Текст книги "Измена. Вторая семья моего мужа (СИ)"

Автор книги: Каролина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Закрываю ей рот, плотно прижимаю к губам ладонь и угрожающе шиплю:

– Ради себя и ради своего сына, поняла? А теперь заткнись и тужься. Раз, два, три, – повторяю вслед за Настей.

Раз, два, три.

Раз, два, три.

И когда даже дыхание дается тебе с трудом, когда не остается ни сил, ни надежды, когда кажется, что все, что совсем все, я слышу тонкий, похожий на мяуканье котенка, крик.

– Слава Богу, – выдыхает Настя, прижав малыша к груди, – слава Богу…

Но вместо радости, я испытываю странную необъяснимую тревогу, потому что девушка, чье лицо лежит у меня на коленях, выглядит неправильно.

– Настя, а вот так и должно быть?

Я тычу пальцем в белую Аню, которая, как мне кажется, уже даже не дышит. Просто лежит с закрытыми глазами и таким спокойным лицом, будто это не человек, а гипсовая маска.

Савранская чертыхается, кричит, чтобы я взяла младенца и меняется со мной местами. Она пытается привести Нюру в чувства, что-то тычет ей под нос, трет уши, щиплет за щеки, а я… замираю с ребенком в руках.

Маленький, красный с большими распухшими губами, он кричит и размахивает своими крохотными, будто кукольными ручками.

Господи, как странно и нелепо подчас складывается жизнь. Я мечтала выйти замуж за Белого, родить ему дочь, но вместо меня это сделала другая женщина. И сейчас я баюкаю эту только появившуюяся девочку, и плачу от того, как все случилось и не случилось вместе с тем.

Кто-то трогает меня за плечо, отчего я пугаюсь и прижимаю малышку еще крепче к груди.

– Римма, передай младенца врачу, – за спиной высится несколько фигур. Я так сосредоточилась на маленькой вселенной у себя в руках, что не заметила ни как к нам подбежала бригада медиков, ни как на Аню надели какую-то прозрачную маску, чтобы она, наконец, принялась дышать. – Давай, Римма, все закончилось, передай мне младенца, – повторяет Настя.

И я медленно отдаю малышку. А вместе с ней отдаю часть своего сердца. Зачем оно мне теперь? Пускай будет ее.

– Пожалуйста, осторожнее, – шепчу я, когда врач, как мне кажется, неаккуратно держит девочку за голову.

– Все хорошо, милая, они разберутся.

Савранская прижимает меня к себе и гладит по плечу, до тех пор, пока медики не уносят носилки из зала. Вслед за врачами на выход бредут остатки толпы, будто еще надеются получить свое шоу, будто им не хватило.

– Там не должна быть девочка, – непонимающе шепчу Насте, пока та обнимает меня.

– Эта идиотка ни разу не была в больнице, Римм. Она не встала на учет, не делала УЗИ, не сдавала никаких анализов. Ребятам из восьмерки столько дерьма придется с этой вашей Нюрочкой разгребать, ты бы знала! Там бумаг заполнять на неделю. Ответственности в ней как у… а впрочем, не хочу об этом.

– Но она же сказала, что сын…

– Сама придумала, сама поверила. Дура, говорю ж тебе. Беспросветная дура, но может материнство ее немного в чувства приведет. Фух, как я устала, просто ног не чувствую. Ты как? Ты плачешь? Римм, ты чего? Ну чего ты?!

– От счастья, что это закончилось, – я вытираю с глаз слезы и стараюсь больше не смотреть на Настю. А иначе, та все поймет…

Глава 42

О сумке я вспомнила только на третий день.

Большая, в клеточку, с протертыми ручками и покосившейся молнией она просто вылетела у меня из головы, будто кто-то нажал во внутреннем компьютере delete. Весь день после конференции я приходила в себя и отвечала на звонки тех, кто узнал меня на выставке. Их было не много, но всем пришлось объяснять, что я просто помогала подруге принять роды у гостьи конференции. Вроде бы мне поверили. По крайней мере быстро теряли интерес к скучной теме.

Это было в воскресенье.

