Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 39

С этого момента я перестаю отмерять время часами. И уже не помню, сколько их там в сутках. Все слилось в один бесконечный день, холодный и пасмурный, потому что за окном постоянно льет дождь.

Наверное, это даже не плохо, я всегда легко засыпаю под стук капель о железный подоконник. Как сейчас. И спала бы я долго, если бы не сон, больше похожий на кошмар. Мне снится жизнь, которую я отдала любимому. Огромная светлая квартира с высокими потолками. В ней никогда не бывает чисто, потому что три маленькие девочки, все как одна с фирменными глазами Савранского, разносят дом по кирпичику. Они не сидят на месте, а только и делают, что смеются, воображают, примеряют красивые платья, строят замки из подушек и пледов, пекут печенье, часами висят на телефоне и сводят своих родителей с ума! Никиту, и… женщину, лица которой я не вижу.

Каждый раз, когда я думаю, что вот-вот она повернется, и даст себя рассмотреть, как меня что-то будит. Сначала это были телефонные звонки, а потом… просто что-то. Внутренний будильник, который срабатывал, стоило мне дойти до самой интересной части сна. Той, в которой Никита, его дочки и его женщина собираются за накрытым к ужину столом.

Но когда я просыпаюсь, то вижу перед собой только букет гвоздик. Цветы постепенно вянут, а я слежу за их медленным умиранием, будто это самое важное, что у меня осталось. И даже начинаю измерять время в засохших бутонах. Телефон сел десть бутонов тому назад. В дверь тарабанили еще спустя три увядших гвоздики. Я, конечно, не открыла – спала. А проснувшись, увидела, как еще один цветок повесил голову вниз. Некогда прекрасный букет сморщился, и теперь напоминают сдувшиеся шарики на тонких ножках.

Но я все равно продолжаю менять в вазе воду, почему-то не могу бросить это глупое, лишенное смысла занятие. По сути, забота о цветах– единственное, что у есть в моей жизни. И когда я не любуюсь ими, то сплю. А во сне все те же. Никита и его девочки. Три дочки и женщина, которую я уже ненавижу! И которую так сильно любит он. Я вижу это в его взгляде, он смотрит на незнакомку так, как раньше смотрел только на меня.

Сейчас, в очередном сне, она расстилает кровать. Стягивает с плеч шелковый халат, кидает его на кресло у себя за спиной, а потом медленно, будто балерина на сцене, скатывает тяжелое тканное покрывало в жгут. Вот она ляжет и повернется в мою сторону, чтобы выключить свет ночника, и я увижу ее лицо! Мне так важно узнать, как выглядит та, которую выбрал Савранский, что от нетерпения у меня замирает сердце.

– Мама, – раздается за спиной тонкий голосок.

Я вздрагиваю, пытаюсь найти, куда же спрятаться, но поздно. Все растворяется в тумане. Спальня, Никита, его жена, кресло, торшер и даже халат исчезают за сизой дымкой. Остались только я, и девочка с не по годам умными глазами.

– Мам, почему тебя так долго нет, – строго спрашивает она.

– Ты это… мне?

– Здесь есть еще кто-то?

– Не знаю.

– А что ты вообще знаешь? Извини, дети не учат родителей, но от количества твоих ошибок, мне хочется тебя ущипнуть.

– Меня, – непонимающе шепчу я.

– Тебя, мама. Именно тебя! Знаешь, если ты пропустишь и эту встречу со мной, то клянусь, в третий раз я уже не приду.

Она хмурится и смешно выпячивает подбородок вперед, как маленькая валькирия.

– Как тебя зовут, малышка, – я опускаюсь на корточки, чтобы рассмотреть девочку поближе. Она очень красивая и какая-то совершенно… моя. Моя?!

– Люба, – произносит та, отчего я невольно улыбаюсь. Действительно, как еще могут звать мою дочь. Люба… моя безграничная любовь…

– Любонька, но как мы встретимся? Это вообще возможно? – я глажу ее светлые волнистые волосы, не такие как у меня и даже Никиты.

Дочка всхлипывает и, кинувшись мне на шею, обвивает меня руками, тычется мокрым носом в плечо и плачет. Плачет так горько, что я реву вместе с ней.

