Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 28

Я привыкла скидывать звонки с незнакомых номеров, но на этот почему-то ответила.

Заработалась, продумывая очередную главу.

Замечталась в ожидании Никиты и расслабилась.

Тем неожиданней оказался этот удар по голове:

– Ma Cherie, я вернулся, – шепчет Филипп.

От звуков его голоса все внутри сжимается и холодеет. Вместо органов – ледяной кисель. Хватаюсь рукой за стену, пол шатается так, что мне нужно найти где-то опору, иначе упаду.

– Дыши, милая, – усмехается Белый в трубку.

Сукин сын, он слишком хорошо меня знает, и легко угадывает ужас… нет не в голосе, в моем молчании. От злости на себя сжимаю зубы и силой заставляю собраться. Хватит! Я больше не та Римма, которую было так весело ломать. Теперь я могу дать ему отпор. И потому, когда Филипп снова говорит, я не каменею, как прежде, а спокойно отвечаю.

– Нам нужно встретиться, Римма. Когда мы можем увидеться?

– Никогда.

Слышу смешок на том конце провода.

– Был уверен, что ты так и ответишь, поэтому приехал к тебе сам. Я под дверью, Римм, откроешь? Или хочешь организовать шоу для своих новых соседей?

«Новых». Значит, он уже в курсе, что я переехала. Настолько в курсе, что нашел мой новый адрес и приехал – лишь бы застать меня врасплох.

В следующую секунду слышится стук в дверь. Сначала деликатный, какой-то женский и сразу после тарабанят всерьез. Кулаком.

Подождут. Я Белого к себе не приглашала, и по его требованию стол дорогому гостю накрывать не намерена.

«Подожди!», – кричу в сторону коридора и иду переодеваться. Сейчас на мне домашний костюм – футболка и шорты, но это не та одежда, в которой можно появиться перед чужими людьми. А мой муж, как ни иронично, теперь мне чужой.

Надеваю брюки, белый шелковый топ, собираю волосы наверх и подвожу глаза черным карандашом. Я не тороплюсь, даже специально тяну время, но как назло, все получается слишком быстро. Всего через пять минут я стою на пороге своей квартиры – готовая ко всему, от истерики до войны.

Короткий вдох, глубокий выдох.

Открываю.

И напарываюсь взглядом на круглый как мячик живот. Господи, сколько времени прошло с ее беременности? Нюра похудела еще сильнее и сейчас ее живот кажется чем-то неправильным, инородным. Как и само присутствие этой женщины в моем доме.

– Филипп, а ты мадам Кузнецову всегда с собой тягаешь? По типу чемодана, или комнатной болонки?

Перевожу взгляд вниз, на Белого. Да, он все еще в инвалидной коляске, какой-то навороченной, с огоньками и кнопками, отчего вся конструкция напоминает космический корабль. И мощность у «корабля», видимо, побольше, потому что Белый просто жмет на кнопку, и переезжает через порог в квартиру, так и не воспользовавшись помощью Нюры, которая тянет к нему руки.

– Мог бы не утруждаться, Фил, а просто попросить. Я бы вынесла телефон небе на улицу.

– Я не за ним, точнее не только за ним, – стекла очков Белого вспыхнули на солнце, заставляя мужа зажмуриться. Он отворачивается от окна и что-то шепчет себе под нос.

– Что? – не слышу я.

– Нам надо поговорить, – уже громче, но все равно так, словно во рту Филипа каша. – Анна, подожди меня на кухне, а лучше выйди в подъезд.

Кузнецова бросает на нас двоих полный боли и отчаяния взгляд, но молчит. Безвольной куклой соглашается на все, топчется на пороге, в тех же кроссовках, которые ей купила я. Какой ужас!

Мне даже становится жалко эту дурочку, но в следующую секунду жалость вытесняют новые чувства – брезгливость и злость. Особенно злость, такая сильная, что дух захватывает.