В понедельник я решала вопросы со своим редактором. Обговаривала новые сроки, обсуждала финал книги и работала. Просто за волосы отволокла себя к компу и чуть ли не заставила написать хотя бы десять страниц.

Пускай, они будут сырыми. Пускай, у меня вышел плохой текст. Но даже плохая книга лучше, чем ее отсутствие. Так я себе врала, пока пыталась писать.

Больше всего меня ломало от того, что я не могу прочитать Никите, что получилось. Сейчас особенно заметно, как он важен для меня. Не только в работе. Везде. Никита так крепко врос в меня корнями, что теперь, лишившись его, я чувствую себя пустой и ненужной. Но, наверное, это пройдет. А если нет, я научусь притворяться, так что никто и не догадается, что внутри я давно мертвая.

С таким невеселым настроением я легла спать, а утром подскочила в кровати с одной только мыслью: сумка!

В клеточку! Со протертыми ручками и покосившейся молнией!

Она точно была рядом с Нюрой во время родов, и ее точно не было, когда Кузнецову увезла бригада скорой.

Честно, если бы не мое обещание, я бы забыла о странном бауле, с которыми обычно челноки ездят на рынок. Но я дала слово и теперь звоню Насте, чтобы узнать, как могу вернуть свою, видимо, вещь.

– Да, точно, – сонно бухтит подруга, – я вчера забыла тебе сказать. Аня даже в том состоянии вцепилась в свою котомку и не отпускала пока не доехала до больницы. Если бы не Ваганыч, мы с ним вместе учились, то твой кошелек растащили бы уже на нужды партии, а так он его в своем кабинете держит и сказал, что передаст лично тебе в руки.

– Почему кошелек, – не понимаю я.

– Потому что там деньги, Римма. Очень много наличных денег. И ноутбук. Так что, я сейчас тут ребятам помогу кое с чем и можешь заходить, мы тебе все отдадим.

– Ага, – бормочу я, все еще не понимая, что произошло. Какие деньги, откуда деньги, зачем деньги? – Приеду. Там это… – Я мнусь, не зная, стоит ли спрашивать о таком. – Может, я для Аниной дочки что-нибудь привезу? Она же совсем без вещей поехала, у нее, наверное, ни пампесов ни пеленок.

Я точно помню, в каком состоянии была Кузнецова когда ее увезли в роддом. И если раньше я надеялась, что в той злополучной сумке были детские распашонки или что там еще надо для малышей, то сейчас я не уверена, что она вообще об этом думала. Что у нее в принципе эти самые распашонки есть.

В трубке как-то подозрительно тихо.

– Насть, – зову я.

– Не мешай, я думаю. В общем… нет, вещей не надо, это теперь не твоя забота, а мы сами разберемся, ладно? Ты просто за деньгами заезжай вечером, с паспортом и распиской. Ваганыч хоть мне и друг, но просто так тебе такую сумму не отдаст.

Все это я пропускаю мимо ушей, сконцентрировавшись на другом. Что-то нехорошее царапает изнутри, не дает расслабиться. Не деньги, не какой-то неизвестный мне Ваганыч и даже не странное поведение Насти. А вот эта фраза «мы сами разберемся». Кто эти «мы»? И почему Настя вообще вовлечена в эту историю? Она ведь давно и плотно работает в другом городе.

Страшная догадка иголкой лезет под кожу.

– Настя, – от нервов у меня пересыхает горло, и я начинаю кашлять. – Насть, не пугай меня, пожалуйста. С Нюрой все хорошо?

– Да бл*дь, что с такими Нюрами сделается? Здоровая как конь эта ваша Кузнецова! Она здорова, а нам всем пи*дец, – в сердцах выпаливает Савранская. Она не часто ругается, но если что, за словом в карман не лезет, а рубит так, что даже мужики рядом краснеют. Но я привыкла и научилась не замечать, даже если Настя матерится, как сейчас.

– Что с ней?

– Без понятия, – огрызается подруга. – Сбежала ваша Нюра.

– Куда, – не понимаю я.

– Да в душе не чаю, но очень надеюсь, что куда-то далеко! И очень надолго!

– А малышка? Разве из роддома так рано выписывают?