– Не знаю! Просто не потеряй меня, пожалуйста! Как тогда не потеряй, хорошо? Я так тебя люблю и так хочу, чтобы мы, наконец, были вместе!

– Я тоже, – шепчу в ответ, – я тоже, милая! Но что мне делать?!

Люба отстраняется и смотрит на меня так, будто мы поменялись местами, и сейчас она большая, а я стала маленькой. От ее взгляда мороз проходится по коже.

– Ты главное проснись, мама. Проснись уже, пожалуйста.

И в этот момент я слышу звон телефона. Того, который давно сел и просто не может звенеть. Открываю глаза, вокруг так темно, что даже непонятно, где я. И который сейчас час. И вообще, сколько времени я спала. Единственное, что я знаю наверняка – помимо меня в этой комнате кто-то есть.

– Не отключай больше телефон, в современном мире это звучит как крик о помощи, а не попытка уединиться, – повторяет мои же слова Настя.

Моргаю, чтобы убедиться, что это уже не сон. Савранская опускается на кровать, гладит меня по волосам, те больно цепляются за ее острые ногти. Она распутывает пальцами сбившиеся пряди и ругается, недовольная чем-то.

– Как ты меня нашла? – не верю я.

– По запаху. Не против, что я окно открыла? Воняет так, будто тут кто-то сдох. Давай, мы обе сделаем вид, что это не ты, а бомж в соседней квартире?

Ну да. Такое не привидится даже в бреду и передо мной точно Настя.

Она врывается сначала в мою квартиру, затем в мою спальню и под конец оккупирует мою голову, где только и звучит жесткий командный голос:

– Встань, боже, ну что за женщина! Я перестелю кровать. Ты в душ пойдешь или мне тебя туда тащить силой? Ты видела, что у тебя в холодильнике? Как ничего? В том то и дело, Римма, что там должна быть еда! Ты когда в последний раз ела? Не помню… а надо помнить! Диктуй адрес, я закажу продукты, это жесть какая-то…

И правда жесть. Наверное, Настя не имеет ввиду ничего плохого, и она искренне хочет мне помочь, но от всего, что я сейчас слышу, в горле нарастает гигантский ком обиды. Не надо так со мной. От ее агрессивной заботы становится только хуже, и в какой-то момент я чувствую себя до того жалкой, что снова ложусь на кровать. И в этот момент мне плевать, что она только застелила ее новой простыней.

Отворачиваюсь к стене и, пожав под себя ноги, начинаю плакать. Тихо, как мне казалось. Но Савранская все равно слышит мой скулеж и замолкает, оборвав себя на полуслове.

– Блин… опять перестаралась. Ты из-за меня так, да?

– Изначально нет, – сиплю я, и чувствую, как горячие слезы катятся по щекам прямо на подушку. – Но теперь немного и из-за тебя тоже.

Матрац рядом со мной прогибается под весом Насти.

– Прости, – она кладет руку мне на живот, чтобы обнять.

– Не надо, ты ведь хочешь как лучше. Спасаешь меня, хоть я того и не хочу.

– А я и не за это прошу прощения, я… Римма, я понимаю, что вы расстались из-за меня.

Я поворачиваюсь обратно. Каждое движение дается мне с трудом, и я стараюсь не нагружать мышцы, делаю все медленно, слишком медленно. Проходит целая вечность, прежде чем я могу посмотреть на Настю. Заглянуть ей в глаза, черные от таких же черных мыслей.

– Нет, Господи, конечно, нет, – я глажу подругу по сбившимся волосам. – Я ведь сама все понимаю, но как же больно! Не нужно было всего этого начинать, но мне так хотелось быть счастливой. Хотя бы немного, узнать, каково это, когда тебя любят так… искренне, так… по-настоящему, как только мужчина может любить женщину. – Слезы душат, говорить становится невозможно. Но я всхлипываю и продолжаю. – Это было так эгоистично с моей стороны, но я просто хотела немножко своего счастья. А потом поняла, что не смогу так, что должна его отпустить, потому что не могут быть счастливыми отношения, где один всегда жертвует ради интересов другого. Прости и ты меня, пожалуйста.

– Риммочка… девочка, ну поплачь, поплачь. Оно все уйдет со слезами. Выльется и пройдет. Станет легче. Поверь, ты забудешь, все постепенно пройдет.

