Текст книги "Скальп врага"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– А тебе не по фиг? Ну, пятерка, – ответила девица безразлично.

– Ага. А я – „ну, папа римский“, – отреагировал беззлобно Лемехов и пояснил: – Распутин – это такой мужчина был при царе Николае Втором. Очень авторитетный. Так вот, дал этот еврей Распутину сто рублей. Тот удивляется, понятное Дело, спрашивает: „Зачем“? А еврей ему и отвечает: „Может, вспомнишь когда“.

– И что? – без особого любопытства спросила девица.

– И ничего, – пожал плечами Лемехов, запуская двигатель.

– Вспомнил?

– Кого?

– Ну, этот… Распутин. При царе который. Еврея вспомнил?

– А черт его знает, – Лемехов засмеялся. – Может, и вспомнил. Речь не об этом.

– А об чем?

– Об дальновидности, – ответил оперативник, смачно выделяя это „об“. – Еврей тот мужчиной был очень дальновидным.

– А ты, значит, вроде этого… Распутина, да? Бабки со всех сшибаешь?

– Я вроде того еврея. Веселый и дальновидный.

– А-а, – протянула девица и сразу заскучала. – Ну, понятно.

– Что тебе понятно? – спросил Лемехов, выводя „восьмерку“ со двора.

– Ну… что дальновидный.

– Умница.

„Восьмерка“ пулей пролетела по хорошо освещенному, но осиротевшему ввиду поздней ночи центру, покатила к окраине. Промелькнули справа огни аэропорта, проплыло мимо зеленое, с белыми орлами под крышей, здание железнодорожного вокзала. Последний островок света в океане городской ночи. Редкие фонари – как отмели. Дома становились все ниже, словно бы „восьмерка“ уходила на глубину. Лаяли за штакетниками псы. Впереди, пока еще далеко, проявилось электрическое сияние – пятиэтажное, внушительное здание общежития текстильной фабрики.

– А я думала, мы к тебе, – разочарованно протянула девица.

– Так и планировалось, – согласился Лемехов.

– А чего тогда к общаге едем?

– Обстоятельства придавили.

– Ну, понятно, – скучно протянула девица и отвернулась к окну.

Лемехов это протяжное, безразличное коровье „ну“ терпеть не мог. Аж поморщился. А девице было плевать. Не нравится – нового найдет. Запросто. У общаги ночью гужовки и гужовочки. Местные, солдатики из тутошних военных частей, найдется, с кем в койку залезть. Правда, нынешний кавалер – из престижных, и „свадебная“ перспектива есть, а те – однодневки, точнее, „одноночки“, но… ежели разлаются – она не заплачет.

„Восьмерка“ плавно подкатила к общаге, притормозила в тени бетонного забора ткацкого комбината.

Общага продолжала жить своей жизнью. Девочки в окнах кокетливо поводили плечиками. Всем хочется их любви. Они – королевы, золушки до утра. Пока еще их время. Утром, в солнечном свете, все будет смотреться совсем по-другому. Те, кому милостиво разрешат проникнуть в комнату, торопливо, бочком уйдут, опуская глаза. Те, кому не „посчастливится“, и не вспомнят о ночном поражении. Вчерашний отказ будет восприниматься как везение. Девочки повяжут косыночки и станут обычными серыми мышками. Увидишь таких в толпе и даже голову не повернешь. Но это завтра, а пока все мужчины мира у их ног. Каждая надеется урвать свой кусочек счастья. Может быть, сумеет понравиться так, что забудут пацанчики об их „приезжести“, предложат прогуляться до ЗАГСа. И вот они почти столичные жительницы. Сорок минут езды, это ж разве расстояние по московским меркам? Почти окраина.

Лемехов припарковал машину метрах в десяти от общежития. Знал, что время от времени местные, отделенческие, караулят во дворе напротив одиноких взрослых мужиков. И такие тут появляются время от времени. Развлечений время от времени всем хочется. Не к вокзалу же им идти. Там расценки выше, а выбор поскромнее, хотя качество, правда, получше. С такого и на сытный ужин можно состричь, если грамотно разводить, конечно.

– Чао какао, – сказал Лемехов, перегибаясь через подругу и открывая дверцу.

– Даже до дверей не довезешь? – усмехнулась девица.

– Ножками дотопаешь.

– Ну и хрен с тобой, – она зло фыркнула, выбралась из салона. – Кстати, сегодня вечером можешь не приезжать. Я занята буду.

Сказала, явно ожидая, что кавалер сейчас взбесится от ревности, а Лемехов только пожал плечами.

Девица еще раз фыркнула, картинно повернулась, демонстрируя себя, чтобы знал, какую красотищу упускает. Пошла к общаге на фоне электрического сияния, ногастая, тонкая, высокая, зябко обнимающая собственные плечи.

– Дура, – печально сказал Лемехов, глядя ей вслед. – Красивая, но дура.

Солдатики было потянулись навстречу, но она отшила их одним лишь надменным кивком, да так, что – странное дело – никто не стал нарываться на скандал, грубого слова не сказали. Прошла к дверям, на секунду проявилась черным гибким силуэтом в клине света, да так и канула, словно не было ее. Солдатско-местная волна у окон всколыхнулась, разбилась о стену, затихла.

Лемехов досадливо крякнул. Не удался вечер, ночь пошла прахом. За последний год с ним подобное случалось все чаще. Перестали радовать его общежитские красавицы. Он понимал, почему, но не хотел облекать чувства в слова, поскольку формулировки требуют движения вперед, а Лемехов не видел дороги, по которой можно было бы идти. Пусть уж все остается как есть.

Он нажал на газ, лихо развернулся, взвизгнув шинами. Солдаты в испуге ломанулись по кустам да подворотням. Подумали, небось комендатурские по их душу нагрянули. Лемехов погнал „восьмерку“ к центру. На ходу достал сигарету, закурил. Замелькало в обратном порядке. Отмели фонарей, островок вокзала, материк аэропорта, прямая, как лезвие ножа, главная улица. Через несколько минут его „жигуль“ тихо и осторожно вполз в неприметный, замкнутый пятиэтажками двор, остановился у подъезда. Лемехов выбрался из машины, но дверцей хлопать не стал – спит народ, чего зря шуметь, – постоял, сунув руки в карманы брюк, глядя на окна третьего этажа. Одно темное, во втором светится торшер. Минут десять оперативник стоял так, задрав голову, думая о чем-то своем, затем вновь сел в машину и поехал к самому центру, к зданию ГУВД.

* * *

Телефон звонил и звонил. С таким упорством судья взывает к обвиняемому, заранее зная, что тому предстоит пережить в течение ближайших семи-восьми лет. Дима не хотел вставать. Напротив, он хотел спать. Причем просто жутко.

Последняя неделя выдалась сумасшедшей. Съемки нового фильма подошли к концу, прокатчики нажимали, желая получить готовые копии к началу зимы, а это означало работу, работу и еще раз работу. Монтаж, озвучку, сведение, титры, в худшем случае – перемонтаж, изготовление копий за бугром, доставку их в Россию, проверку качества. А параллельно – реклама, критика, снова реклама и снова критика. Монтажный период – единственный в кинопроизводстве, где присутствие продюсера обязательно. Если, конечно, продюсер заинтересован в качестве собственной картины. Помимо этого Диме приходилось заниматься и обыденными делами. Фирмами, автосалонами, рынками. Финансовые дела чаще всего тоже требовали его личного присутствия, что, несомненно, делало жизненный график еще более напряженным.

В последние дни Дима частенько оставался в Москве. Его будущая жена, Катя, все понимала, но обижалась, хотя сцен не закатывала, следить за ним не пыталась, не искала на его пиджаке женские волосы, не принюхивалась и не шарила по карманам. За что Дима был ей крайне благодарен.

Сегодняшний день не стал исключением. Из монтажной студии они вышли далеко за полночь, пришлось отвезти режиссера по монтажу и Татьяну Черкизову в Бибирево и только потом ехать к себе. Конечно, Дима мог бы просто снабдить обоих средствами на такси. Но, во-первых, в наше время это не безопасно, во-вторых, подобный поступок не прибавил бы ему авторитета, в-третьих, Дима рассчитывал включить Татьяну в свою команду на постоянной основе, а для того, чтобы заполучить человека, нужно, чтобы он к тебе хорошо относился. Пока Дима был уверен: если Татьяне придется выбирать между работой на него и другим проектом, девушка предпочтет его фирму. Всегда лучше иметь крепкие тылы.

По дороге они обсудили план работы на завтра. Завтра Татьяне придется полдня быть одной, поскольку Дима должен присутствовать на открытии нового шикарного мотеля „Шанхай“ в своем родном городе. Проект был очень масштабным, открытие планировалось помпезное, с банкетом, фейерверком и тому подобными дешевыми штуками, до которых так падки люди от прессы и грошовые политики-администраторы. Предполагалось, что „Шанхай“ составит конкуренцию даже „Царь-граду“ Манилы. Хотя и располагался он на противоположном конце города.

Потом еще нужно заскочить в автосалон у железнодорожного вокзала. Там всплыли какие-то денежные нестыковки, три последних месяца оборот сокращался, да и с наличными что-то не срасталось. Дима был склонен отнести это на счет вороватости и лени управляющего. Деньги людей портят. Не всех, но некоторых. Разумеется, можно было бы просто порыться в документах, однако хозяину необходимо посещать свой предприятия хотя бы иногда. Доверие – хорошая штука, но и контроль необходим.

Дима с большим удовольствием провел бы день в монтажной студии, однако бизнес есть бизнес. Он требует не только финансовых, но и временных затрат. Ничего не поделаешь.

Потому и пришлось обсуждать с Татьяной эпизоды, которые предполагалось монтировать завтра. Кое о чем поспорили, но в целом пришли к общей концепции.

Отвезя Татьяну домой, Дима поехал в свою квартиру, что находилась в элитном жилищном комплексе на Фрунзенской набережной. Разумеется, было бы лучше отправиться домой, к Кате, но Дима счел это нецелесообразным. Даже с учетом того, что ночью трасса практически пуста, а у него „БМВ“, на дорогу уйдет минут сорок, да еще час утром на обратный путь. Итого почти два. До Фрунзенской же – двадцать минут. Выгода очевидна. Дима перезвонил Кате и сообщил, что останется в Москве.

– Милый, – сонно вздохнула Катя, – я все понимаю. И все-таки, когда жених за две недели до свадьбы пять ночей из семи проводит вне дома – это показательно.

– Извини, Катя, – только и смог сказать Дима.

Он никогда ни перед кем не оправдывался, но Катю Дима любил, понимал, что она любит его, и потому ощущал некоторую неловкость.

– Ладно, – ответила Катя. – Не бери в голову. Я все понимаю.

На том разговор и закончился, оставив после себя неприятное илистое чувство недосказанности.

Телефон все звонил и звонил. Дима чертыхнулся, сполз с широкой двуспальной кровати. Это не было деловым позывом. Скорее актом самозащиты, ну и, отчасти, самоистязания. Он приучил себя класть сотовый на прикроватную тумбочку, но вчера опрометчиво оставил его на обеденном столе, и теперь нужно было идти в гостиную.

Форточки были открыты настежь, а на дворе уже вовсю разгулялась осень, и по ночам стало прохладно. Дима пошел к двери, едва переступив порог, охнул, втянул сквозь сжатые зубы воздух и, как заправский танцор, встал на цыпочки. Во всех комнатах, кроме спальни, подогрев пола на ночь автоматически отключался – Дима не любил выбрасывать деньги на ветер. Холодная паркетная доска обожгла ступни, словно раскаленный противень. Дима ссутулился, потер предплечья. Из окна лился голубоватый и ровный лунный свет, отчего гостиная выглядела весьма таинственно.

Трубка лежала на краю стола, подмигивая ему зеленым глазком. Дима схватил ее, поднес к уху.

– Алло, я слушаю.

– Крепко спишь, – услышал Дима голос отца. – Смотри, барыши продрыхнешь.

– Ничего, – усмехнулся он. – На мой век денег хватит.

– Куда пропал? Две недели от тебя ни слуху ни духу.

– На работе закрутился. С мотелем этим запара вышла.

Как и Манила, Дима не слишком жаловал жаргон, но с отцом позволял себе некоторые слова и обороты, не потому, что это доставляло ему удовольствие, а чтобы изъясняться на понятном отцу языке. О киноделах Дима говорить отцу не стал. Тот считал продюсерство делом несерьезным, вроде ловли блох. А вот открытие мотеля – это Мало-старший понял и одобрил бы.

– Помощь требуется?

– Сам справлюсь. – Дима слишком хорошо знал отца. Тот объявлялся редко и еще реже звонил в такую рань. – Как ты?

– Хорошо. – Мало-старший дышал тяжело, с сипотцой. Дима подумал, что надо бы отвезти отца к врачу. В его возрасте пора серьезно побеспокоиться о здоровье. – Был бы еще лучше, да возникла тут одна проблема.

– Что-нибудь серьезное?

– Как посмотреть. Какие-то лоси сохатые на наших участках „дурью“ торгуют. Базар тереть не хотят, „стрелки“ динамят по-взрослому, с понтом крутые. Надо бы выяснить, кто это крысятничает у меня под боком.

Дима сразу понял, что отец подразумевал Катю. Если бы Мало-старший мог добыть нужную информацию сам, никогда не стал бы просить. Кроха вообще не любил одалживаться. Димина же невеста работала в городском ГУВД старшим оперуполномоченным. У нее, как и у большинства ментов, имелись свои источники информации среди местного криминального контингента, и, если хоть какие-то слухи об отморозках ходили по городу, Катя наверняка была в курсе. Проблема заключалась в том, что между Димой и Катей существовало негласное соглашение: они не проявляли любопытства к служебным делам друг друга.

– Скажи, что от меня требуется. Я могу выделить людей из службы безопасности, предоставить самую лучшую аппаратуру, задействовать кое-какие связи в ФСБ.

– Нет, – резко отрубил Мало-старший. Голос его обрел угловатость и сухость. – У меня связи тоже есть. Возможно, остальные и понадобятся, но позже. А пока я хочу, чтобы ты поговорил с Екатериной. Может, местные менты краем что-нито зацепили.

Отец Димы обладал не слишком приятным характером. Он умел держать себя в руках, но в разговоре с сыном иногда срывался. Для Мало-старшего понятие „семья“ относилось к разряду неприкосновенных. Ради семьи, своей семьи, можно было пойти на что угодно. Катя в его семью не входила. Мало-старший уважал будущую невестку, но, если бы ради сохранения семьи ему пришлось кем-то пожертвовать, первой он сдал бы Катю. Причем сделал бы это, не задумываясь.

– Ты не можешь получить ту же информацию по своим каналам? – спросил Дима, мрачнея.

Они с отцом ссорились крайне редко, но, похоже, это был именно такой случай.

– Мог бы получить – получил бы, – отрубил Мало-старший. – Не стал бы тебя беспокоить. – Как и большинство пожилых людей, отец Димы год от года становился все обидчивее и ворчливее. – В конце концов, никто не предлагает твоей невесте работать на нас. Я лишь прошу о небольшой услуге, которая выгодна всем. Екатерина может использовать ситуацию в собственных интересах.

– Нет, папа, – категорично и твердо заявил Дима. – Катя не станет сливать тебе информацию ни при каком раскладе.

– Это смотря как попросишь, – заметил отец.

– Она не станет сливать информацию, а я не стану ее об этом просить.

– Хорошо, – ответил Мало-старший. – Не станешь, значит, не станешь. Так тому и быть.

– Ты меня не понял. Я готов оказать тебе любую помощь, но не проси того, чего я сделать не смогу.

– Я правильно тебя понял, – отрубил отец. – Мозги у меня пока еще работают нормально, слава богу, и со слухом тоже все в порядке.

Дима вздохнул, подумал про себя, что два бизнесмена в семье – взрывоопасная смесь. Особенно если это кровные родственники. Как ни оберегайся, а рано или поздно все равно возникнет ситуация, при которой один попросит об услуге второго. И уж если тот откажет, обида может оказаться смертельной.

– Отец, я сейчас приеду, поговорим.

– Да чего пустым базаром греметь? Я попросил тебя об одолжении. Ты отказал. Будет время – заезжайте с Екатериной в гости, Светлана порадуется. Все, спокойной ночи.

В трубке запищали короткие гудки. Дима отключил мобильный, положил на стол, выдохнул сквозь стиснутые зубы:

– Черт…

Ради отца он был готов на все. Почти на все. Кроме отказа от Кати. Дима еще раз вздохнул и побрел умываться.

* * *

Катя проснулась от телефонного звонка, привычно протянула руку, но вместо теплого Диминого плеча нащупала лишь холод простыни. Вчерашние воспоминания просочились сквозь серую завесу дремы. Она вспомнила, что Дима – в который раз за последний месяц – остался ночевать в Москве, в этой своей треклятой квартире, в шикарном доме на набережной.

Его отец, известный всему городу авторитет Кроха, собирался квартиру продать сразу после прошлогоднего неудавшегося покушения, но Дима категорически воспротивился. Катя не понимала этого упорства, но сочла за лучшее не вмешиваться. Не хочет продавать – пусть. Ему виднее. Хотя, что касается лично Кати, ей даже смотреть на этот дом было противно.

Катя села в кровати, инстинктивно прислушиваясь, как сопит в соседней комнате Настюха, ее дочка, схватила трубку новенького радиотелефона.

– Алло? – задрала голову, разглядывая мерцающие на потолке цифры: „3:07“.

Часы, проецирующие циферблат на потолок, поставил в квартире Дима. Лежа, надо признаться, смотреть было удобно, но сидя… шею можно сломать. Впрочем, при наличии радиотелефона, – тоже Димино приобретение, – разговаривать сидя почти не приходилось.

– Екатерина Михайловна? Это Самохин, – услышала Катя голос дежурного по ГУВД. – Тут у нас происшествие…

– Так поднимай опергруппу. Чего ты мне-то звонишь?

– Лемехов заезжал, сказал, чтобы я вас обязательно вызвал.

Дежурный не то чтобы смущался, но явно чувствовал себя неловко. Поднял человека среди ночи. Если случилось что-то действительно серьезное, то опергруппа уже выехала на место происшествия и звонить Кате, в сущности, не было необходимости.

– Понятно. Что хоть случилось-то?

– В половине второго ночи стрельба была в „Палермо“.

Сон как рукой сняло. Стрельба в Цыганском поселке – не просто экстраординарное происшествие. Это уже из ряда вон. Цыгане торговали наркотой и потому всеми силами старались избегать внимания правоохранительных органов. Все конфликты, включая поножовщину, решали силами своих „баронов“. Райончик, что и говорить, криминогенный, но до стрельбы пока не доходило. Столько нового за день свалилось… Сперва фээсбэшник этот, теперь цыгане. В свете же беседы с Америдзе происшествие выглядело и вовсе мрачно.

– Во сколько поступил звонок?

– Без десяти три. Жильцы соседних домов позвонили. Проснулись от выстрелов, увидели, что что-то горит, вызвали наших и пожарников. Местные, из отделения, подъехали, но там цыгане улицу перекрыли – не подъехать. Все орут, галдят, руками размахивают. Прям митинг. Пришлось разгонять. – Костя вздохнул: – В общем, пока то, пока се, пожарникам работы почти и не осталось. Сгорело все на фиг. Дом, машина, сарай. Похоже, пара трупов там.

– Костя, „похоже“ или „пара трупов“? – раздраженно спросила Катя. – Ты, будь добр, излагай конкретнее.

– Ребята из ППС сообщили: два тела.

– Понятно. Оцепление выставили?

– Конечно, сразу. Эксперты выехали. Кинолог с собакой. От ваших – Панкратов.

– Это я знаю. А от прокуратурских кто? – спросила Катя, поднимаясь и направляясь в ванную.

– Гринев.

– Понятно. – Катя, как и большинство оперов, Гриню недолюбливала. – Я буду… – Она прикинула, как быстро сможет добраться до Цыганского поселка. – …Минут через двадцать.

– Хорошо. Связаться с опергруппой, доложить?

– Свяжись, Костя, свяжись, – согласилась Катя.

Она отключила трубку, положила на полочку в прихожей. Умылась, почистила зубы. Натянула джинсы, рубашку, любимую замшевую курточку. В прихожей привычно отыскала „боевые“ кроссовки. Во-первых, полночи на ногах – не шутка. Во-вторых, в Цыганском поселке лужи размером с Мировой океан. Сапоги жалко. Вроде бы теперь и семейный бюджет позволяет не дрожать над каждой царапиной на обуви, ан нет. Старые привычки оказались удивительно живучи. Ну и, в-третьих, любила Катя эти кроссовочки, давным-давно купленные. „Адидасы“, временем разбитые, послужившие, но надежные.

Уже на выходе черкнула записку Настене, на случай, если та проснется. И тут же пожалела, что Дима остался в Москве. У дочери была потрясающая особенность просыпаться, когда Катя уходила из дома. Чувствовала, что ли?

Спустилась к подъезду, забралась за руль новенькой „семерки“ – Дима настоял на покупке: „Мне нужна живая жена, а не еженедельные посещения кладбища“. Хорошо хоть „Жигули“ взяли, не иномарку. Нет, в управлении и иномарку „приняли“ бы – тем более что немалая часть сотрудников каталась хотя и на подержанных, но все-таки импортных авто, – но кости перемывали бы долго и с удовольствием. Народ такой. Как сейчас модно говорить – менталитет.

А Катю и ее прежняя раздрызганная „копеечка“ устраивала. Хотя „семерка“ была лучше, что говорить. Заводилась с полоборота и бегала ровно. Не дребезжала, не стучала, не хрюкала.

Через полчаса она подъезжала к Цыганскому поселку. Издалека возникало ощущение, что нынче народный праздник. Радостно плясали в ночном небе отблески маячков, окна домов окрест были залиты светом. Единственное „но“ – из глубины поселка к редким облакам тянулся чахлый столбик могильно-черного дыма. На подъезде стояла машина ППС – видавший виды „уазик“. Покуривал, опершись о капот, хмурый, невыспавшийся сержант. Автомат картинно болтался на груди, взгляд мрачно-размазанный. Заметив „семерку“, сержант отправил щелчком окурок в кювет, отлепился от капота, махнул рукой: стоять, мол. Катя послушно остановила машину, опустила стекло, показала удостоверение.

– Доброй ночи, – сказала она.

– Здравь желаю, т’арищ капитан, – кивнул автоматчик без особого энтузиазма.

– Как обстановка?

– Как в сказке. Чем дальше, тем страшнее, – сержант вздохнул. В тягость было ему ночное бдение. Он бы с куда большим удовольствием покемарил сейчас в отделении. – Собралось цыганье, орут по-своему, руками машут, ни бельмеса не разобрать. – Он подумал пару секунд и добавил: – Дом вот горит. Скоро совсем сгорит. Подчистую.

– Понятно. Кроме опергруппы и пожарных, есть кто?

– Все начальство приехало. И ваше, и наше. Прямо горсовещание.

– Ясно. Как подьехать-то туда лучше?

– По главной поезжайте, – сержант махнул рукой, указывая нужное направление. – И держитесь слева, поближе к обочине. Только осторожнее. Там прямо за травой – дренажка. Завязнете – придется до утра сидеть, бульдозера ждать.

– Поняла, спасибо.

– И езжайте помедленнее, – напутствовал автоматчик.

– Что так?

– Да там народу, как в пивной.

Катя оценила предупреждение сержанта, когда ее „семерка“ вползла на главную улицу поселка. Повсюду были люди. Стояли у заборов, переговаривались, расхаживали прямо по дороге. Бегала чумазая малышня, словно и не ночь стояла на дворе, а середина дня. То и дело приходилось останавливаться и жать на клаксон. Катя чертыхалась сквозь зубы, ловила на себе настороженные взгляды местных. Здесь не верили пришлым, полагаясь только на своих.

Метрах в ста впереди допотопными зверями стояли две пожарки, неловко кренясь набок. От них ко двору тянулись серые змеи пожарных рукавов. Били в воздух водяные струи, ловя отсветы угасающего пламени. Дальше по дороге – штук пять милицейских „Жигулей“ и „УАЗов“, оперативный „РАФ“, две „Волги“ и пара „тру-повозок“. Милицейский кордон в лице четырех бравых молодцев перекрыл улицу. Катя припарковала „семерку“ метрах в пяти от пожарок, выбралась из салона, поставила машину на сигнализацию. Тут же вокруг „семерки“ начали кучковаться подростки, поглядывали с интересом, далеким от платонического. Один, самый шустрый, даже попытался рассмотреть „начинку“ Катиного „жигуля“, почти прижавшись к стеклу лицом и сложив ладони домиком.

Катя собралась было прикрикнуть на цыганят, но вместо нее это сделал вынырнувший из-за оцепления Антон Лемехов.

– А ну, брысь! – рявкнул оперативник. Пацанва сразу брызнула врассыпную. – Привет, Катя, – поздоровался очень серьезно Лемехов.

– Здравствуй, – Катя взглянула в сторону догоравшего дома. – Ну, рассказывай.

– Да вот, понимаешь, – оперативник кивнул в сторону маячащих за небольшой рощицей пятиэтажек. – Кто-то из жильцов позвонил в местное отделение. Сказали, что со стороны поселка доносится стрельба. Якобы даже из автоматического оружия.

– Так? И что?

Лемехов пожал плечами.

– Сама видишь. Наши прилетели, никакой стрельбы, понятное дело, уже не застали, зато на знатный пожар полюбовались.

Катя и Лемехов зашагали к горящему дому.

– Но стрельба-то была?

– Да сложно сказать. Местные, как один, заладили: „Ничего не видел, ничего не слышал, спал, как убитый“. Теоретически в доме мог храниться кой-какой боезапас. Цыгане, что вороны, до блестящих цацек охочие. До патронов в том числе. А там, как загорелось, вполне могло и рвануть.

Оперативник подвел Катю к рухнувшим воротам, указал на кирпичный остов дома. Точнее, на огромную гору еще тлеющих головешек, обнесенных закопченными стенами, на сгоревший забор и мерцающий углями обвалившийся сарай, на чадящую машину, распахнувшую капот в немом крике. По двору расхаживали пожарные. Расчет заливал угли из шлангов. По двору плыли клубы пара и текла черная, пахнущая гарью река. Она выползала через ворота и стекала в дренажную канаву. Пахло мерзко – палеными тряпками, раскаленным кирпичом, горелой резиной.

– Полыхало знатно, – продолжал Лемехов, – а дом крыт черепицей. Черепица знаешь, как лопается? Спросонья вполне можно за стрельбу принять.

– Знаю, знаю, – кивнула Катя. – Что-нибудь нашли? Стреляные гильзы, следы пуль?

– Дом, как ты понимаешь, еще не осматривали, – ответил Лемехов, – а на дороге ничего. Все чисто.

– А зачем ты дежурному приказал меня вызвать? – Катя посмотрела на оперативника. – Если стрельбы не было? Чтобы не переспала ненароком?

– Да ладно тебе, Катя, – усмехнулся Лемехов. – Я просто подумал: а вдруг, правда, стреляют? Это уже не просто происшествие. Это – конкретное чепэ. „Большие погоны“ слетятся, ну и ты подоспеешь. Мол, начальник оперотдела ГУВД службу бдит, ночью не спит, рыщет, аки волк, преступников ловит и на месте происшествия оказывается раньше всех. Кстати, – Лемехов мотнул головой в сторону пожарища: – Четыре трупа. Три, судя по всему, человеческих, один собачий.

– Судя по чему „всему“?

Оперативник пожал плечами.

– Ну, может, они обезьян разводили. Человекоподобных. С целью извлечения сверхприбылей.

– Екатерина Михайловна, – позвали из-за спины.

Катя оглянулась и едва не раскрыла от удивления рот. Прямо перед ней стоял „джинсовый“. В том смысле, что Аркадий Васильевич Вдовин, собственной персоной. Правда, джинсовую курточку он сменил на пиджак, но от этого не стал выглядеть менее тощим и нескладным.

– Мне дежурный позвонил, – сообщил Вдовин и мотнул головой. Шея у него была тонкая, такая торкая, что Кате показалось, голова у Вдовина сейчас оторвется и улетит в дренажную канаву. Ищи потом. Однако, несмотря на опасения, голова осталась на месте. – Насчет стрельбы.

– А с чего это он вам стал звонить? – спросила Катя.

– Да я, понимаете, сам попросил вызвать, если что, – ответил Вдовин. – Подумал, первый день на новом месте, присмотрюсь, в курс дела войду. Опять же, из оперов кто-нибудь подъедет, может быть, познакомимся. В рабочей обстановке.

Он играл простачка. Да так играл, что Лемехов подозрительно зыркнул сначала на него, затем на Катю и многозначительно кашлянул.

– Катя, может, ты мне объяснишь, что происходит? А то я как-то не очень въезжаю.

– Конечно, – Катя указала на Вдовина. – Знакомься, Антон. Это наш новый коллега. Вдовин Аркадий Васильевич. Он к нам из Лобни перевелся.

Лемехов протянул руку.

– Извини, старик, звания не расслышал.

Сказано это было очень доброжелательно. Но Катя-то знала, что за подобной доброжелательностью Лемехова, как правило, следует драка.

– Капитан, – ответил Вдовин, завершая фразу рукопожатием.

– Во как, – весело „удивился“ Лемехов. – Ну, стало быть, будет теперь у нас два капитана в отделе. Прям как у Вениамина Каверина. А что, старик, в Лобне нынче капитаны не в чести, что ли?

– С чего ты взял?

Вдовин покосился на Катю, словно бы спрашивая совета, как вести себя с этим странным парнем.

Катя же смотрела в сторону, не собираясь встревать. Знала – будет хуже. Пусть уж сразу отношения выяснят. Заодно и поглядим на чужака.

– Да так, знаешь. Вот мы бы своего капитана не отпустили, – продолжал нарываться Лемехов. – А тебя переводом. Накосячил или с начальством погрызся?

– По собственному, – не стал вдаваться в детали Вдовин.

– Ага, – ухмыльнулся Лемехов. – Переводом, да? Ты, старик, сказки для Гукина прибереги. Это он у нас такую туфту принимает заместо лекарства, без гарнира, а нам втирать не надо, ладно? И так узнаем, если понадобится. Шарик-то махонький.

Вдовин помрачнел и собрался было уже сказать что-то резкое, а там, глядишь, и до „дела“ дошло бы, но положение спас внезапно появившийся помянутый Лемеховым Гукин. Оторвался от освещенного последними всполохами пожара, маячками и фарами черного клубка, выбрался из него, как из асфальтового болота.

– A-а, Светлая, – окликнул еще издали и, словно удав, двинулся ближе. Несмотря на поздний час, выглядел Никита Степанович свежим» наглаженным. Только вот китель, как обычно, сидел на нем плохо. – Ты, как я погляжу, сова у нас? По ночам не спится?

– Да уж, товарищ подполковник, – вздохнула Катя. – Так не спится, что впору спички в глаза вставлять.

– А чего примчалась тогда? Тут и без тебя народу, как на базаре.

– Подумала, вот заглянет Никита Степанович на огонек, не так обидно ему будет. – Катя улыбнулась. – Он не спит, и начальник оперотдела тут как тут. Службу бдит, правонарушителей высматривает.

Гукин усмехнулся.

– Ой ли, Светлая? Это с чего же тебя рассовестило?

– Да как же мне не рассовеститься, – в тон Гукину откликнулась Катя, – когда вы мне не далее как сегодня с утра разнос учинили. Мол, показатели падают, уровень преступности растет, как сумасшедший.

Гукин подошел, снял фуражку, провел ладонью по обширной лысине, тщательно прикрытой «боковым резервом» – волосами с висков. «Резерв» стал дыбом.

– Думаешь, если ты ночами, вместо чтоб спать, по улицам начнешь шарахаться, словно покойник, в городе преступность снизится? – спросил подполковник.

– Не снизится, конечно, Никита Степанович, но вам будет спаться спокойнее, – ответила Катя.

– Ты не дерзи, Светлая. Не дерзи. – Гукин вновь водрузил фуражку на голову, посмотрел на пожар. – Эк славно горит. А я ведь еще в том году докладывал: сносить надо гадюшник этот. Подогнать пяток бульдозеров и подчистую сровнять. А цыган по городу расселить. Это ж не поселок, а энциклопедия правонарушений.

– Их расселить – всему местному наркобизнесу подарок сделать, – заметил философски Лемехов, разом забыв про стоящего в стороне новичка. – Здесь они хоть все вместе, гуртом. ОБНОНу рейды проводить удобно. А раскидай по городу – с ног собьешься, пока всех объедешь. Штат-то расширять никто не позволит, а машины на ладан дышат.

– И бензина не хватает, – подхватила Катя.

– Хотя нет, проще будет, – сам себе сказал вдруг Лемехов, словно бы удивившись, как такая простая мысль не пришла ему в голову раньше. – К одному нагрянул – и по домам, баюшки. К остальным можно не соваться. Все одно ничего уже не найдем. Зато показатели сразу станут – всему району на зависть.