– Римм, ну хоть ты не тупи, а? Какая на хрен малышка? Зачем она ей? Кузнецова ее ни на руки не взяла, ни к груди не приложила. Отказ написала и свалила в закат, а Ваганыч меня теперь и хвост и в гриву по старой дружбе. Девочка слабая, недоношенная, сложный ребенок, понимаешь?

Я понимала. Сложный. А еще брошенный всеми. И мамой, и папой. И сейчас она лежит одна в холодной палате, и с первого дня своей крошечной жизни понимает, что не нужна этому миру. Что ее привели сюда случайно, два эгоистичных человека, которые ее, бедную маленькую девочку, никогда на самом деле и не хотели.

Неужели так и должно быть?

Неужели это правильно, сделать вид, что ничего не было.

Закрыть глаза и жить дальше?

Я все еще не уверена, как нужно поступить, я волнуюсь и от этого глупого волнения начинаю заикаться:

– Насть, я при-приеду.

– Римма, пожалуйста, не надо. Мы сами тут разберемся. Это все тебя уже не касается.

Я слышу, как сильно устала подруга. Наверняка, она провела всю ночь на ногах, и сейчас мечтает об одном, лечь в кровать и заснуть хотя бы на пару часов. Но, к сожалению, я не дам ей этого сделать. Просто не могу.

– Ты не права. Это именно меня и касается. Уже коснулось. Я буду у тебя минут через тридцать, я скоро! Дождись меня, пожалуйста!

В моей голове это и правда заняло каких-то полчаса. На деле же куда больше. Все время, что горит этот бесконечно долгий красный, я пытаюсь не сойти с ума. Почему-то кажется, что я опаздываю, что я уже кругом опоздала. Будний день, обед, на дорогах не протолкнуться от машин и пешеходов, которые спешат на свой положенный бизнес-ланч.

«Ну, быстрее», – мысленно умоляю я. – «Пожалуйста, быстрее!».

По парковке роддома я уже практически бегу. Залетаю в холл и натыкаюсь на Настю, которая все это время ждет меня возле регистратуры.

– Наконец-то, – она напряженно всматривается мне в лицо, будто пытается прочитать там что-то. – Пойдем? У Ваганыча сейчас из кабинета кто-то выполз, будем брать штурмом.

– Зачем?

– Ну, как же, деньги.

– Насть, – останавливаюсь я, – я ведь не за ними приехала. Ты это понимаешь?

Она останавливается вслед за мной и снова смотрит на меня, изучающе так, до дрожи в подгибающихся коленках:

– Я, милая моя, не хочу этого понимать, усекла? Сначала заберешь ноутбук и бабки, а потом делай что душе угодно, только я в этом участвовать не собираюсь.

До нужного кабинета идем молча. И все так же молчим, пока невысокий плешивый мужичок с живыми умными глазами что-то списывает с моего паспорта.

– Ваша Кузнецова сказала, что случайно взяла вашу сумку, – медленно произносит он. – Сказала, что вы за ней придете, и она должна будет вам ее вернуть, но сбежала. Не дождалась, так сказать. Вы простите, Римма Григорьевна, мы по долгу работы обязаны были досмотреть, что в той сумке осталось. Если бы не дружба с Настей, и не пикантность всей ситуации в целом, я был бы вынужден вызвать полицию.

– Если я скажу, сколько там денег, и что за ноутбук, вы убедитесь, что вещи мои?

Я без сомнения называю сумму, которая лежала на нашем с Белым счету. И называю пароль для ноутбука, старой рабочей машинки моего мужа, которую он отдал Нюре. Все совпадает, и первые цифры и вторые.

Именно столько денег.

Именно такой пароль.

– Что ж, – облегченно улыбается врач, – рад, что хотя бы в этом она нас не обманула. Деньги можете пересчитать, при мне, разумеется, не хочу потом претензий, что я у вас что-то забрал. Письмо мы положили в боковой карман, его никто из моих сотрудников не читал, если честно, просто не захотели мараться об эту некрасивую историю.

– Что? – Непонимающе оглядываюсь на Настю, та пожимает плечами. Кажется, она тоже слышит о письме впервые.

Тянусь к сумке, чтобы достать вдвое сложенный лист бумаги.