– Но мне так больно.

– Я знаю, моя хорошая, я знаю.

Настины пальцы стирают влагу с моего лица, пока я рыдаю, уткнувшись в ее мягкую ладонь. Мне так хорошо, так уютно в этот момент, что я почти засыпаю, убаюканная ее нежностью. Нежная Савранская. Это так непривычно, и именно эта новизна ощущений снова выдергивает меня из сна.

Настя изменилась за эти недели. Стала неумолимо другой. Красивой и какой-то… волшебной.

Она и сейчас, вместо привычного разбора, вместо лекций и осуждения, молча подставляет плечо, давая мне выплакаться.

– Настя, – осторожно начинаю я, – скажи, а как он?

Подруга тяжело вздыхает:

– Ты точно хочешь знать?

– Я должна…

– Ну, раз должна, то слушай. Никита очень плохо. Очень, очень, очень плохо. Пока он спит, с ним сидит Тимур, как с маленьким, ей Богу. Меня он видеть, разумеется, не хочет. Винит во всем, что с ним случилось. Снова сбрил волосы, собирается не то в контрактники, не то на Камчатку. Все это, само собой, чтобы доказать, что он повзрослел и достоин твоей любви.

– Но он достоин! Он правда достоин, Настя! Это я его нет…

– Кто знает, милая. Нет или да... Я пообещала себе не пытаться больше лезть в ваши отношения. Я и так жалею, что открыла тогда рот. Я знаю, что мой сын любит тебя и знаю, что это взаимно. Не дергайся так, Римма, ты любишь его не меньше. Но я не буду уговаривать вас. Если вы сдаетесь в самом начале пути, то, вероятно, путь этот ложный, либо вы просто не дозрели, чтобы пройти по дороге, уготованной вам свыше.

Я понимаю. Каждое слово, сказанное подругой, камнем ложится мне на сердце, давит на грудь, отчего становится невозможно дышать.

– Я не знаю, что делать дальше.

– И я не знаю. Наверное, просто жить.

– Настя, – зову сквозь туман, который снова поселился у меня в голове, – я хочу сказать, я правда люблю твоего сына. Так сильно, что готова его отпустить.

– Понимаю. – Тихо шепчет она. – Может, разница в возрасте маловата? Тогда я могу родить тебе второго. Клин клином, или как там говорят?

Резко распахиваю глаза, отчего в их уголках тянет кожу. Сон как рукой сняло, а туман из головы вылетел вместе с недавней слабостью. Поднимаюсь и упираюсь локтем в подушку, чтобы лучше разглядеть лицо Савранской. Та удивительно серьезна и даже не улыбается.

– Ты шутишь?

– Да если бы. Не знала, как тебе сказать, вроде сейчас не тот момент. Да и в принципе момент не тот, чтобы рожать. Возраст, и работа, и переезд этот долбанный. Ты злишься?

– Что?! Нет, конечно, нет! Господи, как ты могла такое подумать?! Я счастлива за тебя? Тимур знает?

– Разумеется, да! Делает вид, что он тут не при чем, а у самого рожа светится как гирлянда на елке. Это все отпуск в его всратом Пятигорске! Расслабилась на горном воздухе и маминых пирогах! Я ведь думала, что меня просто так тошнит, понимаешь? И что слабость тоже просто так! А когда сознание стала терять, то побежала на УЗИ, искать какую-нибудь опухоль, а нашла… вот такая бубука у него! – Настя с возмущением смотрит на свои растопыренные пальцы. – Римма, ну ты представь, такой член в семнадцать недель! Если б я Тимура не видела, решила бы, что у мальчика патология развития. Но нет, там просто генетика. И я понимаю, как это все выглядит со стороны, и что на детских площадках меня все с бабушкой будут путать, но знаешь что? Пофиг! Я так счастлива, что на все пофиг! Ой, Римм, ты чего? Ты плачешь? Я рано рассказала, да? Прости, не хотела, оно само вырвалось.

– Ты идиотка? – Отрываю зареванное лицо от ее плеча. – Я от счастья!

