Текст книги "My Chemical Games (СИ)"

Автор книги: Карина Рэндом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

***

Расковырянная коробочка мака, последняя, что осталась у Джи, покатилась под кровать, а сам парень, махнув рукой, откинулся на подушки, ожидая, когда наркотик, только что добытый из нее, начнет разъедать сознание. Он хотел приберечь драгоценное вещество хотя бы до завтра, чтобы отключиться перед интервью и не ощущать позора, но состояние, в котором молодой человек находился после провального выступления перед распорядителями, не позволяло терпеть; нужно было забыться, и содержащиеся в маке наркотические вещества прекрасно справлялись с этой задачей. Джерард медленно, рывками проваливался в сон (или это были лишь галлюцинации?), как вдруг юноша ощутил, будто чья-то горячая ладонь касается его лба. Разлепив глаза, Уэй с трудом различил перед собой лицо Маргарет Стамп и подумал, что это не к добру – либо женщина мгновенно раскусит, в каком состоянии находится трибут, и просто прихлопнет его, как комара, либо примется орать из-за провала на индивидуальном показе. Собственного ментора юноша порой боялся сильнее, чем предстоящих Игр, но сейчас ожидания Джерарда не оправдались: Маргарет выглядела задумчивой, обеспокоенной, но никак не рассерженной.

– Все в порядке? – спросила она, пока трибут, приподнявшись на локтях, пытался принять вертикальное положение. Джи хотел ответить, что все нормально, но получилось лишь нечленораздельное мычание, и ментор продолжила: – У тебя болезненный вид. Как прошло показательное выступление?

Уэй, недоумевая, отчего вдруг Маргарет стала проявлять такую заботу и вместо того, чтобы кричать и называть его паршивцем, говорила тихо и ласково, скривился, вспоминая о неудаче.

– Я не смог показать им ни-че-го, – по слогам произнес парень. – Простите, – зачем-то добавил он. Маргарет была все это время единственным человеком, который проявлял к Джерарду неподдельную заботу, и пусть она сердилась, кричала и ругалась на него большую часть времени, Стамп делала это из лучших побуждений. Ей почему-то было не наплевать на судьбу нерадивого трибута, и теперь юноша испытывал нечто вроде раскаяния – или это испытывал за него опиум, бродящий по венам.

– Совсем ничего? – недоверчиво переспросила женщина.

– Ну… – Джи замялся, прикидывая, что не стоит говорить ментору об опии в секции растений, а потом кивнул: – Совсем.

– Но маскировка… Я была уверена, что ты отлично покажешь себя в этой секции! Что произошло?

– Ничего. – Джи нахмурился. – Я не смог справиться с волнением и опрокинул все краски, – буркнул он, вспоминая походившее на кровь пятно, растекшееся по его футболке, что валялась теперь где-то в углу. Маргарет вздохнула – видимо, она ожидала чего-то большего, убив на этого парня столько нервов, и теперь юноша чувствовал себя неловко, хотя и не мог понять, какая разница: умрет он, получив за свой показ нуль или, скажем, шестерку. Мысли о смерти вдруг прожгли тело электрическим током – старуха с косой уже, кажется, точила свое страшное орудие для Джерарда Уэя, он почти видел это, хотя еще два дня ему уж точно ничего не угрожало.

– Ладно, – проговорила ментор. – Баллы значат многое, но не все. Нужно, чтобы тебя запомнили, поэтому завтра мы хорошенько поработаем над образом для интервью. Скоро будут объявлять результаты выступлений, так что будь добр не опаздывать.

С этими словами Маргарет Стамп покинула номер своего трибута, оставляя того в одиночестве лежать среди мягких подушек, осоловело глядя в потолок.

***

Группа Шестого дистрикта – трибуты, менторы, стилисты и наряженный в пышное платье морковного цвета Алекс Лиддел – собралась перед огромным телевизором, и каждый из них предвкушенно пялился в экран, ожидая баллов за индивидуальные показы – каждый, но не Джерард Уэй, почти на сто процентов уверенный, что выше нуля ему не поставят.