– Римма, – Филипп перехватывает мою ладонь и прижимает к своей щеке, царапает щетиной нежную кожу, – девочка моя. Я так скучал…

Резко выдираю руку из его вялого захвата. Да, как бы Филипп не бодрился, выглядит он плохо, и терапия в Берлине не дала того результата, на который он надеялся – Белый никогда не сможет ходить. Я это понимаю на уровне интуиции, просто знаю, что он может потратить все деньги, привлечь всех врачей, но ему уже ничего не поможет. Бледный, изможденный, с желтыми кругами под глазами, он больше похож на призрак, чем на живого человека. И в таком виде мой муж больше не страшный, он… жалкий! Жалкий и отвратительный одновременно.

– Ты приехал за телефоном, вот он.

Я достаю из шкафчика и протягиваю Белому его мобильник. Все, как объяснил мне юрист. К сожалению, Филипп не держал в телефоне информацию о других своих счетах, и я до сих пор не представляла, где он прячет наши общие деньги, но кое-что найти нам удалось. Информацию о покупке билетов на самолет для него и Нюры, и бронь номера, одного на двоих. По суду, я могу взыскать с мужа половину от этой суммы, и я собиралась сделать это. И конечно же я верну свои деньги.

Главное сейчас не провоцировать конфликт и вообще не контактировать с Белым.

И не отвечать грубостью, когда он смотрит на тебя вот так как сейчас – взглядом уставшего от работы Бога, который потратил семь дней чтобы сотворить Землю, а когда приступил к созданию человека, то вместо Адама получил инфузорию туфельку.

– Кажется, я теперь староват для тебя Римма. Не думал, что у тебя такой дурной вкус на мужчин, ты ведь никогда не тяготела к слащавым красавчикам.

От страшной догадки у меня холодеет спина, но внешне я скала. Ни один мускул не дрогнул, когда я произношу:

– Не понимаю, о чем ты.

– Понимаешь, – ухмыляется Белый.

Ну вот, он успел узнать не только мой новый адрес, но и то, что живу я по этому адресу не одна, а с Никитой. И как бы сложно это не было для меня самой, ни Филиппу осуждать наш выбор. Он моего разрешения не спрашивал, когда строгал сына на стороне, так что я тоже не должна ставить его в известность о том, что полюбила другого.

– Филипп, я очень занята, – стараюсь, чтобы голос звучал ровно, – так что если ты закончил, прошу тебя уйти.

– Нет, Cherie, мы не закончили оба. И не закончим никогда, потому что сейчас ты и я совершаем ошибку.

– Какую же?

– Живем с нелюбимыми.

Кажется, все это мне снится. Потому что весь этот бред давно перевалил за границы нормального. Я моргаю. Но картинка не меняется, передо мной все тот же Филипп, все в том же кресле. Только выражение лица его поменялось и теперь он смотрит на меня с нежностью, как когда-то раньше.

– Повтори, – хриплю я.

– Римма, ты никогда не жаловалась на проблемы со слухом, так что, пожалуйста, обойдемся без этих штампов. Что я должен сказать, чтобы ты поверила мне? – Он нажимает какую-то кнопку на кресле и то бесшумно движется ко мне, как в фильме ужасов. – Римм, возвращайся. Я не справляюсь без тебя, ни по работе, ни в жизни, нигде. Мы ведь идеальные детали пазла, мы как джин с тоником, так подходим друг другу, что нельзя представить нас порознь.

– Задница с геморроем тоже подходят друг другу, но не могу сказать, что мне нравится это сочетание.

Губы Белого кривятся в брезгливой усмешке:

– Фи. Это твой школьник привил тебе дурные манеры? Придется снова переучивать тебя. С такой компанией, боюсь, ты даже вилкой разучилась пользоваться.

– Что ты, милый. Вилкой я пользуюсь так хорошо, что без труда могу ею выколоть твои глаза. Но я этого конечно не сделаю, потому что сейчас ты уедешь и больше не будешь нас беспокоить.

