Текст книги "Хуан Дьявол (ЛП)"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Любовь, страсть, безумие… Да… безумно… так они любили… так продолжал любить он свое воспоминание… воспоминание, сильнее, чем все море…!
Она прислонилась к твердым скалам. Закрыла глаза и сквозь веки, сквозь которые просвечивали последние лучи уходящего солнца, пронесся фантастический сон ее ревности, принимая жизненные формы, очертания. Словно она почувствовала возрождение прошлого, которого никогда не помнила, словно безумно вспомнила сцену, которую никогда не видела, но тысячи раз представляла: Айме в объятиях Хуана!
Рядом разбилась гигантская волна, омывая омраченную женщину, находящуюся в экстазе болезненного сна. Удар холодной воды заставил открыться глаза Моники, словно из ада она возвращалась на суровую землю, на которую лились такие горькие слезы, как воды этого окружающего моря.
– Сеньора Моника… Сеньора Моника… Где вы?
– Я здесь! Кто меня ищет? Чего хотят?
Прыгая через острые камни с ловкостью моряка, Сегундо Дуэлос добрался до Моники и остановился, уставившись на нее и онемев от удивления. Он опустился почти до самой глубины ужасного грота, куда иногда причаливал, когда море было спокойно. Сейчас же гигантские ревущие волны приближались к каменному ущелью и, удар за ударом, полностью накрыли его пеной. Одежды Моники намокли, руки были ледяными, к лицу приклеились влажные волосы, и в тусклом свете фонаря, который держал в руках Сегундо, сверкали голубые глаза на бледном и перекошенном лице.
– Черт побери! Вы меня так напугали! Капитан просил послать за вами. Я обогнул все скалы здесь, а Колибри с другой стороны тоже искал. Но как мы могли подумать, что вы окажетесь в этой дыре? Никто бы не догадался спуститься сюда…
Медленно Моника успокоилась, возвращаясь из своего драматичного внутреннего мира, стоя перед обветренным, грубом и наивном, лицом Сегундо Дуэлоса, и взглядом охватила окружавший зловещий пейзаж.
– Мы боялись, что вы прошли через солдат, попали в их грубые руки. Ладно, не хочу даже думать. Вечером избили двух женщин в деревне. Они дикари, хозяйка. Скажу вам, что еще не рассказали капитану, потому что когда он узнает. Прекрасно знаю, как он их… Идемте, хозяйка, идемте! Любая волна может унести. Вы совершенно вымокли и навредили себе. Вам надо бы принять что-нибудь горячее и сменить одежду. Идем…
Он протянул руку, но не осмелился коснуться ее, прерывать ее, когда Моника казалась погруженной в размышления в напряженной борьбе чувств. Внезапно она, казалось, решилась:
– Сегундо, вы умеете грести и управлять лодкой, правда?
– Что делает в море мужчина, то же умею делать и я. Это мое ремесло, хозяйка…
– Вы не смогли бы увезти меня этой ночью в Сен-Пьер?
– В Сен-Пьер на лодке? – крайне изумился Сегундо. – В такое море? В такое время?
– Однажды вы высадились с Люцифера в маленькую лодку в таком же море, как сейчас. Я прекрасно помню.
– Вспомните, что это был капитан. Он греб собственными руками…
– Вы же сказали, что делаете все, что делает человек в море…
– Ах, черт! Но не уточнил, что с капитаном это возможно. Он в море больше, чем человек. В море и на земле, хозяйка… это вы должны знать лучше всех…
– Возможно. Но не в этом случае. Речь о том, чтобы вы не рисковали, когда будете везти меня…
– Нет, я не сумасшедший. Это словно броситься очертя голову в омут. Простите меня, хозяйка, но прикажите другое. У нас приказ капитана слушаться вас всегда, но этого я не могу сделать… – И вдруг изменившись, он воскликнул: – О, капитан!
Он увидел его, подняв повыше фонарь. Рядом, лишь в паре метров. У него не было фонаря и светильника, его голос прогремел, как за штурвалом своей шхуны:
– Выходите немедленно. Неужели не видно, что волна нарастает? Любая может унести. Быстро… Наверх…! Выбирайтесь оттуда! Это очень опасное место!
– Это я и говорил сеньоре, капитан… – Хуан оттащил Монику, не дав ей времени возразить, избежать железных ручищ, которые подняли ее, как перышко. Он взобрался с ней на камни и донес до разрушенной лачуги, посадив на деревянную скамейку – почти единственную там мебель. Она могла показаться каменной пещерой с небелеными стенами и тщательно очищенным от земли полом. Два корабельных фонаря освещали золотым светом; веселый огонь горел в переносной печи у дверей.
Со скамейки Моника молчаливо смотрела на него. Он снова оделся в одежду моряка, которая была далека от того, чтобы огрублять его. Она делала его гибче, стройнее, придавая горячность и пугающую привлекательность. Но в потрясающих итальянских глазах выражение гордыня усилилось. Тем не менее, в них горела странная страсть, когда они долго и напряженно смотрели на Монику.
– Почему бы тебе не подойти к огню? Ты дрожишь, совсем вымокла, и не думаю, что кто-то из несчастных в деревне может дать тебе хотя бы плохую одежду.
– Нет нужды. Так хорошо. Не беспокойся слишком обо мне…
– Я не беспокоюсь, но предпочитаю не давать случая прекрасному Ренато говорить, что я убил тебя в пещере, на своем Утесе Дьявола…
– Хуан, прошу тебя оставить эту тему…
– С тобой лучше оставить все темы. Думаю, нам действительно не о чем говорить. Я напрасно пытаюсь. Ба…! Для чего продолжать?
Он гневно закусил губу, и Моника почувствовала странное облегчение перед его глухим гневом. Она не понимала, почему он агрессивен и жесток с ней, но этот тон вызывал в ней нелепое и грубое утешение. Да, лучше так. Но почему он так раздражен на нее? Возможно, услышал, о чем она попросила Сегундо Дуэлоса? Или сохранил злость за опасную прогулку? Голос Хуана словно отвечал на ее внутренние вопросы:
– Я выйду, чтобы ты разделась и обсохла у огня. Затем можешь прилечь на один из гамаков и попытаться уснуть. Ночи недолгие на Мысе Дьявола, а мы не знаем, сколько придется пробыть здесь. Знаю, ты сделаешь любую ерунду, чтобы только отдалиться от меня, но я не позволю тебе угодить даже в незначительную опасность. Постараюсь разумными путями вытащить тебя из этой ловушки, если так будет продолжаться. Но пока я не располагаю этим, и ты должна смириться. Слышишь?
– Прекрасно. Я не глухая… слышу все, что ты говоришь.
– Я надеюсь, мне подчиняются, когда я велю, потому что мы почти в блокаде, и все должно двигаться, как на корабле в открытом море, по моему голосу.
– Корабле в открытом море? – повторила Моника как-то насмешливо.
– Да. Закончились ночные прогулки, волновые спуски и бессмысленные проекты, как ты делала это с Сегундо.
– Вижу, ты подслушивал нас…
– Слышал, а это не то же самое. И чтобы отрезать корень зла, не выходи из хижины без моего разрешения. Я лучше передам тебя в тюрьму, чем похороню. Мы в самом эпицентре опасностей, которые ты можешь только себе представить…
– Разве это не предлог передать меня жандармам?
– Твоим жандармом буду я сам. С тобой нельзя верить в хорошее. Есть только потрясения и обманы. То же самое с Сегундо, Колибри: все всегда заканчивается тем, что они делают то, что приказываешь и говоришь ты. Я велю обустроить для тебя хижину, но мы должны будем поделить ее. Больше не пугайся, поскольку нет на это причин. Меньше места было в каюте Люцифера, поэтому я не подойду к тебе.
– Что значит, не в монастыре? Даже не прибыла в монастырь? Что ты говоришь, Янина?
– Так сказали Сирило. Он оставил цветы и письмо. Не знаю, хорошо ли это. Он оставил их, потому что понял, что сеньора Моника не задержалась. Он сказал, что когда вышел, то на углу услышал о событиях на Мысе Дьявола. Кажется, нанятый кучер принес эту новость, который отвозил сеньору Монику туда. Этот человек рассказал…
– Что рассказал?
– Он был в бешенстве. Солдаты выгнали его оттуда, вынудили отказаться от обратной поездки и покинуть место. Кажется, хозяин поместья, где он должен был проехать, перекрыл путь. Не знаю, правда это или нет, потому что я слышала, как Сирило сказал, что вы пришли оттуда. И никто не обратил внимания…
– Мне дали пройти. Там были солдаты, но мне дали пройти. Теперь вспомнил, да! В таком случае, Моника… Нет, невозможно! Я поеду туда прямо сейчас…
– Сирило заверили, что дело серьезное, несколько рыбаков подняли восстание, и сам губернатор сказал…
– Карету! Коня… немедленно! Я пойду за Моникой, вытащу ее оттуда… и никто мне не помешает!
– Ренато… сынок…!
Ренато Д`Отремон остановился, едва владея недовольством и гневом, а София подошла к нему и положила руки ему на грудь.
– Поговорим позже, мама. Пока невозможно…! Ты не знаешь, что произошло!
– Знаю. Я только что говорила с Сирило. Поэтому я хочу поговорить с тобой, узнать, о чем думаешь, прежде, чем уйдешь. То, что происходит – серьезно, очень серьезно…
– Чем серьезней, тем скорее нужно приехать…
– Это будет бесполезно. Солдатам приказано стрелять по всему, что приближается к линии.
– Я уже пересек ее однажды и ничего не произошло. Не беспокойся, они не выстрелят в меня.
– Прошло несколько часов. Теперь все иначе. Глаза всего Сен-Пьера устремлены на это несчастное дело. Янина сказала тебе, что губернатор отправился туда.
– Еще одна причина, что у меня не возникнет препятствий…
– Но разве ты не понимаешь, что твое поведение доведет сплетни до предела?
– Какое это имеет значение, когда речь идет о Монике? Для меня она на Мысе Дьявола! Для меня она окружена врагами! И ты хочешь, чтобы я бросил ее, мама?
– Я пытаюсь вразумить тебя, дабы избежать скандала, ради нее же. Ты забыл, о чем думают люди, что вокруг тебя ходят подозрения? Не мне напоминать, что кровь твоей жены еще свежа.
– Пусть думают, что хотят, говорят, что хотят! Я встретил Ану, допросил ее. Она сделала меня игрушкой своих капризов, насмехалась над нами, мама. А тебя сделала жертвой еще более жестокой насмешки. И несмотря на это, ты надеешься остановить меня, говоря, что ее кровь еще свежа? Несмотря на это, ты думаешь, что человеческое уважение воспрепятствует мне пойти туда, куда зовет долг настоящей любви? Теперь никто не заставить меня молчать, что я люблю Монику! И она любит меня. Она дала мне понять, сказала, дала клятву и обещание. Я считаю ее своей невестой!
София Д`Отремон подбежала к боковой двери, куда вышел спешащий Ренато. Она раскрыла окно, чтобы выглянуть на улицу, свет которого изменился, словно большое красноватое облако затмило ярким светом горящий полдень. Вдруг, она невольно испугалась, услышав далекий и глухой удар грома. Она искала взглядом, кого бы спросить, но никого не увидела на тихой улице, самой старой и роскошной в этом районе Сен-Пьера. Слабый шум, казалось, шел из-под земли, небо слегка покраснело, затем побледнело. Но София не смотрела в небо, не поднимала взгляда на суровую вершину Мон Пеле. Спящий шестьдесят лет вулкан. Никто не боялся ужасного великана, у подножья которого бурлила многолюдная роскошная жизнь, амбициозная и лихорадочная, полная борьбы и страстей. Она лишь смотрела на роскошный экипаж, прошедший перед ней быстрым ходом, управляемый руками ее сына. Им управлял лишь огонь неукротимых страстей, и он приговаривал:
– Я должен защитить ее… Я должен спасти ее сам!
– Видел, Сегундо? Ты слышал три грома?
– Да, видел и слышал. Оставь меня в покое…
Облокотившись на самое высокое от земли окно, Сегундо Дуэлос долго смотрел в подзорную трубу, наблюдая, как за линией, охраняемой солдатами, ходят мундиры, между режущим хребтом утесов и тесной зеленью заросшего поля.
– Меня испугали эти залпы, они не с неба. Я чувствую, как будто они под камнями, как будто море ходит здесь под ногами. И солнце сделалось некрасивым…
– Некрасивым, но теперь снова прекрасно. Ты оставишь меня в покое, Колибри?
– А ты не видишь вон там, на горе? Поверни трубу и посмотри, Сегундо.
– Я должен смотреть на что велел капитан, солдат, которых как раз нет там наверху.
– Но посмотри на секунду. Ты видел хоть раз черное облако, как чернила? Вон маленькое облако, черное-черное. Посмотри… другое! Это гора испускает их там сверху! Что это, Сегундо? Там есть люди?
– Люди на Мон Пеле? Не говори глупостей. Разве не видно, что они не смогут туда подняться? Даже наполовину никто не поднимался. Мон Пеле был вулканом, но потух, когда ни мы, ни наши матери еще не родились. Моя бабушка говорила, что в молодости видела, как она однажды горела.
– Вот как? Горела гора? И как горела?
– Выпускала из жерла горящие камни и огненные реки, которые уничтожили там все поля. Говорят, земля дрожала, а дома падали.
– Исчезло облако, Сегундо… исчезли оба! – указал Колибри с искренним восхищением.
– Да… исчезли, а ты отвлек меня, – пожаловался раздосадованный Сегундо. – Куда ушли кареты и солдаты, которые были на дороге? Капитан приказал смотреть, откуда и куда. Это куда важнее, чем чернильные облачка. Теперь, если он спросит, я должен ответить, что это из-за тебя…
– Сегундо, Угорь, Мартин…! – прервал властный голос Хуана.
– Что случилось, капитан? – спросил Сегундо, приближаясь к замолчавшим. Все побежали к двери, откуда доносился голос Хуана. По дороге на пляж поднимались молодые рыбаки, держа в руках топоры, весла и ножи, как свое единственное доступное оружие.
– Смотрите все… смотрите…! – указал возбужденный Хуан. – Губернатор только что уехал. Пыльное облако – единственное, что он оставил. Он отказал в просьбе, отказался слушать наши доводы; продолжают копать канавы и возводить заборы… Нам отказали в праве требовать справедливости! Но мы не допустим! Если они не хотят слушать, мы снесем этих солдат-ищеек и потребуем справедливости своими силами.
– Капитан… вернулась карета! – предупредил Колибри.
– Прибыла карета, да. Но это не губернатор… Это маленькая повозка. – объяснил Сегундо.
– Его задержали! Нет, уже пропустили, но он не идет!
Хуан продвинулся вперед, проскочив через острые камни. Он хотел узнать молодого человека, одетого в белое, который стоял на козлах повозки, и казалось, яростно спорил с солдатами полиции. За ним бежал Сегундо, который позвал:
– Капитан… Капитан, куда вы? Что вы увидели?
– Этот человек – Ренато Д`Отремон! Я хочу знать, зачем он приехал!
– Хуан… Хуан…! – голос Моники ранил его, заставил остановиться и повернуться посмотреть, как она бежит к нему с криком: – Хуан! Нет… Не иди туда! Не приближайся к нему… не соглашайся!
– Это он ищет меня!
– Он не ищет тебя!
– Хуже, если тебя, если осмелился прийти за тобой в моем присутствии! Клянусь тебе, что…! Оставь меня, Моника!
Он оторвал от себя руки Моники и, следуя к линии, где Ренато Д`Отремон соскочил с кóзел, дошел до границы, где его остановил офицер:
– До этой линии, сеньор Д`Отремон… до этой! Ни шагу больше!
– Я уполномочен губернатором прийти за дамой, которая должна вернуться в Сен-Пьер со мной! Вы не со мной? Не слышали, что сказал мне губернатор?
– Губернатор дал разрешение, чтобы дама вышла, а не чтобы вы зашли!
– Вы…! – разъярился Ренато.
– Осторожнее, сеньор Д`Отремон! Не заставляйте принимать худшие методы! – пригрозил офицер. – У меня приказ стрелять, не глядя, погасить мятеж до появления крови! – и чуть отойдя, приказал: – Оружие к груди, стражи! Приготовиться стрелять против этого сброда, если он спустится!
Ренато смотрел на Монику. С гневом и досадой он видел, как та борется с Хуаном, насильно пытаясь остановить его; гневное стадо рыбаков тоже двигалось вперед, следуя за людьми Люцифера, которые достали из-за пояса ножи.
– Быстро… Быстро… Позовите сеньору и заберите ее оттуда! Не видите, что толпа подстрекает к восстанию? – торопил возбужденный офицер, приближаясь к Ренато. – Пусть только она пересечет линию! Стреляйте против любого, кто двинется дальше!
– Моника, ты можешь свободно выйти! Иди! Пройди через линию! Быстро! – кричал Ренато.
– Что? Что? Что они говорят?
Злоба, сильнее, чем слабые руки Моники, заставила остановиться Хуана всего в двадцати метрах от линии, охраняемой солдатами в два ряда. По приказу лейтенанта легли винтовки, устремленные на пеструю группу; но Хуан казалось, не заметил угрозу. Он вперил сверкающий взгляд на человеке, который, казалось, укрывался за солдатами полиции.
– Иди, Моника! – звал Ренато. – Выходи немедленно! Потом тебе не дадут выйти! Иди, Моника, выходи прямо сейчас!
– Почему бы тебе не поискать ее здесь? – яростно крикнул Хуан. – Трус! Негодяй!
– Поднимитесь! Поднимитесь, Хуан Дьявол или я прикажу стрелять! – угрожал лейтенант.
– Дай ей выйти! – настаивал Ренато. – Только она может перейти линию! Дай ей выйти! Если ты мужчина, позволь мне спасти ее…!
– Мужчина ли я? Увидишь! – слепой от ярости, вне себя, Хуан сделал несколько шагов, идя в направлении к Ренато, почти пересекая линию, защищаемую солдатами. В это мгновение прозвучал выстрел, и Хуан упал на землю.
– Они ранили капитана! Они убили его! – крикнул взбешенный Сегундо, и подбивал толпу: – Негодяи… Убийцы…! Они! Они!
– Огонь! Огонь! – приказал лейтенант, отчаянно крича. – Вторая линия вперед! Огонь!
Мгновенно выскочил неистовый сброд; а шум толпы, которая воодушевленно атаковала, можно было спутать с выстрелами и криками боли. И среди суматохи приказов и криков, возвысился отчаянный голос Моники:
– Хуан… Хуан, жизнь моя!
11.
– Сеньора Д`Отремон… С вашего разрешения… Я видел и узнал ваш экипаж, мне сообщили, что вы ждали несколько часов, и я осмеливаюсь передать вам новости, которые вы, конечно же, ожидаете с нетерпением. Я могу говорить?
София Д`Отремон поднесла к губам кружевной платок, возможно, сдерживаясь перед старым изменником-слугой, возможно, подавляя всхлипывания; взволнованная порывом благодарности, она заставила себя протянуть руку Педро Ноэлю, которую тот поспешил пожать.
– Бедная сеньора! Понимаю, что вы чувствуете в этот момент…
Самая роскошная карета дома Д`Отремон остановилась на обочине, между зарослей кустарников, окаймлявших неровную тропу к Мысу Дьявола, хотя и достаточно далеко от места случившихся событий, захвативших внимание всего Сен-Пьера. Стражи, размещенные где только можно у места событий, заставили Софию остаться там, пока солнце горького дня медленно погружалось в воды еще спокойного моря.
– Вы оттуда? – поинтересовалась София. – Я могу пройти? Мне дадут?
– Я воспользовался старыми дружескими связями, древней хитростью и лодкой, достаточно старой и небезопасной. Но дело в том, что я пришел и ушел…
– Вы видели моего сына? – беспокойно спросила София.
– Видел прекрасно. Но сдвинуть его с места не получается. Ни лейтенант, ни капитан, прибывший с подкреплением, этого не добились. Он пользуется поддержкой устного разрешения губернатора, чтобы добраться до линии; там вы увидите его, застрявшего на границе и ожидающего возможности поговорить с Моникой.
– Он все еще не добился этого? Разве она не понимает, что мой сын подвергается опасности, чтобы вытащить ее оттуда?
– К сожалению, я не смог пробраться дальше Ренато. Охрана очень строгая, и переход по мысу невозможен на лодке даже в тихий день. Я тоже не смог увидеть Хуана. Знаю, что Сегундо и Моника вытащили пулю и перевязали его рану. Знаю, что, учитывая его крепость, мы не ждем, что его жизни угрожает опасность. Солдаты ранены, кто-то даже тяжело, их заменили другими, а рыбаки, выиграв стычку и завладев некоторым оружием, отступили, увидев приближение подкрепления. Среди них есть раненые и боюсь, кто-то умер…
– Они отступили? – удивилась София. И с нескрываемой гневной критикой: – А солдаты оставили это так, спокойные после того, как позволили этим людям…?
– Эти люди оказались опаснее, чем думали солдаты, – сообщил Ноэль насмешливым тоном. – И к тому же они правы. Понятно, до настоящего момента все это не имеет юридической силы…
– Вы, конечно же, на их стороне. Как бы то ни было, я очень благодарна вам, что передали новости о моем сыне, что он достаточно безумен и неблагодарен, и не думает, что я переживаю и страдаю из-за него здесь…
– Если совет бывшего друга мог бы послужить вам, я бы осмелился посоветовать вам отдохнуть, донья София. Не думаю, что Ренато подвергается опасности, потому что Хуан тяжело ранен по вине вашего сына.
– По вине моего сына? – принялась негодовать София.
– Да, да… Хуан не вышел бы из себя, если бы это не имело личный оттенок. Я увидел, что вы смягчились, и буду с вами честен. Происходящее ужасно, донья София. Вы подруга губернатора, и можете поговорить с ним. Нельзя, чтобы первые власти острова содействовали подобной несправедливости. Если вы действительно огорчены ущербом, причиной которой является ваш сын…
– Что вы говорите? Я огорчена ущербом, от которого страдает этот бандит?
– Вы не изменились, донья София. Был момент, когда я был готов посочувствовать вам. Но это было ошибкой. Вы должны страдать бесконечно больше, чем страдаете, и будете страдать. Страдайте, и пусть никто не сжалится над вами, потому что не заслуживает жалости тот, кто не способен сочувствовать!
– Ноэль, Ноэль…! Как вы осмеливаетесь…? – бормотала София в крайнем возмущении. – Вы наглец! Глупец!
Ноэль удалился и не слышал последних оскорблений дамы, которая яростно повернулась к большому кучеру цвета эбонита, и приказала:
– В дом, Эстебан! Мы немедленно возвращаемся в дом!
Сквозь прикрытые окна в полумрак хижины проникали последние лучи уходящего дня, едва высвечивая темно-коричневый точеный профиль неподвижного человека на импровизированном ложе из травы. Улыбаясь, он казался погруженным в глубокий мучительный сон, а рядом с ним, с переплетенными ладонями, с напряжением в голубых глазах, Моника с болью смотрела на чеканное лицо, чья жизнь висела на волоске. Легкий шум маленькой двери заставил ее с внезапным испугом обернуться.
– Я могу войти, хозяйка?
– Входи, но не шуми. Ему нужно отдыхать, у него сильная лихорадка. Нам нужен доктор, Колибри, но как…? Как…?
– Не знаю, моя хозяйка.
– Знаю, что ты не знаешь, бедняжка. Зачем ищешь меня? Что ты хотел?
– Сеньор Ренато там, – таинственно сообщил Колибри. – Он позвал меня, когда я подошел ближе, и велел сообщить вам, что не уйдет без вас…
Возмущение было ответом Моники на слова Колибри, в то же время она повернулась к лицу спящего Хуана, лежащего на ложе, волнуясь, что тот мог услышать неосмотрительную фразу, что могло ускорить ритм сердца, биение которого эхом отдавалось на ложе, словно оно стало настолько своим, что без него нельзя было прожить. Нервно она отодвинула Колибри от Хуана и увела к прикрытой двери строящегося дома.
– Я не хочу уходить, хозяйка. Посмотрите туда… – маленькая смуглая ручка указала на неясные очертания, где начинались густые заросли. Отчетливо виднелась длинная линия солдат, которые следили с оружием в руках, экипаж, брошенный на дороге, а рядом со заколоченными столбами, отмечающими границу, стояла изящная и гордая фигура последнего Д`Отремон и Валуа в своем непогрешимом белом льняном костюме, со смелой статью кабальеро, с неистовым упрямством страсти, которая провозглашала его законным сыном страстного и дикого острова, где все, казалось, кипело в том же ритме: суровые горы, густые леса, каменные берега, бурное море, потоки первых дождей, превращающихся в ручьи, горячая кровь и исступленные сердца, яркие умы, в которых ужасающе часто вспыхивала искра безумия. Мартиника…!
– Он сказал, что способен прийти за вами, если вы не выйдете, хозяйка.
– Ну так пусть осмелится…!
– Ай, моя хозяйка. Посмотрите…! Если бы Сегундо или Угорь понимали, они бы получили орудия. И если бы у меня было ружье…
Ренато приближался к возвышенности. Решительно он вывернул кошелек охране на линии, и они остались неподвижными, как будто не увидели его, а он твердым шагом поднимался по вражеской земле.
– Моника, прямо сейчас… Пойдем… Я не уйду без тебя…
– Я не спущусь, это я говорю, чтобы ты ушел, Ренато! Разве ты не понимаешь, что эти мужчины сошли с ума от боли и ярости? Ты глупо играешь жизнью!
– Какое значение имеет жизнь, если тебя нет со мной? Моника, жизнь моя!
– Пожалуйста, хватит! Я не пойду с тобой…! Ты еще не понял? Нет! Нет! Ренато! Оставь меня, отпусти, уйди уже! Зачем ты пришел?
– А твое обещание? Наш договор?
– Его уже не существует! Ты расторгнул его там внизу! Уйди и забудь…!
– Забыть? Забыть причину моей жизни? Бросить тебя, зная, что ты в опасности, учитывая, кем являешься для меня? Ты хоть понимаешь, о чем просишь? Я не оставлю тебя, не говоря о том, что хочешь вернуть назад данное мне слово!
– Если я сдержу слово, ты уйдешь, Ренато? – с тревогой спросила Моника.
– Послушай, Моника, отсюда никто не выйдет живым. Все дошло до предела. Губернатор в ярости. У них достаточно материальных средств, чтобы подавить восстание Хуана, трех или четырех десятков сумасшедших, которые следуют ему. Если они немедленно не сдадутся, не сдадут оружие, то прольется много крови. Я слышал, они готовы на все. Поэтому я не могу уйти отсюда. Ты отдаешь себе отчет? Понимаешь? Ты не можешь упустить последний шанс, который я предлагаю тебе!
– Я не могу бросить Хуана! Не сделаю, пусть даже это будет стоить мне жизни! Я на своем месте. Я дала тебе слово, но с одним условием: что ты немедленно уйдешь отсюда, вернешься в Сен-Пьер.
– Ты обещала мне…!
– Я обещала тебе встречаться в монастыре, а не здесь. Туда я вернусь, когда смогу уехать отсюда, как и приехала: одна и свободная. Отпусти меня!
– А если не отпущу? Хочешь или нет, я уведу тебя с собой!
– Отпусти или я позову на помощь!
– Ты способна дойти до такого? – Ренато был оскорблен и возмущен. – Хорошо… Будет так, как ты хочешь. Но помни, я предупреждал тебя. По твоей вине я ускорю дела… Я говорил с губернатором, как друг. Он был готов пощадить этих глупцов… – И почти умоляющим тоном предложил: – Я сделаю это, если ты пойдешь со мной прямо сейчас, Моника. Мы пойдем к нему вместе, под предлогом, что Хуан ранен…
– Хуан никогда мне этого не простит. Будет презирать за то, что я просила милосердия от его имени. Он не хотел бы получить жизнь такой ценой, чтобы просил ты. Уходи, Ренато, уходи…!
Моника отошла и добралась до отрогов черных скал. На дороге из пляжа показалась тень. Два человека шевельнулись за окном строящегося дома. Чувствуя жар раздражения на щеках, Ренато вышел с земель Хуана Дьявола.
– Почему ты не ушла, Моника?
Лежа на узком и твердом ложе, похожем на носилки, Хуан спрашивал, глядя в лицо Моники, которая приближалась, чувствуя, что ее ноги подкашиваются. Словно неживые из-за худобы, щеки Хуана были белыми и холодными, виднелись промокшие от крови бинты, покрывавшие плечо и грудь, но интонация голоса прозвучала спокойно и твердо:
– Наша ситуация критичная, Моника. Ты упустила шанс выйти…
– Как ты узнал…? Колибри?
– Колибри ничего не сказал. Несмотря на мои советы и нотации, в решающий час он был на твоей стороне, а не на моей. Полагаю, бедняжка – еще одна жертва твоего неминуемого влияния. Большую часть людей, которую я знаю, перестали убивать из-за тебя.
– Дело в том, что я…
– Я слышал, все, что сказал Колибри, когда зашел и позвал тебя. Затем я сделал усилие, выглянув в окно, и увидел вашу встречу. Конечно же, я решил, что ты не вернешься.
– Неужели, Хуан? – опечалилась Моника. – Ты бы хотел…?
– Меня раздражала мысль, что ты с ним; но в любом случае, это был выход, и на этот раз кабальеро Д`Отремон вел себя искренне, как мужчина, не соглашаясь оставлять тебя в этом месте.
– Это все, что пришло тебе в голову?
– Если бы я понял, что кричал этот идиот, когда подошел к столбу. Я бы дал тебе уйти.
Моника приблизилась и села у узкой кровати из досок, заставив его склонить голову на подушку, пристально глядя на него пламенным и пытливым взглядом, будто гналась за волнением, которое тот скрывал, будто подглядывала за чувством сквозь бронзовое лицо.
– Ты в самом деле не понял, чего он хотел?
– Возможно понял, но в тот момент ослеп от гнева. Я бы предпочел убить его и тебя, прежде чем позволил…
– Ты дошел бы до этого, Хуан? – спросила Моника, чувствуя какую-то радость.
– Да! Какая глупость, да? В конце концов, я такой же до дурости высокомерный, как если бы был законным Д`Отремон. Иногда я испытываю отвращение и раздражение от приступа гордыни и самолюбия, которое мне уверенно передал дон Франсиско Д`Отремон, который по грустной случайности был моим отцом.
Моника еще сильнее наклонилась к раненому, взяла белыми руками большие, загорелые и суровые ладони. Она чувствовала, что душа наполняется пониманием и нежностью; и всеми силами пыталась сдержаться, чтобы не переполниться ими, не сдаться устало и побеждено. Одновременно боясь, что его выдаст свет во взгляде, Хуан закрыл черные итальянские глаза.
– Ты бы правда хотел, чтобы я ушла, Хуан?
Моника волновалась, ожидая ответа, чувствуя, что ускоряется биение пульса Хуана под ее красивыми пальцами, но вечная недоверчивость и ожесточенность охватили сердце мужчины, и вместо ответа, он спросил:
– А почему ты не ушла? Какая причина, какой мотив у тебя оставаться здесь?
– Мне нравится платить по счетам, – заявила гордая Моника де Мольнар с легкой улыбкой на губах. – Я ничего не забываю. Я помню такую же кровать. Помню, что была больна, лишена сил, безнадежная, ждала смерть, а человек, которого я считала главным врагом, сидел у изголовья такой же кровати, состязаясь со смертью моей грустной жизни. Теперь мы поменялись ролями, и, хотя ситуация другая, мы можем их сравнивать. Ты загнан в угол и ранен, как я была больна и безнадежна. И, как ты не бросил меня тогда, так и я не брошу тебя, Хуан, не дам умереть…!
Моника говорила, пряча за теплой улыбкой волну нежности, которая затопляла душу, вверяя себя не всецело, защищаясь, но уже почти без сил отдаваясь чувству, которое наполняло ее жизнь, а Хуан смаковал каждое слово, словно горькую и желанную сладость. Хуан Дьявол, вечно недоверчивый, несогласный со своей участью и судьбой, ожесточенный против всего мира, не умевший протягивать руки, чтобы взять счастье. И пока он закрыл глаза, рука Моники прошлась по его лбу как нежнейшая ласка. Если бы он открыл глаза, то выдал бы взглядом все, что бурлило в его сердце. Человек, который не дрожал перед бурями, дрожал перед голубыми глазами, боясь найти их насмешливыми и холодными, и говорил, не глядя, с упрямством ребенка:
– Думаю, ты преувеличиваешь. Это не то же самое. Из-за того, что ты ухаживаешь немного за мной, я не смогу избежать опасности.
– Заражение. Моя лихорадка была заразная, и ты знал. Ты видел, как я давала лекарства в хижинах. Чудо, что никто на Люцифере не заболел, кроме меня. Любой на твоем месте оставил бы меня в первом же порту.
– На Мари Галант, да? С твоим доктором Фабером. Этого бы ты хотела. – упрекнул Хуан с неподдельным недовольством.
– Возможно, и ты хотел бы этой ночью освободиться от меня.
Волнуясь и сдерживаясь, Моника вновь ждала ответа, но Хуан еще оборонялся, искал неясное выражение, выход, чтобы не признаться:
