355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Каридад Адамс » Хуан Дьявол (ЛП) » Текст книги (страница 5)
Хуан Дьявол (ЛП)
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 03:21

Текст книги "Хуан Дьявол (ЛП)"


Автор книги: Каридад Адамс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Кума, ответь на мой вопрос. Клянусь, тебе это ничего не стоит. Я твоя подруга, ты знаешь, что я твоя подруга.

– Кума никому не подруга и не враг. Я служу тем, кто приходит сюда, и молчать об имени – моя первая задача. Скажи, зачем пришла. Поговорить о своем горе? Если хочешь, я выслушаю. Если хочешь лекарство, Кума знает, как найти его, хотя будет очень трудно. Если же пришла не для этого, то можешь уходить.

Она скрестила руки, стоя перед Яниной, которая снова затихла, стала сдержанной, и долгое время они казались неподвижными, пока Янина медленно не вытащила серебряную монету из кармана и положила на засаленные доски стола:

– Я пришла оплатить последний визит, хотя и не должна, потому что ты ничем мне не помогла. Твой совет был плохим; талисман – бесполезным; молитвы, что ты сказала, не имеют силы.

– Ты положила в кофе хозяина лекарство?

– Нет, я боюсь. Он может заболеть, умереть…

– Возможно, заболеет, но болезнь ослабеет с твоими усилиями, он почувствует себя несчастным, а это будет моментом, когда он посмотрит на тебя. Разве не этого ты просила у Кумы?

– Я просила, чтобы он полюбил меня, чтобы его глаза смотрели на меня по-другому. Просила улыбку, только улыбку. После этого можно было и бы умереть.

– Несчастная дура! Почему ты должна смотреть так высоко?

– Если моя мать добилась любви хозяина на час, на день, почему я не могу?

– Времена меняются, все стало другим. Когда долина была дикой сельвой, а хозяева жили в хижинах, пили ром и вешали гамаки на пальмах, все было другим. Белые женщины были далеко, ни одной не было.

– То, что было когда-то, может появиться снова, – настаивала Янина со страстным упрямством. – Одно важно для меня. Ты знаешь. Говоришь, у тебя есть сила, чтобы добиться всего.

– Я дала тебе лекарство. Не наливай все сразу, если не хватает мужества. Добавляй по капле каждый день. Постепенно все покажется другим. Возможно, он увидит тебя красивой, белой, как…

– Как кто! Не смейся, Кума!

– Должна смеяться. Видишь жука на солнце? Ты похожа на него, когда пытаешься, чтобы он забыл о солнце ради тебя. Бедная Янина!

– Тебе незачем жалеть меня! – яростно взбунтовалась Янина. – Даже если она солнце, как ты говоришь, и я жук, она плохая, вредная. Она отравляет его, ненавидит, но раз ты говоришь это, значит, видела ее…

– Да, – согласилась волшебница с напускным безразличием. – Все видели ее издалека в день свадьбы. Даже Кума, проклятая, была в свадебной свите хозяина Ренато.

– Лжешь! Ты видела ее позже и гораздо ближе. Только что видела, потому что это она вышла отсюда. Бесполезно лгать. Хотя ты и отрицаешь, я уверена. Она пришла искать тебя. Зачем? Чего хотела? Отвечай! Я дам тебе серебро, когда другие дают медяки!

– Другие дают золото…

Кума раскрыла ладонь, показывая три золотые монеты, блестевшие при свете почти потухшего огня, и Янина яростно разбушевалась, уже совершенно уверенная:

– Она… она…! Я знала… знала…! Это она вышла, и заплатила тебе золотом. Что она купила? Скажи мне! Скажи! Не пытайся смеяться надо мной, потому что я худший враг!

– Кума не боится ни скорпиона, ни паука, ни муравья. Ты как пресмыкающаяся гадюка. Хочешь добраться до самой высокой ветки, но не можешь. Ты должна ждать молнии, которая грянет из-за туч и сломает ветку, чтобы она опустилась до тебя. Хотя ты и не заслуживаешь, я дам тебе дружеский совет: не лезь к хозяину, подожди, пока он спустится к тебе. Я дала тебе средство, используй его постепенно. А теперь иди…

Янина уронила руки побежденным жестом, словно охваченная безымянной болью, а волшебница медленно повернулась к глиняной печи, где кипел котелок, и застыла на долгое время. Затем затряслась, словно ее охватил лихорадочный озноб, и подняла крышку кипящего котелка. Большими черными пальцами она делала странные знаки, поглощенная созерцанием спиралей дыма, затем накрыла его, и резко обернулась, спрашивая:

– Ты еще здесь? Уходи!