Его большие, грубые руки ложатся на бедра, когда Белый упирается лбом в мой живот. Прижимается и часто дышит. Это так интимно, и так мерзко, что меня сейчас вырвет.

– А если буду? – С надрывом хрипит он.

– Прекрати!

Я пытаюсь вырваться из этих объятий, но даже так, в находясь в инвалидном кресле, Филипп оказывается сильнее меня. Проходит целая минута, почти вечность, пока мне не удается разжать его пальцы. Делаю шаг назад, готовая вот-вот сбежать из комнаты.

– Не делай этого с нами, Римма, – Белый уже не сдерживает истерику. Он говорит так громко, что нас могут услышать. Мне кажется, или я уже слышу, как скрипят половицы в коридоре?

– На кухне тебя ждет Нюра. – Пытаюсь воззвать к его благоразумию. Но бесполезно. Лицо Белого снова скукоживается в болезненной гримасе, будто его одолела отрыжка.

– Анна. Давай, хотя бы имя ей дадим благородное. Нюрой могли бы звать телушку в деревне, но не мою женщину.

– Так ты сам эту женщину выбрал!

– Не правда. Я выбрал способ снять напряжение, где-то даже разгрузил тебя.

– Разгрузил?!

– А что – нет? Или ты не заметила, как стала меньше работать, больше времени проводить с подругами, гулять. Даже командировки, которые тебя тяготели, я переложил на нее. И да, у всего есть своя плата, в нашем случае она оказалась завышенной, согласен. Но все что я делал, делал исключительно для твоего блага.

– Спасибо, благодетель, – я в порыве прижимаю ладони к груди, – а трахал Кузнецову ты тоже ради моего блага?

И снова как по кругу я вижу те же самые гримасы Фила, который не понимает, откуда я набралась таких слов. Наверное, ему даже обидно. Все, что муж вписывал в меня последние десять лет, будто ластиком стерли. И теперь я сама могу сочинять свою историю: говорить неприличные слова, носить джинсы с дырами, есть в кровати, кроша на простыни, слушать непристойную музыку и танцевать еще более непристойные танцы. Теперь я могу жить, счастливо и без него. И этого Белый мне никогда не простит.

Он хмурится. Снимает с лица очки и протирает без того безупречно чистые стекла. А потом говорит, но так, что лучше бы молчал и дальше:

– Я просто переспал с Кухнецовой. Совершил одну единственно ошибку, которую был готов исправить. А все остальное сделала за меня ты. Не прогони ты меня, я бы не улетел с ней в Германию. Не было бы ничего, понимаешь? Римм, девочка моя, неужели твоя обида стоит нашего счастья?

– Счастья? – Не верю я. – То есть ты думаешь, после всего, что ты сделал, мы можем быть счастливыми? Ты, я и твой сынишка, которого нам родит твоя любовница, ты про это счастье сейчас говоришь?

Я замечаю, как глубокая складка прорезает лоб мужа. Раньше у него не было таких морщин, как и седины на висках, как и мятых рубашек. Вместо моего некогда безупречного мужа на меня смотрел осунувшийся старик.

– Я не уверен, что этот ребенок мой, – наконец сообщает мне Филипп.

И циничность этих слов, срывает с меня стоп-кран. Я хватаюсь за голову и произношу, куда громче, чем следовало:

– Серьезно? Именно поэтому ты хотел избавиться от него? Чтобы не плодить бастардов? Меня ты по той же причине отправил на аборт? А что, неплохой сюжетный ход, милый – гениальный писатель и его неверные жены. С таким количеством баб и беременностей, ты у своего Боголюбова можешь просить корпоративную скидку. Или акцию – каждое третье прерывание беременности в подарок.

Меня несет. Я говорю все это, совсем не следя за словами, просто выплескиваю яд, который давно отравлял мне душу. Филипп же слушает и как будто получает удовольствие от нашей ссоры, наслаждается, пока я медленно умираю. И никто меня не успокоит, не остановит, не спасет.

