Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18

Иногда наша жизнь похожа на кино, иногда на художественный роман, иногда на песню.

Моя сейчас напоминает басню с неясной моралью.

Еще две недели назад я бы мчалась в Питер первым рейсом, плакала от счастья, платила любые деньги, лишь бы Филипп пришел в себя. Что я делаю сейчас? Сижу на подоконнике и смотрю на спящий город.

В квартире, куда меня привез Никита, пахнет французскими духами. Я не боюсь присутствия другой женщины, во-первых, у нас просто секс, и каждый имеет право на личную жизнь. Во-вторых, я точно помню любовь бабушки Сары к Шанель номер 5.

Хорошо, что бабуля умотала в круиз и не видит всего этого. Плохо, что я не смогу получить от нее правильный житейский совет.

Что делать? Что мне делать дальше?

Уснуть не получается. Мешают посторонние, непривычные уху звуки. Машины за окном, дыхание Никиты, стук моего сердца.

Оно бьется ровно, будто ничего не случилось.

Если бы в квартире были сигареты, я бы уже закурила, но я боюсь разбудить Ника, когда начну шарить по его полкам. А еще меня страшит мысль найти там что-то непредназначенное для моих глаз. Свидетельство о заключении брака? Фотографию девушки в рамке? Кружевные трусики? Не знаю, просто не хочу портить то, что уже забралось мне под кожу.

С Никитой хорошо. Но он всего лишь мальчик. Чудесный, чистый мальчик, которого не хочется портить этой грязью, а потому я его не бужу. И даже не оставляю записки, зачем? Молча собираюсь и ухожу, тихо заперев за собой дверь. Единственное, что я себе позволила – взять с вешалки его куртку. Апрель только днем делает вид, что он уже лето, по ночам город дрожит от холода, а я дрожу вместе с ним.

Когда я приезжаю на вокзал, часы показывают шесть утра. Я знаю это, потому что смотрю на электронное табло. Телефон пришлось выключить, после звонков от Насти и сообщений от Нюры.

Они с папой уехали из квартиры, тут профессор Виноградов не подвел. Нюра говорила об этом спокойно, без тени обиды и удивления, просто ставила перед фактом, пока на заднем плане надрывался ее психованный папаша. Он ужасный человек и, наверное, я даже понимаю, почему Аня так слепо полюбила моего мужа. Достаточно было просто улыбнуться, и девочка бы поплыла от счастья и восторга.

Вот только… разве это снимает ее вину?

А мою? Мою снимает?

Господи, как все сложно. И не становится проще, даже когда я встречаю на пороге больницы Настю. Она снова с дежурства, снова уставшая, но такая родная. Подруга обнимает меня, пока я неловко топчусь на месте.

– Тише, малышка, все хорошо.

Она гладит меня по голове, и нашептывает что-то приятное, а я хочу разрыдаться от нежности и злости на себя. Милая, ты так честна со мной в этой своей любви, а я скрываю от тебя самое важное. Никиту.

Ооох.

– Римка, давай перед встречей с ним ты поговоришь с нашим главным? – Настя ведет меня по лестнице в низ и трещит без умолку. Она, как и я, пытается бороться с нервами.

– Не нужно, я хочу поскорее все закончить, понимаешь?

– Угу, но вряд ли получится, – угрюмо бурчит Савранская. Лицо у нее при этом самое мрачное. – Я тебя предупредить кое о чем должна.

Наверное, следовало остановиться и прислушаться к тому, что она говорит. Но вместо этого я толкаю дверь, захожу в палату и вижу его.

Не мужа, а нашего агента Фомичева, который как пиранья, первым явился на вкус крови.

А за ним, за его широкой спиной полулежа, шевелится Филипп. Он вскидывает голову, когда я захожу. Худой и бледный, Белый будто бы постарел за эти две недели на десять лет.

– Римма, душа моя, ну, почему так долго? Эти идиоты ничего не смыслят в медицине, мы уже связались с Мюнхеном! На ноги я видите ли не встану! Никаких условий, они мне даже транспорт нормальной не смогли найти, пришлось доставать по своим каналам! Давай, девочка, слезы в сторону, нас ждет большая работа!

Я в ступоре. Стою и не могу отвезти глаз. Не с Филиппа, его я даже не вижу. Весь обзор загораживает огромная навороченная инвалидная коляска по центру палаты.

– Вот об этом я и хотела сказать, – зло бурчит Настя у меня за спиной.

Дорогие девочки, спасибо, что доверились мне настолько, что купили книгу. Разрешили провести вас через мой мир и показать, чем я живу. Бывает, что и таким вот Г..., как Белый. Но в этой истории я как ни в какой другой горю огнем мести. Правда все будет поэтапно, не сразу. И месть у меня выйдет… ох, подруги, которым я рассказала сюжет просили закрыть рот и не спойлерить, поэтому умолкаю и тут! Как всегда, очень рада вашим комментариям и ценю каждую оценку, каждую звездочку, которую вы поставили! Спасибо!

Медленно, будто в клетку с тигром, захожу в палату. Дверь за спиной бахает, отчего я вздрагиваю. Нервы ни к черту! С другой стороны, какими им еще быть? Спасибо, что не бьюсь в истерике и не глотаю горстями седативные. И благодарить за это надо не мою нервную систему, а Никиту и его методы успокоения.

– Римма, ну чего стоишь, как неродная. Может, обнимешь мужа? – Филипп вскидывает вверх лицо, из-за мутных стекол очков я едва вижу его глаза. Тоже мутные. И злые.

– Что с твоими ногами? – Хриплю я.

– С моими ногами, Риммочка все будет хорошо, как только я найду нормальную клинику, а не эту богадельню! Эти идиоты с самого начала могли транспортировать меня в Москву, но нет же, им о престиже думать нужно! Не каждый день такая знаменитость попадает в больницу, чтобы так просто меня отпустить. Фома! – Это уже в сторону своего агента. – Ну что там Мюнхен, дает условия?

Фомичев рисует в воздухе ручкой какой-то знак. Все это время он работает за ноутбуком, попутно говорит по телефону, зажав аппарат ухом, и что-то пишет в блокнот. Такая работоспособность даже заставляет восхититься – этот выжмет из выздоровления моего мужа максимум. И в подтверждение собственных мыслей слышу сбившийся голос:

– Фил, сначала нужно пресс конференцию организовать, пока ты харю не отъел. Желательно прямо здесь, для остроты ощущений, так сказать. – И помедлив пару секунд, добавляет: – Жаль синяки прошли, придется новые рисовать.

Этот разговор один в один напоминает все предыдущие. Не важно за какой период, просто встреча писателя и его литературного агента, я видела их сотни. Фомичев всегда знал, как сделать на книгах Белого деньги, муж этим пользовался, потому что помимо гонораров он получал сокровища другого рода – славу.

Внимание, почитание, любовь.

И хоть один еле ворочает языком (уверенна, Белый еще под препаратами), а второй явно сожалеет что его подопечный не сдох ( мертвого писателя продать куда проще чем живого) они снова и снова повторяют то, что делали всегда.

Какой-то страшный фильм с кольцевым сюжетом, где все действие вертится по кругу.

Единственное, что выбивается из привычного цикла – недовольный голос Насти.

– Филипп, это больница, а не реквизит твоего шоу. Хочешь журналистов, подожди пока выпишешься, а дальше врубай камеру и хоть бенгальские огни в жопу себе засунь. На потеху публике, так сказать.

Белый бросает нечитаемый взгляд нашу сторону. Внутренности непроизвольно сжимаются от нехорошего предчувствия. И не зря.

– Настенька, я ведь не побоюсь того, что ты друг семьи. – Бесцветно цедит Фил. – Сгною вместе с Вашим Александром Васильевичем, за то, что вы мне здоровье угробили!

– Угробила тебя езда по встречке, а не наш главный, – огрызается Настя, пока я выталкиваю подругу за дверь. Ей незачем подставлять себя под удар, а зная характер Савранской, та из чистого упрямства будет переть против моего муженька, пока лоб себе не расшибет.

Когда мы оказываемся в коридоре, Настя хватает меня за край куртки. Пару секунд непонимающе смотрит на знакомую ткань, потом встряхивает головой, будто сгоняет странное видение. Я напряженно жду. Как глупо, я и забыла, что на мне куртка ее сына.

Так подставиться, спалиться на самой ерунде – мне точно не стоит заводить отношения с женатыми мужчинами. Помимо моральной стороны вопроса, уверена, его жена обо всем догадается в первую же минуту нашей связи.

Мозг лихорадочно придумывает ответ на вопрос: «Почему же я приехала в одежде Никиты». Но оправдываться к счастью не приходится. Наверное, подруга не успевает сопоставить картинку и дикую для себя мысль, а вместо этого снова говорит про моего пока еще мужа:

– Римка, он действительно парализован, и наши не дают никаких прогнозов. Если будет делать вид, что потерял память, не верь, а про ноги правда. Слабая чувствительность.

Хмурюсь:

– Он может доставить вам проблемы?

Мне очень не хочется, чтобы в клинике, где работает Настя, начались проверки и суды. Тот милейший врач, который рассказывал мне о состоянии мужа, не заслужил получить вместо благодарности увольнение и волчий билет. Но подруга равнодушно жмет плечами.

– Не знаю. Нервы попортит, разве что. Уже с утра поднял прокуратуру и Минздрав, но мы тоже не пальцем деланные. О какой реабилитации идет речь, когда он в коме изволил валяться? В общем, отбрешемся.

– Вот и хорошо.

Я ободряюще глажу ее по руке, и, пока она не успела опомниться, пулей проскакиваю обратно в палату, чтобы в следующую секунду замкнуться на замок. Странно, что здесь на дверях вообще есть замки. Тотчас посещает мысль, что, наверное, эта ВИП палата появилась на месте другого кабинета и рабочие просто не стали менять двери, оставили все как есть.

Эта халатность сейчас мне на руку. Потарабанив немного, Настя психует и идет за слесарем, чтобы тот взломал замок. Глупая, она не понимает, что ей не нужно здесь находиться. Что я спасаю ее время и нервы, беру весь удар на себя.

Услышав шум, Белый переводит тяжелый взгляд с планшета на меня и просит:

– Сядь сюда, хоть рассмотрю тебя ближе.

Он хлопает по кровати рядом с собой, как хозяин, который указывает собаке на ее место. Я закусываю губу, чтобы не сорваться и не наговорить лишнего. Скандал мне не нужен. Наверное, стоило бы усыпать его бдительность, сесть рядом, как и просит Филипп, но я не могу. Мне физически противно находиться с ним в одной комнате. О том, чтобы коснуться его рукой не может быть и речи.

– Шери, я так долго был в коме? Кажется, ты очень изменилась за эти две недели. Не заставляй меня сомневаться в себе, просто сядь рядом. – Он усмехается, в голосе появляется непривычный металл. – Или муж калека тебе уже не нужен?

Лицо Белого непривычно каменеет и сейчас он больше похож на восковую фигуру, чем на человека. Страшное зрелище. Я борю в себе желание сбежать из палаты вслед за Настей, силой заставляю не двинуться с места, не проявлять слабости, держаться.

Филип сглатывает. Кадык на шее дергается вниз, прячется за воротом уродливой больничной робы.

– Римма, – он не успевает закончить мысль, как его обрывает Фомичев.

– Филя, Мюнхен дал добро, заказываю билеты. У тебя есть текущая виза? Мне придется делать, но попробую по ускоренной программе.

– У меня и у Риммы стоит Франция, думаю, по ней легко попасть в Германию, – судя по ответу, Белый уверен, что я полечу с ним.

Что ж, придется расстроить благоверного. Отталкиваюсь спиной от двери, делаю шаг вперед и спрашиваю, глядя прямо в глаза Филиппа:

– А Ане Кузнецовой мы успеем сделать визу? Ты же не можешь лететь в Мюнхен без своей любовницы…

Глава 19

Ну, вот и все. Он знает о том, что знаю я. Еще несколько секунд стою в оцепенении, жду от него реакции – удивления, шока, или, упаси Господь, ужаса – но не вижу ничего в серых, пустых глазах. В анатомическом скелете больше жизни, чем сейчас в моем муже.

– Фом, ты не против оставить нас с Риммой наедине, – бросает в сторону Филипп.

Его агент складывает ноутбук в сумку и, засунув ее под мышку, медленно идет к двери. Поравнявшись со мной, Антон останавливается и хочет что-то сказать, но Фил поторапливает его:

– И, пожалуйста, дружище, реши Мюнхен как можно скорее. Кажется, мне точно вреден местный воздух.

Вижу нечитаемую ухмылку на лице Фомичева. Тот сделает все, и даже закопает в парке чей-то труп, если об этом попросит Белый. Но идиллия прекратится, как только муж перестанет приносить издательству деньги. Странно, что при этом сам Филипп свято верит в нерушимость их дружбы. И в крепость наших брачных уз, иначе не сказал бы следующее:

– Милая, Кузнецова провокатор и истеричка, я не знаю всей низости, которую она тебе рассказала, но мне жаль, что ты вообще коснулась этой грязи. Подойди ко мне, девочка, я хочу стереть с твоих губ эту грустную улыбку.

И снова хлопок ладони по кровати. И снова я бьюсь лопатками о дверной косяк, в попытке слиться со стеной.

Филипп пугает. Не безумным блеском во взгляде, а нечеловеческим спокойствием и тоном, которым он говорит эти страшные вещи.

– То есть ты с Аней не спал?

Вздыхает. Тянется к часам на запястье и слишком поздно вспоминает, что их с него сняли, как только Фил поступил в больницу. Ему не на что отвлекаться и некуда бежать. По сути, он даже более безобидный чем моющая губка. А если начнет что-то такое говорить, то я просто уйду. Немощный и жалкий, он больше не имеет надо мной власти. Потерял вместе с тем странным чувством, которое я к нему испытывала. Не любовь, а собачья преданность. Он и обращается со мной по инерции – как с псиной.

– Так ты с ней не спал, – решаюсь повторить вопрос.

– Не будь глупышкой, Шери. – Хмурится этот подонок. – Разумеется, у нас было, я увлекающийся человек, творческая личность и не хотел дергать тебя от работы своими плотскими желаниями.

Вот как завернул. Плотские желания. И я даже ему верю, больно правдоподобно звучит мой муж, вот только бедная Нюра совсем не поняла свою роль в этой социальной пирамиде чувств. Она думала, что стоит на самом верху, как муза и мать сына великого писателя. А оказалась просто подставкой под колено и кое-что еще, отвечающее за «плотские желания».

На секунду мне стало жаль эту дурочку. И себя тоже жаль. Мне понадобилось больше десяти лет, чтобы разглядеть Черную душу Белого. Кузнецова отделалась каким-то годом. Так что не понятно, кто из нас двоих дура?

– Римма, не уходи. Глупо ругаться по такому поводу, я люблю тебя, и ты это знаешь.

– Ты любишь только себя, – отмахиваюсь я, – остальных даже не замечаешь.

Смотрю по сторонам, вижу неприметный табурет, на котором недавно сидел Фомичев. Иду к нему и сажусь, чтобы не дай Бог, не свалиться. Стена за спиной больше не кажется мне такой надежной.

– Фил, я ухожу от тебя.

– Не думаю, что ты это сделаешь, – он упрямо качает головой и смотрит на меня так, что хочется отвернуться.

И я отворачиваюсь. Малодушно изучаю окно, и плевать, что ничего кроме серой кромки неба отсюда не разглядишь.

– Римма, сказать тебе, почему ты не уйдешь?

– Не надо, пускай сохранится интрига.

– Ненавижу интриги. Даже в своих книгах их не пишу.

– Зато пишу я.

– Шееери, это низко. – Я слышу, как он подается вперед и на секунду, на короткий как выстрел миг, цепенею, потому что боюсь, что Филипп подойдет ко мне. И только потом, придя в себя, приказываю себе дышать.

– После всего что ты сделал, я могу поступить низко.

– И что же? Забрал из бедной семьи? Выучил? Женился? Вывел в свет? Обучил манерам? Воспитал? Дал работу? Платил, в конце концов? У тебя была самая высокая по региону зарплата, и ты это знаешь. Так что не понимаю причину твоих недовольств.

– Я очень довольна, Белый, – в раздражении шиплю на мужа, – а когда мы разведемся, то стану еще довольней. Фил, я серьезно.

– Нет, моя милая девочка. Ты не бросишь в беде того, кто почти умер. Мне нужна твоя помощь, без тебя я не восстановлюсь, и мы оба это понимаем. Поступить так с инвалидом низко, а ты не такая. Ты чудесная, светлая, чистая фея, которую мне посчастливилось найти.

Я поворачиваюсь обратно к койке. Господи, какая пошлость! Бесталанная гадкая бурда, на которую я раньше велась! На секунду стало за себя стыдно, как иногда бывает стыдно за бабушку, которые ни к месту рассказывала соседям, что я родилась три пятьсот ровно, и какала по три раза на день.

Так там хотя бы возраст и все сопутствующие проблемы. А у меня что? Ранняя деменция? Психические отклонения? Гипноз?!

Филипп продолжает рассказывать о том, какая я на самом деле уникальная и как он никогда бы не смог найти мне замену. А Нюра? Просто глупая ошибка, случившаяся с ним зимой, когда он изнывал от холода и тоски.

Я теряюсь в его словах. Физически чувствую, как Филипп плетет вокруг меня паутину, чтобы я бабочкой прилипла и забилась в ней, не смея улететь. Да, наверное, это все-таки гипноз. И убитая в детстве самооценка.

Встряхиваю головой, смотрю на циферблат часов. У меня, в отличие от Белого, на руке красуются маленькие Seiko, которые показывают три часа дня. Время обедать, а я даже не ужинала.

– Значит, Нюра для тебя ничего не значит? – машинально повторяю слова мужа.

– Разовая связь, о которой нужно забыть.

– Ладно, – я поднимаюсь с места, – о ней забудем. А что с ее ребенком прикажешь делать?

Наверное, я наивная, или меня в детстве уронили головой на кафельный пол, потому что я все еще жду. Раскаяния. Слез. Того, что человек, который испортил мне жизнь возьмет и признает это, попросит прощения, чтобы оставить мне шанс ему в этом отказать. Я идиотка, раз надеюсь на зачатки человечности в этом недочеловеке.

Лицо Белого невозмутимо, и теперь он не только цветом кожи, но эмоциями похож на камень. Даже бровью не ведет!

– Ничего не хочешь сказать? – Ну вот, а я уже срываюсь. Голос дрожит, и губы кривятся от подступающих слез. Мне хочется отвернуться, чтобы Филипп не видел меня такой, но я с мазохистским удовольствием заставляю себя и дальше смотреть на мужа. Мне больно, по-настоящему больно, и я не хочу скрывать это от гада, который эту самую боль мне причинил. – Почему молчишь, Фил? Впервые в жизни тебя подвели слова?

– Думаю, как обнять тебя, дурочка. Я к тебе не могу, ты ко мне не хочешь, – грустно улыбается он.

И эта улыбка выбивает из меня дух, то малое, за что я ещё держалась.

Сейчас он выглядит один в один как тот Филипп, которого я когда-то полюбила. Видеть его таким, то же самое, что встретить давно умершего человека, которого успел похоронить и оплакать.

«Его не существует» – молюсь про себя, – «и никогда не существовала, Римма, ты себе все это выдумала!».

– Ты ведь никогда не хотел детей, – смотрю в пол, в стену, в окно – куда угодно, лишь бы не на него.

– Шери, откуда в тебе это? – Стонет Белый. – Конечно, я хотел ребенка, и очень страдал, зная, что ты никогда не подаришь мне сына.

– И завел его на стороне…

– Глупышка. Ты бы ни за что не согласилась на суррогатное материнство, я ведь тебя знаю, а так… Когда Анна сказала, что беременна, я уже знал, что этот мальчик дан нам с тобой Богом. Это наш с тобой сын.

Поднимаю на мужа красные, воспаленные глаза:

– Ты бредишь?

– Конечно, без тебя мои мысли всегда путаются. Ну же, не плачь, моя хорошая. Я правда не ожидал, что все так выйдет, думал увезти Анну в Питер, чтобы она никак не могла тебя задеть, обеспечить ей достойный уход, пока она не родит, и потом забрать ребенка нам.

– А мне сказать, что нашел его под дверью?

Белый устало хмурится, и я знаю, почему. Он ненавидит примитивные метафоры и плохой юмор, а это все, на что я сейчас способна.

– Римма, я бы сказал тебе правду, очень мягко и осторожно подвел к тому, что мой обман был необходимостью. Ты хочешь малыша, я мечтаю о нем и чудо случилось, у нас будет свой ребенок. Неужели ты не рада?

– До смерти, – шепчу я. – А что Нюра? Что бы ты сказал ей?

– Тоже правду. – Кивает он. – Ну, какая из Анечки мать, она сама еще ребенок! У нее впереди вся жизнь, и не вина этой бедной девочки, что она в меня влюбилась, а я не смог устоять в минуту слабости. Я спасу ее, тем, что заберу этого кроху. Анна сможет доучиться, не здесь уже, а подальше от нас, разумеется. А мы с тобой станем родителями. Самыми лучшими для самого лучшего малыша. Моим по крови, твоим по сердцу.

Руки дрожат, и это особенно заметно, когда я пытаюсь запахнуть на груди куртку Никиты. Раза с пятого у меня получается это сделать и вдруг становится не так страшно. Плотный деним как броня окружает меня со всех сторон, принося вместе с теплом уверенность, силу и желание бороться. Я поднимаю лицо вверх, и смотрю прямо. На человека, которого предпочла бы не видеть.

Ни-ког-да.

– Не пойму, кто скрывается под этой маской, Фил? Умный манипулятор или тупой урод?

Губы белого вытягиваются в тонкую нить:

– Римма, неужели ты совсем забыла хорошие манеры?

– Все-таки тупой урод, – киваю я. Встаю со своего стула и прячу ладони в безразмерных карманах куртки. Не хочу доставить Филу такое удовольствие – видеть, как меня трясет. – Филипп, мы разводимся, все документы будут готовы, когда ты вернешься из Мюнхена. Делить нам особо нечего, квартиру, в которой мы жили, забрал университет. Кстати, Виноградов сказал, что твой буфет идеально подходит для засола капусты.

Со злорадством отмечаю как побелело лицо мужа, Виноградова тот ненавидел и просто не переживет, что придется отдать любимую квартирку этому пьяному скандалисту. Любуюсь результатом своих слов и добиваю:

– А деньги, которые ты снял на содержание Нюрочки, все-таки придется поделить. Ребенка оставь себе. Твое инвалидное кресло идеально сочетается с послеродовой депрессией Нюры, вечным недосыпом из-за колик и желанием сдохнуть.

Он молча провожает меня взглядом, таким острым, что порезаться можно, но я только ровнее держу спину, да тверже иду прочь. На пороге поворачиваюсь:

– Развлекайся, Шери. Как хочешь и с кем хочешь. Только уже без меня.

Последнее, что я вижу – побелевшее лицо Белого, который мне никогда не простит собственную минуту слабости.