Текст книги "Хуан Дьявол (ЛП)"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Пожалуйста, хватит говорить глупости! – испуганно вмешался Ноэль, запинаясь. – Мы с Хуаном сейчас уходим, Ренато. Это место закрывается на рассвете, а он уже наступил. Думаю, после того, что произошло…
– После случившегося вы не должны осмеливаться говорить мне даже слово, Ноэль, – высокомерно упрекнул Ренато. – Минуту назад этот человек бросил вызов всем присутствующим сразиться с его судьбой. Никто не ответил, кроме меня. Я сказал шестьдесят унций, вот они. Ты ждешь, чтобы измерить их, идиот?
Ловкими пальцами Бруно быстро раздал карты. Последние игроки с других столов исчезли. Только два или три остались вокруг стола, с любопытством наблюдая странную битву. Хуан казался спокойным, пока Ренато трясся от злобы, а Ноэль покорно опустил голову. Падали карты одна за другой в сгустившейся тишине сдерживаемых дыханий, пока…
– Король пик! – объявил Ренато. И довольный, не в силах скрыть резкость, заметил: – Невозможно изменить судьбу Хуана Дьявола! Ты потерял все одним махом!
– Нет! Одним махом будет все, что у меня есть. Все, что есть, против девяноста унций! – свирепо Хуан погрузил руки в карманы, извлекая горсти монет, смятые купюры. Там были деньги всех стран: маленькие и крупные фунты стерлингов, бледное золото Венесуэлы рядом со смятыми бумажками в сто франков и голландские флорины. – Здесь девяноста унций, чуть больше, чуть меньше. Все против твоего, если только не откажешь мне отыграться!
– Я не отказываю. И если хочешь играть, разрешаю, пока не доберусь до твоего грязного корабля! Карты, крупье!
Одна за другой падали карты в тишине, накаленной присутствующими, а напряженный от эмоций голос Ноэля перечислял:
– Бубновая двойка… тройка пик… пятерка треф… четверка червей… Бубновая дама!
– Я выиграл! – указал Хуан со смесью гордости и радости.
– Не трогай. Двести унций против этого! – предложил Ренато. И с выделенной иронией заметил: – Если только ты откажешь мне отыграться…
– Я никогда не отказываю! – гордо пришел в ярость Хуан. – Карты, крупье!
– Ай, моя хозяйка… хозяйка! Мы в самом деле едем в Кампо Реаль?
Ана, казалось, не могла шевелиться: мясистые губы подрагивали, смуглые щеки от страха стали пепельными. Она стояла перед Айме, которая нахмурившись, заставляла мозг быстро сочинять план, чья первая идея была подсказана матерью:
– Я злая… живу обманом, разве ты не слышала? Собственная мать так думает. Ее две дочери так далеки от ее сердца, одна возвышенная… возвышенная – это Моника… злая… злая я, конечно же. Нет низости, на которую я была бы неспособна, потому что у меня нет сердца. Д`Отремон меня купили… купили своей уважаемой фамилией. Я их собственность, понимаешь? Понимаешь?
– Я понимаю, куда мы должны ехать. Вы не знаете, как там все стало, когда сеньор Ренато уехал. Сеньора позволила делать Баутисте все, что ему взбредет. Когда сеньора София распоряжалась в Кампо Реаль…
– Я знаю… но скоро не она будет приказывать, а я, поняла? Это единственное, что я могу забрать, и заберу.
– Но я числюсь у Баутисты в черном списке! – пожаловалась испуганная Ана.
– Ты на моей стороне. Пока служишь хорошо, тебе нечего бояться. Послушай, Ана, до того, как сеньора Д`Отремон взяла тебя к себе в услужение, ты жила в высокой части имения, да?
– Да, хозяйка, я работала на плантации кофе. Как это было ужасно! Нужно было загружать корзину вот такого размера сюда на голову, срывать каждое зернышко по одному. А когда корзина переполнится, тогда можно было поесть. И в хижинах спали все вместе, как собаки.
– Не все живут так. Есть танцы, иногда праздники. А чуть выше ущелья живет женщина, которую все уважают.
– Ах, да! Там живет Чала, колдунья. Все называют ее Карабоссе. Ее всегда зовут для умерших, чтобы она одела их в саван, а еще когда кто-то родился. Она продает мази от заболеваний, амулеты для привлечения любви, шелковые куклы, которые служат мести, потому что то, что делают с куклой, будет происходить с человеком, которому мстят.
– Говоришь, ее зовут, когда рождается ребенок?
– Да, хозяйка, почти все женщины кофейной плантации для этого зовут ее. Когда хотят, чтобы ребенок родился или не родился. Она исцелила многих от всяких болезней, но я боюсь ее.
– Мы повидаемся с ней. Ты не должна никому говорить. Сделаем так, чтобы никто не узнал, но эта женщина поможет мне. Я дам ей столько денег, сколько она никогда видела, и она сделает то, что я велю.
– Ренато, наконец ты пришел! Я умираю от беспокойства, сынок!
– Не стоит, мама.
Солнечный свет омывал блеском центральный двор старого жилища Д`Отремон. Ренато, уклоняясь от матери, прошел в библиотеку. Похудевшая и дрожащая ладонь Софии взяла его за руку, с затаенным упреком останавливая:
– Ты провел ночь не дома, Ренато.
– Действительно, – подтвердил Ренато с неподдельным дурным настроением. – Я был на улице, но…
– Ты не смог бы уделить мне несколько минут, сынок? Я возвращаюсь в Кампо Реаль и забираю Айме. Разве не этого ты желал? Не просил меня это сделать?
– Я уже несколько дней просил об этом.
– А теперь не хочешь, чтобы мы уезжали? Тебя не волнует? Все равно? Вижу, ты очень огорчен. И я чувствую себя больной. Не зашел бы ты ко мне.
Ренато тихо позволил себя увести, а беспокойные глаза матери читали на его лице следы ужасной бури, опустошившей его душу. Она привела его в самую большую спальню с большими окнами, закрытыми шелковыми занавесками, через которые едва проникал дневной свет, болезненный для глаз Ренато. В свежем воздухе, отдающем ароматом лаванды, в приятном тусклом свете знакомой атмосферы, он почувствовал, что расслабляются натянутые нервы. Будто он снова вернулся в детство и искал в материнской нежности защиту от всех зол.
– Ради Бога, садись, сынок. Вижу, ты тоже болен. Хочешь, я попрошу принести тебе чего-нибудь освежающего, немного чая?
– Нет, мама, я ничего не хочу. Я слушаю тебя, потому что ты хочешь, а потом…
– Потом я оставлю тебя в покое, знаю. Позволить тебе это в моих силах, и я сделаю это. Если Бог хочет, чтобы ты был в покое. Если покой твоей души можно достигнуть любой ценой. Если мы снова начнем друг друга понимать, сын мой, то я согласна. Если позволишь мне немного присмотреть за твоим счастьем.
– Моим счастьем? Никто не счастлив, мама.
– Я знаю. Но есть тысяча способов жить, не чувствуя себя несчастным. Если ты сделаешь усилие, примешь свершившееся, вернешься на старый путь, позабыв обо всем и исправишь жизнь.
– Я не могу уехать, покинув женщину, которую люблю. Не могу уехать, пока соперник оскорбительно и дерзко бросает мне вызов. Теперь я сам дал ему сильное оружие: деньги. Я играл и проиграл. Много… много денег... Знаю, это не важно, знаю, что мы богаты. Мы можем бросать на ветер деньги, а руки все равно будут полными. Я бросил пригоршню, а он поднял ее. Если бы ты видела, как он смеялся, погружая руки в монеты!
– О ком ты говоришь? Ты лишился рассудка, Ренато!
– Хуан Дьявол уже не нищий! Он получил наследство!
София Д`Отремон покраснела так, словно голова вот-вот взорвется. Затем она упала, потрясенная и ошеломленная тем, что услышала.
– Ты сделал это? Ты искал его?
– Не искал. Я вошел, как помешанный. Я не хотел ссориться с Айме, не хотел ломать в щепки дверь. Я слишком сильно ненавидел ее в тот момент. Когда я увидел бумаги, когда понял, что это была ее идея, когда связал все со словами, которые она сказала мне, выходя из суда, я свирепо ее возненавидел. Это она хотела, чтобы Моника приняла постриг. Она ревнует к моему уважению, чувствам.
– На это у нее были все причины на свете. – сурово подтвердила София.
– Меня не волнует, что имеет причину, а что не имеет. Чтобы не позволить себе совершить это безумие, я вышел из дома, ходил по улицам до рассвета, слушал колокола монастыря и подошел к церкви. Я хотел увидеть Монику хотя бы издалека. Я не видел ее, она не появилась. Я шел дальше, как лунатик, пока не дошел до пристани. Воздух, наполненный селитрой, ударил в лицо, словно дал пощечину. И снова я ослеп от ненависти и ревности. Она была на Люцифере, «единственная собственность Хуана без фамилии». Мне показалось, что я снова услышал эти слова в суде, увидел проклятое дерзкое лицо, и лицо Моники, смотревшее на него. Любит ли она его? Теперь она любит его?
– Сынок, ради Бога… – скорбно взывала София.
– У меня было дикое желание встретиться с ним наедине, лицом к лицу, и я побежал в сторону грязного квартала, где нашел его однажды. Я прошел таверну, дошел до последней хижины, и там оказался он, глупо удовлетворенный. Он играл и выигрывал. У него была удачная полоса. Девять раз выигрывала его бубновая дама. И у меня начались ужасные ассоциации каждый раз, когда он кричал «Бубновая дама». Это было, словно он выплевывал ее имя.
С глупым хвастовством он бросил вызов миру: «Кто хочет попытать судьбу с Хуаном Дьяволом?» Это было для меня вызовом. Он притворился, что не видит меня, но я был уверен, что буду сражаться с ним там, в его гнусном мире. Он победил в моем мире, на суде его признали невиновным, а я хотел победить в его мире. Тогда я бросил мешок денег на стол…
Первая победа была моей, но он попросил реванш, швырнув на стол все, что было в его карманах. Он обезумел от злобы потерять все, а я хотел выиграть все. Все… вплоть до его мерзкого корабля, куда он осмелился однажды посадить ее со всеми правами, которые в помешательстве я дал ему. Я хотел выиграть все. Даже ценой жизни, последней карты и играл, как сумасшедший, теряя. Теряя… Я потерял больше, чем у меня было. Затем подписал бумаги. Потом хотел броситься на него, но меня задержали, схватили, выволокли оттуда. Грязные псы осмелились, а он смеялся, загребая руками деньги! Если бы ты видела, как он был ужасно похож на отца в тот момент!
– Сынок! Что ты говоришь? – воскликнула София с ужасом, отразившемся на бледном лице.
– Поэтому меня вышвырнули. Я не мог ничего поделать. И уже в дверях, он крикнул мне, как безумный: «Благодарю тебя, Ренато. Это часть моего наследства.»
– О! О…! – шептала София, задыхаясь, и упала без сознания.
– Мама! Мама! Что с тобой? – встревожился Ренато.
– Сеньор Ренато…! – воскликнула Янина, поспешно подойдя, словно выросла из-под земли. – Это осложнение. Нужно положить ее на кровать.
– Я отнесу. Подготовьте быстро сердечные капли, эфир. Мама! Мама!
Ренато мягко положил слабое тело матери на широкое старинное ложе из красного дерева, пока Янина усердно расставляла рядом с собой флаконы из соли, эфира, и побежала готовить сердечные капли.
– Мама, мама…! Я глупец. Я не должен был говорить тебе. Я плохо сделал, очень плохо…
– Ренато, сынок… – шептала София с усилием, едва открыв глаза.
– Вот капли, – предложила Янина, любезно приближаясь. – Выпейте.
– Да, да, выпей, мама, ты сразу почувствуешь себя лучше. Пожалуйста, выпей все. Закрой глаза и успокойся. Успокойся. Я буду рядом…
София закрыла глаза и не двигалась. Ренато удалился на несколько шагов, пошатываясь, как пьяный, за ним следил горящий взгляд Янины, а когда закрылась дверь, она пошла за ним.
– Сеньор Ренато. Я прикажу послать за доктором. Доктор сказал, что с сеньорой может случится припадок, расстройство для нее – то же самое, что вонзить в нее кинжал, возможно, было бы уместным вам знать, что у вас неприятности в последнее время.
– Сожалею всей душой, что заставил ее перенести это.
– Простите, сеньор, я говорила не про вас. Кое-кто, кажется, готовит неприятности для сеньоры, умышленно позволяя себе использовать их. Не хочу, чтобы сеньор заставлял называть имя, не думаю, что необходимо. Нужно немного подумать, чтобы понять источник отравы в доме. С вашего позволения, сеньор.
Она ушла, словно рассеявшись в тумане. Озабоченный Ренато сделал несколько шагов. Он дошел до комнаты, отягощенной полками, набитыми пыльными книгами, и упал в кресло, опустив голову в ладони, бормоча:
– Твое наследство, Хуан. Да. Ты получишь все свое наследство!
– Разве это не фантастическое количество денег, Ноэль?
– Да, сынок, это как сон. Какая полоса удачи, какая умопомрачительная удача! Никогда не думал, что такое может происходить. Тут по крайней мере сто тысяч франков, целое состояние, понимаешь? С этим ты можешь открыть любое дело, какое хочешь. Построить дом на Мысе Дьявола. Если бы я был на твоем месте, то помылся бы немедленно, сбрил эту пиратскую бороду, оделся как порядочный человек и направился к Монастырю Воплощенного Слова.
– Зачем? Для чего?
– Не задавай вопросов в таком тоне. Для чего же еще? Чтобы сказать ей, что ты не хотел вести ее в таверну, что можешь предложить ей достойный и приличный очаг; жизнь начинается, или может начаться в любой момент, ты начнешь новую жизнь в свои двадцать шесть лет для нее, ради нее. Потому что она твоя жена, и потому что ты любишь ее.
Хуан Дьявол встал, отодвинув в сторону маленький стол в комнате, где царил беспорядок и где были свалены в кучу монеты и банкноты. Одна из трущоб, которыми изобилуют улочки этого района, каморка с комнатами внутри.
– Почему вы пытаетесь превратить меня в того, кем я никогда не буду? Если бы я думал, что эти грязные банкноты, выигранные одним махом судьбы, были способны изменить чувства Моники, то я решил бы, что это того не стоит.
– Сынок, это не из-за денег. Пойми. С этим ты можешь совершенно изменить жизнь и поведение. Кто тебя уверил, что Моника не любит тебя?
– Ноэль, мой дорогой Ноэль, не настаивайте, – посоветовал Хуан печально. – Я прекрасно знаю и уважаю это. Несмотря ни на что, она любит его. Я совершенно уверен.
– Ну хорошо, если ты так уверен, – заметил Ноэль гневно. – Почему же не дашь ей свободу и не уедешь далеко?
– Я не привязываю и не порабощаю. Не сказав ни слова, она ушла в монастырь и оттуда просит расторжения нашего брака.
– Не верю!
– Почему не верите? Которая сказала, очень уверена…
– Уверена. Значит, это была женщина. Это была она, не так ли? – не в силах сдерживаться Ноэль взорвался: – Дьявол пришел с ней! И после этого ты не хочешь, чтобы я называл тебя ребенком, когда ты ведешь себя так? Как ты можешь верить тому, что выходит из этого рта?
– Не думайте, что я такой ребенок, Ноэль. Этот рот обманывает, плетет интриги, лжет, создает миры по своим дьявольским капризам, но не лгал об этом. Я прекрасно знаю, что чувствует Моника. На миг я мог обмануться, но не более. Пока она моя жена, ее долг быть со мной, и это будет законно во всех отношениях. Добросовестность послушницы пугает ее, заставляет думать, что она грешит мечтами. Не будучи моей женой, она сможет мечтать, не упрекая совесть, не мучаясь сомнениями.
– Если бы было так, как ты говоришь. Замужем или нет, это невозможно для нее.
– И что? Она может мечтать, как захочет. Мечтая, что ее жизнь проходит с ним. Мечтая о нем, она будет хотеть смерти! А он… – он прервался на секунду и яростно отверг: – Нет. О нем будут ее мечты. А он уже на пределе и не остановится ни перед чем. Он с ног до головы Д`Отремон…
– А ты, разве нет?
– Я…? Может быть. Но я не хотел бы им быть. Я хотел бы быть, по правде говоря, ничьим сыном и не знать, какая кровь бежит по венам. Клянусь, что мог бы вздохнуть свободней, если б не знал этого. Рядом с этим именем возвращается весь ужас моего детства: лачуга Бертолоци, жестокость человека, который мстил моей невинной плоти всей болью обид. Я даже не могу вызвать в памяти единственный образ, который мог бы смягчить все: образ матери, представление о том, что видел ее хотя бы раз. Вы видели ее, Ноэль? Можете рассказать, какой она была?
– Я видел ее, да. Но для чего нам говорить об этом? – пробормотал взволнованный старик, пытаясь успокоиться. – Незачем творить ужасное настоящее, вороша прошлое. Твоя мать была несчастной и красивой. Еще могу сказать: в ней не было корысти, она не искала выгоды. Она согрешила из-за любви и заплатила за грех слезами и кровью. Я видел ее несколько раз и не могу сказать, какой была ее улыбка, но какими были ее слезы, я видел…
– В таком случае, я ненавижу его еще больше этого Франсиско Д`Отремон, который дал мне жизнь!
– Он тоже любил ее. Любил глубоко и искренне. Хотя ты не веришь, но за его огромной и безмерной гордыней билось сердце. Поэтому я хочу обуздать твою. Гордыня была первым грехом на свете. Не впадай в нее…
– Мой бедный Ноэль, не говорите глупостей. Если бы такой человек, как я, не имел гордости, то я был бы червяком, а я предпочитаю быть змеей, наполненной ядом, чтобы меня не раздавили ногой.
– Червем ты родился, но теперь им не являешься. Потому что знаю, что ты можешь летать, и я покажу тебе путь на небо. Почему бы тебе не встать, наступить на свою бесплодную гордость? Хочешь, чтобы я сходил в монастырь, поговорил с твоей женой…?
– Нет, Ноэль… Моя жена! Это слово звучит смешно. Не говорите ничего. Я увижу ее, поговорю, хотя и считаю, что ничего не изменится. Я поговорю, а вам не нужно. Я должен спросить Монику де Мольнар, моя жизнь зависит от ее ответа.
Очень медленно, неслышно, едва касаясь ногами старых каменных лестниц, Моника спускалась в большой внутренний двор сада Монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Снова колокола созывали верующих, мягким звучанием приглашая на вечернюю службу. Священники и послушницы входили в церковь тесной вереницей, но Моника шла в противоположном направлении. Она вышла из кельи, чувствуя, что задыхается в этих стенах, и, движимая инстинктом, бежала ото всех. Она страстно желала лишь одиночества и тишину. Даже в монастыре ей казалось, что она в мире. Она прошла через арки, ограничивавшие монастырь, желая добраться до угла, где могла видеть только деревья и небо, но что-то шевельнулось среди веток кустарника. Круглая темная голова высунулась, на коже цвета эбонитового дерева блестели большие черные глаза, маленькое ловкое тело спрыгнуло и приблизилось к ней.
– Ай, моя хозяйка! Хорошо, что вы появились. Уж не знаю, сколько я жду, согнувшись, я собирался перелезть через стену, чтобы уйти, но на самом деле я не хочу уходить, не повидавшись с вами.
– Я же сказала, чтобы ты не возвращался, Колибри. Это настоящее безрассудство. Это запрещено. Ты не понимаешь?
– Я же не пришел делать что-то плохое, хозяйка. Вы знаете, что я прихожу увидеть вас… Вы больше не хотите ничего иметь со мной? Вы больше не любите меня?
– Конечно же я люблю тебя. Но когда проходишь за эти стены, то должен отказаться любить мир. Ты не можешь понять, бедняжка, но не страдай так, не грусти. Разве ты не был счастлив до того, как узнал меня?
– Счастлив? Что такое быть счастливым, хозяйка? Быть довольным?
– Ну… на самом деле. Ты не был доволен? Не был доволен твой капитан?
– Он, не знаю. Он смеялся, а когда мы заходили в порт… устраивал праздник. Когда он не спускался, женщины выискивали его на пристани. Капитан всегда привозил им подарки, а они целовали его и говорили, что он роскошнее короля, и красивее всех. Потому что капитан…
– Замолчи! – прервала его Моника, сжав губы.
– Я рассердил вас, хозяйка? – наивно удивился маленький Колибри.
– Нет. Как может меня волновать то, что ты говоришь? Возвращайся к хозяину! Возвращайся на корабль Хуана, разделяй с ним его праздники! Уверена, он там, развлекается.
– Нет, хозяйка, он не вернулся на корабль. Он пошел с сеньором Ноэлем. Но Сегундо сказал, что сегодня ночью он выиграл очень много денег, и теперь все изменится. Что хозяин превратится в кабальеро со всем прочим, с домом и лодками, которые будут ловить рыбу. А еще сказал, что хозяин придет к вам, что вы снова будете с нами; не на корабле, а в доме, который он построит. Это правда?
– Нет, это неправда. Он не придет в монастырь, и не желает, чтобы я отсюда выходила. Я уверена. Ему хватит женщин, которые будут его ждать на пристани. Теперь они будут любить его сильнее, потому что он сможет делать им дорогие подарки.
– Шшш! Идет монахиня, – тихо и испуганно сообщил Колибри. – Я спрячусь.
– Моника… Моника, дочь моя… – позвала мать-настоятельница, подойдя к послушнице, и объяснила: – Я пришла в твою келью. Я искала тебя по всему монастырю. У тебя посетитель.
– Хуан! – обрадовалась Моника, не в силах скрыть волнение.
– Нет. Это сеньор Ренато Д`Отремон, дочь моя, он просит, умоляет, чтобы ты не отвергала его.
Монике показалось, что у нее похолодела кровь. Ренато Д`Отремон. Каждая из этих букв пронзала стрелой скорби, одновременно с вторгающимся горьким разочарованием, потому что это он, а не другой. Слова Колибри окрылили ее душу надеждой, которая, несмотря ни на что, будила в ней безумные мечты. А теперь, словно вдруг захлопнулась приоткрытая дверь, словно погасла последняя звезда на мрачном небе.
– Я осмелюсь просить тебя не отказывать ему, – продолжала настоятельница. – Он ждет уже долго. Он кажется таким печальным, неспокойным, и его настойчивость заставляет думать, что это действительно важно, связано с заявлением о расторжении брака, подписанное тобой, чтобы отправить Святому Отцу. В конце концов, выслушав его, ты ничего не потеряешь.
Моника посмотрела по сторонам. При появлении настоятельницы, Колибри исчез. Несомненно, он прятался рядом, или воспользовался моментом, чтобы сбежать, унося с собой последний глоток соленого воздуха, отчаянную тоску, которое вызывало одно имя Хуана. Голос настоятельницы раздавался будто издалека, заставляя вернуться к действительности:
– Семья Д`Отремон равна тебе, они твои родственники. Они не могут желать тебе плохого. Идем, дочка… Идем…
3.
– Вы войдете со мной, Ноэль. Я хотел сказать, если желаете.
– Конечно желаю, и войду с тобой. Не беспокойся, потому что я умею быть благоразумным. Когда несчастные браки оказываются перед третьими лицами, то становятся излишне щепетильными и порядочными. Женщине нравится поддержка и господство мужчины.
– Такие, как она, крепки, как бриллиант. Она может казаться хрупкой, как кристалл, но это не так. Перед ней я не так силен. Она не любит меня, Ноэль, не любит!
– Возможно, не любит, но сможет полюбить. Я считаю, что мужчина способен завоевать сердце, если еще не завоевал. Разве не тебя зовут пиратом? Разве не ты прославился тем, что укрощаешь волны и ветра? Разве сражение проигрывают, еще не начав?
– К моему несчастью, да. Но не важно. Пойдемте. Если она не откажется принять меня.
– Успокойся. Позволь мне поговорить с сестрой-привратницей.
– Моника, наконец ты появилась… Наконец согласилась…
– Не благодари, Ренато. Моим намерением и желанием было никого не видеть какое-то время. Я пришла сюда обрести покой.
– Ладно, вам нужно поговорить, прийти к согласию, сгладить небольшие шероховатости, которые возникли в силу обстоятельств, а они не должны существовать между родственниками, – примирительно посоветовала настоятельница. – По вашему желанию, сеньор Д`Отремон, я оставлю вас. Вы просили ее согласиться на беседу, а я прошу вас как можно меньше беспокоить душу Моники мирскими заботами. Монастыри должны быть плотиной между миром, тихой заводью, которая нужна измученной душе Моники. А теперь, с вашего разрешения.
Мать-настоятельница попрощалась и мягкими неслышными шагами удалилась, оставив Монику и Ренато, которые стояли в тишине некоторое время, пока холодный голос Моники не спросил:
– Говори же. Ты хотел поговорить со мной.
– Хотел, правда. И если бы мы были в стенах моей библиотеки, сколько я сказал бы тебе, Моника. Есть доводы, которым нечего возразить, бессмысленно каждое слово, потому что они всего лишь бледное отражение чувств. – Дрожащий Ренато приблизился, но Моника отступила и отвела взгляд от откровенного и лихорадочного блеска его глаз. – Если бы я мог свободно рассказать тебе о своих чувствах.
– Есть чувства, которые не имеют права существовать, Ренато.
– Я знаю, что за ошибки, которые совершил, я заплатил счастьем, и не стремлюсь быть счастливым. Я отказываюсь от него; но мне нужно что-то, чтобы жить и дышать.
– У тебя есть жена, она родит тебе сына, и еще многих, Ренато. Сотни, тысячи существ зависят от тебя. Твое положение и богатство дают тебе право быть королем, но и иметь обязанности. Многое может заполнить твою жизнь и забыть о той в монастыре, женщине, которую ты захотел полюбить слишком поздно.
– Моника, вижу твои причины, они взвешены и соразмерны; но оставь мне луч света, луч надежды. Не заключай себя в монастыре! Не возводи другую стену! Единственное, о чем я прошу. Когда расторгнут союз, связывающий тебя с Хуаном Дьяволом.
Моника вздрогнула, словно имя причиняло боль, словно один только его намек тронул за живое; но она взяла себя в руки и сжала губы. Только подняла голубые глаза и остановила их на Ренато, взгляд ее сверкнул стальным блеском:
– Почему бы тебе на оставить все это?
– К сожалению, я не могу. Позволь мне закончить. Когда расторгнут твой брак с Хуаном, ты будешь свободной и властной в своих действиях. Сможешь жить в мире при свете солнца. И есть тысячи вещей, которые могут заполнить твою жизнь, пока ты надеешься.
– На что надеюсь?
– Не знаю. На чудо, которым своей милостью одарит нас Бог, когда падут мои цепи, которые я заслужил носить. Знаю, ты не скажешь ни слова, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, насколько она мелочна. Ты знаешь, что она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой, думая о себе. Не могу сказать, что она предала меня как жена; но тем не менее, я привязан к ней, и из-за нее мне не хватает света твоих глаз.
Долгое время Ренато Д`Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, а Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце: почему эти слова любви звучат холодно и пусто; почему человек, которого она однажды полюбила, говорил эти фразы, которые она мечтала услышать раньше, и которые теперь ничего не вызывают в ней. Почему боль, которая казалась потухшей, поднялась в ее душе ответом в виде образа другого человека; и тогда в ней поднялась волна жалости к человеку, страдающему по ней.
– Я ужасно страдаю, Моника! Почему ты не говоришь, что тоже безутешно страдала по мне? Почему моя боль, которая теперь является местью, не доставляет тебе удовольствие?
– Я была бы глупой и жестокой.
– Ты была бы жестокой, но надеялась бы утолить обиду.
– Я не держу на тебя обиды.
– Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Так мертва теперь любовь ко мне?
– Да, Ренато, мертва… так непростительно мертва. Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?
– Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и было бы утешением думать, что, страдая с тобой, задевая раны друг друга, печалясь моей печалью, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а ты взываешь к моему, пока твои губы произносят молитву. Потому что из-за слепого эгоизма в любви было бы утешением знать, что мы умираем вместе. Понимаешь? Я не прошу, ни требую от тебя ничего. Только это, если оно есть в душе. Скажи, что ты страдаешь, плачешь из-за меня, и я клянусь, что я сотру твои слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!
– Я не могу, Ренато, не могу!
– Простите, если помешала, – извинилась мать-настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя были бесполезны. Этот сеньор имеет законные права, и…
– Хуан! – воскликнула Моника почти задохнувшись.
– Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.
Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Никогда еще он не был так суров, надменен, а взгляд сумрачных глаз не исполнен такого сарказма. Никогда еще не был так высокомерен горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледнев от гнева, а Моника задрожала, чувствуя, что ей не хватает сил, что она вот-вот упадет в обморок, пока монахиня с пониманием и благочестием поспешила к ней, чтобы поддержать. Вся сила, что в ней осталась, была во взгляде, пронзая им Хуана, словно испивая его образ. Как же она желала в течение всех прошедших часов, увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже из его уст выходят желчные слова!
– Думаю, пришел вовремя… по крайней мере для себя. Полагаю, для вас мой визит оказался сверх неприятным, но что же нам делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д`Отремон, Моника? Можешь уделить минуту, чтобы выслушать человека, которому у подножья алтаря ты поклялась следовать и уважать? Выслушаешь меня? Это не будет слишком большой жертвой? Не будет требовать чрезмерных усилий?
– Я думала, все уже сказано. – ответила Моника слабым голосом.
– По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти пришел вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать.
– Присутствие Ренато ничего не значит, – живо отвергла Моника. – Ты слишком плохо это истолковал.
– Черт побери, как сурово для него! – проговорил Хуан с откровенной иронией. – Впрочем, я не истолковывал. Слишком хорошо знаю, на что рассчитывать. Я не заставляю, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься. Можно или нельзя сделать так, чтобы нас оставили наедине?
– Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Если хочешь говорить, делай это в моем присутствии!
– Я мог бы это сделать, но хотелось бы знать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, мог бы добавить я. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это было отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.
– Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый…!
– Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.
– Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это одно из мест, которое вы уважаете; такие благопристойные, благородного происхождения, имеющие важные фамилии, знающие прекрасно, что комната для посещений не для споров подобного рода. Также я не думал, что подхожу под все типы посетителей. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.
Ренато поджал губы, с усилием сдерживаясь; он нервно повернул голову туда, где надеялся увидеть настоятельницу, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать злобе, которая душила его:
– Ты не будешь продолжать этот нелепый брак. Не будешь навязывать Монике свое присутствие. Она не хочет тебя видеть и слышать. Она уже достаточно тебя защищала. Благодаря ей, и только ей, ты на свободе, вместо того, чтобы заплатить за свои провинности. Недостаточно, чтобы оставить ее в покое? Оставь ее уже! Она больна и на пределе сил!
– Тем не менее, ей хватило их, чтобы подписать прошение о расторжении брака… Разве нет?
– Кто тебе сказал…? – хотел знать Ренато.