Так я думаю, пока не слышу тонкий, перепуганный голос:

– Римма Григорьевна, что вы такое говорите?

Глава 29

Ну вот. Бледное и заплаканное лицо выглядит до того страшно, что Нюра долго будет сниться мне в кошмарах. И когда бы она успела поплакать? Если только не начала сразу, как только любимый мужчина сослал ее на кухню?

Смотрю на эту девочку, на перекошенного от злости Фила, и понимаю, что не хочу связываться со всем этим.

Не могу.

Устала.

– Филипп, уходи, пожалуйста. Ты пришел за телефоном, я тебе его отдала, больше нам делить нечего.

По крайней мере, не здесь, не в моей мирной, уютной квартирке. А вот в зале суда, пожалуйста, там я буду готова к любым баталиям!

Я отворачиваюсь к окну, чтобы не видеть, как Кузнецова толкает коляску мужа к выходу. Воспитание не позволит оставить беременную женщину таскать тяжести, пускай она эту тяжесть полюбила, выстрадала и увела из семьи. Знаю, что сдуру смогу предложить свою помощь, а делать этого нельзя! Но судя по тишине за спиной, никто из них даже не шелохнулся.

– Римма Григорьевна, – звучит напряженный женский голос, – скажите, это правда? Про мой аборт?

Не могу сказать, что внутри я не прокручивала этот диалог. Что не думала о том, как вывалю все на своего мужа, как расскажу мерзко пахнущую, гниленькую правду его Нюрочке, как устрою пресс конференцию журналистам и даже пойду на интервью к Юле Меньшовой. Буду сидеть и с умным видом вещать про то, как в любых отношениях нужно выбирать себя. Господи, услышать от Кузнецовой вопрос, правда ли мой муж гад и сволочь – это же мечта, которая, наконец, исполнилась! И сейчас я могу рассказать ей столько, что блокнотов не хватит за мной записывать.

Но я молчу. И даже не смотрю в сторону этих двух, чтобы не искушать судьбу. И потому не вижу, но вполне представляю, с каким лицом, Белый произносит:

– Конечно, не правда! Я же говорил, что моя бывшая сделает что угодно, лишь бы опорочить мое честное имя.

– До этого дня она не говорила о вас ничего, – тихо замечает Нюра.

– Просто ты не слышала! Анна, поехали.

– Нет, – твердо и четко, так что даже я удивилась. – Я хочу поговорить с Риммой Григорьевной. Узнать, правда ли то, что вы отправили меня на аборт?

Зря это она, конечно. Филипп не привык, когда ему перечат. Со мной он еле терпел эти редкие моменты, когда я подавала голос. Но я жена, партнер, допущенная к телу гения женщина. А Нюра просто муза, то есть никто.

И он ей не спустит этого «нет».

– Ты с ума сошла, – как по команде начинает ершиться муж. Его навороченная коляска не скрипит, за такие деньги там все работает еще более слаженно, чем в швейцарских часах, но воображение отчего-то рисует зловещий скрип. Голос Белого нарастает, а значит, он приближается к окну, туда, где стоим мы с Нюрой. – Ты в своем уме, чтобы так говорить? Ты что же, мне не веришь?

– Верю. И Римме Григорьевне тоже верю.

– А это, дружочек, напрасно, – Белый взрывается как петарда. Шипит и, наверное, даже брызжет в стороны слюнями, точно искрами. – Нельзя ей верить, Анна! Никак нельзя! Ты не понимаешь, какой это человек, она же все сделает, чтобы испортит нам жизнь! Ее цель уничтожить меня, рассорить нас с тобой! Она ведь понимает, что без тебя я даже с лестницы не спущусь, и просто травит меня, а ты ей веришь?! Ей? Этой лгунье?

Ну, хватит. Можно и на антракт идти в этом затянувшемся спектакле. Пол под ногами вибрирует, когда я поворачиваюсь обратно, чтобы посмотреть в наглые и лживые глаза человека, которого когда-то любила.

Раньше они мне казались такими красивыми, умными, бездонными, а сейчас… они просто серые. И ничего больше в них нет.

Смотрю на мужа, потом на Нюру. Та жмется к стене, как мышка, которой хозяйка тапкой грозит. Смотрю и понимаю, что нет во мне злости к этой девочке. Только жалость. За холодного, деспотичного отца, за равнодушную, вечно молчащую мать, за сложное детство и упущенную юность, которая пролетела мимо, пока Кузнецова любила моего мужа. Столько лет, столько возможностей, а главное, впереди никакого просвета.

Он просто не даст ей жизни рядом с собой. Высушит, выпьет, как вампир.

Мне сильно жаль ее, но себя жалко еще сильнее, и потому я молчу. Не хочу ввязываться в некрасивую, грязную ссору, в которой просто нельзя выйти победителем.

– Выход там, – повторяю то, что уже говорила.

Лицо Белого расслабляется, кажется, он боялся, что я начну рассказывать то, о чем знаю, ведь тогда Нюра от него уйдет. И он останется один. А в его случае это самое страшное.

Видя, в каком оцепенении находится Кузнецова, я сама беру за ручки коляску мужа и направляю ее в сторону двери. Хочу подтолкнуть к выходу, но уже через секунду Фил жмет какую-то кнопку, так что его трон лавирует между диваном и столом и снова перескакивает через порог.

Мы уже почти дошли до коридора, я уже почти освободилась от нежданных гостей, как вдруг мне захотелось помучить мужа. Сделать ему так же больно, как и он мне когда-то.

Наклоняюсь, якобы чтобы поправить на нем рубашку и шепчу:

– Будь паинькой, и люби свою Анну, а не то я перешлю ей скрины твоей переписки с коновалом, который должен был сделать ей аборт. Кажется, Нюрочке очень нужен этот ребенок?

На секунду лицо Фила застывает, превращается в каменную греческую маску Фобоса, бога страха. Рот некрасиво кривится, а зубы блестят от обильной слюны. Белый так напряжен, что даже не может сглотнуть.

– Ты не посмела бы рыться в моем телефоне.

– Кто знает. Может быть нет, и я этого не делала, а может, изучила там каждое фото, прочитала каждое сообщение. Ты никогда не узнаешь ответ. До тех пор, пока будешь вести себя хорошо и не расстраивать Аню.

– Дрянь, – шепчет муж. А потом что-то клинит у него в мозгу, отчего он кричит, как безумный: – Сука, тупая сука, которая вздумала мне угрожать! Я тебя за это в порошок сотру! Сгною! Уничтожу!

В ответ на эту истерику можно только рассмеяться, но я не успеваю сделать и этого, в коридор врывается не вовремя вернувшийся с работы Никита.

В темном пространстве трудно что-то увидеть.

Зато я слышу хлопок и тихое «Иии», как будто неподалеку скулит щенок. И от этого звука воображение рисует страшное.

Умом я понимаю, что Никита не сделал ничего Белому. Он даже не смог бы его ударить, хотя бы потому, что с его габаритами будет трудно просто завести руку назад.

Я убеждаю себя, что все в порядке, но это протяжное «Иии» сводит с ума.

И почему в такой светлой квартире такой темный коридор?!

Пытаюсь нащупать рукой выключатель, но Никита, заметив это копошение у стены, рывком задвигает меня себе за спину. Будто, мне и правда грозит опасность.

Наконец рука попадает на пластиковую кнопку и в коридоре загорается свет, а вместе с ним горит алое пятно на щеке мужа.

О Боги, Никита дал Филиппу пощечину… Лучше бы он его убил, потому что такого унижения Белый никогда не простит.

И будто этого мало, мой защитник вколачивает последний гвоздь в крышку нашего гроба:

– Никогда не смей говорить так с Риммой. Ты даже ногтя ее не стоишь. Ты никто, прыщ на жопе, понял? И ты сам это знаешь, иначе не приперся бы сюда. Что, книжечка не пишется? Или манку с комочками есть надоело?

