Текст книги "Собирая воедино (ЛП)"
Автор книги: Калия Рид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Разговаривая с оператором, он провел рукой по волосам, сжимая пряди так сильно, что казалось, будто он собирается вырвать их клочьями.
Испуганным голосом он сказал оператору, что я поранилась. Ножевое ранение. Очень много крови.
Оператор продолжал говорить, но Уэс смотрел на меня со своей леденящей душу улыбкой. С телефоном в руке, он медленно пошел ко мне. Присел рядом на колени. До ножа оставалось всего несколько шагов, но это не имело значения. Он уже причинил мне вред.
Я думала, что это конец. Моей жизни и жизни моего ребенка.
Уэс сел напротив меня и уставился в потолок. Слышно было только голос оператора и мои вздохи.
– Сэр? Вы слышите меня? Мне нужно, чтобы вы разговаривали со мной.
Мы ничего не ответили. Я бы не смогла, даже если бы попыталась. Я начала видеть яркие огни, тысячи оттенков желтого. Очень красиво.
– Сэр? Вы слышите меня?
Ничего.
– Сэр, я должна знать, что все в порядке.
Уэс откинул волосы со лба, повесил трубку и бросил ее на стол. Мне хотелось вздрогнуть, но голова не слушалась.
– Посмотри, что ты заставила меня сделать, – повторил он.
А потом он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. В его голове уже начала формироваться идея. Я не могла пошевелиться.
– Пожалуйста, не надо, – прошептала я.
Он поднял нож.
– Теперь ты меня ненавидишь, верно?
Уэс вложил нож мне в руку, но мои пальцы не смогли крепко сжать его.
– Сделай это, – настаивал он. – Сделай. Я знаю, что ты этого хочешь.
Моя одежда насквозь пропиталась собственной кровью. Меня трясло. Глаза Уэса были широко раскрыты и полны безумия.
– Сделай это! – закричал он.
Нож упал на пол. Уэс посмотрел на меня и провел рукой по моей щеке.
– Все, что я делаю, Виктория, я делаю ради тебя. Разве ты не видишь, как сильно я тебя люблю?
Пока я то и дело теряла сознание, его голос то становился громче, то снова затихал. Вскоре он совсем перестал разговаривать.
Не знаю, как долго я оставалась в таком положении. Я закрыла глаза. Чувствовала столько боли, физической и эмоциональной, что практически онемела. Не чувствовать ничего – это ужасно. Я тихо напевала, потому что это напомнило мне, что я все еще жива.
Я все еще дышала.
У меня все еще была жизнь, которая зависела от меня.
Я отказывалась думать, что все так закончится.
На улице снова пошел дождь.
Я медленно перевернулась и встала на четвереньки. Укол слепящей боли пронзил меня насквозь, заставив задохнуться. Я двинулась к ключам, не обращая внимания на звук капающей на пол крови.
Прежде чем выползти наружу, я оглянулся через плечо, чтобы в последний раз взглянуть на свою прежнюю жизнь.
Теперь Уэс стоял, ошеломленно глядя на размазанную по полу кровь.
Я приказала себе дышать полной грудью. Сейчас не время думать о нем. Я подняла руку. С трудом повернула дверную ручку. Дверь приоткрылась, и я выскользнула на заднее крыльцо. Мне потребовалось несколько минут, чтобы спуститься по ступенькам. По коже хлестали сильные струи дождя, смывая кровь с моих рук. Под моими ладонями хрустнули ветки и оцарапали кожу. Я едва заметила боль. Продолжал ползти, считая шаги.
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать…
Мои волосы упали на лицо, как черный занавес. Я начала говорить себе, что если буду продолжать двигаться, то моя жизнь будет такой хорошей. Такой, такой хорошей.
Я убеждала себя, что теплая субстанция, из-за которой моя пижама прилипла к коже, была просто дождем.
На мне не было крови.
Никакой боли.
Ничего.
Я в порядке.
Я громко напевала.
Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…
Двигаться было все труднее и труднее. Земля становилась все ближе и ближе. Кончики моих волос волочились по траве. Я начала напевать все громче и громче, пока не запела во весь голос.
Восемнадцать, девятнадцать, двадцать…
Машина была уже в поле зрения. Я нажала на кнопку разблокировки, но у меня не оказалось достаточно сил, чтобы она сработала.
Двадцать один, двадцать два, двадцать три…
Я должна была продолжать двигаться, но у меня уже начала кружиться голова.
На двадцать четвертом шаге мои колени подкосились, и я упала в большую лужу. Вода насквозь промочила меня, пронизывая до костей.
Мне казалось, что мое тело отчаянно борется за то, чтобы остаться в живых. Но что-то внутри меня сдавалось. Оно умирало.
Под моей щекой ничего не было, кроме темноты и прохладной влажной земли. Я в защитном жесте прижала ладонь к животу, напевая прекрасный гимн. Мои глаза начали закрываться. Я сделала последний вдох, прежде чем мой мир погрузился во тьму.
ГЛАВА 41
Май 2015
В отдалении раздавался детский плач.
Моя голова склонилась набок. Я с трудом приоткрыла глаза. Зрение было расплывчатым, как будто глаза застилала белая пелена. Я открыла веки шире, и мое зрение прояснилось. Плач тоже прекратился.
Бип, бип, бип…
К моему телу были подсоединены провода. Манжет, измеряющий кровяное давление, сильно сжимал руку. И я не могла найти источник шума.
Я увидела женщину в больничной форме, склонившуюся надо мной. Я вздрогнула, и она опустила холодную руку мне на плечо.
– Ты очнулась, – прошептала она. Ее губы растянулись в широкой улыбке. – Ты спала очень долго.
Украдкой, я оглядела комнату. В ноздри проник запах хлорки. Больничный запах. Я старалась сохранять спокойствие и продолжала смотреть по сторонам. Жалюзи были открыты, впуская яркий свет. На подоконнике стояли цветы, а рядом висели шары с надписью: «Выздоравливай», «Молимся за тебя», «Думаем о тебе».
Я сглотнула. Это было нехорошо. Совсем.
Со страхом в глазах я посмотрела на медсестру.
– Что случилось? Почему я здесь?
Попыталась сесть и почувствовала резкую боль, которая пронзила меня до самого живота. Резко вдохнув, схватилась за ручки кровати. Медсестра вернула меня в лежачее положение.
– Лежи, – ее голос был тихим и милым. – У тебя есть все время в мире, чтобы исцелиться.
Ее голос успокоил меня, но слова насторожили.
– Что произошло? – прошептала я.
Ее рука замерла на моей руке, а мягкая улыбка потускнела.
– Позволь мне позвать твоего врача.
– Подождите…
Она направилась к двери, но прежде чем уйти, улыбнулась мне. Улыбка выглядела вымученной.
– Здесь твоя мама. Она будет очень рада, когда узнает, что ты пришла в себя.
Бип, бип, бип…
Я огляделась, чтобы найти источник шума.
– Что это?
– Это кардиомонитор, милая.
Я в непонимании уставилась на нее.
– Я позову твою маму, – сказала она напоследок и вышла.
Дверь за ней закрылась. Стало тихо, за исключением писка машины и моего неистового дыхания.
Испуганная, я повернулась и уставилась на кардиомонитор. Писк начал нарастать. Я зажмурилась, но все что видела, было окрашено в малиново-красный цвет. Я услышала крики. Ощутила гнев Уэса. Он был достаточно силен, чтобы задушить меня. Я почувствовала страх и боль.
Но так все и было.
– Милая!
Открыв глаза, я увидела свою мать, спешащую ко мне. Слезы катились по ее щекам и впервые в жизни она не выглядела идеально собранной. Под глазами залегли темные круги. Никакой помады. Волосы зачесаны назад. Она казалась абсолютно другим человеком, но ее взгляд, это беспокойство и сила…это мама, которую я знала и любила. Осознание того, что ничего не изменилось, заставило меня крепко сжать ее руку.
– Я так волновалась за тебя.
– Мам, – прохрипела я. – Ты должна сказать мне, что прои….
– Тшшшш, – она убрала мои волосы за ухо. – Мы можем позже поговорить обо всем.
– Но я не пом…
И тут же за моей дверью послышался шум. Это был мужской голос. Я подняла голову с подушки. Я знала, что слышала его раньше. Просто не могла его вспомнить.
Дверь открылась, и я увидела загорелую руку и темные волосы, прежде чем его оттащили назад.
– Сэр, вам туда нельзя!
– Позвольте мне увидеть ее, – прорычал он, прежде чем дверь захлопнулась.
Моя мама встала и поспешила к двери. Она приоткрыла ее на миллиметр.
– Вы не можете прятать ее от меня! – закричал мужчина.
Я хотела подняться, и поэтому попыталась еще раз. Правда. Но не могла пошевелиться. Боль была слишком сильной. Она пронеслась прямо по моему телу к животу, заставив меня сделать еще один резкий вдох. Моя мама быстро закрыла дверь, но перед этим я услышала, как она сказала:
– Уходи прямо сейчас. Оставь ее в покое.
– Кто это был? – спросила я.
Мама замерла и боязливо взглянула на меня. Ее рот открывался и закрывался, пока она смотрела на дверь и меня.
– Кто это был? – повторила я.
Она махнула рукой в воздухе, словно отгоняя муху.
– Никто. Абсолютно никто.
– Мам…
– Милая. Клянусь. Это был никто.
Как и плач ребенка, голос начал затихать. Я не слышала ничего, кроме мягкого скрипа ботинок и шепота голосов, и мне казалось, что голос звучит у меня в голове.
Поэтому я поверила ей; мой разум был как чистый лист. Там не было ничего, и вот она предлагает мне утешение. Поэтому я жадно взяла его, как голодный ребенок.
Моя рука скользнула по больничным простыням и крепко сжала ее руку.
Я знала, что во мне живет боль. Чувствовала ее глубоко в своей груди.
Мама убрала волосы с моего лба, так она делала, когда я была маленькой.
– С тобой собирается поговорить доктор.
– О чем?
Она помедлила с ответом.
– О твоем состоянии.
– Мам… – Я сделала глубокий вдох. – Что случилось?
Ее глаза распахнулись. Она открыла рот, и на мгновение я подумала, что она собирается сказать мне правду, но тут кто-то громко постучал в дверь.
Она отодвинулась и посмотрела на дверь, как курица-наседка в атаке.
В палату вошел пожилой мужчина в белом халате, и ее плечи поникли.
Он посмотрел в мою сторону и выражение его лица прояснилось. Это был пожилой лысеющий мужчина с выпирающим из штанов животом и румяными щеками. Он напомнил мне Санта-Клауса.
Он выглядел слишком дружелюбным и счастливым, чтобы быть доктором.
– Ну, похоже, моя пациентка наконец-то пришла в себя, – сказал он, подходя ко мне. Он протянул мне руку. – Доктор Вэнделл.
Я пожала ее.
– Привет, – тихо поздоровалась я.
Он в последний раз улыбнулся мне, прежде чем открыть свою карту и приступить к делу. Он сел на стул рядом со мной. Моя мать сидела напротив, сжимая мою руку, как будто это был ее спасательный круг.
– Сейчас я бы хотел поговорить с вами о том, что произошло… – Его губы продолжали шевелиться. Мама посмотрела на меня с серьезным выражением лица. Но я не слышала ни единого слова…
Мысленно я видела потоки алой крови. Так много крови. Куда бы я ни посмотрела, она была везде.
Мои руки и тело были пропитаны ею.
Я почувствовала боль. Жгучая боль в животе заставила меня задохнуться.
Игнорируя доктора, я спустила одеяло до бедер, задрала больничный халат и увидела ужасный шрам на животе.
И тогда осознала правду.
Мой ребенок. Единственная хорошая вещь в моей жизни исчезла.
Мой ребенок.
Мой ребенок.
Мой ребенок.
Мой ребенок исчез.
– Мне очень жаль. – Доктор похлопал меня по руке. Я словно оцепенела. – Правда, очень жаль.
Мама вытерла мои слезы.
Я покачала головой.
Писк монитора ускорился. Доктор взглянул на аппарат.
Я все ждала, когда они скажут, что это все просто дурацкая шутка. Ждала, когда медсестра войдет в палату с плотно завернутым свертком в руках.
Этого не произошло.
Доктор встал. Писк усилился.
– Виктория, – тихо сказал он. – Мне нужно, чтобы вы успокоилась.
Я не могла, да и как он мог ожидать от меня этого? Мой ребенок был мертв.
Все пропало.
Он разговаривал с моей мамой. Но, опять же, их голоса звучали приглушенно.
Он позвал медсестру. Она вбежала внутрь и через несколько секунд доктор ввел мне в капельницу лекарство.
– Нет, – простонала я. Губы начали дрожать. – Мой ребенок…
Но мои слова исчезли, и я скользнула в темноту.
Отдайте мне моего ребенка. отдайте мне моего ребенка, отдайте мне моего ребенка…
***
Меня выписали из больницы через три дня. Мне пришлось ходить по палате, доказывая доктору, что шрам от кесарева сечения заживает правильно. Каждый раз, когда он пытался заговорить о моей потере, я выпроваживала его из палаты.
Я не хотела этого слышать. Я едва заставляла себя жить час за часом.
В тот день, когда я собирала вещи, я чувствовала себя оцепеневшей. Мой брак рухнул. Был муж, который, по словам доктора, умер.
Я потеряла ребенка.
И у меня было…у меня было кое-что еще. Из моей памяти оказался вырезан и украден огромный кусок моих воспоминаний. Но мне было все равно. Если они пропали, я, вероятно, не смогла бы справиться с ними. Была причина, по которой они исчезли.
Готовясь к выписке, я сказала маме, что она может забрать цветы себе или отдать кому-нибудь. Я не могла смотреть на них. Отказывала каждому посетителю, кроме мамы или Рэне. Мама хотела отвезти меня домой, но я сказала ей, что меня заберет Рэне. Не могла вынести еще одного жалостливого взгляда моей матери.
Я уехала одетой в пижаму и с разбитым сердцем. Дышала сквозь боль и пыталась убедить себя, что это пустяки. Я отказывалась смотреть на швы.
Ничего серьезного.
Ничего серьезного.
Ничего серьезного.
Всю дорогу до своего дома я чувствовала оцепенение. Смотрела на здания и людей, но не видела ничего. Все было в черно-белом цвете.
Весь мой мир был уничтожен. Казалось несправедливым, что все остальные будут так… счастливы. Почему они не страдают со мной? Почему не могут ощущать мою боль? Когда это прекратится?
Ничего серьезного.
Ничего серьезного.
Ничего серьезного.
Чем дольше я мысленно проговаривала это, тем лучше себя чувствовала. Я закрыла глаза и представила свой беременный живот. Это была хорошая мысль, и на секунду я смогла вздохнуть.
Рэне с мамой сошлись в одном: они не хотели, чтобы я оставалась в этом доме. Но я хотела: все в этом мире было у меня отнято, но только не дом. Рэне изо всех сил пыталась заставить меня передумать, но я не поддалась.
Мы въехали на подъездную дорожку. Открыв глаза, я уставилась на дом. Я видела дом и больше ничего.
Когда открыла входную дверь и вошла в фойе, внутри стояла мертвая тишина, но меня чуть не повалил с ног запах хлорки. Можно было услышать, как упала булавка. Это была неестественная тишина, которая наступает после чего-то ужасного.
Дом был пуст, повсюду стояли коробки. Мама сказала, я собиралась выставить дом на продажу и уехать. Я даже представить себе не могла, как это делаю. Мы с Уэсом построили это место, чтобы создать прекрасную семью. С чего бы мне переезжать?
Рэне схватила меня за локоть.
– Ты в порядке?
Я осторожно стряхнула ее руку и слабо улыбнулась.
– Все хорошо. Но нам нужно включить телевизор или радио, а то тут слишком тихо.
– Все уже упаковано, но мы могли бы посмотреть какие-нибудь видео на ноутбуке.
Я поднялась по ступенькам, ненавидя этот дом за его пустоту. Мысленно я слышала мужской голос и смех. Он эхом раздавался в фойе, от чего меня начинало трясти.
– Нам стоит распаковать кое-какие коробки.
Когда Рэне не ответила, я остановилась и оглянулась на нее через плечо.
– Давай будем двигаться постепенно.
Я не ответила. Мы вошли в главную спальню. Она была полностью пустой. Жалюзи были открыты. Солнечный свет заливался внутрь и бежал по полу. В воздухе заплясали пылинки.
– Где мои вещи?
– Понятия не имею. Многие вещи были упакованы и готовы к отъезду. Мы спросим твою мать.
Этого должно было хватить, чтобы переступить черту, но я твердо решила остаться. Я бросила сумку в центре комнаты. Между мной и Рэне повисло неловкое молчание.
Она прислонилась к дверному проему, глядя на меня.
– Ты не должна оставаться здесь. Ты можешь поехать домой ко мне. Или остаться с…
– Мой дом здесь. Я должна остаться здесь.
В итоге Рэне пробыла со мной до полуночи. В конце концов я уговорила ее помочь мне распаковать несколько коробок. Полотенца. Несколько тарелок и столовых приборов. Одеяло. Она предложила остаться со мной на ночь, если мне это было необходимо.
Я настояла на том, что хочу побыть одна.
– Ладно, – вздохнула она. – Полагаю, мне пора. Я подумала, что могла бы приходить сюда каждое утро какое-то время. Мне нужно зайти в цветочный магазин на несколько часов, но я могу вернуться около пяти или шести. Я поговорила с твоей мамой, и она согласилась остаться с тобой после обеда.
– Ты не обязана это делать. Я в порядке.
Рэне вздохнула и схватила сумочку.
– Нет, ты не в порядке. Я буду приходить в независимости от того, нравится тебе это или нет.
– Чем ты мне поможешь, приходя сюда каждый день?
– Я…
– Ничем, – перебила ее. – Мне просто нужно побыть одной.
– Знаю…но не хочу оставлять тебя в одиночестве. Я беспокоюсь о тебе.
– Мне нужно побыть одной. Несколько дней, хорошо?
Она долго смотрела на меня, и наконец согласилась.
– Но в конце недели я приду. Несмотря ни на что.
А потом она ушла.
В этом не было смысла. Именно сейчас мне необходимо было опереться на чье-то плечо. Но я была погружена в горе и боль, и просто хотела побыть одна.
Мгновение, чтобы попытаться все обдумать.
Этой ночью стояла гробовая тишина. Я спала в центре комнате, слепо уставившись на экран ноутбука, по которому шел какой-то фильм. В ушах у меня заболело, потом зазвенело, и вскоре я услышал отдаленные крики.
В конце концов я сдалась. Прошла по коридору и вошла в детскую комнату. Меня мгновенно охватил покой. Занавески были открыты, впуская в комнату лунный свет. Вдоль стены стояли коробки. Детская кроватка была слегка сдвинута, но матрас лежал снаружи, прислоненный к стене.
Это казалось мне неправильным. Хотелось, чтобы все было как надо. Мне хотелось войти и увидеть прекрасную комнату, ожидающую появления маленького ребенка.
Я включила свет, задернула занавески, и приступила к работе. Распаковала все коробки. Развесила вещи. Положила матрас на место. Кресло-качалку поставила в угол. Набросила на спинку стула вязаный желтый пледик. На стол для пеленания положила подгузники и расставила лосьоны. Я пока не могла ничего повесить на стену, так как понятия не имела, в какой коробке лежат гвозди и молоток. Завтра я их найду и повешу картинки.
Я не знала, который час, но не собиралась останавливаться, пока все не окажется на своих местах.
Когда остались последние две коробки, я прислонилась спиной к кроватке и поставила коробку между ног. Она не была перемотана лентой. Створки были просто закрыты между собой. На одной стороне маркером было написано ВЕЩИ ВИКТОРИИ.
В ту же секунду, как я открыла ее, меня обдало затхлым запахом. Я задержала дыхание и закрыла нос футболкой. Там не было ничего, кроме нескольких самодельных поделок. Детские платья, которые, предположительно, я носила в детстве. Маленький фотоальбом, наполненный моими фотографиями. А на самом дне лежала красивая кукла.
Я ахнула и потянулась к ней. Я вспомнила эту куклу. Когда была маленькой, носила ее с собой повсюду. Ее звали Эвелин. У нее были прекрасные голубые глаза. Розовые щечки. На ней было белое платье с кринолином. Юбка была помята, но само платье сохранило первозданный вид. На ногах у нее были маленькие красные Мэри Джейн (Мэри Джейн – американский термин (ранее зарегистрированный товарный знак) для закрытой обуви с низким вырезом и одним или несколькими ремешками поперек подъема).
Глядя на нее, я улыбнулась самой широкой своей улыбкой. Эта кукла приносила мне так много счастья. С ней не было связано ни одного плохого воспоминания.
Я положила остальные детские вещи обратно в коробку, но Эвелин осталась снаружи. Ей здесь самое место. Встав, я посадила ее в кресло-качалку.
– Здесь твое место, ведь так?
Она просто улыбалась.
На меня начала накатывать усталость. Но мне не хотелось уходить из этой комнаты. Поэтому я взяла одеяло из пустой главной спальни, и вернулась в детскую. В этот раз, когда я легла посредине комнаты и подоткнула одеяло под подбородок, то почти сразу же уснула.
***
Я проснулась через несколько часов.
Сначала я просто забыла. Забыла все, что произошло, но воспоминания слишком быстро ударили по мне, и я утратила способность дышать.
Я не плакала.
Не рыдала.
Не дышала.
Просто свернулась калачиком и уставилась в другой конец комнаты. Мне было так больно. Боль не остановится на мне. Если я отпущу ее, она нападет на всех остальных. Поэтому я держала ее глубоко в себе
***
Прошел еще один день.
Затем еще один. Я очень мало ела, спала еще меньше. Мне звонили Рэне и мама. Я сказала им, что все хорошо. Постоянно звонили в дверь. Я не открывала. Иногда слышался стук, который все никак не прекращался.
Глаза открывались и закрывались. Я спала всего два-три часа, а потом снова становилось темно.
Это продолжалось несколько дней.
– Что же мне теперь делать? – спросила я Эвелин.
В последнее время я много с ней разговаривала. Она никогда не отвечала, но в этот раз она заплакала.
Я села прямо и поползла по полу, пока мое лицо не оказалось на одном уровне с лицом Эвелин.
Ее руки двигались, она тянулась ко мне.
Она хотела, чтобы я обняла ее. И на моем лице медленно расплылась улыбка. Когда я взяла ее на руки, она положила голову мне на грудь. Впервые за много дней я почувствовал себя счастливой. Цельной.
Чем дольше я держала ее, тем сильнее билось мое сердце. Я слышала, как оно бьется в унисон с этим прекрасным ребенком.
Эвелин. Моя прекрасная малышка Эвелин.
По моим щекам потекли слезы. Это был мой ребенок. Я никогда не теряла ее.
– Привет, малышка, – нежно прошептала я.
Она посмотрела на меня своими прекрасными голубыми глазами. Весь остаток ночи я укачивала ее. Несколько раз вырубалась, но ненадолго. Не могла перестать смотреть на нее.
Моя дочка.
Рано утром, до восхода солнца, Эвелин начала ерзать. Я пошла вниз и приготовила ей бутылочку. В тишине дома я накормила ее, чувствуя себя лучше, чем когда-либо.
Эта рутина продолжалась еще несколько дней. Я была на седьмом небе от счастья. Все встало на свои места. Острая, ноющая боль в груди начала утихать. Я могла дышать, не задыхаясь.
Я ощущала себя важной.
Нужной.
Любимой.
И это были самые лучшие ощущения на свете.
В один из дней, раздался звонок в дверь. Я не знала, какой это был день. Время начало сливаться воедино, но мне было все равно.
Я открыла дверь.
– Рэне! – с улыбкой поприветствовала ее я.
Она в шоке уставилась на меня.
– Привет.
Увидев у меня на руках Эвелин, ее улыбка быстро померкла.
– Входи. – Я шире распахнула дверь. – Входи. Познакомься с Эвелин.
Она вошла, но сохраняла дистанцию.
– Кто это?
– Моя дочь, – гордо ответила я.
– Твоя дочь, – повторила она.
Я посмотрела на нее и медленно повторила.
– Да.
Рэне выронила сумочку и уставилась на меня, широко распахнув глаза. Она выглядела испуганной и взволнованной.
– Что случилось? – Я сильнее сжала Эвелин. – Ты пугаешь меня.
Она не ответила, просто схватила меня за плечи, ее хватка была невероятно крепкой.
– Нам нужно увезти тебя из этого дома.
– Я в порядке. У меня есть Эвелин.
– Верно, у тебя есть Эвелин. Но разве ты не хочешь, чтобы Эвелин посмотрела на то, что снаружи?
Я засомневалась и посмотрела на Эвелин.
– Не знаю…
– А я знаю. – Рэне взяла меня под руку и попыталась вытащить за дверь. Я упрямо оставался на месте.
– Я не могу уйти, – возразила я. – Эвелин нужно детское кресло.
Рэне вздохнула.
– Хорошо. Давай посадим ее в детское кресло.
– Нужно собрать ее сумку с подгузниками.
Рэне слабо улыбнулась.
– Конечно. Делай все что нужно.
Я поспешила обратно в дом, собирая все, что мне понадобится. В переднем шкафу стояло автокресло. Вытащив его, очень осторожно пристегнула Эвелин. Она на мгновение заплакала оттого, что ее не держали на ручках. Я улыбнулась и поцеловала ее в щечку.
– Ладно, – окликнула меня Рэне неожиданно высоким голосом. – Ты готова?
Я встала и подняла сидение с Эвелин.
– Ага.
Когда мы вышли на улицу, мне немедленно захотелось обратно. Я чувствовала на себе чей-то взгляд, следящий за каждым моим шагом. Испуганно оглядевшись, поспешила к машине, пристегивая Эвелин ремнями и дважды проверяя, все ли с ней в порядке.
Я закрыла дверь в машину и села на переднее сидение. Прежде чем пристегнуться, я снова обернулась, чтобы проверить Эвелин.
– Куда мы едем? – спросила я.
Рэне задом выехала с подъездной дорожки.
– Хочу показать тебе место, которое нашла. Думаю, тебе оно действительно понравится.
– Как оно называется?
Когда машина тронулась, она ответила мне, глядя на меня очень серьезно.
– Фейрфакс. Думаю, тебе там понравится.
ГЛАВА 42
Ноябрь 2015
Последнее воспоминание. Последний миг.
Последнее все.
Это была моя финишная прямая. Но праздновать было нечего.
Правда, которую я подавляла несколько дней или месяцев, вонзается в меня изо всех сил. Я падаю на колени, когда гортанный крик срывается с моих губ.
– О Боже, О Боже, – причитаю я. – Мой ребенок.
На руках у меня Эвелин. Наконец-то, я вижу ее такой, какая она есть. Просто пластиковая кукла с безжизненными глазами и с бессменной улыбкой на лице.
Внезапно я роняю ребенка на пол и смотрю, как она падает.
Эта кукла не моя дочь. Та, что принадлежала мне, была убита. Я поднимаю голову. И все из-за этого человека.
Внутри все болит. Невозможно дышать, не схватившись за грудь. Сгорбившись, я закрываю глаза. Мне хочется кричать от боли, но это бесполезно; агония только усиливается.
– Прекрати кричать.
Уэс расхаживает по комнате, глядя на меня отсутствующим взглядом.
Все это уже слишком. Синклэр рядом со мной. Я нахожусь в таком шоке, что даже не могу пошевелиться.
Думаю, меня парализовало.
– Прекрати кричать, прекрати кричать, черт, да прекрати ты уже кричать! – Уэс несется ко мне, и я отшатываюсь назад, пока моя спина не врезается в стену.
Синклэр поднимает руку.
– Уэс, давай поговорим спокойно.
– Я спокоен, – говорит он и улыбается, словно мы все собрались на небольшую вечеринку.
– Я абсолютно спокоен. Но она… – он обвиняюще тычет в меня пальцем, – …она нет. Из-за нее я не могу теперь мыслить здраво.
Думала, что хуже уже быть не может. Потеря ребенка итак отправила меня вниз по наклонной. Даже сейчас я борюсь с желанием не отступать от воспоминаний и полностью игнорировать их.
– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я, задыхаясь от слов.
Синклэр делает шаг вперед.
– Виктория, послушай меня…
Уэс перестает ходить и переключает свое внимание на Синклэра. Он упирает острие ножа ему прямо в грудь. У меня кровь стынет в жилах.
– Почему небо голубое? Почему для жизни нам нужен кислород? Ты можешь свести себя с ума, пытаясь найти ответы, просто знай: это должно было случиться. Но ты, кажется, не можешь этого понять. Все, что ты хочешь видеть, – это то, что я злодей. Каждый должен иметь в своей жизни злодея, не так ли? Человека, которого можно винить во всех проблемах. И ты… – Уэс качает головой, словно разочаровался во мне. – А ты выглядишь жертвой. Ты решила играть жертву потому что, чем дольше у тебя будет тот, кого ты сможешь винить, тем дольше тебе не придется взглянуть на себя и на то, что ты сделала.
В его глазах читается предвкушение, как будто он приберег лучшее напоследок.
– Позволь мне рассказать тебе правду.
ГЛАВА 43
Уэсли
Май 2015
К окружающему миру можно относиться по-разному: как к другу или как к врагу.
Если пойти по первому пути, человек обречены. Вы скажете что-то вроде: «Такова жизнь». Или мое любимое: «Выше нос, приятель. В следующий раз будет лучше».
Но следующего раза не будет, и к тому времени, как человек это осознает, он уже исчезнет.
Я выбрал путь, по которому многие предпочитают не идти. Но жизнь – это долгая игра в шахматы, а мир – мой соперник. Каждый ход и выбор мотивирует быть осторожным. Моя оборона всегда на месте..
Человек учится многому, пока идет по этому пути. И, вскоре, жизнь начинает уважать его. Дает подсказки тут и там, а задача человека – правильно выбрать и собрать их в единую коллекцию.
Я многому научился от жизни: когда улыбаться. Как приковывать внимание и что говорить в нужное время. Это также показало мне, что не стоит наносить ответный удар, когда тебе больно.
Ты ждешь.
Благодаря этому ожиданию семя терпения растет, пускает корни. Успокаивает тебя, говорит, наблюдать и ждать, когда все, чего тебе хочется – действовать. Желание ухватиться за боль противника и выплеснуть свою силу. Но терпение приказывает ждать, потому что ты не хочешь, чтобы твой соперник стал подозрительным.
Ты позволяешь им жить своей жизнью, совершенно не осознавая, что все это время ты отслеживаешь все, что они делают. Ты узнаешь о них все, что только можно.
Скоро…скоро наступит время действовать.
А как же твоя злость? О, она на месте. Но ты пока ее не используешь. Поэтому ты формируешь ее, крутишь так и этак, зная, что чем дольше ты ее сдерживаешь, тем больше она приходит в ярость.
Не волнуйся, в конце все сработает как надо.
Когда все будет сказано и сделано, когда ты освободишь свою боль, она ударит твоего противника с такой силой, что его жизнь утечет, как кровь из раны.
И вся жизнь Виктории крутилась вокруг меня.
Она покрывала мои руки, испещряла пол и пачкала столешницы. На одном из белых шкафчиков виднелся след ее пальцев, тянущийся вниз, вниз, вниз. Но я планировал все не так. План А – мой самым продуманный план. Тот, который я создавал годами, был выброшен на помойку, и теперь мне нужно было следовать плану Б.
Очень медленно я встал и напомнил себе, что у нас с Викторией будет прекрасная совместная жизнь. В ту же секунду, как увидел ее, идущую по улице, такую милую и рассеянную, понял, что ничто на свете не удержит меня от нее. В том числе и в такой момент, как этот. В том числе и в такой момент, как этот.
Я любил ее. Она была прекрасной куклой, такой открытой и сдержанной, но в тоже время в ней таилось столь многое.
Это было восхитительно.
Моя прекрасная кукла оказалась гораздо хитрее, чем я думал. Как будто она оказалась на высоте положения и показала мне, насколько она идеальна для меня.
Я поднял нож. Ни секунды не раздумывая, я быстро резанул по предплечью, с довольной улыбкой наблюдая, как темно красная жидкость быстро стекает по руке и капает на пол.
Я резанул по другому предплечью. Начала собираться лужа крови, и я встал на колени, чтобы убедиться, что ее кровь смешалась с моей.
Как я и предсказывал, копы были близко. Я слышал слабый, постепенно нарастающий звук сирен.
Я встал и уронил нож на пол. Кровь была разбрызгана по кухонным шкафам, дверце духовки. Несколько капель все же попали на стойку. На бумагах о разводе не было ни капли.
Это было восхитительное зрелище. Я мог бы целый день смотреть на это.
Я неохотно поспешил к двери и провел кончиками пальцев по стене. Хлопнул ладонью по другой стене, наблюдая, как багрянец окрашивает белые стены. Затем я побежал в прихожую, к задней двери. Убедился в том, что она открыта. Не целиком, а лишь слегка. Затем я схватил туфли Виктории и снял свои.
Ее кровь текла по крыльцу и стекала по ступенькам. Под проливным дождем она медленно исчезала, превращаясь в мягкий красный цвет и стекая по краю крыльца.
Я надеялся, что она жива; мы ведь только начали.