Пока на плоском экране мелькали лица других трибутов. Так, профи получили по 8-10 баллов – отличные результаты, никому из бедных дистриктов они не светят. Джи почему-то переживал за Фрэнка – мальчика, набившего себе татуировку в виде уродливой тыквы только ради того, чтобы та не давала ему забыть о собственных страхах. Правда, Фрэнки удостоился шестерки – а это ровно половина из того, что можно было набрать, и всего на два балла меньше, чем у девушки из Второго округа. Дистрикты сменяли друг друга один за другим, и вскоре подошла очередь Шестого. На экране появилось лицо Джерарда (парень успел отметить, что со стороны и правда выглядит немного болезненно), а затем под фото появилась цифра 3 – Уэй даже закашлялся, не ожидая от распорядителей такой щедрости. Правда, больше никто из присутствующих его восторга не разделил – лишь Алекс сочувственно вздохнул, а Элизабет Вериго презрительно фыркнула: «Посмешище!» Сама девица получила семерку и, довольная, подскочила с кресла, направляясь в сторону лифта, вульгарно покачивая бедрами. Кажется, оценки других трибутов ее не волновали.

Выступление Боба из Дистрикта-7 оценили в 8 баллов, его напарница тоже показала хороший результат… Под фотографией Хелены Сорроу, серые глаза которой, казалось, внимательно наблюдали за Джи даже с экрана, выспыхнула и тут же погасла шестерка. Рэй Торо получил 7, а баллы трибутов из самых дальних дистриктов колебались от трех до шести.

– Все очень плохо, да? – сам не зная, зачем, спросил Джерард, когда все разошлись и они с Маргарет остались в гостиной вдвоем.

– Хорошего мало, но я все еще надеюсь на твой образ. Твоя внешность должна понравиться капитолийцам, а вкупе с правильным поведением получится конфетка! А теперь иди, – Маргарет нахмурилась. – Завтра с утра я займусь твоим образом, а затем Алекс поработает над манерами. Доброй ночи. – Ее голос снова звучал строго, и Джи поежился, ощущая на себе строгий взгляд. Вздохнув, юноша поплелся в свой номер, предвидя все ужасы грядущего дня: ему предстоит слушать наставления ментора и терпеть Алекса Лиддела с его жеманными жестами и противным писклявым голоском.

***

–…Ну же, Джи, прекати! Не бойся, это не страшно! – тараторил без умолку Алекс, суетившийся вокруг своего подопечного, то и дело задевая того колючими ярко-алыми лепестками из жесткой сетки, торчащими из юбки, чем чрезвычайно раздражал Джерада. – Ты только взгляни на свою напарницу! Она же словно рождена для сцены!

И, всплеснув тонкими руками, облаченными в кружевные перчатки, сопровождающий упорхнул к Лизе, чтобы пропустить мимо ушей угрюмое бормотание Уэя: «Она мне не напарница. Она мой худший враг». Тем временем соотечественница Джи без устали вертелась перед зеркалом, не переставая поправлять и без того чрезмерно открытое, почти развратное кислотно-розовое платье так, чтобы оно казалось еще короче. В этот раз стилисты единогласно решили не выставлять своих трибутов в качестве единой команды, так как было слишком очевидно их отношение друг к другу. А потому каждый дизайнер смог дать волю своей фантазии, и теперь Лиза щеголяла в своем яком наряде «девушки легкого поведения», как об этом отозвалась Маргарет, и приветливо улыбалась каждому встречному существу мужского пола, а Джи крайне угрюмо разглядывал свой костюм. Кажется, Энди решил не создавать-таки монстра, покрытого татуировками, пирсингом или декоративными шрамами, а потому выбрал образ попроще, предварительно согласовав все это с Маргарет. Теперь на Джи была надета простая черная рубашка, самые обыкновенные на вид пиджак и брюки, а также слишком узкие для непривычной стопы паренька лакированные туфли. Шею стягивал красный галстук, лишь усиливая панику и заставляя юношу думать, будто он умрет от удушья уже сегодня же. Уэй стоял, забившись в угол, и теребил меж пальцев довольно длинную прядь волос, выкрашенных парнем из команды подготовки в цвет воронова крыла, черный, глубокий и, как ни странно, полностью удовлетворявший внутреннему состоянию Джерарда – со смоляными волосами тот чувствовал себя более-менее комфортно, несмотря на не слишком-то удобный наряд.

– Осталось три минуты! – пискнула крошечная капитолийка и, неловко взобравшись на табуретку, потребовала Джерарда подойти.

Стоило юноше приблизиться, жительница столицы, которой предназначено было заниматься «наведением марафета» у участников, двумя быстрыми движениями кисточки нанесла какую-то прозрачную жидкость на нижние веки трибута.

– Не вздумай прикасаться! – пискнула она и практически мгновенно исчезла.

Пока Джи раздумывал, что же еще такое изобрели капитолийские стилисты, к нему совершенно бесшумно подошла Маргарет Стамп и мягко опустила руку на плечо. На этот раз ментор не выглядела ни рассерженной, ни напряженной, даже обычная энергичность исчезла. Сейчас перед Джерардом находилась просто женщина, уставшая от постоянных тревог и столичной суеты, женщина, разрушенная Играми изнутри, медленно умирающая. Она знала это, но сейчас суть была вовсе не в ней самой, а в Джи и его страхах.

– Волнуешься? – негромко задала вопрос Маргарет.

Юноша слабо кивнул, чувствуя, как кружится голова. Достойно интервью ему не выдержать, нет. Он слаб, он испуган и растерян, но бывшая победительница Игр прекрасно об этом знала.

– Это не самое страшное, поверь, – мягко сказала она. – Здесь Цезарь и стилисты делают всю работу, ты же просто объект восхищения. Им нужно твое тело, попросту говоря. Самое страшное будет даже не на Играх, когда тебя разом мучают голод, боль и – главное – страх. Здесь от тебя им тоже нужно лишь тело, оболочка. Самое ужасное случится с тобой после всего этого.

– Но разве смерть не лучше такой жизни? – нетерпеливо перебил Джерард, почти смирившийся со своей безрадостной участью.

– Нет. Главный кошмар начинается тогда, когда ты побеждаешь. Тогда ты нужен им весь, без остатка, и выбраться отсюда уже невозможно.

***

Джерард сжимает мокрыми от пота ладонями подлокотники кресла: началось. На сцену поднимается Цезарь Фликерман, как всегда неотразимый: кислотно-оранжевая шевелюра, до невозможности выбеленное лицо и загадочного вида серебристый балахон. Одарив зрителей белоснежной улыбкой, ведущий зычно произносит приветствие, и кошмар начинается. Сначала профи: самоуверенные, жестокие, обаятельные – какие угодно, но именно такие, чтобы понравиться публике, они блестяще справляются со своей задачей. Прямо перед девушкой из Четвертого на сцену выходит Фрэнки: его очередь. Кажется, мальчик сам не знает, каким хочет казаться, а все наставления ментора и команды подготовки не имели смысла. Он то храбрится, как маленький взъерошенный воробушек, старается быть значимым, то, очевидно, следуя полученным инструкциям, изо всех сил пытается казаться беззащитным. Только вот выглядит он, после всего этого, скорее, потерянным. Дальше снова профи, а затем Пятый дистрикт: его трибуты несут откровенную ахинею, но отчего-то публика считает их крайне обаятельными. И вот, очередь Дистрикта-6. На сцену поднимается Лиза, и капитолийцы стонут от восторга: стилисты сумели показать все достоинства девушки. «Тоже мне, – громким шепотом проворчал Боб, сидящий через одного человека от Джи. – Как будто шлюх раньше никогда не видели!» Джерард усмехнулся; это заставило его несколько расслабиться, но ненадолго. Страх леденящими щупальцами опутывал его, сковывал конечности, оплетал горло, стягивал грудную клетку. Совсем скоро.

–…итак, как все же такая хрупкая красавица как ты, Лиза, собирается одержать победу? – с улыбкой задал последний вопрос Цезарь.

Боже, да он действительно очарован этой девушкой! Ну, или это следует назвать несколько иначе – даже ведущий, всегда безупречно выполнявший свою работу, теперь беззастенчиво пялился на тело интервьюируемой. Джи невольно поморщился от отвращения, вспомнив, что скрывается за ангельским личиком и привлекательными формами.

– Очень просто, Цезарь! – подмигнула зрителям Шестая. – У меня есть оружие, которого нет ни у одного из моих соперников – очарование!

И, даже не спросив разрешения, девушка поднялась с кресла и, вульгарно покачивая бедрами, проследовала обратно на свое место, тем самым показывая, что интервью можно считать завершенным. По крайней мере мужская половина зрителей была покорена, и это было вовсе не на руку Джерарду – шансы его соотечественницы на победу и так были неприятно высокими. Пока юноша рассуждал о своей неприязни к этой особе, Фликерман, так, словно говорил откуда-то издали, объявил:

– А теперь поприветствуйте отважного Жерара Уэя, спасшего своего брата! Наверняка Вы запомнили этого эксцентричного молодого человека!

Но последняя фраза звучала как сарказм – кто будет обращать внимание на жалкого забитого юношу, пусть и «отважного» и «эксцентричного», когда только что здесь отсвечивала своими прелестями полуголая красотка? Правильно – никому нет до этого дела, и Джерард просто изо всех сил надеялся на то, что его интервью не заметят, пропустят мимо ушей, переживая недавно увиденную Лизу.

– Здравствуй, Джаред! – Цезарь вновь оговорился.

– Джерард, – буркнул, поправляя его, Джи.

– Верно! – рассмеялся ведущий. – Знал бы ты, у скольких Джерардов я брал интервью за все эти годы… Всех вас и не запомнишь! Так о чем это я? Ты, кажется, в Играх участвуешь?

Несмотря на то, что в зале послышался смех, Уэй мрачно подумал о том, что шутки в Капитолии плоские. «Они делают вид, что можно забыть о вынесенном тебе смертном приговоре, да еще и считают это забавным!»

– Вы знаете, ни один из нас… – начал было говорить он, но тут же был прерван Цезарем, не желавшим, чтобы беседа принимала такой оборот.

– Многие запомнили тебя как отважного добровольца, вызвавшегося вместо своего младшего братишки. Хотя, скажу по совести, некоторые из нас думали, что ты обладаешь каким-то секретным навыком, который поможет тебе одержать победу, но, как ни прискорбно, баллы ты получил… Не самые высокие. Чем же ты рассчитываешь удивить и нас, и соперников на Арене?

– Своим удивительным талантом отбрасывать коньки в первый же день, – мрачно отозвался Джи.

Фликерман натянул на лицо улыбку:

– Весьма остроумно!

Среди публики послышались вялые, неуверенные смешки.

– Что ж, если ты желаешь сохранить это в секрете, давай поговорим о твоем брате, Майки. Расскажи нам о нем!

Джи нахмурился. Майки… Майки слишком многое значил для него, чтобы можно было вот так просто рассказать о нем всем этим людям, размалеванным, разодетым в попугайские наряды и жадно впившимся глазами в происходящее на сцене, фальшиво улыбающимся и, казалось, не признающим ничего, кроме этой самой фальши; похожим на не слишком красивые фарфоровые куклы, исполняющие свои роли под руководством кукольщика-президента; неспособным или попросту не желающим мыслить и не испытывающим чувства жалости. Разве поймут они, эти напыщенные индюки и курицы, всю ту боль, что испытывает Джерард Уэй от разлуки с беззащитным младшим братом? Разве поймут, как невыносимо тяжело видеть каждый день картинки-воспоминания, пронзающие сердце острым кинжалом и заставляющие его кровоточить так, что душа захлебывается? И тем не менее, Уэй говорил – о том, что его брату всего 14 лет, и о том, что больше всего на свете тот боялся быть выбранным на Жатве, и о том, что Майкос умеет играть на гитаре… О том, что он, Джи, кажется, обещал, что постарается вернуться… О том, как много значили для него постоянные братские подколы, и утра, когда Майки бесцеремонно будил его, и вечера, проведенные с братом в родном Шестом дистрикте (никаких упоминаний о Луговине, хотя сейчас юноша видел перед глазами тот их последний вечер перед Жатвой, подавленного Майкоса и его грустные светло-карие глаза и четко слышал слова брата о призраке бабушки, переплетающиеся с тихим перебиранием гитарных струн и песней, спетой тогда самим Джерардом). Юноша говорил чуть слышно, а сама речь выходила неравномерной – Уэй мог несколько слов протараторить на одном дыхании, быстро и неразборчиво, а затем начинал говорить медленно и заторможенно – и так по замкнутому кругу, пока его голос не утих совсем. Прошло, кажется, не больше минуты, когда Цезарь, ослепительно улыбаясь (хотя улыбка его напоминала парню звериный оскал), проговорил:

– Итак, и в завершение нашей беседы я хотел бы спросить тебя, Жером: что бы ты хотел сказать своему братишке теперь, перед тем, как отправишься на Арену?

– Майкос, – нет, Джерард уже не говорил с ведущим, он не обращался к публике. Перед его мысленным взором стояло лицо испуганного Майки, его маленького братишки, которого следовало защищать. – Знаешь, если бы я мог быть с тобой этой ночью, я бы спел тебе колыбельную…

И, сам того не замечая, Джи запел. Он очень долго раздумывал над этими строчками, каждую свободную минуту с тех пор, как попал сюда. Даже волнуясь перед показательным выступлением, даже лежа в опийном бреду, он сочинял эту песню, понимая, что Майки вряд ли когда-либо услышит ее. И вот теперь он пел, надрывно, словно слова царапали горло, с болью срывались с искусанных губ. Пел, забыв обо всем, что когда-либо знал, ведь самое главное сейчас – сказать Майки последние слова, поддержать его, иначе будет слишком поздно. Иначе сердце разорвется на части.

Never let them take the light behind your eyes…

One day, I’ll lose this fight…

As we fade in the dark, just remember,

You will always burn as bright.

Джерард чувствовал, как что-то горячее катится по его щекам, обжигая кожу, капая с подбородка на рубашку – слезы? Но зрители отчего-то дружно ахнули, и это заставило молодого человека поднять взор к экрану, на котором сейчас крупным планом транслировалось его лицо. Ахнув, юноша замер: по его щекам, окропляя рубашку алыми каплями, катились кровавые слезы.

*My Chemical Romance – The Light Behind Your Eyes.

========== IX ==========

Джерард в испуге посмотрел на Цезаря, надеясь найти у того поддержки или, быть может, объяснения, но ведущий глядел на парня с неким любопытством, скорее, нежели с жалостью, хотя в лице, выбеленном до невозможности какой-то пудрой, мелькнуло на долю секунды что-то человеческое. Рубиново-красные слезы все так же катились по лицу Уэя, и тот, словно находясь в прострации, тупо пялился перед собой, размазывая алые капли по щекам и тщетно пытаясь понять, что же все-таки происходит и почему его глаза кровоточат. Он уже не пел, нет – лишь слушал толпу, сперва благоговейно молчащую, а теперь взорвавшуюся бурными аплодисментами, и едва ли осознавал, где он, что он и кто он. Казалось, прошла целая вечность; Цезарь что-то говорил у Джерарда над ухом, кажется, обращаясь к публике, а затем, взяв трибута за руку, рывком поднял его с кресла и вскинул их крепко сжатые ладони вверх.

– Герман Уэй, дамы и господа!

На негнущихся ногах, почти полностью дезориентированный и оглушенный восторженным улюлюканьем капитолийцев, Джи сумел-таки освободить руку из цепких пальцев Фликермана и поплелся к своему месту, проигнорировав то, что Цезарь уже в который раз переврал его имя.