– Я не могу вот так уйти! Скажи, что ты видела в огне? Скажи!

– Кровь… Огонь… Руины… Слезы дома Д`Отремон, кровь на всех ступеньках ущелья. Столько же крови, когда убился хозяин дон Франсиско. А затем развалины… огонь. Я видела, как тонет дом Д`Отремон, и кипит море…

– Кума… Кума…! Не может быть! Ты говоришь, чтобы напугать, поиздеваться надо мной! Ты видела не это! Не это! Кума! Кума!

Неподвижная, захолодевшая, с неподвижным взором, волшебница цвета эбонита казалась погруженной в грядущие ужасы, слетавшие с губ. Руки Янины трогали ее, окоченевшую, напрасно трясли, отчаянно пытались разбудить, и наконец, побежденные, оторвались от колдуньи с выражением суеверного страха. Не взглянув на Куму, Янина подошла к дверям хижины, прошла через порог спиной к дороге. Свежий воздух ночи, казалось, разбудил ее, хлеща по лицу. Тогда она, объятая внезапным ужасом, бросилась бежать к дальнему свету дома.

Задыхаясь от ударов сильно бьющегося сердца, все еще бледная и дрожащая от испуга, который вызвали в ней слова Кумы, Янина оперлась о стену, а Баутиста подошел к ней с выражением свирепого гнева:

– Где ты была? Откуда идешь?

– Я… я… – бормотала Янина. – Иду из… из ниоткуда. Я выходила… выходила…

– Не выдумывай, не лги! Тебя видели наверху. Видел сам хозяин Ренато. Он пришел рассказать об этом донье Софии. Ты хоть знаешь, как он ополчился против тебя? Хозяин взбешен, он просил тебя уволить! Что ты сделала хозяину? Что сказала?

– Я… я… О, дядя Баутиста! – умоляюще хныкала метиска.

– Я больше не разрешу тебе звать меня так! Ты слишком хорошо знаешь, что я тебе помогал, когда сестра умоляла меня у смертного одра, что из-за жалости подобрала тебя. Но я не позволю тебе делать зло здесь. Если по твоей вине хозяйка поссорится со мной, я расскажу всему миру правду: ты отбросы сточной канавы, и туда вернешься, если хозяйка тебя уволит. Завтра я накажу всех этих бандитов, которые были на празднике, и будет плохо, если не сможешь добиться прощения от доньи Софии.

– Делай, что хочешь! Меня не волнует! – отчаялась метиска, заливаясь слезами.

– Что значит, не волнует? Это мы еще посмотрим. Моя вина в том, что я обращался с тобой слишком хорошо, говоря, что ты моя племянница. Вытри слезы, иди к хозяйке и на коленях проси у ней прощения.

– У хозяйки Софии…?

– И у другой, хозяйки Айме. Уверен, это она настроила мужа против тебя. Попроси у всех прощения, до того, как наступит завтра, или ты будешь иметь дело со мной.

Баутиста ушел твердым шагом. Несколько минут спустя Янина была неподвижной, погрузив лицо в ладони, задыхаясь от рыданий, сотрясавших ее, пока жар щек не иссушил слезы. Тогда она медленно поднялась, войдя, как сомнамбула, в узкую спальню, и дрожащей рукой открыла шкаф, встроенный в толстую стену, который служил комодом и аптечкой. Из глубины она вытащила грубый глиняный флакон. Это был отвратительный напиток, которая дала ей Кума, лекарство, чтобы подавить мятежную волю Ренато. Волнуясь, она сжала его, а душа сражалась в ужасной битве.

– Он ненавидит меня. Ренато ненавидит меня, и ненавидит из-за нее. Проклятая…

Красноватая вспышка сверкнула в зрачках, высушив остатки слез, возвращая потерянные силы. Лицо снова озлобилось, исказилось от досады, снова забилось в тревожном ритме сердце, и зловещим тоном она решила:

– Да… да, я сделаю то, что сказала Кума!

6.

– Ай, сеньора, наконец!

– Что-то случилось? Обо мне спрашивали, Ана?

– Спрашивать, никто не спрашивал, но Баутиста сорок раз проходил здесь, подходил к дверям, приклеивал ухо, и опять ушел…

– Ладно, помолчи. Мне нужно подумать, поразмышлять. Столько дел. Я не могу ошибиться, совершить глупость и сделать неверный шаг, потому что тогда пропала. Выйди осторожно. Пройдись по коридорам и скажи, где Ренато и что делает.

– Хозяин Ренато?

– Да. У меня будет последнее свидание с ним. Я хочу выстрелить последнюю пулю, сделать последнее усилие, чтобы все были счастливы. Если нет, то сделаю так, как заготовила, и да поможет мне дьявол, или пусть утонет со мной!

Послушавшись приказа Айме, в своей миссии шпионить, Ана тихо подошла к широкой галерее арок, которая вела в огромный особняк, и казалось, удлиняла каждую комнату в проветренной, деревенской и безыскусной пристройке, обнаружив Ренато с бутылкой коньяка в руке, дававшего последние указания покорному и услужливому Баутисте. Поняв ситуацию, вечно напуганная Ана вернулась в спальню хозяйки и передала новости своих наблюдений:

– Сеньор Ренато один. Он допил последний глоточек, оставшийся в бутылке, и я слышала, он приказал Баутисте приготовить ванную, одежду, коня, чтобы немедленно уехать.

– Я должна остановить его. Пока он здесь. Помоги мне привести себя в порядок. Дай те французские духи, которые я купила в Сен-Пьере, кружевную накидку и немного губной помады. Когда закончишь, иди на кухню и принеси шампанское и ананасовый сок. Я приглашу его выпить со мной бокал и ему же хуже, если он заставит меня пойти до конца.

Кошачьими шагами, зная свою чувственную силу, Айме решительно подошла к просторной галерее, где находился Ренато, и жизнерадостно поприветствовала:

– Добрый вечер, Ренато, или добрый день. На самом деле, не знаю, как сказать; в такие часы это трудно. Еще не рассвело, но уже начинает…

– В эти часы ты должна спать.

– До настоящего момента я спала, но чувствовала себя такой одинокой в комнате, обустроенной для двоих. Ужасно чувствовать себя брошенной в такой спальне. Там все еще пахнет медовым месяцем: медовым месяцем, который, к сожалению, мы не прожили. Иногда я спрашиваю себя, не был ли сном мой брак с тобой, и если его часы или дни были кошмаром, то наконец я проснулась.

Ренато встал, глядя прямо на Айме. Несмотря на то, сколько он выпил, ему не удалось притупить алкоголем разум и чувства. Наоборот, у него была болезненно острая чувствительность, в своем роде тонкая проницательность, которая заставляла его смотреть на нее, пытаясь найти настоящий смысл неожиданного поведения. От него не скрылось, как она тщательно привела себя в порядок, оделась, надушилась самыми чувственными духами; и с бледными щеками, глубокими кругами под глазами, она внезапно показалась ему более красивой, поразительно похожей на Монику, и это заставило его вздрогнуть, проклиная глубоко в душе самого себя.

– Мой дорогой Ренато, ты задумывался на секунду, какая нелепость пришла в нашу жизнь? Слышала, ты не останешься в Кампо Реаль.

– Нет. Я возвращаюсь в Сен-Пьер. Полагаю, тебе все равно, так что ты не будешь осуждать меня.

– Нет, я не осуждаю тебя. Какое счастье родиться мужчиной! Вы имеете все преимущества мира: ухаживать за женщинами, выбирать, просить руку и сердце или делать глупости, какие придется.

– Нет ничего более хрупкого, чем мечта, Айме. Если наша жизнь превратилась в осколки, то в этом не только моя вина.

– По крайней мере ты признаешь свою часть вины.

– Я признаю всю, если хочешь, и не буду больше обсуждать это.

– Конечно. Достаточно делать то, что хочется. Самое удобное для тебя поведение!

– Хорошо, Айме. Вижу, ты хочешь меня послушать. Не моя вина, что я сказал то, что тебя ранило и опечалило. Ты нашла меня в час, когда я не способен лгать…

– Тогда меня это очень радует. Я тоже могу сказать горькие истины, Ренато Д`Отремон, во-первых, я не расположена страдать от твоего публичного презрения, пренебрежения в глазах мира, дерзкого ухаживания за другой женщиной, что еще более постыдно и оскорбительно, ведь в ней течет моя кровь.