– Даже так, – Белый задумчиво потирает щеку, пока Нюра (а это несомненно была она) скулит в дальнем углу. Закрыв лицо руками, она сжалась в комок и продолжает плакать. Так горько, что на секунду становится ее жалко. Ровно на один короткий миг, пока она не поднимает свои прекрасные, но совершенно тупые глаза, и не произносит:

– Филипп Львович, уйдемте из этого страшного дома, мне нехорошо.

– Угу, – отстраненно повторяет Белый.

На свою музу он не смотрит, полностью сконцентрировался даже не на мне, а на Никите, который продолжает скалой закрывать мою фигуру.

– Твоя женщина дело говорит, идите и не возвращайтесь.

– А что говорит твоя? – Усмехается Белый. – Господи, Римма, я знал, что ты хочешь ребенка, но не настолько?! Могла бы просто усыновить в детском доме, но вместо этого завела себе несовершеннолетнего любовника.

Мышцы под пальцами напрягаются, и Никита дергается вперед, так что я едва успеваю схватить его за рубашку:

– Не надо, он того не стоит.

– Конечно, не стою… мальчик. Слушай свою женщину, и делай все, как она велит.

Все выглядит так, будто Белый нарывается специально. Ждет, что Никита сорвется и ударит его всерьез. И одному Богу известно, к чему это в итоге приведет.

– Никита, хороший мой, посмотри на меня.

Проскакиваю под его рукой, замираю напротив, осторожно поглаживая руками каменные мышцы на груди. Савранский напряжен, как молодой гепард, впервые учуявший запах крови. В глазах его, всегда таких ясных, сейчас клубится туман. Мгла.

– Никита, посмотри на меня.

Не сразу, но все-таки Савранский опускает взгляд вниз.

Я чувствую, как сердце его замедляет бег, начинает стучать ровно и осторожно, а сам он успокаивается.

– Вот так, милый.

Стараюсь встать на носочки, чтобы Никита смотрел только на меня, чтобы я заняла все его внимание. Неважно, что дальше скажет Белый, главное, чтобы мой вспыльчивый мальчик не сорвался и не сделал что-то страшное.

Я знаю истеричную натуру мужа. Даже из этой пощечины, он может сделать скандал, что говорить о полноценной драке? Нет, нам нельзя вестись на провокации.

Когда я чувствую, что Никита снова может контролировать себя, то и сама успокаиваюсь. Только сейчас понимаю, как мне на самом деле страшно. И боюсь я не за себя, а за этого голубоглазого дуралея!

– Фил, скажи, вы с Нюрой сами уйдете, или мне полицию вызвать? Уверена, это будет то еще зрелище.

– Сами, – цедит муж в сторону.

Аня подхватывает ручки его коляски и направляет ту к выходу. Нам с Савранским приходится отойти в нишу, чтобы дать Белому проехать по коридору. Я молюсь, чтобы ничего не случилось, чтобы коляска не застряла, и Филипп не задержался здесь даже на секунду. Но напрасно, поравнявшись с нами, Белый останавливается:

– Я ведь так просто этого тебе не оставлю, Римма, – зло тянет он, продолжая касаться пальцами щеки. На той до сих пор красным маком цветет след пощечины. Да, уверена, это первая драка в жизни моего благоверного, и он точно не сможет забыть такой позор.

На прощанье Нюра зачем-то выключает свет.

Когда мы остаемся одни, Никита кидается на меня, пытается обнять, ухватить короткую, жадную ласку, рассматривает мои руки, в поисках каких-то мифических синяков:

– Он ничего тебе не сделала? Не обидел? Господи, Римма, я так за тебя испугался!

И все-таки хорошо, что у меня в коридоре темно. Так Савранский не видит, что у меня от слез блестят глаза и дрожат губы. Никогда я не чувствовала, чтобы меня так любили, никогда не ощущала себя такой защищенной как с этим глупым, но самым чистым, самым прекрасным мужчиной.