Парень все еще думал о Майки – только что спетая колыбельная наждачной бумагой царапала душу, разбередив все внутри, расковыряв сердце и надорвав легкие так, что те, казалось, истекают кровью, перекрывая доступ кислорода. Хотелось дышать, но у Джерарда получалось делать лишь судорожные вдохи, почти не выдыхая. Будто оглушенный, юноша смотрел на свои ладони, которыми всего секунду назад смахивал со щек то, что казалось кровью, и не понимал, настоящее оно или нет. Красные подтеки засыхали на пальцах, но не темнели, оставаясь столь же яркими, и Джи, поднеся руки к лицу, отчужденно разглядывал их. Словно сквозь толстую стену слышались голоса – вот Цезарь интервьюирует девушку из Дистрикта-7, а потом подходит очередь Боба – угрюмый парень исподлобья косится на толпу и односложно отвечает на вопросы ведущего. Впрочем, Седьмой не внушает страха – если его ментор, конечно, хотел добиться этого эффекта. Скорее, светловолосый юноша кажется смертельно уставшим, хотя по взгляду его и видно, что сдаваться Боб не собирается. И только ритм, отбиваемый пальцами по подлокотнику кресла, звучит несколько обреченно – три быстрых, едва не опережающих друг друга коротких удара, а затем четвертый щелчок, звонкий, отрывистый – и его слышно даже несмотря на бурные потоки речи, выплескиваемые на парня Цезарем. Но вот трибут возвращается на свой стул, и его место занимает Хелена Сорроу. Одетая в длинное черное платье с разрезом, с красной нижней юбкой, с корсетом, затянутым на талии, обутая в черные пуанты, она кажется бледнее обычного и движется все так же изломанно, да и говорит, впрочем, так же – странными намеками, витиеватыми фразами, то и дело оглядываясь зачем-то на Джерарда и смотря на него широко раскрытыми глазами. Но и ее время подходит к концу, и девушку сменяет парень-трибут из Восьмого и девочка из Девятого, а потом к Цезарю выходит улыбающийся Рэй с облаком кудряшек на голове, жизнерадостный и, кажется, вполне бодрый. Вот уж у кого, должно быть, приятно брать интервью – Торо спокойно, достаточно громко и без лишних нервов отвечает на все вопросы ведущего и так же спокойно возвращается на свое место, ободряюще подмигнув Джерарду Уэю.

Интервью тянулись мучительно долго, и все это время Джи пытался представить реакцию своих родителей и – главное – реакцию Майкоса, когда в Шестой дистрикт привезут в деревянном гробу его тело, но вот, наконец, Цезарь Фликерман объявил о завершении передачи, и трибуты, прослушав гимн, стали разбредаться кто куда – в основном все направлялись к своим менторам, чтобы услышать последнее напутствие перед ареной, и Джерард, разглядев в толпе Маргарет Стамп, в нерешительности двинулся к ней. Женщина стояла чуть поодаль и что-то неохотно обсуждала с Тедом, и Уэй уже хотел было подойти к ней, как вдруг увидел в противоположном конце широкого коридора группу капитолийцев, шумно обсуждавших что-то. Они – операторы, осветители и прочие работники закулисья – собрались вокруг небольшого стола, роскошно сервированного – у Джерарда мелькнула мысль, что даже здесь, в не слишком-то удобном для этого месте, эти люди ухитряются устроить пирушку. Впрочем, мысль эту мгновенно вытеснили многочисленные бутылки с алкоголем, коими был заставлен весь стол. Джи вдруг подумалось, что было бы неплохо стащить себе одну – капитолийцы слишком поглощены обсуждением интервью, чтобы заметить какого-то там трибута, пусть и произведшего сегодня настоящий фурор. Схватить со стола бутылку оказалось плевым делом – увлеченные беседой, телевизионщики даже не заметили парнишку, тихонько подобравшегося к их фуршету и так же незаметно ретировавшегося оттуда уже с вином. Спрятавшись за какой-то колонной, Джерард дрожащими руками поднес уже открытую бутылку к губам и сделал несколько больших глотков – кисловатая жидкость терпко обжигала горло и мгновенно согревала внутренности; морщась, Джи выпил все до дна, даже не заметив этого – будто элитный капитолийский напиток был простой водой, а он сам не пил уже несколько дней. В носу защипало и немного заслезились глаза – Уэй провел по ним ладонью, смахивая слезы, все еще кровавые, и, оставив бутылку на полу, двинулся к Маргарет Стамп – та как раз успела поговорить со своим коллегой. Кажется, он чувствовал себя хорошо, и даже выпитое вино, едва ли не пол-литра за раз, не отразилось пока на самочувствии парня.

Когда юноша приблизился к своему ментору, ожидая услышать очередную порцию попреков и недовольства, приветствием ему было молчание. Не зная, как это истолковать, Джерард неловко переступил с ноги на ногу и тихонько кашлянул. Маргарет будто бы пробудилась и вздрогнула, но и после этого она не сказала ничего в духе мыслей, витавших в голове у Джи.

– Ты молодец. Это даже лучше, чем я могла подумать. Лучше, чем кто бы то ни было мог предположить.

В глазах у ментора, как показалось парню, стояли слезы – самые обычные, никакие не кровавые, простые слезы обыкновенной женщины, которой жаль юного подопечного, неспособного выжить в жестокой бойне, устроенной столичными богачами. Джерард замер на месте и сжался в комочек, словно ожидая, что Маргарет ударит его, но ментор попросту развернулась и хотела было торопливым шагом удалиться в сторону лифтов, смешаться с толпой и исчезнуть, но ее подопечный сам попрепятствовал настолько благополучному исходу последнего дня перед Ареной, насколько это было возможно. В тот самый миг, когда Маргарет Стамп разворачивалась на каблуках своих сапог, где-то в желудке у Джи что-то сжалось, почувствовался спазм в горле, и через пару мгновений все то, что было в желудке у паренька, оказалось на полу.

На какое-то мгновение Маргарет оцепенела от неожиданности и просто глядела на своего подопечного с каменным лицом. Многочисленные трибуты и их команды подготовки, толпившиеся вокруг, один за другим оборачивались, дабы понять, что же тут происходит; девушки и капитолийцы в большинстве своем с отвращением фыркали и отворачивались, чтобы поспешить к лифтам, но некоторые – наиболее любопытные и те, кому было не все равно – остались стоять, чтобы понаблюдать концовку этой довольно скандальной ситуации. Те, кто жаждал интересного зрелища, не были разочарованы. Ментор, словно постепенно приходя в себя, медленно двинулась по направлению к Джи, который стоял на четвереньках на полу и тяжело дышал, пытаясь сфокусировать взгляд затуманенных глаз. Теперь все, наверное, почувствовали, что от паренька разит перегаром, в том числе и Маргарет Стамп; женщина некоторое время, показавшееся Джерарду вечностью, стояла над ним, возвышаясь, как каменный гигант, и не говорила ни слова, как будто чего-то ожидала. Но сам Уэй ничего не мог сделать; хотелось потерять сознание, провалиться в небытие, лишь бы исчез этот гул, заставляющий голову раскалываться на части, лишь бы взгляд наставницы больше не прожигал его насквозь. Нет, юноша не испытывал стыда, да и не мог он думать сейчас о таких мелочах, как репутация, ведь даже скорая гибель в этот миг не казалась такой ужасающей – хотелось лишь лечь и отключиться, и неважно, где и как.

Зеваки, собравшиеся вокруг, изнывали от любопытства, а Маргарет, похоже, устала сдерживать себя. Всем казалось, что женщина вот-вот взорвется, накричит на подопечного, возможно, разобьет что-то в порыве ярости, но нет: лицо ментора, миг назад горевшее гневом, моментально стало бесстрастным.

– Безвольная скотина, – сквозь крепко стиснутые зубы процедила она.

Слова эхом отдавались в голове у Джи, он не мог понять, что только что сказала его ментор, даже с трудом осознавал, что у него проблемы. Уж лучше смерть, чем это полубессознательное состояние!

– Тоже мне, герой! Уж лучше бы был твой братец – он бы хотя бы не напивался лишь оттого, что нервничает! Смотрите-ка, какие мы чувствительные!

Все, что уловил Джерард – Майкос должен был отправиться на Игры. Зачем и когда – ему было неизвестно, а потому юноша, напрягая последние силы, попробовал было пробормотать нечто в знак протеста, но не сумел сделать этого: горло снова свело спазмом, и Джи вывернуло на изнанку во второй раз.

– Ты уже покойник.

И, сказав это, Маргарет Стамп пренебрежительно толкнула парня сапогом так, что тот не удержался и распластался на полу, не в силах подняться, и удалилась, провожаемая взглядами зевак.

Сквозь странную пелену Джерард видел, как Рэй торопливо уводит малютку-соотечественницу прочь, подальше от «алкоголика и наркомана из Шестого», как Уэя скоропалительно окрестила толпа, заметил Боба, устало качающего головой, испуганное лицо Хелены, стоявшей в лифте… Кажется, это был конец. Где-то в подкорке брезжили обрывки мыслей, похожие на лоскуты или кусочки паззла, которые никогда не соберутся в полноценную картинку, потому что большая часть из них безнадежно утеряна, вымыта из сознания выпитым вином, а те, что остались, походили на бессмысленный лепет новорожденного, который повторяет за взрослыми слова, не понимая, что они значат. Игры, недавний позор, щелчки и вспышки фотокамер, кровавые слезы, Майкос – все это смешалось в голове Джерарда и притуплялось одной-единственной фразой. Ты уже покойник. Покойник… В голове юноши раз за разом глухо звучало это слово. Покойник… Покой… Да, Джерарду определенно хотелось, чтобы его оставили в покое, но над ухом, будто бы сквозь толстый слой ваты, раздалось неловкое:

– Тебе помочь, Джи?

Разумеется! Неугомонный Фрэнки не оставит своего кумира просто так, пусть даже тот валяется, пьяный, на полу в луже собственной блевотины.

Джерард хотел что-то ответить, но в желудке протестующе заклокотало – юноша с трудом сдержал очередной рвотный позыв и попытался встать.

– Ну и вонь! – брезгливо поморщилась, проходя мимо, Элизабет Вериго, а ее ухажер из Первого дистрикта отвратительно заржал и пнул парня так, что тот, не успевший еще подняться на ноги, уткнулся носом в омерзительно пахнущую лужу на полу и проехался по ней рукой. Выругавшись, парень отполз в сторону и вытер ладонь об штанину. Джи потихоньку возвращался в реальность – он уже более-менее четко осознавал происходящее, но не мог найти в себе сил или желания сделать что-либо – хотя бы подняться с пола, по крайней мере. Тем временем Фрэнк явно искал проблем на свою пятую точку.

– Не трогай его! – крикнул парнишка вслед Первому, и тот, обернувшись и бросив на Третьего презрительный взгляд, будто смотрит на грязную дворовую шавку, грозно проговорил:

– Ты что-то вякнул, мелюзга? Нарываешься?

– Тебя никто не просил совать свой нос, куда не просят! – с вызовом выкрикнул Фрэнк.

– Да уж, если я проведу здесь еще минуту, мой нос не выдержит столь мерзких миазмов. Уэй, тебе не мешает помыться! – хохотнул парень. – А тебе, – он повернулся к Фрэнки и схватил того за шиворот, – я бы с радостью надрал задницу, но меня вот-вот вырвет – от твоего дружка страшно воняет. Просто знай, что твоя смерть на арене будет мучительной, маленький говнюк!

– Ты можешь… просто… уйти? – Джи нашел-таки в себе силы связать пару слов, и ухажер Лизы, презрительно фыркнув, зашел в лифт, обняв девушку за талию. Уэй поморщился и обратился к Фрэнку: – И ты тоже. Ты зря все это затеял, парень.

С этими словами Джерард кое-как встал с пола и сделал пару шагов в сторону лифта, ощущая, как шевелится в желудке и подкатывает к горлу тошнота, а в голове гудит, мерно и раздражающе, будто сигнал прибывшего к станции поезда. Фрэнк неловко подошел к юноше и замер в полуметре от него, собираясь с силами, чтобы сказать что-то. Двери подъемника бесшумно разъехались, и Джи, подняв глаза, увидел Рэя Торо – тот хотел выйти, но, заметив Уэя, передумал. Икнув, Джерард шагнул в лифт и, стараясь не смотреть ни на Девятого, ни на Третьего, услышал взволнованный голос кудрявого: