Текст книги "My Chemical Games (СИ)"

Автор книги: Карина Рэндом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Джерард слегка воспрянул духом. Новые мысли как будто придавали ему сил бороться – и он готов был отправиться в путь хоть сейчас, ещё бы избавиться от навязчивого чувства голода… И понять, куда идти. Он выбрал направление наугад и брёл в медленно затягивающих арену сумерках довольно долго, как ему казалось. Идти было гораздо проще, чем днём: пустыня отдавала тепло, и спадала удушливая жара. Ночью может заметно похолодать, но Джи решил идти, пока есть силы, и тщетно прислушивался к вечерней тишине в надежде услышать голоса товарищей: пустыня привечала его зловещей тишиной.

Он решил сделать привал, когда невдалеке показались фигуры огромных кактусов. Джерард готов был поклясться, что те источают чуть сладковатый аромат, а приглядевшись, увидел на верхушках гигантских лап бледно-розовые цветы. В желудке мгновенно образовалась ощутимая пустота; раньше он не замечал этого, но теперь стало очевидно, что день без пищи (если не считать нескольких шишек, которые, впрочем, вскоре опять оказались на земле) не прошёл даром. Необходимо было подкрепить силы, а отдохнуть можно и у подножия гигантских растений. Собравшись с силами, Джи с удвоенным энтузиазмом зашагал в сторону многометровых силуэтов, вырисовывавшихся во мраке. Но даже гигантские тени не позволяли издалека оценить размеры громадин: карнегии уходили куда-то бесконечно высоко, пока не сливались с темнотой. Казалось, что они врастают в небо, подпирая его. Уэю смутно вспоминалось, что эти исполинские кактусы могут оказаться полезными – занятия по распознаванию растений, оказалось, научили его не только извлекать опий. Но что же это было? Кажется, цветы. Огромные бледные бутоны, напоминавшие блюдца, середина которых была заполнена сотнями золотистых тычинок. Говорят, мёд, полученный из их нектара, вызывает состояние эйфории… Стоп. Нельзя было опять возвращаться к затуманиванию разума, бегство от реальности никого не спасёт, а помощи извне ждать больше не приходилось. Раз уж последний знак свыше – сломанный указатель – буквально означал «Теперь ты сам по себе, борись», придётся взять на себя ответственность за всё, что происходит в его жизни, и сознание было первым на очереди.

Вздохнув, юноша подошёл к совсем молодому кактусу, высотой метра три, и выбрал несколько цветов, что пониже, а затем, по очереди обхватывая каждый ладонями, с усилием тянул их вниз, а они отрывались с влажным хрустом. Джерард сидел на земле, отстранившись от кактуса, ел водянистую мякоть, сгрызая её с кожуры, будто это был печёный картофель, и блаженно прикрывал глаза. Не то чтобы он чувствовал себя счастливым или хотя бы близко к этому – просто необъяснимое спокойствие впервые со дня Жатвы воцарилось в его душе. Из ночной темноты сверкнули два небольших круглых глаза: сычик, нашедший укрытие в дупле, выдолбленном в стволе кактуса, вопросительно глядел на нарушителя спокойствия. Юноша даже немного позавидовал ему. Это его дом, он чувствует себя в безопасности здесь, а главное, птахе совсем не обязательно умирать. Но что делать, такова жизнь – он даже почти смирился с уготованной ему участью. Сычик, негромко ухнув (разочарован?), взлетел и растворился в ночи, а Уэй так и смотрел туда, где ещё недавно сидел малыш, и думал о чём-то своём. Его растревожили звуки гимна, когда на небе вспыхнула фотография Хелены Сорроу с её отстранённым, неземным взглядом и полуоткрытым ртом – Джи подумал, должно быть, тело девушки уже доставили в Восьмой, и мысленно попрощался. Ему больше не было горько, но из глаз сами собой потекли слёзы, и он не пытался утереть их, глядя в давно уже опустевшее небо. Теперь там была лишь причудливая звёздная россыпь, да лунный серп робко выглядывал из темноты.

Как бы горько ни было, Джерард понимал, что нужно что-то делать, двигаться дальше. Раз уж он дал обещание полностью контролировать собственную жизнь и самому решать свою судьбу, нужно было собрать волю в кулак. Это оказалось нелегко, учитывая, что всю жизнь он занимался тем, что бежал от того, что пугало, используя ли наркотики и алкоголь, чтобы забыться, или на самом деле убегая за границы дистрикта, где всё осточертело. Он как будто держал собственное сознание за горло, не давая ему расслабиться, ускользнуть куда-то прочь и забыть о начатом. Сложнее, чем он думал, ведь человеку не запретишь жалеть себя. Самые сильные эмоции мы всегда испытываем по отношению к самим себе, либо любим так, что готовы ради этой любви пожертвовать кем угодно, либо без ума ненавидим, причиняя боль, которую бы не посмели заставить испытать ни одно другое существо. Сейчас Джерард жалел себя, тосковал не из-за смерти Хелены, а из-за того, что он, несчастный и одинокий, больше не встретится с ней, но, разумеется, не осознавал этого в полной мере. Сейчас гораздо нужнее было позаботиться о безопасности самого Уэя – найти убежище, чтобы переждать следующий день, когда на Арену вновь горячим покрывалом опустится день. Второй раз прикорнуть на голой земле, рискуя жизнью, юноша не мог себе позволить. Он шёл всю ночь, кожей ощущая, как остывает воздух, а земля перестаёт отдавать накопленное тепло; близился рассвет. Когда на горизонте появилась желтоватая полоса, Уэй подошёл к небольшой группе скал причудливой формы. Сейчас он не мог точно сказать, не там ли они останавливались с друзьями в самый первый день Игр, но это не так и важно. Там должно быть безопасно. Если, конечно, распорядители опять не выпустят скорпионов – хотя такой трюк уже не удивит капитолийскую публику, так что можно спать спокойно, Уэй и без того натерпелся, можно и оставить его в покое ненадолго.

Джерард нашёл в скале небольшую пещерку, даже, скорее, углубление, где лёг подальше к стене, отвернувшись, положил руку под голову и задремал. Снилось ему что-то удивительно будничное и даже унылое, но после нескольких дней настоящего ада (Mama, we all go to hell) было безмерно приятно просто пройтись по грязным улочкам дистрикта до булочной, послушать брюзжание пожилого соседа и даже навести порядок у себя в комнате – пускай во сне.

Было бы слишком хорошо и слишком неправдоподобно, проспи он до самого заката крепким сном младенца – Уэй проснулся, когда докрасна раскалившееся солнце поднялось уже высоко в небо, хотя не его слепящий свет разбудил Джерарда. Это было нечто скользкое и отвратительно шевелящееся, заползшее к нему под одежду, и когда Джи с трудом разлепил глаза, он ещё с минуту ёрзал на земле, пытаясь избавиться от неприятных ощущений: мало ли, почему чешется спина, тем более, когда ты давно уже не мылся?.. Во рту было прегадкое чувство сухости, язык словно прилип к нёбу, и первые мгновения спросонья он думал лишь об этом. А затем вздрогнул: он на арене, а не у себя дома, и странное щекотание – не пушистый хвост кота Бабблза. Эта мысль заставила Джерарда подскочить и рывком снять с себя куртку, отшвырнув подальше в сторону; затем он замер на мгновение, прислушиваясь, и принялся охлопывать себя по бокам – кажется, чисто. Тогда Уэй осторожно подполз к ветровке, потянув её за край рукава, и оттуда мигом выскользнула крохотная ящерка, кажется, вполне безобидная. Джи выдохнул с облегчением – это происшествие заставило его понервничать, но в конце концов, ещё раз хорошенько встряхнув куртку, он укутался в неё посильнее и снова закрыл глаза.

В следующий раз он проснулся от необъяснимого чувства тревоги, преследовавшего его во сне: Джерард пытался в нём идти против сильного порывистого ветра, но не продвинулся ни на йоту. Ноги увязали в песке, и Уэй хотел позвать на помощь, но стоило раскрыть рот, как он тут же наполнялся мелким пыльным крошевом. Джерард закашлялся и открыл глаза – возможно, это спасло ему жизнь, поскольку в тот же миг от него в испуге отпрянул мрачный силуэт. Джерард рывком сел на земле – с лица упал кусок какой-то тряпки – и покрутил головой; было ещё светло, но солнце потихоньку шло за горизонт – Джи отлично видел его из своей пещерки. А вот куда делся таинственный силуэт – не разглядел, но сердце стучало в груди, явно предостерегая парня об опасности, и он осторожно выглянул наружу, вмиг поплатившись за это: что-то неистовое тут же бросилось ему на спину. Запаниковав, Уэй проявил чудеса недюжинной силы и ухитрился сбросить незнакомца, тут же повалившись следом. Упав на мягкое тело трибута, он смог кое-как определить, что это девчонка, но вот из какого дистрикта – Джи не помнил. Ясно было одно: это точно не Элизабет Вериго. Увы, это не делало девушку менее опасной. В её руке Джерард разглядел нож.

Позже он ни за что не поверил бы, что сделал нечто подобное, но в минуту опасности его сознание работало невероятно чётко, настолько слаженно с телом, что все движения его опережали ход вспуганной мысли. И в первую очередь Джерард попытался выхватить у соперницы оружие – небольшой охотничий нож был обёрнут ещё одним куском ткани, и девушка, перекатываясь по земле, больно кусаясь и пихая Уэя локтями, попыталась зажать ему нос, перекрыв дыхание: ощущение как во сне, когда он не мог вдохнуть – что, если девица пыталась его задушить?.. Он так и не выхватил нож, но исхитрился заломить сопернице руку – ненадолго, впрочем: она мигом перекатилась и навалилась острой коленкой на его грудь. Девица была жилистой, крепкой, не в пример ему самому, и боевые навыки её были очень хороши для такого, как Уэй: в какой-то миг он ощутил себя безвольной тряпичной куклой, с которой делают, что хотят, и только мысль об этом заставила его вновь собраться. Он сам вправе распоряжаться своей жизнью. Только он и никто другой.

Мысль об этом заставила его перекатиться с чрезвычайной лёгкостью, словно он всегда только и занимался тем, что уклонялся от нападающего противника. Не упуская из виду нож в руке девчонки, он ударил её в глаз кулаком, кажется, расцарапав белок ногтями, и пнул в живот – она, вроде бы, вскрикнула, – после чего поднялся на ноги. Машинально отметил, что с волос на лоб почему-то капает кровь, но не придал этому значения и снова пихнул свою противницу, однако та извернулась и потянула его за шиворот, заставив снова упасть, а затем наконец крепко полоснула ножом где-то под грудью. Боль затмила рассудок, и в глазах Джерарда потемнело – когда там смерть наконец заберёт его в свой уютный мирок?.. Прямо сейчас эта девушка проткнёт ему горло, если он ничего не предпримет, и в единую долю секунды Джерард Уэй успел сперва смириться с подобной участью, а потом – вскипеть от возмущения и нечеловеческим усилием заставить себя откатиться в сторону. Девушка, казалось, уже немного ослабла, и он изловчился выбить наконец оружие из её рук и подставить подножку. Соперница пошатнулась, упала, снова встала, прикрывая ладонью правый глаз, и Уэй подполз к ней, чтобы снова толкнуть, но она вдруг сама, пошатываясь, рухнула на землю. Тут же послышался отчаянный визг. Джерард присмотрелся: девушка ударилась виском о какой-то уступ в скале, и по лицу её текла алая кровь, губы бледнели, глаза заполнялись слезами… Уэй машинально подобрал с земли её нож и подполз ближе. Они оба умирали: он – от нестерпимой боли в ребре, она – от раны в голове, черепно-мозговой травмы. Он мог бы добить её, но надолго ли он переживёт свою противницу? У него нет лекарств, нет спонсоров – ничего нет. Только флакон обезболивающего – кажется, настал его час.

Девушка что-то бормотала и выла оглушительно громко – если её вопли приведут сюда профи, закат наступит для них обоих быстрее, что было бы как нельзя кстати. Не выпуская нож из рук, Джерард осушил бутылочку с обезболивающим и свернулся калачиком на земле. Из его глаз тоже капали слёзы.

Минуту, две, три он лежал, чуть вздрагивая от пережитого ужаса, и ждал, пока лекарство подействует. Хотя бы немного! Пожалуйста. Уэй беззвучно шевелил губами, пытаясь договориться с собственной болью, точно читал молитву или заклинание. Он давно не молился: ещё в детстве он, отчаявшись, решил, что никакой высшей силы нет и быть не может, что она бы не допустила такой злобы и несправедливости вокруг. Когда умерла бабушка, гнев только возрос, переполнив лёгкие Джи, вырвавшись наружу и окутав юношу густой пеленой тумана. Сейчас… Наверное, он должен был бы возненавидеть этот мир ещё сильнее, но очередное потрясение, как ни странно, имело совсем другой эффект. Пожалуй, на парня сейчас навалилось слишком много злобы и боли, и хотелось, чтобы мир просто перестал быть таким. С невероятной мягкостью и даже нежностью он обратил свой мысленный взор туда, где, горячая и липкая, находилась рана. «Давай, ну, пожалуйста, – как бы обратился к ней Джерард, – скоро всё будет хорошо, лекарство вот-вот подействует». В этот момент это чувство не казалось странным, разум Уэя существовал как бы в стороне от тела, а о нём, повреждённом, следовало позаботиться. Впервые он отнёсся к самому себе так, как поступил бы с кем угодно другим: с Майки, с Фрэнки. Он не пытался заглушить боль ещё большей болью, заставить её замолчать наркотиками, утонув в ненависти к себе, он просто позаботился о себе. И от этого было уже легче. К тому же, вскоре подействовало обезболивающее; боль не ушла, но притупилась, и теперь под разорванной футболкой Джерарда тупо пульсировало нечто, ритмично, как умирающая рыба, слабо бьющаяся на дне неглубокой лужи.

Девушка по-прежнему хрипела и кричала, пусть и не так громко. Находиться рядом с ней было опасно, да и сам Джи хотел поскорее убраться с этого страшного места, где он почти совершил убийство. Почти. Капитолийцы оценят это, может, у него даже появится спонсор, но самому Уэю мысль о том, чтобы оборвать чью-то жизнь, казалась мерзкой и противоестественной. Ни у кого не должно быть такого права, жизнь человека – только в его собственных руках, а тот, кто ставит себя настолько выше другого, что способен убить – попросту болен. Да, девушка умирала, остатки жизни бордовой лужицей растекались у неё под головой, но… Нельзя, нельзя убить! При одной мысли об этом руки парня дрожали ещё сильнее. Майки не увидит, как старший брат играет по правилам Капитолия. Да, у него есть нож, у него чуть больше шансов выжить, но они с безымянной трибуткой по-прежнему на равных, и это не казалось Джерарду жестокостью. Выдохнув, он неловко съехал со склона и из последних сил отполз в сторону. Это походило на кошмар, где бежишь, но не продвигаешься вперёд ни на сантиметр: Джи прилагал все силы, но злополучная скала отдалялась мучительно медленно, на метр, два… А губы и кончики пальцев уже пугающе холодели, точно Уэй не умирал, а просто постепенно превращался в труп. Он ненадолго прикрыл глаза, давая себе отдохнуть, и тут осознал, что где-то совсем рядом слышит, как отрывисто шуршит песок под чьими-то ногами. Чаще, чаще… «Это конец», – успел почти равнодушно подумать он, когда услышал знакомый голос, полный какого-то постоянного удивления и восторга.

– Рэй, Боб, это он! Он живой!

========== XVIII ==========

– Чёрт возьми, да он ранен! – послышался голос Рэя. – Уэй, ты слышишь меня? Ты в сознании? – Несколько мгновений спустя приятель уже бегло похлопывал его по щекам, проверял пульс, совершал какие-то манипуляции – суетился, в общем, – а Джи, с трудом разлепив закрывающиеся глаза, только и сумел, что блаженно выговорить:

– Ребята… Я так хотел найти вас…

– Лежи и не шевелись, – приказал Рэй, переворачивая его на спину и продолжая хлопотать, словно наседка. Стянул ветровку, задрал футболку, приложил к ране что-то мокрое и холодное… Джерард чувствовал себя в безопасности и мог уже позволить себе забыться, но не тут-то было: вездесущий Фрэнки навис прямо над ним и без устали тараторил:

– И как тебя угораздило?! Что произошло? Мы слышали крики! А ещё Боб убил во-о-т такого койота! Мы все волновались за тебя! Я так рад, что ты жив!

Уэй слабо улыбнулся. Беззаботная болтовня Фрэнка действовала на него умиротворяюще.

– А где Боб?.. – сумел выговорить он и, услышав угрюмый голос этого молчуна, пробормотал: – Я скучал, дружище. Рад, что ты все ещё жив.

Боб многозначительно хмыкнул, а затем воздух вновь прорезал крик раненой девицы.

– Что это? – подозрительно осведомился Брайар, и Джи лишь вяло махнул рукой:

– Там…

Боб, оглянувшись в указанном направлении, грязно выругался и удалился, как показалось Уэю, довольно надолго. Во всяком случае, этого времени хватило, чтобы он смог заснуть и сквозь сон услышать пушечный выстрел, а проснувшись, увидеть над собой всё то же любопытное лицо Фрэнка.

– Он очнулся, – доверительно сообщил тот, и над ним снова нависли заботливые кудряшки Рэя. Он задавал какие-то вопросы, и Джи отвечал на них, как мог, а сам краем глаза поглядывал на резко помрачневшего Боба, смотрящего куда-то вдаль.

– Что с ним? – тихо спросил Джерард, и Фрэнки тут же ответил:

– Не спрашивай! Он такой с тех пор, как увидел ту раненую девушку. Это ты её, да?..

– Она погибла?

Фрэнк кивнул.

– Откуда она была?..

– Не знаю. Я не видел её, мы всё время были с тобой. Что произошло?

Джи поморщился. Наверное, стоило рассказать ребятам, чтобы, как минимум, удовлетворить любопытство Фрэнки, но он сам довольно смутно понимал, что же случилось. Это было похоже на кошмарный сон, наполненный криками и болью. Так или иначе, ребята смотрели с сочувствием, а Джи самому нужно было попробовать разобраться в случившемся, так что он чуть севшим голосом заговорил. Получалось как-то бессвязно, и Уэй сам начал задаваться вопросом, не привиделось ли это ему? А то, может статься, он сам напоролся на оброненный кем-то нож, а потом выдумал для себя оправдание… Но, раскладывая случившееся по полочкам, он начинал вновь верить себе; что-то случилось, и он смог выйти из драки победителем, выйти и даже не убить ту девушку.

– …я не смог убить её, – опустил он глаза, – Это было бы слишком жестоко.

– Жестоко? – над ухом раздался, впервые за долгое время, низкий голос Боба. – Ты думаешь, оставить её истекать кровью было менее жестоко?

Это было странно. Боб не был разговорчивым парнем, с чего это он вдруг стал делиться с ребятами своими гуманистическими рассуждениями? Джерарду иногда казалось, что Седьмой – единственный в их четвёрке, способный расправиться с союзниками, дойди они все до финала. С чего ему жалеть незнакомую девицу, быть может, профи? Но парень не сказал больше ни слова, и Джи закончил свой рассказ. Фрэнк, разумеется, восхитился и заявил, что у Уэя есть реальный шанс вернуться к брату.

– Но ведь если я вернусь к брату, ты умрёшь, – с грустной полуулыбкой ответил он.

Нет, он не хотел причинить Фрэнки боль – да у кого вообще могла возникнуть мысль обидеть этого мальчика, в котором так и кипела жизнь? Это был даже не Майки. Тот постоянно был погружён в свои мысли, и порой Джерарду казалось, что младший брат знает намного больше него, а вот Айеро был беззащитен в своей простоте, хоть и хорохорился, подобно маленькому сычику, что совсем недавно взирал на Уэя из ночной темноты.

Фрэнк перестал улыбаться, но глаза его оставались такими же безмятежными, точно выбор был сделан уже давно, и никакие решения не тяготили его душу.

– Я знаю, – просто сказал он, – но тебе нужно вернуться. Когда я смотрел Жатву в вашем дистрикте, я подумал, что ты заслуживаешь победы, и неважно, насколько ты крутой. А ещё знаешь, что я подумал? Вот бы у меня был такой брат.

Разумеется, он не хотел, чтобы кто-то отправился умирать за него. Но в этот момент Джи очень ясно увидел, как был одинок Айеро. Он всегда старался держаться поближе к старшему товарищу, потому что больше у него никого не было, а каково должно было быть такому жизнелюбивому парнишке, если он не чувствовал этой самой жизни рядом с собой?

– Да, – подхватил Рэй, – многие сразу тебя заметили, и я тоже. Ты нравишься людям, Уэй. Постарайся не сбрасывать себя со счетов. Мы тебе поможем.

Помогут… Значит, отдадут свои жизни, лишь бы трогательная история завершилась благополучно, пусть они и не увидят её финала? Это какой-то новый уровень любви к драме. Всё же Джерард был прав, ребята – самоубийцы, по крайней мере, Рэй и Фрэнк. Но он был за это им благодарен.

Поскольку Джи молчал, Фрэнки ещё раз вопросительно заглянул ему в глаза:

– Ты же не веришь, что я правда могу вернуться с арены?

– Я не знаю, – хрипло ответил Джи. – Смог бы я… Должен ли я позволить тебе не вернуться? Кому угодно из вас. Ты дурак, Фрэнк Айеро, если думаешь, что ради своей жизни я смогу безжалостно наступить на твою. Раз уж мы играем по их правилам, мы будем играть честно. А сейчас мы в равных условиях, парень. И у тебя точно такие же шансы выжить, как у меня. Даже чуть выше – в твоём животе нет дырки, – он грустно усмехнулся.

Фрэнки не ответил. Никто не ответил ему, и на многие мили вокруг повисло тяжёлое, горькое молчание. Джерард сам разорвал его, тихо повторив себе под нос:

– Смог бы я?.. Должен ли я?..

Гнетущая тяжесть этих мыслей, и мыслей об одиночестве Фрэнка, да и Рэя, раз тот готов помочь ему победить, да и Боба, раз он всё ещё здесь, навевала на него какую-то особую горечь, а горечь он привык выливать из себя пением. И потому Джерард, преисполненный благодарности к своим друзьям, затянул тихо-тихо, боясь спугнуть:

Could I… Should I…

And all the things that you never ever told me

And all the smiles that are ever ever…

Ever…

Get the feeling that you’re never

All alone and I remember now…

Он смотрел на Фрэнка и вспоминал, как тот умирал прямо у него на глазах в самом начале Игр, и… Не мог это выразить. Помощь пришла неожиданно со стороны Боба, который подхватил его мелодию на полуслове, безэмоционально, как и всегда, но Джи готов был поклясться, что слышит слёзы в его голосе:

At the top of my lungs in my arms she dies

She dies…

Три обескураженных пары глаз уставились на него, но Боб не произнёс больше ни слова. Не смахнул слезу, ни посмотрел на них, ни даже пошевелился. И вновь гнетущее молчание повисло над ними, и вновь ненадолго: чёрное небо Панема прорезала яркая вспышка – фотография погибшей сегодня девушки, Джи безошибочно узнал её. А затем увидел яркие золотые буквы. «Дистрикт-7».

Значит, она была землячкой Боба. Значит, вот почему он замкнулся ещё сильнее. Значит, вот о чём были его слова.

Уэй с минуту собирался с силами только ради того, чтобы подползти к напарнику и положить ладонь ему на плечо.

– Прости, приятель. Мне очень жаль, я не хотел, но…

– Ты спасал свою шкуру. Здесь или ты, или тебя, и я знал, что она умрёт. Раз уж выжить должен один…

– Ты хорошо знал её?

– Её звали Десми, но мы никогда не общались раньше. Поэтому я смог… убить её. – Он сглотнул и понуро опустил голову. Джи слышал за своей спиной, как сопит Фрэнки, пытаясь сдержать шквал вопросов, так и распирающих его изнутри, и как печально качает головой Рэй. Он не знал, чувствовал ли Боб их присутствие, но он вдруг начал говорить – много, быстро:

– Она умирала. Мучилась. Смерть дала бы ей облегчение. Мало того, её крики могли навести на нас профи, а по моим подсчётам, в живых остались только мы и они. На Играх или ты, или тебя, Уэй. Но ты всё-таки сущий подонок, – беззлобно бросил он. – Раз начал, доведи уж до конца. Если я буду корчиться в предсмертной агонии у тебя на глазах, будь добр, засунь нож поглубже мне в глотку.

***

Пустыню давно окутала ночь, но ребятам не спалось. Фрэнки никак не мог успокоиться после насыщенного событиями дня, а потому использовал любой повод, чтобы поболтать ещё немного. Сейчас, сидя у костра, разведённого в низинке совсем недалеко от того места, где развернулась трагическая сцена, он напоминал обычного мальчишку в разгар летних каникул, который вместе с приятелями выбрался в лес, чтобы посидеть у костра, может, попеть под гитару и рассказать пару историй, заставляющих вздрогнуть. Джи полулежал, облокотившись на камень, и вполуха слушал друга; рана, хоть и перестала кровоточить, сильно ослабила его, и сейчас парень не смог бы подняться на ноги, даже если бы от этого зависела его жизнь. Рэй, разумеется, не мог уснуть, потому что вновь чувствовал ответственность за остальных, в особенности – за раненого Уэя. Боб сидел тут же, но молчал. Он не мог всерьёз злиться на союзника, убившего Десми, иначе, наверное, прервал бы и его жизнь, как это принято на Арене. Все нормы морали, прививавшиеся с детства каждому, неважно, сколь бедна или богата его семья, здесь не действовали. Если есть шанс, если есть повод – лучше убить. Смерть – благо, она избавляет от мучений одного и продвигает другого к победе. Может, конечно, дети Капитолия иные. Они каждый год смотрят на смерть с экранов, думая, что это всего лишь развлечение, и двадцать три настоящих трупа не вселяют такой ужас. Им не придётся видеть их возле своего дома, не придётся глядеть в пустые от горя глаза родных убитых. Всё, что примет Капитолий – победитель, да, возможно, сломленный внутри, но в красивой обёртке и с фальшивой улыбкой. Как и во всём остальном – лишь лучшее.

Но сейчас до финала далеко – в живых осталось больше трети трибутов – и ребята негромко беседовали, обсуждая прошедшие три дня. Прежде всего, конечно, было решено, что Джерард – тот ещё засранец: так внезапно уйти, оставив Рэя с едва поправившимся Фрэнком и Бобом, умирающим без воды! Впрочем, как бы теперь Уэя ни мучила совесть, союзники почти не упрекали его, словно действительно оказались на Арене лишь для того, чтобы помочь ему выбраться.

– Так как… Как вы нашли воду? – всё ещё сгорая от стыда, спросил Джи.

Разумеется, об этом хотелось рассказать Фрэнку. Жестикулируя, он поведал, как они уже ждали выстрела пушки, как вдруг – о чудо! – он, Фрэнк, заметил небольшие растения, наполовину заметённые песком. Они, в отличие от остальной пустынной флоры, были действительно зелёного цвета – слабые, хилые, – и он решил рискнуть. Отойти подальше от лагеря в поисках источника жизни – и через несколько сотен метров обнаружился небольшой родник. Боб был спасён, но, разумеется, оставаться прямо у воды они не стали. Такая ценность в пустыне может привлечь как разного рода пустынную живность, так и профи. Ночь прошла спокойно, да и следующий день – тоже, как будто организаторы забыли о троице. «Конечно, – подумалось Джи, – у них было шоу поинтереснее!» Надо было признать, что за несколько дней все ребята успели натерпеться: каждый, кроме Рэя, побывал на краю могилы, а сам Торо потерял маленькую союзницу – и продолжал оставаться заботливым для всех остальных (Уэй боялся представить, каких душевных сил это ему стоило). Джерарду, разумеется, досталось всё и сразу, он явно был своего рода жемчужиной этих Игр для организаторов. Просто смотреть на кровь и насилие скучно – можно сходить на бокс или даже на скотобойню. Эмоции, души подростков, разорванные в клочья – вот, что было в цене у столичной публики. Разумеется, на победу странного поющего парня мало кто стал бы ставить, но вот понаблюдать за тем, как он борется за жизнь, было увлекательно. Тем более, что он не просто страдал, сидя в молчании, как Боб. Джи пел. Вместе со словами наружу вырывалось его «я», всё, что было на душе, укладывалось в несколько нот. Да он подарил им настоящий мюзикл! Потому-то его и не спешили убивать, ждали грандиозного завершения смертоносного концерта… И даже снабдили их аппаратурой для этого!

Поражённый этой мыслью, Уэй спросил союзников, где же тот самый издевательский подарок от спонсоров, приведший его в такое отчаяние. Рэй безнадёжно махнул рукой:

– Оставили там же. Выжить это не поможет, а если вдруг тебе захочется сыграть – всегда можешь вернуться, никуда не денется. Кому нужно это дерьмо?

Верно. И всё же, что-то было за этим подарком. Отправить даже крошечную вещь трибутам стоило баснословно дорого, а кто-то не поскупился на целый комплект инструментов… Но никого, кроме Джерарда, подобные размышления не тревожили. Фрэнк уже рассказывал о том, как круто Боб убил жуткого койота, напавшего на них под утро.

–…Клянусь, у него были безумные глаза! Они горели красным в темноте! А изо рта капала кровь! – это он про зверя, конечно, не про Боба. – Мне кажется, это мог бы быть койот-вампир, как думаешь?

Мясо этого самого койота, зажаренное на костре, послужило ребятам ужином и было, несмотря на отсутствие соли, намного лучше водянистых цветков кактуса. Джи снова ненадолго прикрыл глаза. Даже Айеро затих, и теперь были слышны лишь звуки пустыни. Тихо потрескивает костёр, едва различимо гудит ветер в скалах. Фрэнк мягко притопывает ногой, отбивая одному ему известный ритм, Боб громко – как он раньше этого не замечал? – дышит. Рэй что-то тихо бормочет – молится? Уэй вдруг сам захотел помолиться, взывая к высшим силам: пусть они хранят эту смешную троицу, покуда возможно. Они были ангелами, спустившимися с небес, если всерьёз хотели дать Джерарду выжить, а он видел в их глазах: да, это действительно всерьёз. Смог бы он, должен ли он позволить?.. И он снова раскрыл рот, чтобы спеть: он пел для них, под ритм их сердец, под их невнятный шёпот и мерное постукивание ногой, он пел, чтобы сказать им «спасибо». Чтобы не позволить им сделать их страшный выбор.

And all the wounds that are ever gonna scar me

For all the ghosts that are never gonna catch me

If I fall

If I fall…

Джерард чувствовал, что плачет от горечи, переполняющей сердце, от избытка чувств, и если бы он поднял глаза на своих друзей, то увидел бы, с каким благоговением они смотрят на него. Но он не видел, и так было лучше для него. Он чувствовал, что из девяти оставшихся в живых трибутов четверо – это их команда, и… Долго ли они сохранят её в полном составе? Джерард боялся – нет, не умереть: потерять этих парней. При другом раскладе он рад бы был познакомить их с Майкосом, как знак особого доверия, как… Как поделиться сокровенной тайной. Но эти трое собирались приносить бездумные жертвы, и он пел о том, как боялся, что им это удастся; о том, как больно будет это принять.

At the end of the world

Or the last thing I see

You are

Never coming home

Never coming home

Could I? Should I?..

Где-то в ночи несколько раз негромко ухнула пустынная сова, вторя Уэю. Раздался выстрел пушки. Это был финал: живых трибутов на Арене оставалось восемь.

Комментарий к XVIII

My Chemical Romance – “The Ghost of You”

========== XIX ==========

Майки Уэй сидел на скамейке возле дома и задумчиво болтал ногой: капитолийская съёмочная группа настраивала освещение и делала подсъёмки, а значит, до брата одного из финалистов никому дела пока что не было. Каждый день он вставал чуть свет, чтобы удостовериться, что Джерард жив, иногда даже просыпался среди ночи и шёл, не до конца придя в себя, на кухню, чтобы включить старенький телевизор. Пока на канале, круглосуточно показывавшем Игры, не передавали сводку оставшихся в живых трибутов, Майки не мог уснуть, как ни старался. И без того тощий, он ещё сильнее похудел за эти пару недель, а под глазами у него из-за постоянного недостатка сна залегли тени. Он сам начинал походить на мертвеца, точно все несчастья, происходившие со старшим братом, отражались и на младшем. Сегодня ночью, например, он проснулся от острой боли в боку, прямо под рёбрами, точно ему вонзили туда нож. Совсем недавно он видел, как ранили брата, в прямом эфире и не смог уснуть, пока не убедился, что союзники вновь отыскали Джи, чтобы помочь. Не то чтобы Майки был плохого мнения о брате, но он испытывал безмерную благодарность к этой троице за то, что они не бросили Джерарда, что бы ни происходило. Без них он давно вернулся бы домой – холодный, безжизненный, в простом деревянном ящике. Как ни странно, Джи продолжал жить, и теперь Майки готовил себя к тому, что Капитолий постарается выжать из него все эмоции, чтобы затем красочным разложить на блюде перед публикой: любуйтесь, объятый горем брат умирающего парня! Ведь это так увлекательно наблюдать. Может, предложат глицериновые слёзы для большей достоверности? «А может, – вспыхнула шальная мысль, – они помогут Джи, если я проявлю себя, как надо?» Главное – тронуть их… Он помнил, как для каждого трибута телевизионщики создавали трагедию, даже для дюжих широкоплечих парней из первых дистриктов. Здесь-то они сыграют на родственных чувствах! «Не знаю, что со мной будет, если Джерард не вернётся», «Он был рядом всю мою жизнь», «Безумно скучаю»… Все эти фразы, что он мысленно репетировал, звучали нелепо и фальшиво. Впрочем, капитолийцы должны проглотить что угодно, да? Отчего-то Майки всегда представлял их всех умственно отсталыми, для которых в жизни существуют только Голодные Игры раз в год и… Праздники? Интересно, как они развлекаются? Наверное, много дорогой еды и алкоголя, слуги…