Пытаюсь сфокусироваться, но строчки так и пляшут перед глазами, так что я два, а то и три раза перечитываю письмо, чтобы понять, о чем там вообще речь. И все равно не понимаю.

Не понимаю, как так можно?

«Дорогая Римма Григорьевна,

Для начала, я хочу извиниться перед Вами. Наверное, только перед вами мне и следует просить прощения. За то, что когда-то влезла в вашу жизнь и случайно, сама того не желая, ее разрушила.

Мне стыдно, что я полюбила Вашего мужа. Я полюбила его не сразу. Вначале молилась как на Бога. Потом умирала от счастья, что этот небожитель обратил на меня внимание. А когда он пригласил меня обсудить с ним его роман… у меня просто не было возможности отказать. Было страшно, что этим я подведу или разозлю его. Что он поменяет ко мне отношение, не даст жизни в университете. И я пришла. А он был очень нежен и говорил такие слова, которых я никогда раньше и не слышала.

Я не знала, что можно так говорить, так чувствовать.

Я не прошу у Вас прощения, я сама себя не прощаю за то, что сделала. Но тогда я верила, что это правильно. Что он живет в плену Ваших мещанских желаний, мучается, не имея возможности получить настоящую семью.

Когда я забеременела, я была на седьмом небе от счастья. Ведь таким образом я смогу подарить своему любимому бессмертие, повторить его гений в его маленькой копии. Тогда я даже не мечтала, что мы будем вместе.

А потом случилась авария. И начался мой персональный ад.

Ваш муж ужасный человек. Нет хуже, он не человек, а монстр. Настоящее чудовище.

Как я жалею, что поняла это не сразу.

Деньги, которые принадлежали и вам тоже, он хранил у себя дома, наличными. На компьютере, на котором я работала, в переписке можно убедиться, что моя и Ваша редактура сильно превышала положенный объем. В последние две недели я специально ставила вопросы так, чтобы он еще глубже себя закопал.

Вы можете уничтожить своего мужа, если у Вас есть на это силы и желания.

А я просто хочу получить свой второй шанс и сбежать. Я ведь так толком и не жила никогда. Не влюблялась, не училась, не встречалась с подружками в кафе. Господи, никогда раньше я не ела мороженое в парке! Мне так мало лет, а я уже старуха. И все это по моей вине. Только я одна виновата.

Я прошу не искать меня, хотя и понимаю, что никому не нужна, чтобы меня искали . Мне вы все не нужны тем более. Я хочу уехать далеко-далеко и никогда больше не слышать ни о Белом, ни о его отродье. Вы говорили, что я стану хорошей матерью. Бред же! Я уже ненавижу этого ребенка! Я даже не видела ее, не знаю, на кого она похожа, как выглядит… просто не смогла пересилить себя и посмотреть. Когда мне принесли ее на кормление, я закрывала глаза и орала до тех пор, пока у медсестер не сдали нервы.

Ну, каково? Все еще думаете, что я буду хорошая мать?

Нет, Римма Григорьевна. Я человек пропащий. А девочку еще можно спасти. Буду молиться, чтобы она нашла себе маму, и никогда не узнала обо мне.

Наверное, это все.

Об одном только прошу, если вообще смею просить хоть что-то. Если когда-нибудь, не важно как, не важно где, мы встретимся с Вами на улице, сделайте вид, что мы не знакомы. Что вы вообще не понимаете, кто я такая. Пройдите мимо и забудьте.

Потому что я со своей стороны, буду жить так, чтобы никогда не вспоминать Вас.

Простите и прощайте.

Анна».

Рядом с заглавной буквой «А» расползались две большие кляксы – следы моих слез.

– Настя, – поднимаю глаза вверх и смотрю на подругу. Она сидит рядом, напряженная и натянутая, как струна. – Я должна увидеть девочку.

Глава 43

Почему-то мне казалось, что Настя будет против. Не разрешит, встанет у меня на пути, скажет что-то, что по ее мнению должно меня остановить.

А должно ли?

Есть ли такие слова, которые заставят меня повернуть назад? Вряд ли.

– Насть, пожалуйста, – прошу и смотрю ей прямо в глаза.

Настя вздыхает. Тяжело и горестно, не как друг, а как родитель неправильного, неразумного ребенка. Наверное, для нее сейчас я именно такая.

– Это плохая идея, Римма.

– Я еще ничего не решила, мне нужно ее увидеть.

Зачем-то опять вру. Себе, ей, всему миру. Решение давно принято и как будто бы не мною. Слишком легко я себя ощущаю для человека, который что-то там решает. Когда решаешь, когда стоишь на распутье и делаешь какой-то выбор, всегда ощущаешь на груди знакомую тяжесть. Но нет. Именно сейчас, впервые в жизни, нет никаких сомнений, а только уверенность – вот так надо. Вот так правильно.

– Анастасия Борисовна, а моего мнения вы спросить не хотите, – встает из-за стола заведующий отделением. Судя по тону и нависающей, давящей позе, он против того, чтобы мне показали малышку.

Подруга берет меня под локоть и толкает себе за спину:

– Слушай, ну одно маленькое одолжение.

– Настя, ты понимаешь, сколько геморроя я получу просто потому что сделаю тебе это совсем не маленькое одолжение?!

– Понимаю. Но одолжения ведь так и работают: ты мне, а я тебе. Ты ведь в курсе, кто мой свекр, я могу попросить его помочь тебе в каком-нибудь вопросе. В любом вопросе, такими связями не разбрасываются.

– Бывший свекр, – поправляет Настю ее приятель.

– Ой, я тебя умоляю, в нашей семье бывшим может быть только геморрой, а родственные связи не теряют актуальности даже после смерти всех участников этого балагана. Ваганыч, десять минут, и мы уйдем, обещаю!

Врач переводит усталый взгляд с Насти на меня. Думает, потирая мокрую от пота макушку. И, наконец, обреченно машет рукой:

– Хер с тобой, Савранская. Просто не надо было брать трубку, когда ты звонишь. И деньги свои заберите, – кричит он в уже захлопнувшуюся дверь.

Я едва поспеваю за Настей. Мы бежим по длинному коридору во второе крыло больницы, поднимаемся на лифте и долго-долго идем через палаты с только родившими мамочками. Из каждой двери раздается то кряхтение, то плач маленьких людей. Они едва появились на свет и еще пока не понимают, как ту все устроено.

– Сюда, – Настя заводит меня в крохотное помещение с какими-то большими, пугающими лампами. Одна из них включена и я замечаю, что в фиолетовом свете ворочается маленький комочек.

– Настя, ты все никак домой не уйдешь, горемычная, – рядом с кроваткой, облокотившись о стену, отдыхает пожилая нянечка.

– Ирина Павловна, уже почти ушла, а внизу Артура Робертовича встретила, велел вас позвать. Он как раз в бухгалтерию направлялся, так что если поторопитесь, успеете его перехватить.

Старушка вскидывает пухлые ладошки и, протараторив слова благодарности, торопится на выход.

– Настя, побудь тут пять минуточек, я сейчас, я скоренько! Аппарат только не трогай, Любаше под ним еще пять минут лежать!

Чувствую, как по коже от затылка до копчика проносится волна дрожи. Недоверчиво смотрю на подругу. Хочу спросить, но не получается. Ничего не получается – ни вздохнуть, ни пошевелиться.

– Она дочку Любой назвала, – нехотя поясняет Савранская. – Ее так и записали. Думали, что после того, как она ей имя даст, все как-то наладится, лучше станет. Знаешь, я на своей практике видела не так много отказников, но каждый случай для нас особенный. Каждый мы воспринимаем как свой личный прокол, как ошибку. И вроде головой понимаю, что это не вина врачей, а все равно. Мы помогли человеку появиться в этом мире, а мир его совсем не ждал. Такие вот дела…

– Насть, я могу взять ее?

Савранская отвлекается от грустных мыслей. Встряхивает головой, отчего светлые локоны падают ей на лицо, делая подругу еще более женственной:

– Да, конечно. Только очень осторожно.

Она могла не просить меня об этом. Когда девочка оказывается у меня в руках, я даже перестаю дышать. Стою и не шевелюсь, как будто любое движение может разрушить такой красивый, такой невероятный мираж.

