Текст книги "Хуан Дьявол (ЛП)"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Но… она мертва, сеньор. Я не должна говорить…
– Я приказываю тебе говорить, Янина. – разъярился Ренато.
– Теперь не могу, сеньор, – возразила Янина трясущимся голосом. – Теперь она там, покрыта чистым покрывалом на кровати невесты. Она закаменевшая, холодная… Ее тело, падая, было истерзано камнями. Ее прекрасное белое тело…
– Да… да… – вышел из себя Ренато. – Я знаю, что она там. Знаю, что смотрит с ужасом. Разве ты не понимаешь, что мне по крайней мере нужно знать? Не понимаешь, я думаю, что тоже мог умереть? Разве ты не видела? Не слышала? Намеки, подозрительные взгляды. Разве ты не видела, как отец Вивье избегает меня, собственная мать уклоняется от меня, и даже слуги отдалились? Это была моя вина…? Теперь все говорят об этом вполголоса; скоро, возможно, они будут кричать, а я должен буду слушать. Но я хочу, чтобы по крайней мере в моей совести не раздавался этот крик. Я хочу знать, кто был плохим, кто был предателем, неверным…
– Это было, сеньор, было!
– Ты уверена? Ты хорошо знаешь? – настаивал Ренато, загоняя в угол метиску вопросами. – Почему не говоришь? О чем все шептались, согласно тебе? Что знают все, кроме меня?
– Ренато… сынок…! – позвала София, которая отыскав его, подошла, поначалу удивленная, и затем посуровевшая, и воскликнула: – О! Что ты делаешь здесь, Янина? Разве в доме нечем заняться? Я дала задание, чтобы ты выполнила. Делай, что я велела. Иди немедленно!
– Я приказал ее позвать, мама, – вступился Ренато. – Мне нужно поговорить с ней… Подожди…!
– Ты не будешь ждать. Иди! – приказала София властно. И смягчившись, подошла к сыну, объясняя: – Если тебе и нужно поговорить с кем-то, сынок, то со мной.
– Ты не понимаешь, мама? – сокрушался Ренато. – Мне нужно знать.
– Узнаешь, но не из уст Янины. Это недостойно тебя. Узнаешь, когда будут силы, когда будет мужество и необходимое спокойствие, чтобы ты высоко поднял голову, когда клевета захотела бы ранить, когда тебе бросят в лицо то, что ты сделал.
– Что? Я не хотел…
– Знаю, что не хотел, что пытался остановить ее, предотвратить несчастный случай, который она умышленно искала, готовила и придумала. Хотел преградить ей путь. Ты бежал по тропинке, пытаясь преградить ей путь, и тогда она отпустила поводья, схватившись за гриву, потеряв голову, а обезумевший зверь понес ее в самое опасное место, где она нашла смерть.
– Мама, ты обвиняешь меня…!
– Я говорю то, что говорят другие, что говорит тебе совесть. А еще говорит то, что ты хочешь услышать: она не заслуживала тебя…
– О! В таком случае, ты знаешь, знала…?
– Я знаю, что она была корыстная, амбициозная, жадная. Знаю, что вышла за тебя замуж по расчету, что никогда не любила тебя; не медлила ни перед какой клеветой или интригой, чтобы защититься. Она была черствой, нахальной, ветреной…
– Еще и ветреной? – Ренато был взбудоражен от гнева. – Почему ты не сказала, когда она была жива? Почему?
– Потому что верила, что она родит тебе сына, и только поэтому мы могли бы простить ей все.
– Верила? Верила? Ты хочешь сказать. Договаривай, мама! Скажи наконец! Этот сын… сын, от кого он был?
– Ни от кого, Ренато. Сына не существовало. Она придумала его, чтобы обеспечить себе положение в доме, чтобы я защищала ее против тебя. Несомненно, она верила, что ее ложь превратится в правду. Чтобы достичь этого, она безуспешно искала тебя.
– Но как ты узнала? Кто сказал тебе…?
– Доктор, который пришел зафиксировать смерть. Я попросила его проверить. Потребовала. Я хотела знать правду, это было нужно. Я не могла смотреть на тебя, не могла приблизиться к тебе с сомнением, что еще в той пропасти угасла скрытая жизнь, которая была моей последней мечтой. Я хотела быть уверенной и не оговорить тебя. По крайней мере Бог не хотел, он сжалился надо мной.
На мгновение София остановилась, словно силы покинули ее. Напряженные руки схватились за край стола, нагруженный бумагами и книгами, рыдание вырвалось из горла, а Ренато смотрел на нее спокойно и мрачно, укрепляясь в мнении:
– Я лишь хотел знать правду, мама. Есть что-то еще, я уверен. Ты сказала, что она ветреная… Почему ты так сказала? Я бы не убил ее, как хотел, но хочу знать, требую, имел ли на это право. Если ты не знаешь, то я спрошу тех, кто знал, заставлю заговорить тех, кто молчал: Янину, Ану…
– Хватит, Ренато. Теперь ты не можешь ничего сделать. Теперь нас ждут обязанности, которые ты должен исполнить, и мы исполним их. Идем со мной.
7.
На гладком покрывале ложа невесты, одетая в платье из белого шантильского кружева, которое София Д`Отремон выписала из Франции, скрестив руки на груди, лежала в последнем выражении благочестия Айме де Мольнар, казавшаяся спящей. Странное спокойствие лежало на холодном лице. Искусные руки Янины уложили черные волосы, скрывая ужасную рану на щеке. Со всех углов долины приносились самые красивые для нее цветы. В салоне стояли большие серебряные канделябры, на величественном катафалке, гробе, обитом парчой, стояли большие восковые свечи. Весь дом наполнился запахом ладана, воска и лаванды, которые убивал языческий запах роз и запах нард, которым было пропитано ее платье.
Янине казалось, что она одна в комнате. Одна перед телом женщины, которую так ненавидела. Но другая тень шевельнулась в углу, темная голова, подрагивающая в приступе глухих рыданий; на нее смотрели безжалостные и прозорливые глаза Баутисты, спросившего тихим голосом со злым умыслом:
– Это Ана, нет? Ей нужно плакать горючими слезами. Она будет тосковать по сеньоре, которая ее защищала.
– Оставь ее, дядя, – почти умоляла Янина. – Что вы собираетесь с ней делать?
– Не я, а хозяин… Я слышал разговор хозяина с сеньорой Софией, и не будет проку от этой проклятой. Теперь идем со мной. Ты нужна в столовой…
Дрожащая Ана подняла черную голову. Из угла, где она скрывалась, она видела, слышала. Не поднимаясь, как животное, она доползла до дверей; расширенными от испуга глазами она смотрела на удалявшиеся тени Баутисты и Янины, и задыхающимся от ужаса голосом пробормотала:
– Они убьют меня. Они убьют и меня!
Кудрявые волосы встали дыбом, а щеки окрасились в пепельный цвет… Никого не было в коридоре и на веранде. Из салона доносились приглушенные звуки, слышался шум повозок, увязших по дороге из сада. Сдерживая дыхание, Ана дошла до ближайшей лестницы; плотно встав к стене, подавляя рукой рыдание, готовое вот-вот вырваться, она скрылась из вида, дошла до первого густого куста, остановившись на несколько секунд, пока сердце выпрыгивало из груди, и наконец побежала, обезумевшая, движимая инстинктом.
– Я ждал вас, София. Жду уже несколько часов. Я начал было думать, что вы позабыли обо мне…
Благородная фигура священника, идущего навстречу, заставила вздрогнуть Софию Д`Отремон ознобом новой тревоги. Уже несколько часов она избегала его. Она почти позабыла о нем, или по крайней мере думала, что его легко избежать. Но было достаточно находиться перед пронзительным и сильным взглядом, сдержанным и суровым теперь, чтобы побороть себя, и она приблизилась, пытаясь извиниться:
– Простите меня, отец Вивье. Я должна была отдать столько распоряжений, решить столько маленьких проблем…
– Есть серьезные проблемы, которые должны занимать ваше внимание, София, а я мог бы помочь вам. Зачем вы напрасно задержали меня в этих четырех стенах? Если бы вы дали мне отлучиться на некоторое время, то семья Мольнар была бы уже здесь… Почему откладываете неизбежное?
– А вы, отец, для чего хотите усилить мучение моего сына?
– Когда дела неотложные, лучше взглянуть им в лицо как можно раньше, а самое большее мучение, которое возможно есть у Ренато Д`Отремон – его совесть. Неосторожность, если в самом деле неосторожность была истинным преступлением. А кое-то еще. Ревность, гордыня, гнев, смертные грехи, сеньора… Несчастна душа, которая мечется среди этого, несчастно сердце, которое ищет гордость, как прикрытие.
– Умоляю, сделайте милость провести церемонию сейчас, отец. Я в отчаянии.
– Понимаю. Я знаю, что сердце матери может страдать, но еще знаю, что путь долга узок, а это единственный путь, которому вы можете следовать. Где Ренато?
– Не говорите с ним сейчас, прошу вас. Он не может больше. Как помешанный. Вы правы, когда говорили, что самое большое мучение, от которого можно страдать – это мучение совести. Пожалейте его, отец, нужно помочь ему. Как вы полагаете он чувствует себя после того, как спустился в глубину ущелья, откуда вытащил тело своей жены? Присутствие Мольнар будет для него ужасно.
– Они ведь не задержатся, правда? В каком часу вы послали им сообщение?
– Отец Вивье, думаю достаточно, что они получат извещение завтра, – с трудом объяснила София, теряя терпение. – Присутствие их здесь…
– Вы что, смеетесь надо мной, София? Вы задержали меня фальшивыми обещаниями, чтобы сказать подобное? Что бы вы подумали, если бы мертв был ваш сын, а кто-то препятствовал вам приблизиться к его телу, чтобы отдать последнее целование? Именно это вы делаете, не имея права. Даже если хотите защитить сына…
– О… Ренато… – удивилась София, увидев приближающегося сына. И обращаясь к священнику, взмолилась: – Прошу вас…
– Я отчетливо слышал последние слова отца Вивье, мама, – изложил невозмутимый и кажущийся спокойным Ренато. – И думаю, что даже не услышав предыдущих слов, я угадал, что вы хотели сказать. Вы связались с Мольнар, да? И вы правы. Им нужно приехать как можно раньше. Я распоряжусь, чтобы им немедленно сообщили!
– Хотите сказать, что еще не сообщили? – изумился священник. – Это предел, София! Уверяю вас, что с этого мгновения я сам…
– Не нужно, – перебил Ренато. – Отец Вивье прав, мама. Они имеют право быть здесь. – И немного удаляясь, повысив голос, позвал. – Баутиста, Баутиста! Подойди! Отправь немедленно самого доверенного человека, которого найдешь, на лучшем коне, чтобы передать сообщение Каталине де Мольнар обо всем, что случилось.
– Нет необходимости, – отклонил отец Вивье. – Я могу поехать сам. Если бы ваша мать не задержала меня, я бы уже выехал. Но прямо сейчас…
– Мое извещение будет быстрее, – уверил Ренато. – Но делайте то, что сочтете нужным, отец. С вашего разрешения…
– Ренато… Ренато…! – прошептала София. И попросила священника: – Поезжайте с ним, отец… Успокойте, приободрите его. Вы не понимаете, как он страдает?
– Да… Теперь да… – согласился отец Вивье, уже смягчившись: – Я поеду с ним, София…
Изящная белая рука оперлась о плечо мажордома, глаза смотрели на удалявшегося отца Вивье, который вышел вслед за Ренато, и словно облегчение, поддержку ей оказывала твердая верная рука, которая была жестокой для остальных.
– Отправить сообщения на лучшем коне дома?
– Потому что нет другого выбора, отправь его…
– Хорошо, сеньора. – И взорвался с внезапным гневом: – Я знаю хорошо, что эта женщина заслуживает тысячи смертей! Если сеньора даст разрешение…
– Что ты будешь делать, Баутиста?
– Буду защищать хозяина от правды, сеньора. Найду доказательства, свидетелей. Мне не давали указание найти Ану, которая знает о сеньоре! Если бы я заставил ее говорить, то сеньор подумал, что был прав, что убил сеньору, и это бы успокоило его.
– Он не хотел ее убивать! Не повторяй этого! Найди Ану и приведи ее… Думаю, ты дал нужное оружие. Да, Баутиста, защити моего сына, защити от себя. Отправь Сирило к Мольнар, найди Ану. Я жду тебя здесь. Я поговорю с ней, заставлю говорить.
– Если вы позволите, я хорошо знаю, как развязать язык этой негодяйки. Она возможно спряталась. Когда совесть нечиста…
– Что ты хочешь сказать? Думаешь, Ана сбежала?
– Она была бы права. Но не беспокойтесь, сеньора. Я знаю, как найти ее. В Кампо Реаль легче войти, чем выйти, и нет пяди на земле в долине, куда бы не достала рука Баутисты.
Не сообщая слугам, заранее предвкушая удовольствие вседозволенности, дав наконец волю жестокости, Баутиста проследовал к последней хижине конюшни, где на ночь были заперты все сторожевые псы.
– Леон, сюда…! Тихо, Верный! Спокойнее, Сторож!
Внимательно он выбирал их. Два были самыми сильными, натренированными, чтобы искать беглых рабов. Не важно, что постановление сделало свободными чернокожих слуг Кампо Реаль. Обычаи не меняются, привычки остаются. Быстро он связал вместе трех псов, нашел увесистый кнут, среди тех, что висели вдоль стены, и бережно зажег трубку.
– Дядя Баутиста! Что вы будете делать? – спросила Янина, обеспокоенно приближаясь. – Вы же не будете искать Ану с собаками! О, это ужасно! Они покусают ее, разорвут на части!
– Ты стала отзывчивой, Янина, – лукаво проигнорировал Баутиста. – Возвращайся к своим обязанностям, и не вмешивайся. У меня разрешение делать что угодно, чтобы привести ее. Я пообещал, что найду ее, приведу, знаешь? Приведу ее живой или мертвой!
Ударом руки Баутиста убрал с дороги Янину. Вышел, держа в руке кнут, и резко выпустив собак, побежал с ними до конца сада.
Они уже были в деревне. На поводке вздрагивали и прыгали от нетерпения три кровожадные зверюги. Над ними властвовал Баутиста, давая нюхать одежду Аны. Как стрелы во всех направлениях побежали собаки, прыгая как черти, обнюхивая воздух, травы, кусты. Наконец, одна из них, похоже, нашла желаемый след…
– Молодец, Леон! Сюда, Верный… Сторож…! Смирно… Смирно…!
Мужчина чернее ночи возник за Баутистой. Одетый в одежду из грубого полотна для охранников долины, в высокие ботинки, скрывавшие ступни, патронташ, пересекавший грудь гиганта, сжимая могучими руками ружье. Свирепый и послушный, как сторожевой пес, он двинулся, повинуясь приказу Баутисты:
– Франсиско, иди за мной!
Ана ввалилась в ветхую хижину, вцепившись в одежды знахарки, которой едва удалось закрыть за ней дверь…
– Спрячь, Кума, меня ищут, идут за мной! Закрой дверь, окно… закрой щели, погаси свет! Пусть меня не найдут, пусть не отыщут! – умоляла напуганная Ана, мертвая от страха.
– Ты сошла с ума? Почему пришла так? Что случилось? Кто ты? – допрашивала растерянная Кума.
– Баутиста ищет меня с собаками. Я слышала их лай, да. Их отвязали… отвязали там внизу, а я вышла на плантации, где большие хижины. Я знала, знала, что меня хотят убить. Поэтому не хотела приходить сюда. Ай, Господи! Не успела умереть сеньора Айме, а он уже за мной… Ай, ай, ай…!
– Не кричи! Не кричи! Сеньора Айме говоришь, ты служанка хозяйки Айме, это ты была с ней, когда она пришла сюда, да? Я же говорила, что знаю тебя!
– Да, да… я была у дверей, пока хозяйка говорила с тобой. Не знаю, что она сказала тебе, но дала денег. И если меня схватят собаки, я скажу, что хозяйка дала тебе денег, а ты должна была помочь ей. Ай, Боже мой! Баутиста нас убьет. Тебя тоже убьют…!
Вздрагивая, Кума подошла к двери и посмотрела сквозь узкую щель. Затем с неудовольствием уверенно повернулась к Ане:
– Никто не идет за тобой! Ты, наверное, спятила! Не кричи!
– Я ничего не сделала. Но Баутиста поклялся, а теперь убьет меня и тебя! У тебя есть сила. Да, теперь я согласна. Хозяйка сказала, что у тебя сила. Прикажи духу, чтобы он покончил с собаками! Сделай сглаз, Кума, околдуй Баутисту. Пусть он ноги сломает, пусть глаза вылезут из орбит, пусть его настигнет смерть на полпути, пусть псы покусают его…!
– Замолчи, я сказала! Если ты еще раз крикнешь, я сделаю тебе сглаз: превращу в жабу, в камень, в ящерицу…!
– Преврати во что угодно, но чтобы Баутиста не нашел меня! – И с внезапной радостью воскликнула: – Преврати его в жабу! У тебя есть сила, Кума. Говорят, однажды ты сделала это, превратила человека в жабу. Преврати его в жабу!
– Баутиста белый, это будет труднее, – отказалась волшебница. – К тому же, твой талисман сильнее моего. Но я дам тебе другой, самый лучший, что есть. Если он в твоих руках, можешь выходить спокойно, бежать без опаски. Ничего не случится. Я защищу тебя, я смогу. Ты ведь слышала, что говорят, да? У Кумы есть сила. Подожди, подожди. Я дам тебе выйти, сбежать, но ты должна делать, что я скажу. Подожди, подожди…
Дрожащая Кума подошла к дверям. На агатовом лице вращались перепуганные глаза, а изворотливый разум взвешивал опасность, прикидывая со сноровкой старой обманщицы доверчивость несчастной, которая тряслась на коленях посреди хижины.
– Ты должна уйти. Если тебя обнаружат здесь, мы пропали. Есть путь, который я укажу тебе, и вот талисман… вот.
Она взяла наугад охапку трав, первое, что попалось под руку, и прижала ее к груди Аны. Затем потащила ее к узкой двери с другой стороны хижины, и приказала отчаявшейся Ане:
– Не бойся, выйди здесь… и не сходи с дороги. Поднимись по скалам, затем спустись к ущелью. Там есть водопад. Войди в воду, и выйди с другой стороны. Ты должна заходить в воду каждый раз, когда видишь ее, чтобы талисман помогал. Спустись на дно ущелья, среди скал есть дорога; держись за ветки, когда будешь спускаться к речной заводи. Войди и туда в воду…
– А если меня унесет река?
– Хуже попасть на зубы псов! Но тебя не поймают. На той стороне не глубоко. Следуй по ней весь путь, сколько сможешь, а когда выйдешь, то будешь на другом берегу. И тогда беги, беги, пока не дойдешь до дороги. Там есть мост, возле камня… там заканчивается Кампо Реаль. Если дойдешь до того места, будешь спасена, свободна… Иди… уходи…!
Грубым толчком, с откровенным нетерпением, Кума заставила Ану выйти через узкую дверь, скрытую в плохо соединенных досках хижины; затем закрыла ее, задвинув грубую задвижку из дерева, и съежилась за печкой, молясь дрожащим голосом:
– Пусть твоя божественная персона защитит меня, Бог трех сил! Водой и огнем, небом и землей!
– Где-то здесь она прошла! Я уверен! – послышался голос Баутисты.
– Поддержи меня, Бог трех сил! – просила Кума, пугаясь еще сильнее. – Помоги вместе с первым своим господином, который укрощал зверей! Защити против когтей и клыков!
– Вот здесь! – сообщил Баутиста. И приказал: – Франсиско, снеси дверь прикладом, быстро! Держи собак!
Одним прыжком Кума прыгнула на стол, чудом избежав нападения свирепых животных. Баутиста держал за ошейник самого свирепого пса, пока другие рыскали по хижине, яростно обнюхивая, царапая когтями земляной пол близко к дверям, откуда сбежала Ана.
– Она была здесь, да? – заметил Баутиста. – Не отрицай. Посмотри, как нюхают псы! Несчастная, если спрятала ее! Отдавай ее!
– Я никого не прятала! Клянусь, клянусь! – отрицала перепуганная Кума. – Сюда приходит много людей, не знаю, о ком ты говоришь…
– Знаешь! Знаешь, потому что она сбежала. Это служанка большого дома. Если скрываешь ее, то заплатишь!
– Не бей меня… не бей! – пожаловалась перепуганная волшебница. – Ты говоришь. Служанка большого дома, да. Но она не входила, она прошла к хижинам…
– Лжешь! Не может быть! Мы были там! Что это? А, платок! Он был на ее голове! Она была здесь, это ее платок. Отвечай! Что это?
– Это? Ничего… Дверь…
– Действительно! – подтвердил Баутиста, открывая ее сильнейшим пинком. – Франсиско, иди за собаками. А ты, проклятая обманщица получишь по заслугам!
Кума с усилием поднялась; спотыкаясь, она дошла до калитки, которую грубым ударом почти вышибли. На вершине горы шли по следу нюхавшие псы, преследователи Аны. С болью она подняла темную руку, на которой кнут Баутисты оставил кровавый след, и сжала кулаки в выражении неповиновения, африканской ненависти, дикой и насыщенной:
– Проклинаю! Проклинаю тебя с ног до головы! Будь ты проклят и твой хозяин, которому служишь! Будь проклят Ренато Д`Отремон! Будьте прокляты твое имя, раса, земля! Пусть огонь сожжет твой дом, а ветер унесет деньги! Пусть упадут твои деревья, пусть усохнут посевы, пусть у тебя не будет кровного сына, и пусть незаконнорожденный отберет твое наследство!
– Ай, ай, ай, сеньор Хуан, сеньор Хуан Дьявол! Благословен Бог, что я встретила вас! Какое несчастье, какое огромное несчастье!
– Какое несчастье? Ты скажешь наконец?
Упав посреди вестибюля, который являлся одновременно прихожей, кабинетом и библиотекой скромного дома нотариуса Ноэля, Ана напрасно пыталась объясниться с двумя мужчинами, смотревшими на нее так, будто сомневались в разуме женщины, дрожащей, жестикулирующей, лохматой, в порванном мокром платье, испачканной, сильно уставшей, чтобы стоять на ногах, слишком напуганной, чтобы изъясняться здраво.
– Ай, сеньор дон Хуан Дьявол! Ай, сеньор дон Педро Ноэль! Я не могу больше… умираю…
– Ты расскажешь, что с тобой случилось, девушка? – спросил Ноэль. – Столько причитаний без объяснений, столько неясного…
– Ай, моя сеньора Айме, такая красивая и хорошая! Она не хотела, чтобы так вышло, не хотела делать этого. Какое несчастье и какая несправедливость! И все потому, что хозяин Ренато ехал за ней…
– Ренато? – удивился Хуан, не понимая, что пытается сказать метиска.
– Да, да… Для чего ему нужно было за ней бежать? Она хотела упасть медленно, мягко; хотела сама упасть с коня перед домом Кумы, но тот не дал ей. Он ехал за ней, гнался, пока не понесся, не поскользнулся конь… и бац! Там они и были… – Ана прервалась на секунду, и начала отчаянно плакать. – Поэтому, поэтому они сделали мне то, что сделали, потому что она была мертва…
– Кто мертва? – спросил Хуан.
– А кто же еще? Моя сеньора Айме. Красивая, как девственница, в белом платье и вуали…!
– Мертва Айме? – прошептал ошеломленный Хуан. – Ты сказала, что умерла Айме?
– Я начинаю понимать, – подтвердил Ноэль. – Конечно же случился несчастный случай, несчастье, в котором Айме стала жертвой…
– Да, да… На лошади, и все свалились в глубину ущелья, – объяснила расстроенная Ана. – Я больше не хотела видеть! Я бежала и бежала…! Знала, что должна исчезнуть, и собрала вещи, потому что Баутиста, проклятый Баутиста… и вы уже видите, видите, что он сделал мне!
– Что он сделал? – расспрашивал нотариус.
– Он бежал за мной, отвязал собак, как будто я животное!
– Отвязал собак? – удивился Хуан. – Слышите, Ноэль?
– Печальный способ, который, к сожалению, еще используется, хотя и запрещен законами, – грустно согласился Ноэль. – Но ответь, девочка, почему ты сбежала?
– Потому что меня тоже хотят убить!
– Почему говоришь «тоже»? – заметил Хуан. – Неужели Ренато…?
– Это по его вине сеньора Айме свалились в обрыв! Он бежал за ней, как сумасшедший. Бежал до тех пор, пока она не могла бежать, и, конечно же, свалилась вниз. А затем, когда я тихо молилась, то услышала, что Баутиста сказал Янине. Что хозяин Ренато велел меня схватить. Меня будут бить до смерти палками, чтобы я рассказала им…
– Что рассказала? – спросил Хуан.
– Что вы знаете, сеньор Хуан, что знаете! Сеньор Ренато будет бить меня палками, чтобы я рассказала ему, а затем окончательно прикончит, чтобы я никому не рассказала. Спрячьте меня, вы хороший, не боитесь хозяина Ренато! Меня чуть не убили проклятые псы! Не дайте им настигнуть меня, не дайте схватить! Я буду молчать обо всем, что знаю, всем, всем, чтобы вы защитили меня. Спрячьте хоть на корабль! Возьмите меня с собой! Я не хочу, чтобы меня убили… не хочу!
Она упала ничком на пол, безутешно рыдая. Два мужчины молчаливо смотрели на нее. Хуан побледнел, а руки Ноэля немного дрожали; из груди Аны вырвался стон:
– Не дайте им меня убить, сеньор Хуан! Если меня поймают, то сразу убьют… Спрячьте меня здесь. Здесь не будут искать ни Баутиста с псами, ни хозяин Ренато…
– Возможно они мстят, Ана, но не тебе, – предугадывал Хуан. – Успокойся… Встань, найди Колибри, и оставайся с ним. Не высовывайся, если услышишь странных людей.
– Сынок, что ты предлагаешь? – добавил Ноэль.
– Ничего. Дать ей убежище, потому что она боится. Если кабальеро Д`Отремон способен преследовать людей с собаками, как зверей; если ее заставят заплатить жизнью за преступление, что она знает то, что знаем мы, думаю по-человечески защитить ее. Его неотвязная идея преследовать меня не изменилась.
– Что ты хочешь сказать?
– Разве вы не понимаете? Скоро Ренато и я встанем лицом к лицу. Бесполезно избегать судьбы. Он будет меня искать, а я сделаю так, чтобы он нашел меня!
Хуан выпрямился с обычным высокомерным и решительным жестом. Он сжал губы, глаза сверкнули, сильные кулаки сжались, все в нем внезапно приготовилось к борьбе, от которой он думал отказаться, а глаза Ноэля восхищенно рассматривали его, проговаривая:
– Но тебе предлагали…
– Что значат предложения? Разве вы не видите путь, который мне указывает звезда? Друг против друга с детства. Разве не понимаете, что за его существование заплатил я, родившись, словно это преступление? Чтобы он спал в золотой колыбели, носил шелковые одежды, чтобы никакая тень боли не упала на его жизнь, пока моя была адом. Чтобы защитить его детство, ненависть Софии Д`Отремон накрыла меня черным облаком, а когда полюбил женщину.
– Это была случайность, несчастье, как угодно. Она заплатила жизнью за безумства, единственная, на кого ты можешь возложить ответственность.
– Она любила меня. Ветреная, неверная, лицемерная, обманщица, была тем, кем была, но любила. Но он отнял ее у меня, отнял, не зная об этом. Почему? Из-за богатства, могущества, что он кабальеро Ренато Д`Отремон, потому что наша судьба так распорядилась, женщина стала его, когда на самом деле была моей.
– Не думаю, что ты что-то потерял. К тому же, он хотел быть твоим другом…
– Моим другом? Ложь! Его дружба была обманом, она никогда не шла от сердца… Среди драгоценностей и богатств нашего отца, он унаследовал лишь угрызения совести. Чтобы освободиться от этого, он хотел помочь мне, но презирал, и презирал так, что одна только мысль, что меня могла полюбить женщина, он начал презирать еще и Монику де Мольнар. Это не было невинностью; вот там и упала его маска. Мольнар, влюбленная в Хуана Дьявола заслуживала тысячи смертей; заслуживала принадлежать мне, как будто это наихудшее наказание, и это навязал он. Швырнул мне в руки, будто кинул падаль собаке.
Он распоряжался моей жизнью, как всегда. Мог распоряжаться, потому что имел все; даже любовь Моники. И из-за этой любви она приняла жертву, упала в мои руки, как жемчужина в уличную грязь, оторванная от короны. Если бы она любила меня… Был час, Ноэль, день, секунда, когда наш долг был погашен. Знаете, где это было? На острове Доминика, когда в голубых глазах Моники дрогнула мечта счастья. Это была звезда, которая блестела в глубине колодца, луч света, осветивший мою мглу, цветок, раскрывшийся рядом с решетками моей тюрьмы. Это была награда, моя награда, но он снова вырвал ее. Она продолжает любить его, светловолосого и радостного Ренато Д`Отремон, достаточно непостоянного, чтобы истинно любить ее, когда обстоятельства были невозможными.
– Она была тебе верна, Хуан, не забывай.
– Она верна себе, потому что в ней не совмещаются низкие или подлые действия. Но из-за него она заперлась в монастыре, позволила увядать красоте в этих стенах, чтобы спасти, защитить его, сложив руки и умоляя, чтобы я не нападал на него, не ранил его; чтобы принять мучительную жизнь, как будто она решила умереть в тишине, чтобы Ренато Д`Отремон жил счастливо. А теперь вы и хотите, чтобы не было брожения ненависти, которая поднимается во мне, когда я только произношу его имя? Утверждаете, что можно понять и простить?
– Я лишь хотел посоветовать, чтобы ты повернулся спиной к этому. К прошлому, стер его, Хуан. Оно уже прошло, его не существует…
– Прошлое – единственное, что мы имеем. Мы сами оставляем следы в нашем прошлом, наши мысли, чувства. Кто я, как не тот несчастливый ребенок, которого Бертолоци питал желчью и ядом, ради грядущего наказания врага или победителя, чтобы отомстить жизнью за оскорбление? Боль, унижения, все, от чего мог страдать ребенок душой и телом, от всего этого страдал я. Вы думаете, что все прошло? Правда так думаете? Скажите это, глядя в глаза, Ноэль.
Педро Ноэль опустил голову. Затем проследил взглядом за Хуаном, который подошел к внутренней двери дома, и повернулся к ней решительным жестом.
– Хуан, куда ты?
– Не беспокойтесь, Ноэль. Просто удовлетворить любопытство. Хочу знать, что думает, считает, чувствует Моника де Мольнар. Хочу знать, насколько сильна ее любовь, несмотря на кровь сестры, брызнувшей сегодня на Ренато, которая могла бы покончить с ним. Хочу увидеть и послушать!
– Каталина… Моя бедная Каталина…
– Где моя дочь? Где моя дочь? Я хочу видеть ее, живую или мертвую!
– Ты увидишь. Увидишь немедленно… Дай себе минуту, чтобы перевести дух…
Заливаясь рыданиями в платок, Каталина де Мольнар остановилась, словно чтобы удержаться на ногах ей нужны были все силы, а взгляд Софии пристально смотрел в пустоту повозки, а душа, казалось, вздохнула, когда она проговорила:
– Моника не приехала? Ты одна, моя бедная подруга? Вижу, сообщение дошло быстро. Я велела ему не останавливаться. Тем не менее, я не могла думать, что ты так скоро прибудешь. Что это за повозка? Сирило приказано служить тебе. В какой час он приехал?
– Он не приехал, я никого не видела, не от тебя я получила новость! Ты не могла считаться со мной, не могла! Ты должна была защищать сына! Знаю, это был Ренато!
– Ты потеряла рассудок? Не повторяй этого!
– Она обманула, посмеялась над ним, солгала! Ты знаешь, знаешь! Возможно, ты думаешь, что твой сын был прав! Я не спорю, не ищу причины. Я лишь хочу увидеть ее! Моя Айме, моя девочка…! Где она? Где?
– Каталина, подожди…! Каталина…!
Софии удалось догнать ее. Как помешанная, Каталина бежала через просторные комнаты, прекрасные коридоры, пустынные входы, весь дом был безмолвен и нем, руки и голос Софии достиг ее ушел, остановив, и вдруг с ненавистью и ужасом она обвинила:
– Ты… ты…! Убийца!
– Не слушай, Ренато! – умоляла София, приближаясь в сильном волнении. – Останови ее! Пусть ее никто не услышит! Она потеряла рассудок, помешалась! Она не знает, что говорит!
– Где моя дочь? Где?
– Уже покоится… – прошептал Ренато с бесконечной печалью.
– В земле? Навсегда? – кричала Каталина со страхом, отразившемся на белом лице. – Не позволив посмотреть на нее, отдать последнее прощание! Ты убил ее! Ты заставил ее умереть, Ренато! Возможно, ты был прав. Возможно, имел право… но я была ее матерью, и проклинаю тебя!
Ренато отошел, такой бледный, словно в его венах остановилась кровь, а София подошла к перилам и с беспокойством посмотрела на друзей, пришедших в церковь, затем повернулась к помешавшейся Каталине:
– Не кричи так! Пришли незнакомые люди! Ради имени твоей дочери…!
– Какая разница! Все знают, что она умерла, что Ренато… Ренато…! – упорствовала плачущая Каталина. – Моя Айме, моя дочь…!
– Пришли люди! – предупредила отчаянная София. – Нужно увести ее, Ренато, нужно…
– Мама! Моя дорогая мама!
Моника успела поддержать на руках полуобморочное тело матери, и на секунду смешались всхлипывания и слезы, а за Моникой шел такой же бледный и искаженный в лице, как она сама, отец Вивье, присоединившийся к остальным.