И снова принимаюсь рыдать, только теперь по другому, самому прекрасному на свете поводу! Как красиво крутится колесо Сансары, затягивая нас в свои огромные жернова, где мы просто пешки в этой древней, как мир игре. Моя история с Никитой закончилась тогда, когда началась жизнь этого маленького человека. Закончилась не просто так, а со смыслом, понятным только мне одной. Что-то умирает, что-то рождается: чувства, энергии, люди. И Господи, спасибо тебе за то, что послал нам это чудо, которое еще невозможно осознать, и которое я уже очень люблю.

А потому плачу, от счастья, и распирающей изнутри нежности.

И буду плакать всю ночь. Потому что мне до сих пор больно. Но я точно знаю – утром, когда солнце взойдет над городом, я отпущу всю ту печаль, которую держала в себе. Она уйдет, вместе с ночными тенями, смоется с проточной водой, испарится с предрассветным туманом и исчезнет навсегда.

А я стану жить дальше. И смогу, наконец, попрощаться со своим прошлым.

Вот так: Прощай!

Глава 40

Просыпаюсь от странного ощущения. Впервые за долгое время я, наконец, выспалась. В голове ясно, а мышцы буквально дрожат в ожидании какого-то действия. Любого, лишь бы больше не лежать.

Осторожно, чтобы не разбудить Настю, слезаю с кровати и иду на кухню. Здесь все кажется новым, как бывает после долгого отпуска. Заходишь в собственный дом и не узнаешь его. Я тоже не узнала. Все вокруг, от мебели до полок в холодильнике, набитом продуктами, кажется мне странным, даже чужим. Но я стараюсь не смаковать это ощущение, быстро перехожу от философии к быту. Мне нужно приготовить завтрак для себя и Савранской. Что там любят беременные? Никаких гастрономических извращений, типа соленых огурцов с пломбиром, у меня нет, поэтому я останавливаюсь на классике. Омлет, бутерброды, сладкий чай с лимоном. Когда я открываю коробку конфет, в комнату входит Настя. Сонная, со следами от подушки на лице, она кажется такой уютной, что я невольно улыбаюсь.

Впервые за много-много дней.

– Кофе у меня нет, – говорю неестественно бодрым голосом. Подруга сразу замечает фальшь в моем поведении и хмурится:

– Не надо давить из себя радость, Римм. Давай, будем делать все постепенно.

– А я и не тороплюсь, для начала нам нужно позавтракать.

Заканчиваю с сервировкой стола и сметаю свою порцию, пока Настя вяло ковыряет вилкой остывший омлет.

– Аппетита вообще нет, – жалуется она, поймав мой обеспокоенный взгляд. – Это из-за беременности, с каждым новым ребенком токсикоз длится все дольше. А ведь когда-то я жаловалась на старшенького, но если сравнивать его с этим сожителем, – она тычет пальцем в еще не оформившийся живот, – то Никита просто идеальный… ой.

Действительно, ой. Наверное, я меняюсь в лице, слишком уж поспешно Настя переводит тему и принимается расспрашивать меня о книге. Ответить мне нечего, в последнее время я не писала, и сейчас даже не знаю, чего ждать от своего редактора. Возможно, после стольких дней тишины, он решит разорвать наш контракт, и по сути будет прав.

– Нужно включить телефон, – объясняю свое замешательство. Нахожу зарядку и подключаю айфон, предварительно перевернув его экраном вниз. Даю себе минут двадцать спокойствия, чтобы выпить чай. Честно говоря меня страшит перспектива получить разом столько сообщений. Еще хуже, на все эти сообщения ответить. Нужно будет объяснять, куда я пропала, как-то оправдываться перед людьми, а у меня на это просто нет сил.

– Римм, давай я посуду помою, – произносит Настя, когда я допиваю вторую кружку чая. – А тебе, наверное, нужно поработать. – Она с укоризной кивает в сторону телефона, даже так, нам обеим видно, как экран бросает блики на столешницу. – Знаешь, я сама в ужасе от того, как часто мне звонят пациенты, и просто не представляю, как ты все это выгребаешь.

– Из последних сил, – целую подругу в макушку и ухожу в спальню.

Телефон, зажатый в пальцах, тотчас начинает вибрировать и это вызывает у меня в теле ответную дрожь. Нет, пожалуйста, давайте не сразу, мысленно умоляю я, и выдыхаю, когда экран снова гаснет. Я еще слишком слаба для разговоров, так что открываю вотс ап, чтобы сначала просмотреть сообщения. И начинаю с самого верхнего, не сразу прочитав имя абонента.

Нюра Кузнецова…

Несколько пропущенных и целая куча голосовых. Рука тянется к последнему, но, прослушав всего пару секунду, ставлю на ускорение. Из динамика доносится Анин плач, и механических голос.

«Осторожно двери закрываются. Следующая остановка станция Чехова.».

Предыдущее сообщение – истерический рев и причитания: « Я ему устрою, я им всем покажу! Он, Римма Григорьевна, свою репутацию во век не соберет».

И еще одно перед этим. Длинное, на семь минут. Его я слушаю внимательно, боясь пропустить хоть слово.

«Римма Григорьевна, это я, Аня. Господи, ну конечно, вы и так знаете, что Аня, зачем я все это говорю, – она замолкает и тяжело дышит, как после долгого бега. – В общем, я не просто так звонила, я хотела рассказать, что вы были правы. Получается, все были правы, даже мой отец, а я одна идиотка. – Снова пауза, только на этот раз она длится дольше. Гораздо дольше. Я успеваю вернуться на кухню, и включаю динамик, чтобы Настя тоже могла прослушать сообщение. – Римма Григорьевна, он не любит меня, и никогда не любил. Все что волнует этого… человека – его книги и его эго, которое так велико, что занимает все место вокруг. Никто другой рядом не приживется. Просто не поместится».

И снова пауза, какая-то слишком нарочитая. Если бы я не знала Нюру, и не знала, что она ждет малыша, то решила, что сейчас она курит. По крайней мере, выдыхает она так, будто пускает изо рта дым. Настя переводит взгляд с меня на телефон и приподнимает брови, а я в ответ развожу руками. Но наше удивление длится недолго, через секунду мы обе получаем жесткое, но логичное продолжение этой истории.

«Римма Григорьевна, он сказал, что после родов нужно отвезти ребенка к моим в деревню. Что он не сможет работать, когда в квартире шумно. И что я не имею права отвлекаться на каких-то там детей. Так и сказал, понимаете – не имею права. Мол, этого мамка воспитает, а потом, через пару годиков, можно и своего, любимого. Как будто этот не свой. Как будто это не любимый!».

В этот момент нервы у Ани сдают, и она начинает плакать. Как щеночек, тихо скулит в трубку, отчего даже у меня щемит сердце.

«Он хочет избавиться от нашего сына, понимаете? А я ведь вам не верила, думала, вы все врете, потому что не простили, что он выбрал не вас. Господи, какая я идиотка! Он ведь всеми только пользуется, мной, вами, а потом найдет еще какую-нибудь дуру, и та ему тоже поверит! Так всегда было – мы держим корону над теми, кого сами же короновали. Но знаете что? Так больше не будет! Я опозорю Филиппа Белого на весь свет. Я расскажу, что без своих редакторов он никто, лингвистический кастрат, не способный даже два слова связать. Я… я… за нас с вами, Римма Григорьевна, а еще за сотни таких же как мы!».

Сообщение обрывается, а мы еще долго смотрим на экран. Тот снова вспыхивает, на этот от звонка незнакомого абонента, но я не спешу брать трубку.

– Какое сегодня число, – медленно, как говорящая кукла, у которой сели батарейки, спрашиваю я.

– Двадцать пятое.

– А время?

– Половина десятого. Эй, Римма, ты куда? Куда ты?! – Окликает меня подруга, когда я снова ухожу в спальню. – Да стой! Ты что, поверила ей? Будешь искать эту малахольную по всей Москве?

– Зачем искать? – Мой голос приглушает ворот свитера, который я пытаюсь натянуть на себя. – Я знаю, где Нюра. На презентации книги Белого. Явится таким вот приведением и все испортит.

– Ну и пусть себе портит.

– Нельзя, – упрямо мотаю головой. – Если сейчас обгадить Филиппу репутацию, то у меня не будет надежд на тихий развод на моих условиях. Ты же знаешь его характер – сгорел сарай, гори и хата. И потом, он же ее со свету сживет, если она бросит тень на величие его гения. Уничтожит.

– А тебе что, жалко что ли?

Не задумываюсь ни на секунду, просто киваю, в ответ.

Жалко. Почему-то нестерпимо жалко девушку, которая и так в беде, а может сделать свое положение еще хуже. Просто нажив себе такого мелочного и мстительного врага, как мой бывший муж.

– Меня подожди, – бухтит Настя, и, схватив сумочку, выбегает из квартиры вслед за мной.

Глава 41

– Римма, ты слишком энергична для человека, который столько времени провел в кровати, – пыхтит за спиной Настя. Она пытается не отставать, пока я маневрирую через толпу, обходя на повороте, то бабушку с тростью, то парочку влюбленных. И все это чтобы успеть на мигающий зеленый. Успеть это вообще главное слово моего утра. Еще не понимая, зачем, я мчу в Гостиный двор, чтобы остановить беду. Какую? Да, черт его знает! Огромную, как цунами и неотвратимую, как чума, но абсолютно мне неизвестную.

– Знала бы, что так будет, оставила бы тебя помирать в квартире дальше, да погоди ты, бок болит!

Савранская останавливается и, тяжело дыша, держится за бок.

– Ты можешь подождать меня здесь, – кручу головой в поисках кофейни, куда могу отвести подругу, но та возмущенно фыркает.

– И пропустить такое шоу? Ну, уж нет, я с тобой, только давай помедленней.

И мы идем, медленно и степенно, как две туристки, решившиеся прогуляться по Красной площади. На самом деле, здесь так и надо. Захоти я снова переключить скорость и побежать, меня остановят за первым же поворотом вон те парни в форме Росгвардии. И зададут кучу вопросов, на которые я буду отвечать до ночи. Ну, не принято вокруг Кремля скакать сайгаком!

Так что, когда мы доходим до Двора, Настя успевает восстановить дыхание.

Охрана на входе лениво досматривает наши сумки и пропускает вниз, где располагаются касса и гардероб. Пока я покупаю билеты, Настя выстаивает вторую очередь, чтобы сдать куртки. Все это занимает минут двадцать. Сегодня последний день выставки, еще и выходной. И даже не смотря на высокую стоимость билета, здесь собралось очень много людей. Так много, что в какой-то момент у меня начинает рябить в глазах.

– Туда, – киваю в сторону амфитеатра. Там обычно проходят самые знаковые конференции, и если уж Белого пригласили закрывать нон-фикшн, он сделает это на сцене амфитеатра. Один в окружении софитов. Но не их свет привлек мое внимание, а девушка в розовой кофте со спутанными, как у русалки, волосами. Она встает со своего места и, поддерживая огромный живот рукой, пытается спуститься вниз. Понимает, что толпа не даст ей добраться до Филиппа и замирает на месте.

На секунду наши с Кузнецовой взгляды встречаются, и я замечаю в них безумный блеск. Сейчас она выглядит по-настоящему сумасшедшей.

– Господи, ну зачем вы его слушаете! – Голос Нюры срывается на противный писк. – Филипп, хватит этого фарса, ты же просто делаешь шоу!

Все вокруг замолкают и с удивлением осматриваются, чтобы найти, кто это кричит. Смешно, но никто не думает на беременную девушку в самом центре зала. Еще смешнее, что она чуть ли не слово в слово повторяет свою речь в книжном магазине в Питере. И сейчас, когда ее приветственный спич обращен не на меня, понимаю, как же нелепо все это звучит. Ну правда, все за этим и пришли – получить свое воскресное шоу! И им плевать, за счет чего они это сделают, любой скандал сгодиться для крохотной дозы эндорфинов. Так что, Нюра работает на репутацию Белого, а не против нее. И он бы даже сказал своей любовнице спасибо, не будь он так самолюбив.

Сама того не понимая, Аня нащупала слабое место Филиппа и точно била в цель и сейчас крушила его образ благородного рыцаря под одобрение толпы.

– Охрана, нам нужна охрана, девушка явно не в себе, – от злости Филипп не контролирует собственный голос и тот трусливо пищит.

– О нет, ma Cherie, – передразнивает его Кузнецова, – я то, наконец, в порядке, и теперь открою глаза остальным…

Дальнейшие ее слова тонут в испуганном крике женщины, что стояла рядом с Нюрой. Та отпрыгивает в сторону и с ужасом смотрит себе под ноги, затем на раскрасневшуюся соседку, и снова под ноги, будто там ползает огромная мерзкая змея.

Я могла бы долго соображать, что здесь произошло, но Настя все поняла сразу. Схватила меня за руку и, перепрыгнув через два пролета, слетела вниз, туда, где стояла Аня.

Она еще пытается что-то кричать, но ее уже не слушают. Все гомонят, пересказывая друг другу новость – у кого-то в зале отошли воды.

Черт.

Вот же черт, понятно у кого! Не понятно, почему виновница всей этой истории так спокойна. Меня вот уже колотит, и я с трудом соображаю что делать.

– Римма, вызови скорую, – из состояния паники меня вырывает холодный, строгий голос. Сейчас рядом со мной не подруга, а врач и эта резкая перемена в Насте отрезвляет. – Когда сделаешь, прогони еб*чих блогеров, иначе, клянусь, я кому-нибудь засуну камеру в то место, которым сейчас Анна изволит рожать.

– Поняла, – киваю я, и параллельно, набирая телефон скорой, сбегаю на сцену. Там в окружении незнакомых людей что-то обсуждают Филипп и его литературный менеджер

– Антон, нужно, чтобы вы увели отсюда людей, – обращаюсь сразу к последнему. Судя по шальному взгляду Белого, с ним не получится вести диалог.

– Римма, сколько лет, сколько зим, – расплывается в улыбке Фомичев. – Ты очень хорошо выглядишь, похудела?

– Выгони всех отсюда, я не хочу, чтобы какие-то фотографии Анны попали в прессу, – во-второй раз повторяю я. Опускаю лицо вниз и натыкаюсь на белесые, нечитаемые глаза Белого. Тот пребывает в шоке. В то время как его агент во всем ищет выгоду и, кажется, получает удовольствия от грядущего скандала. Я же говорила, всем нужно просто шоу, а какой ценой – не важно.

– Зачем же, Риммочка? Мы сделаем из этого сенсацию! На презентации книги великого Ф. Л. Белого родился первый фанат саги. Бесплатная подписка на все томы и фото с кумиром гарантированы.

Он издевается. Или нет. Подлости в Антоне столько, что он реально может состряпать такую статью. А мне этого совсем не хочется.

– Если сделаешь так, то следующий материал, который выйдет о Белом, будет посвящен нашему разводу, со всей грязью, которую я смогу вытряхнуть, включая интимную переписку моего мужа и его молодой любовницы. Кстати, Антошка, там еще нужно выяснить, была ли Анна совершеннолетней, когда начался их роман?

Я блефовала. Но делала это так уверенно, что даже Филипп засомневался.

– Римма, ты не посмеешь, – прошелестел он, не раскрывая рта.

– О, милый, хочешь, проверим?

Антон оценивает меня вдумчивым взглядом, в котором впервые за все годы нашего знакомства читается не интерес к женщине, а уважение к человеку, способному дать ему отпор. Затем он так же смотрит на Белого. На этот раз со смесью брезгливости и сожаления. И, прикинув что-то в уме, нехотя бросает:

– Жаль, вышел бы хороший материал. Света, Рита, увозите нашего гения, и разгоните толпу. И сделайте мне, наконец, кофе!

Я облегченно выдыхаю. Кажется, только что я одержала крохотную, почти незначительную победу. Но ее сладость окрыляет меня на дальнейшую борьбу, так что обратно я возвращаюсь почти счастливая. Скорая приедет минут через двадцать, а люди, которые еще недавно окружали Настю и Аню, нехотя расходятся по сторонам. И только я думаю, что все закончится хорошо, как мои мысли снова обрывает Савранская.

Не та, которая подруга, а врач.

– Римма, я не дождусь бригаду, соберись, пожалуйста, и помоги мне.

И только тогда я замечаю, как дрожат Настины руки. Красными от напряжения пальцами она стягивает с себя свитер и подгладывает его под Анины бедра -мокрые и грязные, в какой-то розово серой жидкости. За время, пока меня не было, Савранская успела раздеть ее и теперь Нюра лежала на деревянной ступеньке в хлопковых трусиках и дурацком розовом свитере. А зубы ее звонко клацали друг об дружку.

– Что делать?

– Постарайся успокоить эту дуру, и если вдруг я не сдержусь и убью ее, будешь носить мне передачки в тюрьму. А ты, – это уже Кузнецовой, – не реви! Как можно было с такими схватками сюда ехать, что в голове у человека?!

Я опускаюсь вниз и поворачиваю Анино лицо к себе.

– Римма Григорьевна, – ее зрачки занимают чуть ли не всю радужку, – мне так страшно, я ведь совсем не готова рожать.

– Угу, – бурчит с другой стороны Настя, – ебстись мы, значит, все готовы, а рожать строго через одного. Нет, милая моя, придется поработать.

– Я не хочу, – плачет Аня. Она хватает меня за кофту и тянет на себя. – Мне так больно!

– Знаю, – глажу бедную заплаканную девушку, – но не переживай, все забудется, когда ты увидишь своего малыша.

– Какого малыша?! Я ведь, Господи, я ведь его даже никогда не хотела! Я хотела родить сына Белому, подарить ему бессмертие… ой как больно… – вопит она в сторону. Ее нелепое, непропорциональное тело сводит очередной судорогой, от которой она сжимается в комок.

– Аня, ты какать хочешь? – Раздается Настин голос.

– Очень, – воет Кузнецова мне в кофту. Та уже намокла от ее слюней и слез.

– Вот же… в отпуск, называется, сходила. Хорошо, девочки, сейчас поработаем. Аня, на счет три тужься. Только на счет, поняла? И дыши. И слушай меня.

– А мне что делать?

Настя бросает на меня быстрый взгляд:

– А ты не мешай.

И я стараюсь не мешать. Глажу Аню по волосам, говорю что-то поддерживающее, вытираю у нее со лба пот.

– Раз, два три. Давай, давай же, сонная тетеря, – рычит Настя.

Но Аня ее почти не слышит. Она такая слабая, что просто не может сделать то, что мы от нее ждем. Вместо этого она дрожит и плачет.

– Сумка, Римма Григорьевна, вон та, в клетку, это я вам принесла, – я накланяюсь над ее лицом, чтобы разобрать, что она говорит.

– Хорошо, сумка, а теперь тужься. Тужься, моя хорошая.

Раз… два… три…

Аня слышит этот счет так часто, что перестает воспринимать его как команду. Просто белый шум, под который так хорошо спать. И она засыпает. Смеживает веки и замирает, будто неживая.

– Эй, – я бью Аню по щеке, чтобы та очнулась – ты так себе хуже сделаешь!

– Куда уж хуже, – воет Кузнецова. – Я полюбила ужасного человека, которому на меня плевать, меня выгнали из университета, от меня отвернулась семья. Ни денег, ни образования, ни перспектив, и рожаю в какой то дыре на полу, как блохастая кошка!

– Ничего себе дыра, – возмущается Настя, – тут вообще-то сам Владыка выступал. В Кремле рожаешь, девонька. Так что давай, раз, два, три!

Живот Ани напрягается, она наклоняет голову вперед и пытается тужить, но силы ее кончаются быстрее, чем Настя дает новую команду. Боже… Кузнецова физически не может родить ребенка.

Я оглядываюсь в надежде, что вот-вот увижу бригаду в белых халатах, у которых и носилки, и оборудование, и все-все, вот только не вижу никого кроме ошалевших помощниц Фомичева по верхнему краю амфитеатр и о чем-то орущего управляющего. Все они кое-как разгоняют зевак, которых тянет сюда как мух на то самое. Зато все довольны, потому что получили шоу, о котором даже не мечтали.

– Римма Григорьевна, – тянет меня за рукав Нюра, – вы сумку не забудьте. Я там все для вас подготовила, хорошо?

И снова где-то надрывается Настин голос – раз, два, три.

И снова сжимается от боли крохотное тельце. И снова ничего не происходит.

– Анечка, сумка, хорошо. Ты мне все потом расскажешь, а пока постарайся.

– Да не могу я, – кричит она мне прямо в лицо. – Я не могу, понимаете! Я не хочу всего этого, я не справлюсь! Я не хотела стать мамой, я хотела стать мамой сына Белого, это же совсем другое! Я так любила его, а теперь что мне делать? Ради чего жить?