– Привет, чудо, – шепчу я, не сводя глаз с моей малышки. – Настя, ты когда-нибудь видела таких красивых детей?

Подруга садится на освободившийся стул.

– Да, Римма, девочка очень красивая. Только… не делай этого, пожалуйста.

– Чего не делать?

– Ты знаешь. Не пытайся ее забрать.

– Почему? – Инстинктивно прижимаю малышку к груди, и держу так крепко, словно у меня уже хотят ее отнять. – Ты хочешь наказать меня, чтобы я не была счастлива?

Настя не сводит с меня печальных глаз. Вздыхает:

– Я боюсь, что ты не сможешь. Это ребенок твоего мужа и его любовницы. Я не знаю, какой чистоты сердцем нужно обладать, чтобы принять его, полюбить, чтобы отдать себя этой несчастной, брошенной всеми девочке. Ты всегда будешь сравнивать ее и себя. Да, сейчас она не похожа ни на кого из-них, но когда-нибудь в ней проявятся черты Белого. Его взгляд, улыбка, поворот головы, близорукость, характер. Все это будет причинять тебе боль, о которой ты никому даже не расскажешь, потому что о таком никогда не говорят! Потому что по умолчанию принято любить своих детей, а как жить тем, у кого не получилось? Римма, ты человек, ты не святая. Ты просто не сможешь.

– Настенька, – говорю, а сама не свожу глаз с крошечной спящей девочки в своих руках. – Я не святая, я просто женщина. А в нас женщинах такая сила, о которой мы и сами не знаем. Я ведь ничего не прошу у тебя, я… просто знаю, это девочка моя. Не по праву рождения, у меня не получилось. И не по крови, а по сердцу.

Подруга молчит. Молчит долго, а мне так важно услышать ее одобрение. Не знаю, почему, просто понимаю, что смогу пройти этот путь, если моя мудрая, моя сильная Настя даст мне свое согласие. Не помощь, не поддержку, об этом я даже не прошу.

Достаточно того, что она не будет против.

– Настя, ты же понимаешь, что мне ее послал Бог? Мою Любу…

– Римм.

– Настя, пожалуйста, – поднимаю от малышки дрожащий, плывущий от слез взгляд и не вижу лица подруги. Только слышу, что она тоже плачет.

– Это очень эгоистично с моей стороны, но я знаю, – шепчет она. – что, если ты сейчас возьмешь эту девочку, это будет означать, что вы с Никитой никогда больше не будете вместе. Что между вами все, совсем все.

– Настя, – выдавливаю из себя и замолкаю. Слова перестают меня слушаться, но Насте они не нужны. Она всхлипывает. Отворачивается, чтобы я ее не видела и произносит:

– Значит и правда все. А я все глупая надеялась… Хорошо, Римма, я попробую узнать, что можно сделать, чтобы ты попала в первую линию усыновления. Мы еще не успели подать сведения о ребенке, так что…

Люба начинает кряхтеть, тянется ртом, чтобы найти губами грудь, и недовольно морщится. А я смотрю на нее и умираю от нежности. И силы, переполняющей меня. Силы матери, которая будет биться за свое дитя.

– Настя, я не буду ее удочерять. – Говорю решительно и четко. – Я сделаю все, чтобы имя Кузнецовой никак не фигурировало в документах Любы. Это мой ребенок, понимаешь?

Настя охает:

– Римма, ты хочешь…

– Ничего такого я не хочу. Если не считать УЗИ у вас в клинике, нигде даже не фигурировала беременность Нюры. Так что это моя дочь, рожденная в браке с Белым. Мне даже не придется сильно врать, Белый действительно ее отец.

– Ты с ним сойдешься?! – Неверяще шипит Настя.

– Наоборот. Я с ним разойдусь и лишу родительских прав, но только после того, как девочку запишут на меня. – Отрываю лицо от малышки и снова смотрю на Настю: – Я ее единственный родитель, понимаешь?

– Я понимаю другое. Каких денег и связей это будет тебе стоить.

– О, – тут я даже улыбаюсь. – Не беспокойся. Деньги у меня есть. И связи, судя по всему, тоже найдутся. По крайней мере я знаю одного человека, который весь город перевернет, лишь бы никто не тронул его святую репутацию.