Текст книги "My Chemical Games (СИ)"

Автор книги: Карина Рэндом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Выдохнув, Джерард с усилием встал на четвереньки; рёбра болезненно отозвались. Поднялся на ноги. По правде говоря, сделать первый шаг в сторону темнеющего невдалеке тела Хелены было страшно, точно это была не Восьмая, а Хелена Ли Раш в деревянном гробу, и рядом стоит мать Джи, настойчиво требующая у сына подойти и попрощаться с ней. Гипнотическое воздействие прекратилось, и теперь Джерард должен был встретиться со своим страхом из прошлого самостоятельно. Интересно, Сорроу будет выглядеть так же жутко, как и бабушка, похожая на съёжившуюся фигурку из желтоватого воска? Или, может, падение с высоты исказило черты её лица? Каждый шаг отдавался ударом где-то в левом виске, отсчитывая мгновения перед неизбежным. Тук. Хелена лежит на спине, одну руку откинула в сторону, другая неестественно загнута за спину. Тук. Лицо повёрнуто к небу, но его почти не видно из-за спутанных чёрных прядей волос, которые, подобно живым змеям, оплетали его. Тук. На груди темнело влажное пятно: Джерард вспомнил, что под одеждой девушка прятала пластиковую бутылку с водой. Тук. Она совсем близко, можно было разглядеть чуть голубеющие под бледной кожей рук вены. Сердце заколотилось чаще, пока отдельные удары не слились в непрестанный гул. Мертва?

Джи опустился на колени и дрожащими пальцами коснулся волос, скрывающих лицо девушки, и их, как на зло спутавшиеся и слипшиеся, оказалось не так просто убрать. Это было даже страшнее, чем в тот миг, когда до сигнала к началу Игр оставалась ровно секунда. Из-под черноты прядей на Джерарда стеклянными глазами посмотрело лицо, которое он не хотел видеть больше никогда: жёлтая кожа, испещрённая морщинами, по-старчески ввалившиеся глаза, тонкие поджатые губы, подкрашенные ярко-алой помадой, чтобы придать покойнице не столь отталкивающий вид. Несмотря на то, что Уэй долгое время ничего не ел, к горлу обжигающей волной подкатила тошнота: он не мог видеть бабушку ещё раз, и не важно, сколько ему лет. Это Майки не помнил ужаса первого столкновения со смертью, а потому вечно пытался найти пути к бабушке. И в этот раз старший брат спас его. Но не успел Джи избавиться от того, что всё ещё оставалось в его желудке, он бросил новый беглый взгляд на лицо покойницы, отчего ужас поутих. Это была просто Хелена из Восьмого, без алых роз в руках, без нелепого предсмертного марафета и глупой мишуры. Её глаза были открыты, но в них не было жизни – возможно, уже давно. Почему они не забрали её? Неужели хотят увидеть реакцию безумца из Шестого? Как она оказалась на дне каньона, сама ли шагнула за край?

Джерард склонился над её лицом, уже не пугающим, точно Хелена могла дать ему ответ. Бледная кожа и бескровные губы, в самом уголке которых багровела совсем небольшая капелька крови – Уэй был готов признать, что смотрелась она там хорошо. Длинные ресницы слиплись, под глазами залегли тени – впрочем, они всегда были там, и даже на интервью стилисты не стали скрывать их под слоем тонального крема. Он наклонился ещё ниже, точно не мог поверить тому, что видит, хоть и не пытался дотронуться до кожи – уже наверняка остывшей. Можно подумать, она снова впала в летаргический сон… Ресницы взметнулись вверх, и Хелена шумно, надрывно вдохнула, испугав Джерарда до полусмерти. Он не успел ничего сказать ей, не успел задать ни единого вопроса и даже не обрадовался. Всё произошло слишком быстро. Одними губами, давясь каждым глотком воздуха, она сказала:

– Вчетвером вы что-то можете… Вы и есть враг…

Всё было так тихо, что Уэй даже не был уверен, что слышал это на самом деле. Хрип вырвался из груди Хелены. Несмотря на то, что девушка была ещё жива, она явно умирала. По её телу пробежала дрожь, и уже с усилием она выдавила из себя последнюю фразу:

– Попрощайся за меня с Майки.

На губах лопались пузырьки кровавой пены. Остекленевшие глаза Хелены закатились, едва она договорила последнее слово, и Джи оцепенело смотрел на неё, протянув перед собой руку, словно хотел запечатлеть момент, остановить его на недолгий срок. Добиться от девушки чего-то ещё. Прошло кратчайшее мгновение, в котором Джерард чувствовал себя насекомым, угодившим в вязкую каплю смолы, а потом оглушительный грохот заставил его испуганно дёрнуться и втянуть голову в плечи. Сердце заколотилось в каком-то рваном темпе, и Джи долго ещё затравленно озирался, смиряясь с тем, что это всего навсего ударила пушка, оповещая Панем о гибели Хелены Сорроу.

Что-то надорвалось в нем, и всё напряжение, скопившееся в тщедушном теле за последнии дни, разом лопнуло, заставив Джерарда скрючиться на испещрённой трещинами сухой земле ущелья и уткнуться лицом в ладони. Его мелко трясло, словно в припадке, но слёз не было – хотя что-то влажное, липкое он всё же размазывал по своим щекам. Отняв руки от лица, он разглядел на них красновато-бурые пятна и осовело посмотрел на покойницу. Из-под её головы растекалась лужа крови, и в крови перепачканы были её волосы, а теперь и лицо – у лба, висков и на переносице, там, где Уэй пытался распутать попавшие ей в глаза пряди. При падении Хелена расшибла череп – интересно, как долго она пролежала так, пока он не явился здесь, чёртов спаситель?..

Хелена умерла во второй раз, и Джи не уверен был, что сейчас это была другая Хелена, девушка из Восьмого, а не бабушка Ли Раш. Во всяком случае, предсмертные слова принадлежали уж точно ей, если они, разумеется, не почудились обезумевшему от усталости, жажды и самого себя Джерарду. Воскресла в чужом теле, чтобы умереть ещё раз прямо у него на глазах – что ж, очевидно, в этом на голову поехавшем семействе никто не отличался чувством такта. Горькая усмешка исказила лицо Уэя: он сам выперся на арену, зная, как это будет выглядеть для Майки. «Посмотри, как я умру ради тебя». И чёрт бы побрал эти благие намерения – конечно, Хелена Ли Раш преследовала именно их. Джи попытался припомнить её слова: «Вчетвером… вы и есть враг». Он понятия не имел, что делать с этим, и был бесконечно зол на всех: бабушку, Хелену Сорроу, своё безвольное тело и на всё, что происходило здесь и сейчас. Глаза застилала пелена тумана, и Джи вдруг поймал себя на том, что пытается надрывным шёпотом позвать покойницу. Будто она могла услышать его – и уже неважно, которая из двоих Хелен ответила бы.

Can you hear me?

Are you near me?

Can we pretend to leave and then

We’ll meet again…

Боль потери – боль какого-то отрешённого предательства, которое она не должна была совершить, – мёртвая Хелена внушала Джерарду, лёжа совсем рядом, в луже горячей крови, и он думал о том, что мог бы отправиться следом, чтобы найти ответ. В преисподнюю, на тот свет, в катафалк, который довезёт до кладбища нарядно украшенный гроб. Разумеется, Хелена была виновата в случившемся, но что он мог исправить теперь?.. Разве что проститься – раз и навсегда, чтобы больше не вспоминать уже ни о безвременно ушедшей бабушке, ни о несчастной девушке из Дистрикта-8, которой участие в Голодных Играх (как, в конце концов, и большинству из них всех) стоило жизни. И Джи, обтерев руку о штаны, протянул её к лицу Хелены Сорроу, чтобы закрыть застывшие навечно глаза. С его губ, искривлённых в мучительной гримасе, долго ещё надрывом срывались слова, похожие на прощальную песню.

– What’s the worst that I can say? Things are better if I stay. So long and goodnight, so long and goodnigh…

Комментарий к XV

ХОБА!

*My Chemical Romance – “Helena”.

========== XVI ==========

Пение Джерарда, должно быть, вызвало целый фурор в Капитолии – как же, они наконец добились своего, но сейчас ему было плевать. Он сидел на коленях перед телом Хелены и выплёскивал наружу всё, что накопилось в нём за долгие годы и укреплялось здесь, на арене. Чёрные волосы, засаленные, спутанные, падали на лицо, а он не смахивал их – по крайней мере, так никто не увидит его слёз. На губах лопались крохотные пузырьки – наверное, преотвратное зрелище: грязный, измотанный слюнявый подросток, вопящий куда-то ввысь. И ему ответили. Джи думал, нигде поблизости нет ни единого живого существа, но с высоты ему вторили хрипло-гортанные крики, и подняв голову, он увидел парящих в знойном мареве стервятников. Слетелись полакомиться мертвечиной – что же, это было их право: в такой духоте тело Хелены вот-вот начнёт разлагаться, и лучше Джерарду уйти прочь, чтобы не видеть, что будет дальше.

В лицо ему под порывами суховея летела пыль, мелкий песок, какие-то веточки и колючки… Он думал было подняться обратно, чтобы вернуться к своим товарищам, которых так опрометчиво оставил вчера – найдёт ли он путь назад? – но понял, что ни за что в жизни не вскарабкается по отвесной скале. Он и спустился-то едва ли, что уж говорить о попытке залезть обратно? И Джи шёл вперёд – без цели, без надежды, просто передвигал ноги, не задумываясь о том, куда его приведёт тропа каньона. Здесь, по крайней мере, можно было укрыться от солнца – скала отбрасывала длинную рябящую тень, а по другую сторону от неё тянулся уступ чуть пониже, и на нём проглядывались пучки жёлтой, пожухшей травы и редкие деревца можжевельников. Наверное, от них пахло хвоей, но Джерард не чувствовал запаха – не чувствовал ничего, только изнуряющую жажду, но воды было взять негде.

Он с трудом волочил отяжелевшие ноги, шаркая и поднимая облачка прогорклой пыли, когда из-под носка его ботинка что-то, подскочив, прокатилось вперёд. Осколок породы? Или огромное насекомое? Прищурившись, Джи пристально вгляделся в землю перед собой: небольшой шарообразный предмет неподвижно валялся в паре шагов от него и никак не мог быть насекомым (хвала небесам). Подойдя ближе, Джерард подобрал его и, смахнув слой пыли, обнаружил под ним недозрелую зеленоватую шишку. А задрав голову, разглядел невдалеке склонившийся над уступом можжевеловый кустик, под которым – о чудо! – валялось ещё несколько шишечек, упавших на дно каньона. Джи поспешил подобрать их, пока они не исчезли, словно мираж, и раскусил одну – горько, с привкусом травы и хвои, но он не ел уже слишком давно, чтобы обращать на это внимание. Шишки были мягкими, чуть влажными – наверное, это могло бы восполнить запас жидкости в его организме хоть немного, – и Джерард жевал их почти с наслаждением. Несколько штук распихал по карманам, огляделся – нет ли поблизости ещё чего-то, что могло бы сойти за еду? – и двинулся дальше, немного бодрее, чем несколько минут назад.

Но несмотря на то, что найденные шишки несколько восполнили его силы, Уэй по-прежнему чувствовал себя паршиво – по большей части потому, что мысли в его голове вращались вокруг единственной темы… Он подвёл её. Даже не просто подвёл, а подставил: Хелена Сорроу не имела никакого отношения к Шестому дистрикту, жила своей жизнью, пусть и наполненной странностями, но чёрт дёрнул Джи вызваться добровольцем вместо брата! Майки, конечно, нельзя было назвать самым обычным парнишкой, которых в Шестом были сотни, но виной тому было лишь общение с братом не от мира сего. Он бы вписался, стал обычным незаметным трибутом, не привлёк бы Хелену, и она спокойно умерла бы своей смертью безо всяких безумных потрясений. Может, менее мучительно. Хелена Ли Раш не выбрала бы её тело своим прибежищем после смерти, чтобы сводить старшего брата Уэя с ума. А ещё ребята… Верные самоубийцы. Нет, лучше ему как-нибудь незаметно исчезнуть, не встречаясь с ними, чтобы дать хоть какой-то шанс. Рэй позаботится о Фрэнки, Боб тоже сильный малый – если он ещё жив, конечно. Быть может, немного удачи, и кто-то из них вернётся домой; так зачем отнимать у них этот шанс одним своим присутствием? Так же мешал он Майкосу в школе попасть в нормальную компанию. Виноват, виноват. Сначала Джерард пытался отвлечься на мелкие будничные размышления, подавляя чувство вины, но оно росло, это словечко – «виноват» – множилось, повторялось всё чаще и чаще. Отдельные словечки перекатывались под черепом, и их становилось всё больше. Рокот нарастал, подобно гулу моря, подобно грохоту приближающегося многотонного товарного поезда. Каждый раз, когда Джи и Майки детьми бегали через пути, они боялись, что железная махина будет двигаться слишком быстро, что случится нечто, что помешает братьям добежать до безопасного места вовремя, а дальше… Что будет дальше, они никогда не обсуждали, но, наверное, им обоим снилось, что происходит одна-единственная ошибка, и их сметает с ног. Живая плоть разлетается в воздухе миллионами горячих кровавых ошмётков, и больше никакой памяти о двух Уэях, которых всё равно никто никогда не любил по-настоящему.

Гул в голове становился всё громче, как будто Уэй слышал его на самом деле, а не в своём воображении, это было гораздо более реально, чем наркотический сон. Кровь пульсировала в висках, жар волнами расходился по телу. Наверное, это близкий обморок. Ещё одна волна жара – самая сильная – и Джерард повалился, как будто что-то ударило его в спину с необычайной силой, но сознания не потерял. А в следующую секунду вид безоблачного голубого неба сменился жижей мутно-кофейного цвета, а нос и рот заполнила ледяная вода.

Откуда здесь вода, – успел подумать Джи, прежде чем мощный поток понёс вперёд его барахтающееся тело. Жидкость заливала глаза и уши, но хуже всего – он хлебнул прилично, когда, не ожидая наводнения, вдохнул от испуга. Глотку заполнила горечь, на зубах заскрипел песок, и, пытаясь вынырнуть, Джерард лишь нахлебался ещё. Он напрасно пытался выплюнуть отвратительную жижу, отдающую пылью и тиной, и паника вдруг отчаянно заколотилась в его мозгу. Перед глазами замелькали пёстрые картинки: вот Джи четырнадцать лет, и соседские мальчишки глумятся над его болезненным видом и вечными синяками у глаз, а вот один из них толкает его в глубокий пруд. И под дружный хохот остальных один из этих ублюдков прыгает следом – не спасти Уэя, нет: он хватает его за плечи и трясёт так, чтобы голова его ушла под воду. Джи плавает из рук вон плохо, и он наглотался затхлой воды, задыхается, а на глазах проступают слёзы – дальше он помнит смутно, лишь какие-то крики, и кто-то выволакивает его на берег.

В этот раз спасти Джерарда будет некому, а внезапно разлившаяся река тем временем не давала ему шансов вынырнуть и сделать хотя бы глоток драгоценного воздуха. «Кажется, ты хотел пить, Уэй?..»

Беспомощно барахтаясь, Джи пытался выплыть, откашляться – в лёгких уже скопилось полно воды, а глаза застилали слёзы отчаяния и бессильной злобы. Глубина – самый сокровенный его страх, самый мучительный, и сил сопротивляться течению уже не было: каждый раз хватая носом ещё немного жидкости при попытке вдохнуть, он вскоре не мог уже дышать совершенно и хотел отдаться во власть безжалостного потока, теряя сознание, но продолжал по инерции бултыхаться и судорожно пытался сделать вдох. Мимо проплыло мелкое деревце, вырванное с корнем – он слишком поздно успел сообразить, что оно могло бы стать спасением. В груди невыносимо жгло, перед глазами темнело, и Джи уже не силился открыть их, но всё еще порывался дышать и бил руками по воде, чтобы хоть как-то оказаться на поверхности. И несмотря на эту никчёмную борьбу за выживание, он чувствовал приближение смерти, знал, что уже покойник. Говорят, перед гибелью вся жизнь проносится перед глазами, но Джерард успел увидеть только, как Майки разбил очки в последний день перед Жатвой, и понадеялся, что без них младший брат не сможет разглядеть предсмертную гримасу старшего на экране их допотопного телевизора.

Новая волна отчаяния не дала Уэю пойти ко дну так быстро: что-то заставило его сосредоточиться и расслабиться на короткий миг: держаться на воде показалось намного проще. И он принялся работать руками, стараясь выплыть несуществующим пловцовым стилем – перепуганной дворовой шавки. Руки быстро устали грести, и лёгкие с каждым мгновением жгло всё сильнее, но нужно было выбираться, и Джи подумал, что мог бы ухватиться за уступ в скале. Отдав этому все свои оставшиеся силы, он долго цеплялся слабыми пальцами за стену каньона, пока не схватил наконец что-то прочное и не повис вдоль скалы безвольной тряпкой. На дальнейшее его не хватало, но Джерард наконец сумел откашляться и продышаться. Его пальцы мёртвой хваткой держались за выступ, а потом вдруг очередной бурный поток подбросил Уэя, снова заполонив легкие ледяной и горькой жижей, и тот, сам не сознавая, как, перевалился через скалу, оказавшись на сухой и твёрдой земле. Перекатившись на четвереньки, Джи незамедлительно вырвался, прочищая лёгкие, и его трясло крупной дрожью – от пережитого ужаса, от холода, от жалости к самому себе.

Казалось, целую вечность он сидел на коленях, ссутулившись, и тяжело дышал, приходя в себя. Постепенно капли, стекавшие по лицу и застилавшие глаза, высохли, а сердце уже не колотилось так часто, обезумевшей птицей пытаясь проломить рёбра и вырваться из груди; как бы ужасно ни было происходящее, оно осталось позади, и мутный поток, всё ещё продолжавший реветь и пениться за уступом, больше не угрожал Джерарду. Промокшая ткань стала неприятно прилипать к телу, и юноша, никогда не любивший открытой одежды, не желая выставлять напоказ не только свои мысли, но и тело, всё же снял куртку и взял в руку. Теперь нужно было как можно дальше отойти от злополучного каньона: Уэй не удивился бы, затопи распорядители всю арену. Чуть прихрамывая, он поплёлся в неизвестном направлении.

С каждой минутой солнце припекало всё сильнее; с одной стороны, это было неплохо – оно высушивало одежду, и скоро Джи смог бы вновь скрыться в своей тряпичной раковине, но с другой – становилось всё жарче, и к Уэю, несмотря на то, что тот какой-то час назад наглотался воды даже сильнее, чем хотелось бы, начала медленно подкрадываться жажда. Однако пока что мысль об этом не особо тревожила парня, и он шагал вперёд – туда, где у самого горизонта в пустынной дымке вырисовывались сиреневые силуэты скал. Там, как ему казалось, безопаснее всего. Тишина начинала действовать на нервы: не пролетело ни единой птицы, и ветер почти не чувствовался. Земля – выжженная равнина. Именно сейчас, а не тогда, когда обнаружил тело Хелены, Джи почувствовал себя по-настоящему одиноким, оставленным всеми и самостоятельно оставившим всех. Где-то там, дома, Майки следит за ним, не отрывая глаз от экрана, а ребята на Арене, быть может, вспоминают о нём. Ведь он сам их бросил – сам напросился на Игры, сам, поддавшись эмоциям, ушёл прочь от Боба, Рэя и Фрэнка. Чем угодно он сейчас бы пожертвовал за простой разговор. Иногда, когда в школе было совсем уж невыносимо одиноко, маленький Джи представлял себе, что рядом – друг, всегда готовый понять и выслушать. Этот некто почти не говорил, лишь соглашался с мыслями Джерарда. Вскоре Майки стал постарше, и воображаемый собеседник исчез сам по себе, молча ушёл, прикрыв дверь. Теперь, лет десять спустя, он вновь был нужен, как никогда. Уэй чувствовал себя крайне неловко, словно действительно пытался заговорить с человеком, которого когда-то предал. Хриплым голосом, подчиняясь какому-то изломанному ритму, звучавшему в его голове, парень пробормотал:

You’re not in this alone;

Let me break this awkward silence.

Let me go, go on record

Be the first to say I’m sorry.

Выходило похоже на мелодию – странную, диковатую, но что ещё может спеть человек, то и дело оказывающийся на краю могилы? Наверное, стоило извиниться перед этим призраком из прошлого, таким же как его бабушка, но никогда не бывшим по-настоящему живым. Прости, что оставил тебя на долгие годы? Прости, я вообще люблю бросать людей, как видишь? Майки, ребят, бабушку, даже Хелену уберечь не смог… Чем же ты лучше, бестелесная фантазия? Горло жгло из-за жажды, однако пение казалось сейчас насущной необходимостью: в противном случае Уэй сошёл бы с ума. Или он уже?.. Солнце стояло в зените, даже собственная тень сжалась до размеров крошечного пятна под ногами, и вокруг нет ничего, ничего, кроме желтизны песка, раскалённого неба и ослепительного солнечного света. Пустота. Хуже, чем засыпать, когда каждую ночь снятся кошмары, ведь сейчас проснуться невозможно. Джи зажмурился, сжал веки так сильно, что из глаз потекли слёзы, но и здесь спасения не было – невыносимо яркий солнечный круг отпечатался на сетчатке. Мгновенно солнце приблизилось, обжигая ресницы, оно зависло прямо перед лицом и не желало исчезать, как бы Джерард ни вертелся на месте. В ужасе он отпрянул назад, почти повалившись на спину – огненный шар следом; закрыл лицо руками – жар и сияние просочились сквозь пальцы, точно кипяток стекал по лицу.

And in this moment we can’t close the lids on burning eyes,

Our memories blanket us with friends we know like fallout vapor.

Он попытался открыть глаза, и мутные, ослепительно яркие круги замельтешили прямо перед носом, заставляя Джи взвыть от ужаса: что это, новая уловка распорядителей, или несчастный малый из Шестого просто заработал солнечный удар и теперь страдает от галлюцинаций? Но боль в глазах не была фантомной: самая что ни на есть реальная, она сводила с ума, и желая избавиться от жгучих лучей, расплавленным золотом затекавших под истонченную кожицу век, Джи повалился на землю, с мученическим стоном вгрызаясь ногтями в пересохшую почву.

Пожалуйста, прекратите. Он хочет выйти из игры.

Шумно дыша, Джерард продолжил цедить слова сквозь стиснутые зубы – резко, безжалостно отрывая их от слепившихся растрескавшихся губ. Голос перетек в сипящее бульканье – Джи уже не мог заставить себя выговаривать слова даже для того, чтобы отвлечься, и лишь катался по земле, стараясь спрятать лицо в песок, закрыть глаза рукой, зарыться с головой, словно страус – ничто не помогало; слепящий свет находил его всюду. Перекатившись на спину, Уэй бросил мимолетный взгляд на небо, столь ярко-голубое, что казалось, такого цвета не могло существовать в природе. На небе он разглядел тёмную точку, а за ней и другую: что это, ещё стервятники? Джи показалось, они слетелись посмотреть на его предсмертные муки и делают ставки, как скоро он откинется, чтобы вырвать сердце из прекратившей трепыхаться груди. А может, это были просто видеокамеры – хотя какая разница, по ту сторону оптических стёкол сидят такие же точно падальщики и делают свои ставки, гадая, когда наконец ударит пушка, чтобы не видеть больше на своих экранах это скучнейшее зрелище. Джерард Уэй и подумать не мог о том, что капитолийцы с восторгом наблюдают за его злоключениями, выделяя среди других трибутов как самого необычного. Впрочем, в данный момент Джи не мог подумать ни о чём вовсе: раскалённый жар, казалось, через глаза проходит прямо в его мозг, превращая серое вещество в жидкий супец, который и на арене жрать не станешь. Кости ломило, и он словно горел в адском пламени («Mama, we all go to hell», – бросилась в глаза подзатёршаяся надпись на предплечье). Пытаясь почувствовать своё тело, убедиться, что оно ещё существует, Джи изгибался на земле под немыслимыми углами, корчась, словно в судорогах, и продолжал по капле выцеживать слова безумной песни. Когда же кончатся эти муки?..

Делая глубокий вдох, Джи пытался успокоиться, но воздух проходил сквозь лёгкие, словно раскалённая лава, обжигая внутренности. Он натянул на лицо ворот куртки, чтобы облегчить дыхание, и вдруг из внутреннего кармана что-то выпало, прокатившись по горячей земле – крохотный коричневатый флакон, спасение от всех бед. Схватив его нервно дрожащими пальцами, Уэй прижал к губам запотевшее стекло и замер, прикрыв глаза. Перед ними всё ещё плясали в бешеном танце глянцевые круги, но не они сейчас имели значение. Воспоминания – вот что действительно было важно. Тощий Фрэнки, бьющийся в лихорадке после скорпионьего укуса; его тонкие искусанные губы, к которым Уэй поднёс спасительную бутылочку обезболивающего, чтобы заглушить мучения; полупрозрачные, в прожилках, веки, закрывшиеся, чтобы парнишка забылся спасительным сном. А затем – Боб, Рэй и он сам, Джерард, и сплотившее их общее горе, когда юный Фрэнк Айеро едва не умер у них на глазах, – прямо сейчас, касаясь губами плотного стекла, чудом не треснувшего и не потерявшегося в бурных волнах, Уэй переживал заново те минуты, и становилось несоизмеримо легче. У него есть друзья, он понимал это, как никогда прежде, и эти бестолковые парни – суицидники, не иначе (впрочем, как и он сам) – вызывали в нём острое чувство тоски и нежности. Он хотел их видеть – наверное, стоило найти ребят, уповая на то, что они до сих пор живы и всё ещё вместе. Но нужна была какая-то подсказка: он не знал, куда идти и как поступить правильнее. В этот момент он понимал Майки, часто обращавшегося за советом к бабушке. Вот бы кто-то просто взял и указал, что делать, чтобы переложить всю ношу ответственности на него… Сердце перестало колотиться так бешено, жар начал утихать. Кажется, мучения если и не прекратились совсем, то временно отступили, пусть тягостные мысли и не могли исчезнуть, и Джерард ясно почувствовал, что слишком утомлён. Не поднимаясь с земли, он свернулся калачиком, накрыл голову курткой, чтобы защититься от солнца, и почти мгновенно провалился в сон, подобно тяжело больному ребёнку, наконец-то испытавшему хотя бы незначительное облегчение.

Hello Angel, tell me where are you?

Tell me where we go from here,

Tell me we go from…

Комментарий к XVI

My Chemical Romance – “Skylines and Turnstiles”

========== XVII ==========

Снов не было. Очевидно, сознание Джи попросту избавилось от ненужных мыслей, чтобы помочь ему восстановиться после череды пережитых потрясений. Нет, конечно, само нахождение на Арене – потрясение, способное сойти за сотню иных, но человек, как известно, способен привыкнуть и смириться с чем угодно, просто у каждого свой предел: кто-то ломается почти сразу, другие сопротивляются (или только думают, что это так) многие дни, пока каждодневные переживания не выкачают из них всё.

Когда Уэй открыл глаза, медленно вспоминая, что же произошло, солнечный диск уже скрылся за горизонтом, а последние желтоватые отсветы на серо-сиреневом едва позволяли разглядеть кисти собственных рук. Джерард растерянно уселся на земле, думая, как поступить дальше; может, стоило отыскать ребят – он думал об этом уже довольно давно… Однако неуверенность снова заскреблась в сознании – чирк, чирк – кому ты нужен? Если подумать, основную свою задачу он уже выполнил, спас Майки от неминуемой гибели, так что теперь? Жизнь трибутов в руках распорядителей, но то, как провести последние часы перед смертью, те вольны выбирать сами. Да и не хочется добровольно сдаваться на милость таких людей, за несколько дней перед началом Игр Уэй успел из домашнего бунтаря превратиться в того, кто на самом деле ненавидит их. А по дому он всё-таки скучал. Был бы сейчас рядом Майки! Или родители, или Линдси. Пусть даже ребята из школы, от которых Уэй не видел ничего, кроме насмешек и издевательств. Хотя есть ведь кусочек дома – прямо здесь, в кармане! Чуть дрожащими пальцами он принялся шарить в складках ткани: не мог же он выронить указатель? И тот очень скоро нашёлся, но тем самым поверг его в ужас. Оборвалась последняя нить, державшая связь с домом. В ладони у Джерарда лежало два вытянутых деревянных обломка, вроде половинок сердца: указатель, подаренный Майки, был сломан.

Воздух разом вышел из лёгких. Совсем один. Надежды на то, что он сможет связаться с бабушкой, получить совет (или хотя бы убедить себя в том, что получил) больше не было, и страх, ослабивший было хватку, вновь туго спутал Джерарда по рукам и ногам. С неба подмигивала одинокая звезда, но и у неё не было ответов. Мама была уверена, что все неприятности, которые приходится переживать человеку, он заслужил. Неужели он, её старший сын, был бóльшим негодяем, чем те, кто изводил его в школе с самого детства? И неужели капитолийцы намного лучше, чем жители дистриктов? Нет, в этом не было логики. И он не заслужил того, чтобы так страдать, ведь всё, на что рассчитывал Уэй – спасти младшего брата, а то, что ему взамен не послали быстрой и лёгкой смерти, больше похоже на изощрённое наказание. Теперь, в довершение ко всему, он остался в полном одиночестве; никто не поможет и не скажет, что же делать дальше, как это было всегда. А впрочем, если подумать… Джи задумчиво повертел в руках один из обломков. Впервые он не просто остался один, а получил жизнь в своё полное распоряжение, не должен был подчиняться внутреннему распорядку школы или правилам, установленным в дистрикте, даже родители не могли сказать, что он поступает неправильно – вряд ли они когда-то встретятся вновь. И даже более «крутые» ребята не могли больше задавить его авторитетом. Судьба тоже забыла о нём – исчезли загадочные знаки, символы, вечные указания, как лучше поступить и каким путём направиться, а последний посредник Мойр*, указатель, разломился пополам. Джерард Уэй был свободен. Мог пойти обратно к ущелью прямо сейчас и сделать шаг с обрыва, мог отыскать лагерь профи и попытаться перебить их всех во сне, а мог крикнуть в лицо капитолийцев всё, что думал о них, вывернуть душу наизнанку и надеяться, что хоть кого-то это откровение заденет. Последнее подкупало сильнее всего, но благоразумие пока одерживало над Джерардом верх, и из всех возможных развилок он выбирал ту, которая приведёт к друзьям – хотя бы в теории. Он чувствовал себя одиноким, без меры одиноким – и он понял вдруг, что все люди созданы одинокими. Они не понимают друг друга, потому что ищут в толпе нечто – то, к чему потянется душа, как у иных она тянется к природе, а у других – к пёстрым тряпкам. То, что мог дать окружающим Джи, мало кого интересовало в последнее время: смело он мог назвать лишь имя Майки. Но эти чудные парни из других дистриктов, каждому из которых почти наверняка суждено умереть, разглядели в нём что-то!.. Откликнулись на Джерарда Уэя, как откликаются люди на прекрасную музыку, когда другим она кажется жуткой какофонией, или как отзывается в одних сердцах карандашный эскиз на бумаге там, где большинство видит пустую мазню. Было бы слишком самонадеянно сравнивать себя с произведениями искусства, но разве все люди не таковы? Разве каждый из них – не шедевр, тоскливо ждущий, когда его разглядят среди пустых побрякушек? Джи наконец разглядели, и он тянулся навстречу, чувствуя, что Боб, Фрэнки и Рэй – те самые люди, которых он, может быть, искал всю жизнь и подобных которым не найдёт уже никогда. Опыта с Хеленой Сорроу ему хватило за глаза, чтобы понять, как больно терять людей, которые бессознательно тянутся к тебе, каким бы ты ни был.