– К великому нашему несчастью, Айме. Именно родственнице ты была способна сделать то, что отдалило меня от тебя. Почему ты притворялась со мной перед вступлением в брак? Почему представилась, как влюбленная, чистая и робкая девочка? Почему прятала за ангельскими улыбками амбиции и желания? Не обманывает тот, кто любит. Ты никогда не любила меня!

– С чего ты взял? Как осмеливаешься такое говорить?

– С моих глаз упала повязка. Она любила меня. Ты искусно играла в игру, чтобы сбить меня с пути, а она была достаточно благородной, чтобы не бороться твоим оружием. Поэтому ты победила. Я видел ее холодной, спокойной, отдалившейся, думающей об учебе, затем о религии; а ты, наоборот, нежная и мягкая, как девочка. Ты одурманила меня, я потерял разум, был тупым и слепым, но я не виноват. Ты расставила мне ловушку, а я попался. Вы обе играли со мной. Или лучше сказать, играла ты нами двумя. Ее великодушием и благородством; моей неопытностью жизни, манипулируя, как хотела. А теперь я спрашиваю тебя: Зачем? Для чего?

– Твои слова так жестоки, Ренато. Я не знаю…

– А я знаю! Потому что на этот вопрос я сам отвечу. Ты хотела положение, имя и богатство. Любовь, нет, ввиду того, что не любила меня. Так вот, теперь у тебя есть положение, богатство и мое имя. Ты хозяйка Кампо Реаль, будешь матерью моего сына, но мое сердце и мысли не будут тебе принадлежать. Они для нее, с запоздалой любовью, которая как ядовитое растение, но ради которой я отдам жизнь!

– Хочешь сказать, что вышвырнешь меня из своей жизни?

– Я хочу сказать, что мы идем разными путями. Я хочу свободу чувствовать себя несчастным, право не притворяться. Не хочу лживых слов, принудительных улыбок, бесполезных любезностей.

– Ренато, что ты говоришь! Ты пытаешься лишить меня рассудка!

– Не думаю. В любом случае, нет причин для беспокойства; твое безумство не будет против тебя. Ты достаточно эгоистична.

– Ты оскорбляешь меня! Ты последний мерзавец!

– Тогда тебе лучше освободиться от меня! Доброй ночи…

– Нет, ты не уйдешь вот так!

– Уйду, делай, что хочешь, говори, что хочешь. Ты больше не интересуешь меня, Айме. Понимаешь? Мне до тебя нет дела. Ты не будешь больше мне мешать. А теперь, с твоего разрешения, я попрощаюсь с матерью. – И отойдя, чуть повысил голос: – Баутиста! Баутиста…!

– Вы звали, сеньор? – спросил слуга, приближаясь к Ренато.

– Пусть подготовят мне коня у подножья веранды!

Ренато отдал распоряжения властным тоном, а затем быстрыми шагами удалился, оставив в замешательстве Баутисту, который вышел из задумчивости, когда позвала Айме:

– Баутиста… Баутиста…! Я уже два часа кричу! Мою лошадь, немедленно!

– Вашу лошадь… вашу лошадь? – пробормотал Баутиста глубоко удивленный. – Сеньора хочет сказать…?

– Хочу сказать, чтобы ты немедленно оседлал мою лошадь; на которую вчера осмелился сесть без моего разрешения. Пусть ее немедленно оседлают. Хочу, чтобы она стояла у подножья веранды, прежде чем Ренато уедет.

– Боже мой… Боже мой… Что стряслось здесь? – пожаловался Баутиста, удаляясь, чтобы выполнить полученные приказы.

– Ана… Ана…! Беги в комнату доньи Софии и скажи, что я поехала на лошади… поехала проводить мужа, потому что имею полное право ехать за ним.

– А если она спит?

– Разбуди, кричи, устрой скандал, что сможешь. Она не спит, потому что там Ренато…

– Хозяин Ренато? И перед хозяином Ренато я скажу…? – растерянно удивилась метиска.

– Пусть тебя услышит он, этого я и хочу! Скажи, что я сказала, что пойду с ним и меня не интересует, что могу умереть, потерять сына. Хочу, чтобы все слышали, обсуждали. Стучи сильно в дверь, и кричи, поняла? Кричи…! Беги же…!

Она резко подтолкнула ее, заставляя выйти. С быстротой, присущей гневу, Айме надела юбку поверх надетого платья, зашнуровала ботинки и, схватив хлыст побежала к веранде, яростно оглянувшись. Словно там был Ренато, которому она пригрозила:

– Я еще могу сделать то, что тебя выведет, Ренато Д`Отремон, еще могу заставить тебя страдать!

Ренато не сдержал выражения отвращения, которое вызвало у него присутствие Янины, когда он вошел в комнату матери. Почти не глядя на нее, он прошел в комнату, оставив позади прихожую с темной мебелью, и нетерпеливо встал в роскошной старинной спальне. Служанка проследовала за ним, словно тень, объяснив:

– Сеньора вышла послушать рассветную мессу, которая ежедневно проходит в пять часов в Скиту, там наверху, за душу хозяина дона Франсиско. Сеньора очень скрытная и много дел делает так.

– Действительно, моя мать очень скрытная, но вижу, у нее нет от тебя секретов.

– Я раздражаю вас, сеньор Ренато? Знаю, имела несчастье не понравиться вам и попросила сеньору уволить меня, но сеньора не пожелала и не уволит. Сеньор очень жесток со мной. Он ненавидит меня, словно я виновата в том, что с ним произошло. Я могла бы поклясться, отдать свою кровь, отдать жизнь за…

Печальная, обиженная, раненая в самое больное, отступала Янина, прижав к груди флакон, который прятался в одеждах: дьявольское пойло, которым напрасно искала случай воспользоваться, последнее средство, которое Кума дала ей. Глаза Ренато загорелись вспышкой свирепой злобы:

– Хватит, хватит! Я устал от тебя. Я не могу сделать в доме ни шага, чтобы не столкнуться с тобой. Нет ничего ненавистней назойливой служанки, а ты даже хуже. Когда ты оставишь меня в покое? Когда прекратишь приставать?

– Вы самый неблагодарный мужчина! – взорвалась Янина, теряя все самообладание. – Вы заслуживаете всего, что с вами происходит.

– Что…? Что ты сказала?

– То, что сказала! Тем хуже, если вы не понимаете. Все на свете знают, но только не вы. Отпустите меня, дайте выйти! Теперь не хотите, чтобы я ушла? Тогда я сама уйду, уйду туда, где вы никогда не увидите меня!

– Теперь ты не уйдешь, пока не договоришь. Заканчивай, говори, скажи все. Выпусти наконец яд, который у тебя внутри, выплюни желчь, которой сочишься. Скажи, что происходит такого, о чем знают все! Говори наконец или…! – В усиленной схватке упал на пол флакон, ревностно охраняемый Яниной у груди, и Ренато захотел знать: – Что это? Что ты там прячешь?

– Отпустите меня… оставьте! Ничего…! Лекарство…!

– Ложь! Грязное пойло. Уверен, это настойка колдуньи. Только этого тебе не хватало, чтобы завершить все! Я был прав, когда сказал матери. Я всегда был прав насчет тебя, что мне показалась с первого же дня. Теперь ты не уйдешь, а вылетишь из этого дома навсегда, и знай, что обманывала мою бедную мать, но меня никогда не могла обмануть.

– Нет! Вас обманывала только она! – выплюнула Янина бешено, уже вне себя. – Она, она, да. Но ей вы простите все, потому что она…

– Боже мой, Боже мой…! – крича, ворвалась Ана. Увидела Ренато, и преувеличивая фарс, воскликнула: – Ай, сеньор Ренато! Где сеньора София? Сеньора Айме убьется…! Сеньора Айме убьет ребенка!

Ренато резко выпустил запястья Янины и повернулся к туповатой служанке, которая жестикулировала и кричала. Секунду он глядел не понимая, напряженный от негодования и злобы, усиленно сдерживая порыв ударить ее кулаком, и освобожденная от удерживающих ее рук Янина воспользовалась моментом, чтобы сбежать.

– Ай, сеньор Ренато, не позволяйте ей уезжать! – взывала Ана, притворяясь, что громко плачет. – Она сказала, что поедет с вами на лошади, ее не волнует, что она убьется и потеряет ребенка.

– Какую чушь ты несешь?

– Она словно обезумела, хозяин. Она оделась, надела ботинки, шпоры, юбку и села верхом, приказав Баутисте оседлать ее лошадь, на которую сеньора София не хотела, чтобы та садилась, а теперь… она сказала, что ее не волнует умереть, что никто не обратит внимания, никто, а вы тем более, сеньор. Потому что вы обидели ее. И вы знаете, как будет плохо сеньоре Софии, если та потеряет ребенка. Потому что сеньора София…

Ренато не стал больше слушать заученные причитания служанки, и быстрыми шагами вышел искать жену, крича:

– Айме… Айме…!

Айме слышала, видела, но не ответила. Она предвидела это и знала, больше летела, чем бежала, добралась до заднего двора дома, перед которым стоял оседланный гнедой жеребец Ренато. Она запрыгнула на седло, овладев мимолетным ужасом, и схватилась за гриву, вырвав поводья из рук Баутисты, который торопливо выкрикнул:

– Сеньора Айме! Это конь сеньора! Минутку…

– Отпусти! Отпусти, идиот…!

– Схвати лошадь, Баутиста! – приказал Ренато, приближаясь поспешно. – Айме… Айме…! Ты сошла с ума? Ты же убьешься! Держи поводья! Не скачи так! Айме…! Быстро, другого коня! – крикнул Ренато. – Эта дура убьет себя!

– Будет хуже, если вы последуете за ней, – заметил Баутиста. – Оставьте ее, сеньор! Если вы поедете на другом коне, позади жеребца, то он понесется!

Ренато подбежал к другому жеребцу, который чуть не ускользнул от рук, которые пытались его оседлать; держась за гриву, он проворно прыгнул на голую спину. Яростно ударяя по животному, схватив узду, он заставил благородного жеребца лететь за другим, который был только облаком пыли, различимом на пути в гору.

В дверях Скита, сооруженного по приказу четырнадцать лет назад, где разделялись суровые холмы, образовывая ущелье, остановилась донья София, словно застигнутая мыслями врасплох. Закончилась месса, которую она слушала в одиночестве, отдавая последнюю дань сеньору де Кампо Реаль. Только старая соседка-богомолка и ответственный за чистоту мальчик-служка принимали участие в мессе вместе с бледной суровой сеньорой. Теперь все ушли. Она осталась одна и почему-то вздрагивала, глядя на то, чего не могла понять, а священник, прибывший в этот день, подошел и спросил со странным выражением:

– Донья София, что там происходит?

– Я бы сама хотела знать. Отец… Бежит конь… Взбирается в гору… Видите пыльное облако на дороге с плантаций? Он кажется бежит необузданно…

– А наездник, наездник, клянусь, что… Да, действительно… Это дама, женщина взбирается на гору на коне. Вы не видите юбку, донья София?

– Женщина? Но это невозможно! Если только Моника…

– Моника в монастыре, донья София, – заметил отец Вивье. – Но юбка… Возможно, это ваша невестка…

– Она должно быть обезумела. Моя невестка носит ребенка…

– Лошадь кажется очень решительной. Будь это хоть кто, но это настоящее безумие. О, посмотрите, другой конь! Другой всадник… Там…!

– Да, кажется, он преследует ее. Это Ренато! Мой сын! Он едет ей вслед! Посмотрите! Он выехал на поле!

– Но она уклоняется. О, какое сумасшествие! Она едет по откосам скал… что это? Она должна потерять рассудок, чтобы…!

Они скакали туда, где скалы заканчивались вершиной, где была площадка над пропастью. Она была уже близко, чтобы ее могли видеть вытаращенные глаза Софии.

– Айме…! Это Айме, да! Она выпустила поводья, отец! Посмотрите, посмотрите. Не может справится с конем! Она схватила его за шею, за гриву! – отчаянно крича, она воскликнула: – Догони ее, Ренато, схвати коня, останови его…! Не беги, а отрежь ей путь… отрежь путь…! – настоящий вой ужаса исторгся из ее горла, замечая: – Он едет рядом с пропастью…! О…! Ренато… Ренато…!

У края скал, чудом сдержав коня, грубо рванув поводья, удвоив вчетверо усилия, Ренато остановился, спрыгнув на землю в порыве ужаса, и дрожа, выглянул в глубину пропасти.

Издали казалось, что вся долина Кампо Реаль кипит. Отовсюду, со всех дорог возникли темные лица, поднялись потрясенные головы, пришли в движение потные тела, бежали торопливые шаги. Все глаза пытались увидеть, все были у голого ущелья, каменной стены, срезанной почти до пика, у края острых, как кинжал, камней, перед краем которого, словно из камня, неподвижно стоял Ренато Д`Отремон.

– Ренато… Ренато…! – позвала донья София, подойдя в сопровождении священника.

– Не смотри, мама, не смотри!

Ренато схватил донью Софию, подталкивая ее в руки священника, который поддержал ее, и снова наклонился с ужасом, отразившемся на бледном лице. Обломанные ветки, полувыдернутые кусты, камни, катившиеся следом за падением двух тел, а в страшной глубине, напротив недоступного края, кровавая неподвижная масса.

– Баутиста… Баутиста…! – отчаянно позвала София. – Найди веревки… лестницы. Позови людей. Нужно спуститься туда. Она может быть еще жива…

– Нет, мама, невозможно, она не смогла бы выжить. Никто не смог бы там выжить…!

– В любом случае нужно спуститься. Она Д`Отремон. Ее тело не может там оставаться. Ее труп не может гнить там, как животное, в глубине этих скал. Она должна была родить тебе сына, Ренато, родить сына. У нее есть право на христианское погребение, по крайней мере! Нужно вызволить ее тело!

– Ты права, мама. Я сам спущусь.

Прошли долгие часы, пока он вытаскивал тело. С высоты ущелья выглянуло солнце, погружаясь в море, словно медный диск, сделанный из раскаленных углей. На носилках из ветвей несли холодные останки роскошной красоты, и в последнем милосердии руки Софии протянули траурную вуаль над искаженным и затвердевшим лицом. Теперь вершины были тихими; кишащий поток темных и потрясенных лиц, который взбирался на гору, шел тесно и бесшумно до роскошного каменного мраморного жилища; негритянская линия медленно продвигалась, заполняя сады, окружая роскошные веранды. Только одна женщина не шла позади всех, только одна дрожащая фигура снова выглянула в пропасть, и в нескольких шагах дверь развалившейся хижины, где другая женщина цвета эбонита, казалось, поджидала ее, неподвижная и застывшая за ветхой дверью. И перед ней у нее подогнулись колени, словно подчиняясь ритуалу, протянулись руки в жесте бесконечной мольбы:

– Кума, Кума… Она умерла. Умерла, ты знаешь. Ты видела кровь на пути, кровь в доме Д`Отремон. Ты знаешь, можешь, у тебя есть сила, Кума, помоги. Спаси меня!

Янина смотрела в лицо Кумы, черное, как тень; глаза загорелись в сиянии миража или безумия; толстые губы выставили на обозрение белоснежные зубы – единственный свет среди мрака, и она прошелестела:

– Плохие предзнаменования для дома Д`Отремон…

– Плохие, да, – покорно отозвалась Янина, объятая ужасом. – То, что ты предсказала, уже свершилось. Разве ты не знаешь? Не понимаешь, что я говорю? Она мертва! Ты сказала, что кто-то умрет, прольется кровь.

– Кровь на скалах ущелья, как когда умер хозяин дон Франсиско. Но он не свалился туда; он остался на краю утесов. Мои глаза видели. Глаза, которые столько повидали. Я слышала от хозяина проклятия, брань, а затем мольбу ребенка. Он медленно умирал; как дерево, сломленное циклоном. Но это не одно и то же. Есть кровь на камнях ущелья. Началось то, что я видела в дрожащем дыму. Но это еще ничего. Будет больше. Больше… Я видела отчетливо. Видела Кампо Реаль в руинах, как разверзлась земля, изрыгала огонь гора, как бурлило море.

Она бежала, бежала, насмехаясь, но встретила смерть… Она отмечена роком, черным роком семьи Д`Отремон. Поэтому поскользнулись ноги коня, поэтому она скатилась в пропасть, в бездну, которая раскроется однажды, чтобы поглотить всех. Словно расколотая молнией раскроется гора, и выйдет из сердца земли черное смертоносное облако.

– Хватит уже! Приди в себя; ты бредишь. Открой глаза, Кума, посмотри… посмотри! Кума… Кума, ты обезумела…!

Отчаянная Янина подошла к темной пророчице и дрожащими руками грубо встряхнула ее в порыве волнения, впиваясь ногтями в черную кожу, и наконец, странная женщина вздрогнула, словно очнулась, и с глаз исчезло ужасное видение. Снова старая знахарка, ловкий знаток всех горных трав, рабыня Д`Отремон, пришла в замешательство:

– Янина, чего ты хочешь? Теперь она мертва. Погасло солнце, которое омрачало тебя…

– Но хозяин Ренато не хочет больше меня видеть! Он презирает, ненавидит, и все из-за тебя, тебя, настойки, которую ты дала, пузырька, который разбился у его ног. Но у тебя есть сила, Кума, ты видела будущее. Потому я пришла, так как верю тебе. Помоги мне, Кума, дай талисман, молитву! Я должна вернуться.

– Не возвращайся. Забудь о нем, не приближайся, или разделишь свою негритянскую судьбу. Ты говорила, что моя подруга и веришь мне. Если так, то последуй совету: немедленно уезжай из Кампо Реаль, и забудь о хозяине. Забудь о нем!

– Легче забыть о себе! Я предпочла бы высушить кровь в венах, содрать кожу, чтобы глаза не видели дневного света. Ты можешь сделать так, чтобы он полюбил меня. Ты сказала: погасло солнце, которое затмевало тебя. Она нашла смерть…

– Да, нашла смерть, потому что играла, как ты, с судьбой. Она нашла смерть, потому что кто-то подтолкнул лошадь. В последний раз говорю: отойди от Ренато Д`Отремон, его имя проклято…

Медленно Ренато Д`Отремон поднял голову с ладоней, показывая высокий лоб, долгое время опущенный. Вытащив мертвое тело Айме, он скрылся в глубине библиотеки, где четыре поколения Д`Отремон нагромождали ее книгами и бумагами. Словно животное в пещере, он погрузился в старое отцовское кресло, и сидел неподвижно, как будто искал себе оправдание на фоне ужасных событий. На нем была грязная и разорванная одежда, в которой он спустился в глубину расщелины, царапая руки об острые скалы, сделав для мертвой женщины то, чего не сделал бы для живой. И впервые он искал в глазах старого слуги поддержки и симпатии, хотя от его долгого молчания терял терпение.

– Чего хочешь, Баутиста? Что хочешь сказать? Если послание матери, скажи, что не нашел меня.

– Я пришел лишь узнать, хочет ли сеньор одеться и принять ванну. Начали приходить люди. В доме была бы толпа, если бы сеньора не сказала, что не хочет никого извещать. Она не хочет, чтобы приходили люди из Сен-Пьера, высказывались и говорили, как и почему произошел несчастный случай.

– Да… Моя мать везде и во всем. Полагаю, я должен быть ей чрезвычайно благодарен, оценить ее любезность, что не упрекнула меня.

– Дела таковы, как их описывают, и я со своей стороны могу успокоить сеньора. Из моего рта не выйдет ни одного недолжного слова. Я верный, как пес, настал час, когда я могу это доказать. Д`Отремон могут рассчитывать на меня и на людей, которых я привел. Момент печальный для сеньора, но мне не хотелось бы опустить то, что бедная Янина тоже верна этому дому, будет верна всегда. Она сказала, что вы увольняете ее окончательно, что она должна убраться.

Напоминание, как искра, разгорелось в мучительном сознании Ренато. Он вспомнил последние слова Янины, жестокую сцену, где уволил ее на прерванной фразе: возможное разоблачение преступления, о котором знали все, кроме него. С внезапным нетерпением он поднялся, взяв за руку Баутисту:

– Приведи Янину. Найди ее, позови… Быстро, это нужно… Приведи ее, Баутиста!

– Сеньор приказал позвать меня? Я пришла. Сеньор меня уволил и…

Твердая изящная рука Ренато сжала худую руку. Губы сжались в красную линию над чрезвычайно бледным лицом, в зелено-голубых глазах вспыхнула искра, которая, исследуя, проникала так, словно угадывая.

– Я распорядился позвать тебя, чтобы ты заговорила, Янина. В первый раз я готов выслушать то, чего никогда не хотел слышать! Скажи, что знаешь о ней без колебаний, тени, сомнений и лжи. Не клевещи, потому что она уже расплатилась жизнью за свои возможные дела, потому что твоя жизнь на кону. Говори, Янина, говори! Ты сказала, что я прощал ей все… все… все…! Что я должен был ей простить?

Почему Янина дрожала? Почему под давлением суровых и изящных пальцев вздрагивала ее плоть, как будто в непередаваемом мучении? Как же она страстно желала быть здесь, рядом с ним, под огнем его глаз! Сколько раз она кусала до крови губы, чтобы не крикнуть Ренато Д`Отремон, что знает об Айме, что видела и слышала собственными глазами и ушами! Но теперь она дрожала до боли в коленях, и голос в горле прошептал:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю