Текст книги "P.S. моей ученице (СИ)"
Автор книги: Каролина Дэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
И этот момент наступил.
Я тут же перехватил инициативу, аккуратно стягивая остатки одежды, не забывая дотрагиваться прохладными пальцами до открывшихся участков ее кожи, которые моментально покрылись мурашками. Так прекрасно наблюдать сверху за ее реакцией на мои прикосновения, за блаженным выражением девичьего лица. Я ласкал ее тело, опускаясь все ниже и ниже от выпирающей ключицы по быстро вздымающейся груди, едва касаясь острых горошин сосков, мимо которых пройти просто-напросто невозможно. Вниз по плоскому животу, с красующимся пирсингом на пупке в форме маленькой бабочки. А ей идет. Не смог удержаться и чуть потянул украшение на себя, слыша в ответ сначала легкий вскрик, а затем легкий заливистый смех, будто ее щекотали. Необычная реакция, но зацикливаться на ней я не стал.
В какое-то мгновение, поглаживая подушечками пальцев стройные ножки, я чувствовал себя каким-то скульптором, вылепляя собственными руками совершенное тело девушки. Но это и не требуется. Вика и так прекрасна. Идеальна. От выпирающих ключиц и аккуратной груди, до слегка худых, но ровных ножек. И я не удержался от их ласки, оставив на своей малышке лишь порванные колготки, дырки в которых появились не только между ног, но и у щиколоток. После моего вмешательства, конечно. Да, я уже смирился с мыслью, что придется покупать новые, чтобы Викины родители не заподозрили неладное, но это стоит того. Стоит ее реакции на мои поцелуи вдоль прекрасной стопы с покрытым ярко-красным лаком на ногтях, стоит ее тихих, едва слышных стонов удовольствия, когда я подбирался все выше и выше, не оставив без внимания даже миллиметр вкусно пахнущей, мягкой кожи.
Я долго ласкал ее хрупкое, но такое отзывчивое тело, наслаждаясь прекрасной музыкой из ее уст, смело проверял чувствительность той или иной эрогенной зоны, выяснив, насколько сильно ей нравятся манипуляции нежной кожи за ушком, и только после немой просьбы, глядя в яркие малахитовые глаза, позволил себе войти в нее. Уже не так резко и жестко, как в машине, но не слишком медленно, ощущая, как прекрасные бедра моей девочки двигались в такт с моими. Громкие стоны малышки наравне с моими рыками звучали громко, даже гармонично, а частые шлепки тел лишь дополняли идиллию. Вашу мать, я самый счастливый на свете мужчина. Потому что делаю счастливой любимую женщину.
– Стас… – тихий шепот малышки после громких вскриков едва не прошел мимо ушей, однако я услышал его, слегка приподнимаясь над ней и смотря в любимые, до боли родные глаза. – Обещай, что больше не оставишь меня, – во взгляде моей девочки виднелась мольба, несмотря на удовольствие. Да, возможно, время не совсем подходящее, но она бы не произнесла ни слова, если бы смогла подождать чуть дольше.
– Никогда. Больше никогда не оставлю, малышка, – а я не видел смысла тянуть правду. Я не врал, когда давал обещания, наблюдая, за удовлетворенным взглядом ярких зеленых глаз. Не врал, потому что люблю ее. Я совершил множество ошибок, но понял одну простую истину.
Мы друг без друга никто…
Во время нашего соития Вика никогда не казалась мне школьницей или неопытной девушкой. Да, она не секс-богиня, но и не смущалась при виде полового члена, что несказанно радовало. Порой она сама подкрадывалась ко мне со спины, царапая пальцами кожу, опускалась все ниже, заходя за линию пупка. Она была женщиной. Настоящей женщиной, которую хотелось закинуть на спину и засадить как можно глубже. Да и она не особо сопротивлялась таким порывам. Порывам нашей страсти, которую в принципе невозможно обуздать. А кто-то пытался? О, нет! В этом не было необходимости. Я уже давно смирился со своей тягой к этой девчонке, а она никогда не сопротивлялась чувствам, открываясь мне каждый раз с новой стороны. За это я ее и любил. За ее открытость мне, а не кому-либо другому. За искренность, за заботу в столь раннем возрасте. За чувства, которые она во мне вызывала. Мне уже давно плевать, что Вика является моей ученицей, отношения с которой приходится скрывать, не выходя из дома в людные места, плевать на дотошную историчку, пытающуюся разрушить мое счастье. Плевать. Главное, что моя малышка сейчас рядом со мной. Подо мной. Извивается от моих движений. И я этому рад. Рад нашему необычному перемирию в машине, рад целовать ее губы, ласкать желанное тело. Потому что она принадлежит только мне. Я больше никуда ее не отпущу, стану ебучим эгоистом, подонком и совратителем. Но не отпущу.
Никогда.
Всю ночь я изучал прекрасное тело любимой до мельчайших деталей, наблюдал за реакцией на ту или иную ласку, прикасался к тем местам, которые были скрыты от меня в салоне автомобиля. У нас в распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы перепробовать множество позиций, локаций, наслаждаясь друг другом до умопомрачения. Я имел удовольствие несколько раз за эту ночь наблюдать за выражением прекрасного лица во время оргазма, давал возможность моей малышке самой доминировать надо мной, прикасаться к моему телу с таким же трепетом и внимательностью к каждому участку кожи, как и я до этого. Только под утро, когда солнце начало медленно восходить с линии горизонта, мы остановили наш безграничный марафон.
Я уснул на ее аккуратных и красивых бедрах, чувствуя, как живот периодически поднимается, наполняясь кислородом. Обнимая и лаская рукой ее хрупкую ножку, улыбаясь, словно мальчишка. Будто впервые в жизни переспал с представительницей прекрасного пола. Хотя в какой-то степени так оно и было. Только эта представительница не какая-нибудь баба из клуба, готовая отдаться на пару порций «Мохито», а моя маленькая девочка, которую я любил всю ночь, не жалея о своем поступке. И она не жалела. Я убедился в этом окончательно, когда во сне она произнесла слова любви. Мне. Ты бесподобна малышка. Ты одна такая. Красивая. Нежная. Изумительная.
Любимая…
Ты только моя. И я буду любить тебя всегда…
Глава 23: в чем тут правда
Наше время.
Утро началось так же уныло, как и раньше, хотя через мгновения, узрев на планшете фотографию сонной, до боли знакомой брюнетки, мое настроение отличилось. Внутри появилось какое-то тепло, которое я не чувствовал раньше, нежность, таившаяся где-то глубоко в душе, стоило мне взглянуть на одну из фотографий улыбающейся и счастливой девушки. Эти ощущения давали мне стимул двигаться дальше, уделять больше времени физиотерапии, несмотря на скорое окончание курса. Так я быстрее выйду отсюда и начну полноценную жизнь вне стен больницы, где со мной сюсюкались, словно с маленьким ребенком. А главное, я хотел найти ответы на вчерашние вопросы, которые так и оставались под строжайшим секретом окружающих меня людей. Только от кого? От меня? Но почему? В чем причина такого поведения? Являлась ли это ложь во благо или наоборот – во вред? Этого знать я не мог.
Мне казалось странным, что все вокруг скрывали от меня Вику как таковую. Мыслей по этому поводу оказалось не так много, как я предполагал. Либо все знали и скрывали от меня эту тайну, либо в прошлом ото всех скрывал ее сам. Наверное, я бы предпочел придерживаться второго варианта, однако в таком случае логичность отпадала напрочь. Иначе мать не казалась бы мне столь скрытной и отстраненной, как только я поднимал тему Вики и ее существования в моей жизни, иначе отец не давал бы мне пищу для размышлений каждый раз по приходу в палату. Иначе Костян не скрыл бы от меня правду и рассказал все сразу, не утаив подробности моей связи с ученицей Викторией Сафроновой. А я спрашивал о ней, интересовался, какую роль она играла в моей прошлой жизни.
«Она просто твоя ученица».
Сука!
Этот факт злил гораздо больше, чем родительский надзор, ведь мы с Костяном преодолели многое. Мы ссорились и мирились, спорили и приходили к соглашению, но никогда в жизни не утаивали друг от друга правду, даже если она не сулила ничего хорошего. Потому что это подло. Не по-дружески. Возможно, между нами встряла какая-то черная кошка, и сейчас он в отместку лишь подкидывал мне загадки? Этого я не знал. Точнее не так – не помнил.
Этот день проходил как обычно: процедуры – физиотерапия – снова процедуры и так по кругу, пока не устану от нагрузки и не завалюсь спать без задних мыслей, однако фотографию моей малышки – именно так я называл ее раньше – включить перед этим не забыл. Она являлась моим стимулом, моим талисманом. Моим ориентиром в настоящем времени, где я не находил себя. А удастся ли? Хотелось на это надеяться.
Сегодня меня никто не навестил, но это даже к лучшему. Вряд ли я смог бы сдержаться и не расспросить родных о Вике. Я не получил бы ответы на свои вопросы, которые так и оставались открытыми. Надо сказать в течение нескольких утомительно одинаковых дней, за исключением выходных, их скопилось чуть больше, чем было до этого, но главный оставался в первенстве в вымышленном списке.
Почему она ни разу не напомнила о себе?
Именно этот вопрос интересовал меня больше других даже после того, как я вспомнил практически все детали наших отношений. Как я познакомился с ней, чуть не сбив на пешеходом переходе в первый официальный рабочий день, как наша неприязнь переросла в симпатию после прогулки в парке Горького, как я бегал от нее, стараясь заглушить свои чувства, и как мы затем, сдавшись, начали строить отношения, наплевав на общественное мнение.
Я вспомнил, как любил ее…
Эти моменты, прожитые год назад, некоторое время до следующего приема у психотерапевта служили мне мотивацией двигаться дальше, больше работать над собой, дабы вернуться поскорее домой, больше уделять время своему прошлому, стараясь выстроить хотя бы логическую цепочку тех или иных произошедших событий. Больше я не задавался вопросом о своей адекватности, не интересовался, где же был здравый смысл, когда я подумал о Вике не как об ученице, а как о привлекательной девушке, к которой меня неимоверно тянуло мощными магнитами. Все это уже в прошлом и вряд ли можно что-то изменить. А пытался ли я? В прошлом – да, но сейчас я в принципе на это не способен. Мне нечего менять, ибо многое оставалось загадкой. Хоть я и вспомнил основную часть утерянной жизни, однако некоторые пробелы не оставляли меня в покое даже на приеме у психотерапевта, к которому я пришел на днях в назначенный час с хорошими для него новостями.
– Вы молодец, Станислав. Своевременно выполняете мои задания, – похвалил меня херр Нейфельд, однако я не ощущал какого-то превосходства, наоборот некую досаду и беспомощность. Или это просто-напросто иллюзия, которой я намеренно придерживаюсь?
– Спасибо, – тихо, даже скованно поблагодарил я. – Знаете, у меня складывается ощущение, что это не вся история, – выложил я мысли, крутящиеся в голове довольно долгое время.
– У нас все еще впереди, – ответил доктор Нейфельд. – Прописанные медикаменты и наши сеансы идут вам на пользу. Вы вспомнили три с половиной года своей жизни. Думаю, в скором времени вас можно считать официально здоровым человеком, – произнес он с восторгом, только я его не разделял. По сей день я ощущал себя инвалидом. Каким-то беспомощным, будто часть моих сил, использованных в прошлом, куда-то пропала. Исчезла. И больше не напоминала о себе. Возможно, это связано с Викой, но я не могу в этом окончательно убедиться. Или просто боюсь себе в этом признаться? Нет. Рано паниковать. Как сказал доктор, у нас все еще впереди.
– Что мне делать дальше, чтобы вспомнить остальное? – поинтересовался я, надеясь, что мне назначат какие-то упражнения, как в прошлый раз, однако ответ врача меня сильно удивил, хоть он и был предсказуем.
– Попробуйте еще раз поговорить с вашими родственниками. Как вы поняли, фотографии не полностью спасли ситуацию, однако продвинули на достаточно широкий шаг, – вынес вердикт психотерапевт, но у меня имелось свое мнение на этот счет.
– Если они не захотят делиться со мной? – спросил я, вновь затаив надежду на изменение «домашнего задания».
– Хотя бы сделайте попытку. Если не получится – попробуем другие методы, – окончательно поставив точку в нашем разговоре, проговорил мужчина. Эти слова мне не особо нравились, и почему-то я хотел сразу предложить воспользоваться другими вариантами, однако херр Нейфельд настоял на своем. Возможно, он прав в своих умозаключениях, только я вновь не разделял с ним данную точку зрения. Родители не станут разговаривать со мной, в особенности мать. Отец и так занят делами и неизвестно, когда именно прилетит в Германию. Но попытаться стоит, правда? И я использую этот шанс, по крайней мере постараюсь. До этого мы разговаривали лишь намеками, но сейчас настало время прямых вопросов и таких же ответов. Нужно надеяться, что родные вновь не отвернутся от меня.
Надежда умирает последней, так? Только в моем случае она сгнила заживо в тот момента, когда мать вошла в мою палату на следующий день. Как я и предполагал, отец находился в Москве по своим делам, однако обещал приехать уже на следующей неделе. Это и к лучшему. Сначала нужно поговорить с матерью, а потом переключаться на отца, если не сработает первоначальный план. Надо сказать, я готовился к этому разговору, старался придумать доводы, которые помогли бы маме открыться и ничего от меня не утаивать. Но все напрасно. Зря только надеялся и тратил время.
– Кто такая Виктория Сафронова? – спросил я, наблюдая, как довольное и немного сияющее выражение лица матери постепенно изменялось и превращалось в серьезное. Даже немного настороженное. Я помнил эту физиономию, когда совершал проступок в детстве. Порой она смотрела так на собственных учеников, выясняя отношения и причины плохого поведения. Давно я не чувствовал себя повинившимся мальчишкой. Однако это чувство быстро прошло, стоило мне вспомнить о нашем разговоре. Ведь это не я провинился перед матерью, а она передо мной за сокрытие любимой девушки.
– Что ты вспомнил? – тут же поинтересовалась она, присев рядом со мной на кровать. На вид она выглядела очень заботливой, но, смотря в такие же голубые глаза, как и у меня, я заметил предательское волнение. Значит, ей есть, что скрывать. Но что именно – вопрос.
– Это неважно, – тут же отрезал я. – Ты расскажешь, кто она? – на самом деле я и так знал, кто она такая, сколько наши отношения длились, и как сильно она мне была дорога. Я вспомнил практически все, за некоторым исключением, включая день аварии, однако мне хотелось услышать правду от матери. Мне нужно понять, готова ли она со мной откровенничать, или придется действовать нажимом.
– Я не буду разговаривать с тобой о Сафроновой, – уверенно произнесла мать, разрезая воздух палаты металлическим тоном. Вот и ответ на мой вопрос. Кажется, я говорил, что надежда сгнила заживо? Так и случилось. Она не расскажет мне ничего, как я и предполагал ранее. Только почему? – Она и без того принесла тебе и всем нам много проблем, – ответила мать на немой вопрос, который, видимо, читался на моем лице. Возможно, она не заметила, как проговорилась и подкинула мне пищу для размышлений. Только почему Вика вредила нам? Мы были счастливы с ней, строили планы на будущее. Любили друг друга. Что могло произойти?
– Каких? – зацепившись за слова матери, поинтересовался я.
– Это уже не имеет значения, – не выдержав моего пристального взгляда, мать подошла к окну, делая вид, что внимательно рассматривала не самый красочный пейзаж за окном. Уходит от ответа. Вновь. Как и всегда. Как на протяжении всех этих месяцев заточения в этой немецкой тюрьме. А я до сих пор не знаю, куда пропала моя малышка, что с ней стало и почему она до сих пор не навестила меня. Конечно, я предполагал о высокой цене билета и проживания в Германии. Эти затраты моя семья могла позволить, но не маленькая девочка, недавно окончившая школу. Почему тогда отец не позаботился об этом? Как же все это бесит. Эта несговорчивость и молчаливость. Это сокрытие тайны от меня, словно я маленький мальчишка, способный совершить необдуманные поступки. Мне нужно знать, куда делать моя девочка и что с ней случилось. Разве это так сложно?
– Да расскажи ты мне о ней! – вспылил я и, резко встав с кровати, подошел к матери, заставляя посмотреть мне в глаза. – Я знаю, что между нами зародились далеко не деловые отношения. Я знаю, что мы крутили тайный роман. Скорее всего, ты тоже об этом догадалась, – я раскрывал свои карты одну за другой, однако на лице матери ничего не менялось. Такой же лед в глазах и камень на сердце. – Почему ты все это время молчала? – выкрикнул я. Дыхание от злости стало рваным, внутри все скручивалось от злости и ярости. От обиды. Мне нужна правда. Чистая и открытая правда без капельки лжи. Только в глубине души я осознавал, что эту самую правду мне никто не предоставит кроме себя самого.
– Послушай меня внимательно, – так же яростно начала мать, испепеляя меня стальным взглядом. – Твоя Сафронова принесла в нашу семью кучу проблем. И я очень рада, что после аварии она их больше не доставляет, – закончила гневную тираду мать, вновь подкидывая мне новую информацию.
«И я очень рада, что после аварии она их больше не доставляет»
Эти слова то и дело прокручивались в моей голове повтором, заставляя вникнуть в них с разных ракурсов, однако на ум ничего не приходило. Почему я прицепился именно к этим словам, а не узнал о проблемах, с которыми пришлось столкнуться моей семье, по словам матери? Почему она не желала отвечать на этот вопрос, вновь уйдя от ответа? Может, все это выдумка? А если нет?
– В каком смысле не доставляет? – спустя время, которое тянулось, словно резина, опять начал давить на мать вопросом, на который уже не надеялся услышать ответ, только постоянное:
– Я не буду больше говорить о ней! – что и требовалось доказать. Увильнула от ответа, не желая обсуждать со мной любимую девушку. Но это лишь поджигало интерес узнать правду в разы. Понимала ли это мать? Видимо, нет.
– Ты же понимаешь, что рано или поздно я все равно узнаю правду, а доктор Нейфельд поможет мне в этом, – пригрозил я, вернувшись обратно на кровать. Бесполезно сейчас что-то обсуждать, что-то спрашивать. Я не услышу ничего о своей девочке. Ни нового, ни старого. Но кто сказал, что я все оставлю и сложу руки?
– Это твой психотерапевт? Он знает о твоих отношениях со школьницей? – крикнула мать мне в спину. Я больше не смотрел на нее. Противно. Возможно, у нее были свои причины на такой поступок, только я их не особо понимал, да и не желал, если честно.
– Да, знает, – подтвердил опасения матери.
– А если он заявит в органы после твоего рассказа и тебя отправят в тюрьму? – высказала она совершенно бредовую мысль. Хотя бы потому что я находился в другой стране, и законы не нарушал, разве что этические нормы, которые не караются уголовно.
– Я не в России, чтобы меня судить, а Вике уже исполнилось восемнадцать лет, когда мы начали встречаться, – ответил я на вопрос матери, слыша за своей спиной шорохи. Видимо, начала собираться уходить отсюда. Так даже лучше. Наш разговор ни к чему не приведет, только рассорит нас окончательно и бесповоротно. Интересно, какие отношения нас ждут после того, как я узнаю всю правду о Вике? Все зависело от того, насколько она горька, насколько тяжела и какие последствия понесла за собой.
– Чтобы в следующий раз я больше не слышала об этой девчонке! – выкрикнула она, хлопнув дверью палаты. Да, я оказался прав, когда предположил ее уход. Но какое сейчас это имело значение? Никакого. Чего я добился этим разговором? Ничего. Только испортил отношения с матерью. Но я не собирался сдаваться и оставлять все в таком состоянии. Я обязательно найду свою девочку, отыщу с помощью лупы любимую, узнаю, где она и что с ней случилось. И я не остановлюсь не перед чем, достигну своей цели, чего бы мне это ни стоило. Когда-то давно, вспоминая нашу первую ночь, я обещал, что больше не брошу ее.
И сейчас, спустя долгое время, отступать от своих слов не намеревался…
Ведь если я отступлю, то смысл моей борьбы не только за свою дееспособность, но и за счастье? Зачем я все это затевал? Зачем делился своими воспоминаниями с психотерапевтом? Чтобы вернуть не только себя, но и близких мне людей. Мне многого не надо, лишь ответы на вопросы, которые так и остались открытыми.
Мать, наверное, на меня злилась. Да, скорее всего, так оно и было. Она доверяла мне, полагалась на спокойную и продуктивную работу в ее школе, однако я не удержался, чтобы не попробовать один аппетитный лакомый кусочек по имени Виктория Сафронова. Давно я не испытывал таких чувств, только Тася была мне столь же дорога и любима, хотя сравнивать двух главных женщин в моей жизни я не смел. Потому что это небо и земля. Но главная ошибка в том, что обе они на данный момент находились в прошлом, хотя одна из них должна присутствовать в моем настоящем и будущем.
Местонахождение Вики так и оставалось для меня загадкой, а воспоминания прошлого не дали мне вразумительного ответа. До следующего сеанса у доктора Нейфельда оставалось долгие два дня, которые я постарался убить не только на физиотерапию, упражнения и заключительные процедуры, но и на размышления, что делать я не особо любил. Но мне больше ничего не оставалось, как думать, вспоминать и умозаключать. Единственное за что я сейчас мог зацепиться помимо своих воспоминаний – неудавшийся диалог с матерью. О каких доставленных проблемах шла речь? Может, ее родители все-таки подали в суд на меня? Или же школа получила печать позора за нашу любовь? Этого я не знал. Мне не дали узнать правду и вряд ли кто-то даст. По какой причине Вика по версии матери больше не доставляла проблем нашей семье? Может, она начала жить своей жизнью после поступления в ВУЗ и забыла обо мне? Нет! Она не могла. Ведь моя малышка любила меня, боролась вместе со мной за нашу любовь. Это невозможно. А если просто уехала? Нет, не так. Ее могли увезти из Москвы, узнав о наших отношениях. Но как? Ее родители не такие деспоты, и вряд ли на это способны. Я помню ее мать. Она показалась мне добродушной и порядочной женщиной, любящей свою дочь. Но на что готовы родители ради блага единственного ребенка? Мне ли не знать? Лично меня увезли за границу, где врачи помогут мне с большей вероятностью, чем в районной больнице. А что сделали с ней? Вновь тупик. Может, ее исчезновение связано как-то с аварией? Когда я попал в нее? В какой день? И главный вопрос назрел за пару часов перед сеансом с херром Нейфельдом.
Был ли я в машине один?
Или вместе со мной сидела Вика?
Если с ней что-то случилось, или хуже того – она не выжила?
Нет! Я не хочу в это верить! Она не могла умереть! Я не мог убить любимую девочку собственными руками! Не мог! Однако именно эта гипотеза объясняла непонятное поведение моих родственников. Я мог поставить себя на место матери, не желающей разговаривать со мной о Вике, на место отца, подкидывающего мне лишь намеки, на место лучшего друга, который не хотел причинять мне боль, учитывая еще не совсем окрепший организм. Но сейчас я практически в полном здравии и готов идти только вперед, невзирая ни на какие преграды.
Только я все равно нуждался в помощи…
Именно в поиске этой самой помощи, я поднялся с кровати и, несмотря на ранний час, тут же проследовал в кабинет к доктору Нейфельд. Возможно, сейчас он занят, а я не вовремя ворвусь в его кабинет, находясь в полном отчаянии. Но дальше так продолжать нельзя. Я должен узнать правду, должен узнать, что произошло с моей малышкой, иначе дурные мысли разорвут меня на кусочки. Уничтожат, как личность, не успев восстановиться.
– К вам можно? – постучав пару раз для приличия, но не подождав «зеленого» сигнала, я распахнул дверь, наблюдая, как доктор Нейфельд ковырялся в своих бумагах, полностью погруженный в рабочий процесс. Радовало, что сейчас у него не сидел пациент, иначе такой поступок мог показаться превратным, хотя… он и так им являлся, но только в глазах самого доктора, которые, кстати, ни капельки не удивились моему приходу, за исключением первых секунд моего появления на пороге кабинета.
– Проходите, Станислав. У меня как раз к вам серьезный разговор, – жестом пригласил меня мужчина проследовать на знакомую кожаную кушетку, на которой почему-то сейчас мне стало некомфортно. Интересно, о чем он хотел поговорить? – Я не буду спрашивать, выполнили ли вы мое задание – и так уже знаю на него ответ.
– В каком смысле? – недоумевая, поинтересовался я. Неужели исход событий написан у меня на лице? Или…
– Наши сеансы прекращаются, – произнес доктор, вынося для меня приговор. Почему? Потому что в этом человеке я находил помощь последнее время, и сейчас у меня отнимали эту самую последнюю надежду, на которую я так рассчитывал. Внутри все бунтовало, хотелось протестовать, как в подростковом возрасте, однако вслух произнес совершенно другое.
– По какой причине? – задал я самый на что есть логичный вопрос. Вряд ли док будет от меня скрывать причину, учитывая наши доверительные отношения.
– Вас выписывают в ближайшие дни, – а вот эта новость заставила меня, мягко говоря, удивиться. Нет, не просто удивиться – охуеть. Мысленно, конечно же, хотя, судя по странному взору херра Нейфельда, все эмоции написаны на моем лице. А я надеялся, что научился скрывать их от посторонних глаз, но, видимо, не от психотерапевта. – Вас должны были предупредить сегодня или завтра. Я думал, ваша мать рассказала вам о возвращении в Россию. Вы вроде как оттуда, если я не ошибаюсь, – доктор подкинул мне новой информации, которая вновь заставила меня удивиться. Помнится, херр Шмиц вместе с тренером напоминали мне об окончании курса и выписки из больницы, но дата планировалась уж точно не в ближайшую неделю. Странно слышать эту новость самым последним.
На самом деле, когда я лежал в четырех стенах своей палаты и молился всевышнему (да, и такое случалось), чтобы помог мне поскорее выйти отсюда, то предвкушал некую радость от выписки из этого адского немецкого логова и скорого возвращения домой. Однако сейчас, услышав долгожданную новость, я почему-то не испытал той эйфории, которую ожидал долгие месяцы реабилитации. Вроде ничего не изменилось, я в последнее время так же хотел вернуться домой, только здесь меня держали не до конца восстановленные воспоминания, учитывая недавние открытия. И разговор с матерью. Неужели…
– Это она настояла на моей выписке? – тут же спросил я,
– Тут я ничего не могу сказать. Вам следует обратиться к херру Шмицу, – пояснил мужчина, разгоняя сомнения о нахальности матери столь глобально помешать моему лечению и восстановлению памяти. На самом деле я мало хотел размышлять о мотивах врачей – им лучше знать, когда мне отсюда нужно будет уйти. Это не решало вопрос, с которым я пришел к психотерапевту, ожидая от него необходимых ответов на мои вопросы, которые не в состоянии найти самостоятельно.
– Доктор, мне нужна ваша помощь, – проговорил я буквально умоляющим тоном, надеясь на поддержку доктора, несмотря на отмену наших встреч. – Мы можем провести сейчас небольшой сеанс? – вновь надежда играла в голосе, однако херр Нейфельд и не думал отказывать мне, добродушно смотря мне в глаза.
– Лишние пару минут у нас найдутся, – пробубнил мужчина, смотря краем глаза на наручные часы. – О чем вы хотели со мной поговорить? – сразу же перешел к делу доктор, не желая тянуть кота за яйца. В принципе, как и я, иначе не мчался бы на всех парах в этот кабинет.
– О разговоре с матерью, начал я. – Она продолжает скрывать все от меня, не говорит о той девушке. В диалоге она упомянула, что после аварии она не доставляет нам проблем. Что это может значить? – поинтересовался я мнением доктора, наблюдая за его задумчивым видом, будто я задал вопрос о мировом кризисе.
– Хм, – протянул мужчина, почесывая отросшую щетину. Таких «хм» оказалось не так мало, и времени после ответа прошло достаточно, однако последующий вопрос застал меня врасплох. – Какова вероятность, что в машине вас было двое? – спросил доктор, выводя наружу недавно пришедшее мне в голову предположение, которое, по сути, привело меня в этот кабинет. Странно, что он в первую очередь задал именно этот вопрос, а не какой-то другой. Почему я сразу не пришел к этому самостоятельно? Ответ просто.
Я боялся, что эти мысли окажутся реальными…
– Не знаю. Я не помню, как попал в аварию, – честно ответил я. Да, воспоминания того рокового дня, разделившего мою жизнь на «до» и «после», не хотели поддаваться меня. К сожалению.
– Не думаете, что она могла умереть во время автокатастрофы? – вновь предположил доктор, внимательно меня разглядывая и ожидая ответ.
Только сказать что-то я не мог. Одна лишь мысль об этом разрывала все внутри меня и создавала хаос в голове. Нет. Она не умерла. Не могла уйти из жизни так просто. Не попрощавшись… Не могла…
– Это невозможно, – будто в трансе, повторил я свои мысли в голове, все еще не веря в происходящее. И не собираюсь верить, пока не смогу убедиться в этом окончательно.
– Но такой исход событий имеет место быть, я прав? – херр Нейфельд все давил и давил на меня вопросами, а я все убегал и убегал от них, как моя мать во время нашего разговора. – Возможно, по этой причине ваши близкие скрывали факт знакомства с юной девой, – он вновь бил меня по больному, буквально читал роющиеся в голове мысли, но все равно наносил удары каждым своим словом. Блядь! Как же больно!
– Нет, она не могла умереть, иначе…
– Ошибаетесь, Станислав, – перебил меня мужчина. – Вы не можете быть абсолютно уверенны, потому что этих событий в принципе не помните. Вряд ли я смогу вам чем-то помочь, а гипотезы мы можем строить бесконечно, так и не придя к определенному выводу. Знаете, Станислав, учитывая ваши отношения с родственниками, вам остается только работать со своей головой или же, как настоящему сыщику, искать ответы у других источников информации, – произнес доктор Нейфельд, заставив меня задуматься над словами. Только это на меня не действовало, ибо в голове мелькали мысли о Викиной кончине. Реален ли такой исход событий? Этого я не знал. И не хочу знать. Не хочу верить в это.
Не хочу дальше жить с мыслью, что моей малышки, чью фотографию я рассматриваю каждый вечер, больше нет…
Это не так. Где-то в глубине души я чувствовал, что все мои опасения ложны, но доказательств, кроме собственных ощущения не нашел. А найду ли? Непременно. Как там говорил доктор Нейфельд? Искать ответы у других источников информации и работать своей головой? Так и поступлю. Обязательно. Как только покину эти стены и вернусь домой.
Я надеялся, что ад закончится, но, как оказалось, все только начинается…
Как оказалось, меня официально собрались выписать через два дня после разговора с психотерапевтом и, надо сказать, все это время стало для меня самым ужасным за все месяцы пребывания здесь. Речь о поиске ответов самостоятельно даже не шла, ибо я превратился в некое подобие овоща, обвиняющее себя неизвестно в чем. Нет, мне не снились кошмары, не приходила Вика во сне, как в первые дни после пробуждения. Я сам, словно мазохист, съедал себя мыслями о кончине моей малышки. Но это не самое страшное.
