдруг заговаривает, я не могу сдержать дрожь.

– Знаешь, Римма, я то думала, что ты трусиха, а ты еще и дура. Выйди из машины, пожалуйста, нам дальше не по пути.

Вот и все. Я не ждала ничего другого, но почему кишки скручивает от боли, когда понимаю, что сейчас потеряла и подругу, и Никиту. Хочу что-то сказать в ответ, но язык меня не слушается. Прилип к небу, и отказывается шевелиться.

Кашляю. А потом в какой-то момент, кашель срывается на плачь, а плачь на вой. Я отвратительна и не хочу, чтобы Настя видела меня в таком состоянии. Зачем ей это?

Выскакиваю из машины, отворачиваюсь от Тимура, который меня окликает, что-то говорит, но я машу головой в ответ, и, обхватив себя руками, складываюсь пополам, чувствуя, как судорогой пробивает тело.

– Римма, маленькая моя, ну ты чего? – Никита осторожно прижимает меня к груди, гладит бережно, будто я стеклянная и в любой момент могу разбиться. – И без куртки выбежала, ты же замерзнешь. Ну чего ты плачешь, хорошая? Мама что-то сказала? Она не со зла, она просто у меня такая, импульсивная. Мы поговорим, я извинюсь, я ведь тоже не прав, и она все поймет. Ну не плачь, девочка. Чего ты? Посмотри на меня.

Смотрю. Но не вижу ничего, кроме его синих глаз. Мой маяк в этом бушующем море, мой спасательный круг, единственный, за кого я могу держаться. И мой любимый, которого должна отпустить.

И от этой мысли я плачу его громче.