Текст книги "Скальп врага"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Грохнул взрыв. Посыпались стекла. Спустя несколько секунд из окна потянулись клубы черного дыма.

Старший прошел к „Форду“, кивнув на ходу остальным:

– Поехали.

Иномарка и „Жигули“ медленно проползли через поселок. В зеркальце старший увидел косолапо бегущую через дорогу пожилую круглую цыганку. За ней спешили две дочери и хозяин. Этот поспешал сутулясь, словно под обстрелом. Старший усмехнулся жестко.

Сквозь щели в занавесках за машинами следили десятки пар глаз. Последний раз „Форд“ и „Жигули“ проявились под одиноким фонарем, словно рыбы, вынырнувшие из черной глубины океана. Секунда – и они вновь растворились во тьме.

* * *

– Скажу откровенно, мне очень не нравится то, что происходит в городе.

Манила придвинул Мало-старшему хрустальную пепельницу, потеребил мочку уха. Получилось вполне аристократично. Манила всегда держался с достоинством, крайне вежливо, феней пользовался лишь в случае крайней необходимости, носил шикарные костюмы, запонки, галстуки закалывал булавкой – словом, выглядел „на миллион“. Если его что-то раздражало – как выражался сам Манила: „когда в туфле застревал камешек“, – он не повышал голос, не выказывал нервозности, а просто мял мочку уха. Как сейчас.

Мало-старший – громадный, одышливый, выглядящий ровнехонько на свои пятьдесят с небольшим – являл собой противдположность Маниле. Костюмы на нем сидели не слишком приглядно, да и запихивать собственное необъятное тело в „тройку“ ему становилось день ото дня все сложнее. Потому даже в костюме Мало-старший, известный под погонялом Кроха, выглядел так, будто его долго и с усердием валяли по полу сельского амбара.

Третьим в компании был мужчина средних лет. Он изо всех сил старался соответствовать рангу собеседников, но даже самый неопытный психолог тут же понял бы: ни Маниле, ни Крохе этот человек не в уровень. Погоняло у человека было Ляпа, и стоял он во главе небольшой бригады, имеющей свои куски на окраине. Сейчас Ляпа то и дело переводил взгляд с Манилы на Кроху и обратно, словно ожидая, какое решение они примут.

Встреча проходила в одном из люксовских номеров мотеля „Царь-град“, принадлежащего структуре Манилы. Мотель слыл местом спокойным и безопасным. Он никогда не спал, сюда съезжались поиграть в казино, на автоматах или на бильярде, попариться в сауне, потанцевать, посидеть в баре или поужинать в ресторане. Здесь всегда можно было встретить как проезжих водителей, так и местных горожан, причем не из последних. Словом, „Царь-град“ всегда был многолюдным. Даже если бы нагрянули незваные гости в лице ментов или конкурентов, они еще не успели бы пересечь холл, а Манила уже об этом узнал бы и успел бы предпринять необходимые меры безопасности. Ляпа не ждал подвоха с этой стороны. Он боялся не гостей, а хозяев. „Стрелку“ ему забили серьезную, по понятиям. Разговор велся реальный, с конкретными предъявами, на которые, если уж откровенно, ответить Ляпе было совершенно нечего.

– Мне не нравится происходящее в городе, – повторил Манила, наблюдая за тем, как Кроха давит окурок в пепельнице. – Твои люди, Ляпа, продают наркоту. Не могу сказать, что нам это очень нравится, но мы понимаем: раз в городе есть наркоманы, значит, торговать „дурью“ все равно будут. Потому мы не возражали, когда ты взял эту сферу бизнеса под свой контроль. Ни разу за все время мы не сказали тебе ни слова, не наезжали, не пытались выторговать долю для себя. Ведь так? Или я что-то забыл?

Манила внимательно посмотрел на Ляпу. Глаза у него были серыми, но теплыми. В них не таилось угрозы или зла, но… не стоило недооценивать Манилу. Если бы возникла насущная необходимость, он убил бы Ляпу так же просто, как таракана.

– Нет, все правильно, – торопливо подтвердил Ляпа.

– У нас никогда не возникало конфликтов на этой почве с твоей бригадой, правильно?

– Конечно. Все нормально, без базара.

– Правильно, – Манила снова потер мочку уха. – Но у нас, Ляпа, существовал уговор. Твои барыги не торгуют „дурью“ на наших участках. Наши куски – это наши куски, и твои люди не имеют права вести на них дела, предварительно не согласовав этого с нами. Я правильно говорю, Ляпа? – Тот кивнул. – А что теперь? Посмотри. Ночью молодняк рыщет по городу, как волки. Прохожих шарашат, машины раздевают, ларьки курочат. Наши ларьки, между прочим. Терпилы жалуются, и мне им ответить нечего, поскольку предъявы они выкатывают правильные, по понятиям. – Манила вздохнул, всем своим видом давая понять, что дальнейшая часть разговора ему крайне неприятна, но вести ее необходимо, дабы не возникало в дальнейшем беспутных напрягов. – Я бы выставил охрану, да ведь каждую точку не покроешь, так?

Ляпа покорно кивнул.

– Ну вот, – удовлетворенно продолжал Манила. – Я отрядил бойцов, они пару фраерков прихватили. Веришь, малолетки, чижики. По семнадцать каждому, но оба вмазанные так, что черное от белого отличить не могут. С помповиком в ночной магазин полезли, бакланы. Оказалось – оба нарики со стажем. Рубятся, что „дурь“ брали у вокзала. А ведь вокзал – Крохина территория.

Манила кивнул на угрюмо молчащего Кроху. И тот мотнул головой в знак подтверждения.

Щеки Ляпы приобрели белесый оттенок.

– Манила…

– На моих кусках тоже торгуют, – не слушая, продолжал Манила. – Лева с парой ребят приняли одного. Он сказал, что „дурь“ купил у каких-то охламонов в дискотеке, в „Спутнике“. Дискотека не моя, но стоит на моей территории, хозяин каждый месяц откидывает процент, как положено. Так теперь дело выкатывается, что я не знаю, кто пасется на моем огороде, а значит, и на слово мое положиться нельзя. Как же все это понимать, Ляпа?

– Манила, – Ляпа выпрямился, – гад буду, моих барыг на ваших кусках не было. – Лицо его стало бледным, в глазах вспыхнули злые огоньки. – Я сам бы хотел узнать, в чем тут дело. У меня, на „Палермо“, вообще беспредел кромешный творится.

– Погоди, – Кроха подался вперед могучим телом, и Ляпе на мгновение показалось, что над ним нависла скала. – Хочешь сказать, что мы тут фуфло гоним? Жиган, ты ответишь за базар?

– Отвечу, Кроха, это не мои барыги, – Ляпа старался сохранять выдержку, хотя это и давалось ему с трудом. – Мои на чужих территориях не работают, у кого хочешь спроси. Я сам хотел бы выяснить, чьи это душегубы. Мне Роза каждый день в грызло сует, предъявы двигает конкретно, как трактор. Ее люди прямые убытки несут. Торговля стоит. Барыги шугаются, чисто как лохи на разводе.

Роза Оглы была одной из самых крупных оптовых торговок наркотиками и стояла старшей в сети цыган-барыг. Ее дом – могучий трехэтажный особняк площадью с небольшой стадион – располагался точнехонько в центре Цыганского поселка.

– Махновцы какие-то торгуют „дурью“ дешевой. Процентов на двадцать пять дешевле за дозняк выходит, чем у нас. К тому же у них точки по всему городу, – продолжал Ляпа. – Половина клиентуры теперь на поселок не ходит. Роза жалуется, душегубы эти залетные на ее людей наезжают конкретно, со звоном лиловым: Говорят: кто не будет торговать нашей „дурью“, деревянный бушлат примерит. Пара барыг попробовали отказаться, так их отловили вечерком да отделали – страшно смотреть. Один в реанимации коней двинул, второй до сих пор под капельницей валяется. Два дома на поселке спалили, тачку сожгли.

– Погоди, Ляпа, – прищурился Манила. – Ты хочешь сказать, что не можешь на собственных кусках порядок навести?

– Манила, я не фраер, – угрюмо заявил Ляпа. – Не один год шарик топчу. Не надо меня понтами валить. Думаешь, я не пытался пробить, чьи это черти рогатые? Пытался, реально. Да только все мимо кассы. Никто ничего про них не знает. Ни папу ихнего, ни сколько человек в бригаде, ни какой они масти, ни кто за них мазу держит. Вообще ничего. Пацаны пытались „стрелку“ им забить по понятиям, перетереть о делах, прикинуть, что к чему, как фишка лежит. Те согласились, мои поехали, так их нашли только на следующий день у „Кавказской трапезы“. И то только потому, что один из бойцов слишком здоров оказался, из леса до стоянки дополз. А так бы кончились оба в лесу.

– „Кавказская трапеза“ на куске Юаня стоит, – уточнил Кроха.

– Да я знаю, – согласился Ляпа. – Мы тоже, грешным делом, решили поначалу, что ихние братаны наших заделали по ошибке. Но они рубятся, что не при делах. Да и бригада у Юаня правильная. По понятиям пацаны живут, лишнего на себя не взваливают. А моим бойцам руки-ноги переломали, ребра, носы, бошки разбили, зубы вышибли. До сих пор по хавирам лежат, раны зализывают. – Ляпа говорил зло и быстро, но ровно, не сбивался, не мельтешил. Кроха сразу поверил, что тот не врет. – Я бы махновцев объявил, да кого объявлять-то? – Ляпа развел руками. – А главное, лоси эти отмороженные ни болта не боятся.

– Так твои бойцы совсем никого найти не могут? – уточнил Манила.

– Совсем. Как будто их вовсе нет.

– А верблюдов, которые цыганам наркоту возят, прихватить не пробовал? Они бы все выложили.

Ляпа усмехнулся.

– Конечно, пробовал.

– И как? – нахмурился Мало-старший.

– Ни болта, брат, не вышло. – Ляпа плеснул в свой стакан минералки, сделал несколько глотков. – Я уже и бабки обещал, и пугал – без толку. Сознательность у цыганских барыг на нуле, в рот бы им ноги, – Ляпа усмехнулся невесело. – Один, правда, назвал время. Будулай. Мои бойцы подъехали за час, тачку поставили на углу, приготовились верблюда принять, но тут, как назло, ОБНОН налетел. Пришлось пацанам ноги уносить. А Будулай теперь на улицу не выходит. Боится. Заперся в доме, крокодила своего с цепи спустил, ворота не открывает. Из окна орет.

– Будулай – это имя, что ли?

– Кликуха.

– Приставил бы к нему пару пехотинцев для охраны.

– Хотел. Послал трех пацанов. Так он и их не пустил. Базар катался, душегубы его валить собрались реально, как барашка.

– А кто волну пустил? – поинтересовался Малостарший.

– Хрен его знает. Разве на поселке проследишь? Как начнут бабы ихние орать толпой – аж вороны в лесу пугаются.

Если Ляпа не врал, то информация к таинственным беспредельщикам утекала моментально. Ответные меры были жесткими и потому более чем убедительными.

Манила нахмурился, вновь потеребил мочку.

– Может быть, у них менты прикормленные? Слишком уж вовремя ОБНОН появился.

– Насчет ментов не скажу. – Ляпа допил минералку, отставил стакан. – Я по своим каналам пробил, вроде обычный плановый рейд. Бугор Бугрович Какой-то из столицы пририсовался, по ушам нашему ментовскому начальству настучал, вот волки и лютовали. Весь поселок перетрясли, сучье племя. Барыги порошок и траву в сортир килограммами выбрасывали. Потом поутихло, да только бойцы мои мимо кассы пролетели, – Ляпа посмотрел на собеседников. – У цыган два дня ни травы, ни снежка, ни болта не было. В другое время стадо бы у ворот стояло, дозняк вымаливало, а тут – никого.

– Значит, торговал кто-то в это время, – подвел итог Манила.

– Вот именно, – согласился Ляпа. – И не в поселке, а в городе, на улицах.

– Хм… – Мало-старший откинулся в кресле, достал сигареты, покрутил в пухлых, как сардельки, пальцах. – По мне, так чем меньше этого г…а в городе, тем лучше. Если бы ОБНОН заодно с цыганами и махновцев прихватил, я бы их кумовьям спасибо сказал. Да только тут ситуация совсем по-другому поворачивается. Менты твоих барыг гребут, душегубам на руку работают. Им ведь чем конкуренции меньше – тем лучше.

– Так и я о том же, – согласился Ляпа. – Мои пытались выяснить, каким образом наркоту в город доставляют. Я лавэ кидал на это дело конкретное, патрулей на вокзалах и в аэропорте выставил. Мои бойцы даже трейлеры трясли в отстойниках. Ни болта.

– Насчет патрулей мы в курсе, – кивнул Манила. – Наши наблюдающие твоих пацанов засекли.

– Может, на частниках везут? – предположил Малостарший.

– Это вряд ли, – покачал головой Манила. – Слишком много народу пришлось бы задействовать. Информация хоть где-нибудь да прошла бы.

– Пожалуй, – согласился Мало-старший.

Что касательно правил конспирации, думал он, то первое и основное вывел еще папаша Мюллер, сказав: „Что известно двоим, то известно свинье“. Прав был Манила. Кроха это понимал. Слишком много народу пришлось бы задействовать для такой доставки. А информаторы есть не только у братвы, но и у ментов. Кто-нибудь что-нибудь должен был видеть, слышать, знать, догадываться. Скорее всего, первыми сведения получили бы сотрудники ОБНОНа, но потом информация ушла бы в районные отделы. А если бы подобные, данные свалились на голову борцам с преступностью, Кроха и Манила, как люди нескупые и солидные, узнали бы об этом через пару часов после получения сводки. Но… ничего подобного их информаторы не сообщали. Опять же, чтобы реально кормить неделю такой город, травки и порошка требуется – самосвалом зараз хрен вывезешь, какие уж тут легковухи.

– Я думаю так, – Кроха двинул тяжелой челюстью. – Придется тебе, Ляпа, довольствоваться тем, что есть. Пока. Я скажу своим бойцам, они пошерстят по городу. Не может быть, чтобы никто ничего не слышал вообще. Хоть где-то махновцы должны были светануться, а значит, их можно достать. Если появятся какие-то новости – пришлю гонца.

– Базара нет, – согласился Ляпа, поднимаясь.

В общем, он остался доволен. Все срослось даже лучше, чем он мог рассчитывать. Вышли на чистый базар, перетерли, и двое самых нужных „пап“ в городе зарубились дать ему поддержку в войне с душегубами. Структура у Ляпы хотя и не самая слабая, но в серьезной потасовке не устояла бы.

Он кивнул Крохе и Маниле, вышел.

Ляпа не мог знать о состоявшейся на прошлой неделе встрече Крохи и смотрящего по городу Седого.

Седой был крайне обеспокоен развитием ситуации. Только по официальным источникам, с начала года уличная преступность в городе выросла более чем вдвое. На деле же все обстояло еще хуже. Свои люди в ментовке били тревогу. На него давили те, кто стоял выше на иерархической лестнице. Кроха и Данила попали в ту же ситуацию, в которой сейчас оказался Ляпа. Кое-кто наверху вполне мог решить, что Манила и Кроха не способны контролировать ситуацию на собственных участках. Чужаки торгуют „дурью“, как арбузами, внаглую. Вечером на улицы выходить страшно стало. Менты зверятся. Прав Седой, подобное положение дел чревато огромными неприятностями.

Именно поэтому Кроха и пообещал поддержку Ляпе. Сейчас для всех выгоднее объединиться. Неизвестно, кто стоит за махновцами, сколько у них „стволов“ и какие имеются завязки в официальных структурах. Искусство переговоров заключалось не в том, чтобы протолкнуть нужное тебе решение, а в том, чтобы вторая сторона приняла его с благодарностью, да еще и осталась в положении должника. Крохе это вполне удалось.

Сразу после ухода Ляпы в дверь постучали, и в номер заглянул один из приближенных людей Крохи – Боксер, спросил:

– Папа, все в порядке?

– Все нормально. – Мало-старший подумал несколько секунд и добавил: – Вот что, Боксер, свяжись с остальными структурами. Скажи, нам нужно их видеть. Есть серьезный базар, касающийся всех. Очень срочный.

– Понял, – кивнул Боксер. Несмотря на некоторую внешнюю туповатость, соображал он хорошо и быстро. – Когда и где забивать „стрелку“?

– Через три часа, – Кроха посмотрел на часы. – У меня.

– Может, лучше здесь? – спросил Манила.

Вопрос носил вполне конкретный характер. Отказываясь остаться, Мало-старший как бы высказывал недоверие к человеку, „крышующему“ данное заведение.

– Без обид, Манила, – спокойно ответил Кроха. – Но это не недоверие, наоборот. Пусть все остальные знают – мы им доверяем. Поэтому и приглашаем не на нейтралку, а в дом.

Манила хмыкнул, кивнул согласно:

– Хорошо.

Кроха вновь повернулся к Боксеру.

– Через три часа у меня.

– Понял, папа, – тот скрылся за дверью.

– Осталось вызвать Седого, – констатировал Мало-старший. – Но этим я займусь сам…

* * *

Ночью в фиолетово-синем небе висели серые облака, косматые, все в рваных дырах. Они с вечера были обречены и к утру пролились-таки злым студеным дождем. Развезло грязь на окраинах, вымочило дома. Дождь побил деревья, понес листву, оклеивая ею асфальт, оконные стекла и крыши машин, издырявил кустарник. Заполнил дороги глубокими обширными лужами.

– В России одна беда, – пропел Лемехов, когда его „новенькая“ подержанная „восьмерка“ ухнула в разлившееся от тротуара до тротуара дождевое море. – Дураки! Не было бы дураков – и дороги были бы нормальные.

Сидящая рядом девушка только судорожно кивнула. „Восьмерка“ летела по главной улице, ревела сердито двигателем, едва не захлебываясь, с надрывом. С такими же интонациями кашляет по утрам курильщик с тридцатилетним стажем. Стрелка спидометра сползла к ста пятидесяти и дрожала, готовясь полезть еще дальше. Ночь, чего там.

Лемехов резко затормозил, вывернул руль. „Жигули“ пошли юзом, делая полный разворот, а Лемехов довольно засмеялся. Девица охнула, втянула голову в плечи. Ее опрокинуло на Лемехова, и она непроизвольно ухватилась за него. Получилось что-то вроде непроизвольных объятий.

– Правильно, умница, – спокойно, едва не равнодушно кивнул тот. – И не надо скрывать своих внутренних порывов. Каждый имеет право на чувства.

Девица взвизгнула, закрыла глаза, уткнулась тонким личиком в лемеховскую куртку. А тот только усмехнулся криво, пропел: „Эх, ма-ать“.

– Останови! – заверещала девица прямо в плечо. – Останови, придурок!

– И даже справка есть! – заорал в ответ Лемехов и засмеялся куражливо.

– Идиот! – визжала девица.

– Еще какой! – вторил ей Лемехов.

Несло его нынче что-то. Тащило. Хотелось совершить какую-нибудь страшную глупость. Такую глупость, чтобы завтра весь город заговорил. Например, снести холеным бампером фонарный столб напротив ГУВД. Или въехать в фойе мэрии, вышибив двери. Да только, вот беда, ничего такого он сделать не сможет. Столб снести не удастся – тачка слабовата. Скорее сам вокруг столба пружиной обовьется, а заодно и соплюху эту „текстильно-швейную“ намотает. В мэрии же ступеньки больно высокие. Бах! – и полетят оба через лобовик, как вороны. До ближайшей стены.

– Переходим к следующему номеру программы, – торжественно проорал Лемехов. – Разворот на триста шестьдесят градусов с одновременным…

– Высади меня! – не дослушав, заорала девица, расцепляя объятия. – Высади меня!!! Чудило!!!

Лемехов резко нажал на тормоз, и „восьмерка“, пролетев по инерции еще метров пятнадцать, остановилась. Девица едва не вынесла лбом стекло. Лемехов перегнулся через стройные, обтянутые джинсой ножки, открыл дверцу.

– Выматывайся, – сухо сказал он. – Давай. Пошла вон.

Девица подозрительно хлюпнула носом.

Позади, в полумраке, вспыхнул синий маячок, взвыла сирена. Прострельно ударил вдоль улицы яркий свет фар.

– Ну вот, – Лемехов оглянулся. – Менты. И откуда же вы, родимые, взялись?

– Ты – законченный шиз! – зло выдохнула девица.

– Я веселый, – поправил Лемехов.

– Больной.

– Веселый.

– Тебя в психушку надо отправить.

– В цирк, – ответил Лемехов, доставая сигареты и закуривая. – Ты едешь? Или решила пешочком прогуляться?

Девица снова шмыгнула носом и полезла в карман за платком. Выходить ей не хотелось. До текстильной общаги своим ходом добираться не меньше часа, а ловить частника – неизвестно, на кого нарвешься. Шпаны в городе развелось – что тараканов на общепитовской кухне.

– Если ты дашь слово, что поедешь спокойно… – начала она, но Лемехов безапелляционно перебил ее:

– Не дам. Либо ехать, либо спокойно. Не нравится – выматывайся. Не заплачу.

– Дурак, – девица выбралась из машины, посмотрела на целенаправленно шагающего к „восьмерке“ сурового сержанта. Сержант был зол и давал себе отмашку полосатым жезлом. – Товарищ милиционер, – сказала она, – посадите его на пятнадцать суток, он – сумасшедший.

– Иди, иди, священная корова, – пробормотал Лемехов и поглядел в зеркальце бокового вида.

– Разберемся, – железобетонно лязгнул сержант.

– Ну ладно… – Лемехов захлопнул дверцу и ударил по газам.

„Жигуль“ резво прыгнул вперед. Девица криво усмехнулась, крикнув: „Я же говорила“. Сержант остался стоять с открытым от изумления ртом. Секунду он переваривал произошедшее и прохладный осенний воздух, затем поднес к губам свисток. Звонкая переливчатая трель прокатилась над ночной улицей.

– Не свисти, родной, – пробормотал Лемехов. – Деньги высвистишь.

Сержант, прижав фуражку рукой, помчался к машине. Девица – следом.

Улица поворачивала вправо, к вокзалу. Лемехов вывернул руль. Маячок метался в сотне метров позади, от стены к стене. Сержант оказался водилой не слишком умелым. Машину удерживал с трудом и с трудом же избегал столкновения с посторонними предметами, постоянно вырастающими на пути. Потоки воды окатывали тротуар. Словно мчалась по городу пара поливалок.

Лемехов посмотрел в зеркальце, оценил старание и целеустремленность сержанта, усмехнулся:

– Ну-ну, гонщик хренов, – и вдавил педаль газа до упора.

„Восьмерка“ вписывалась в повороты играючи, без напряга. Маячок отставал медленно, но верно. Лемехов довольно засмеялся. Визг резины вибрировал в стеклах, рассыпался мелкими неоновыми брызгами и тонул в лужах. Шарахнулась к стене голосующая у обочины припозднившаяся компания молодежи. Метнулся, едва выскочив из-под колес, бездомный кот. Лемехов вывернул руль вправо. Поворот, еще один, еще и… Он едва успел нажать на тормоз. Двор заканчивался глухим забором, за которым причудливым миражом красовался только-только возведенный остов здания и сонный подъемный кран.

– Оп-па, – обескураженно протянул Лемехов. – Лажа. Когда успели? Ведь месяц назад еще пустырь был.

Милицейский „жигулек“ выкатился сзади, перекрывая единственный путь к отступлению. Хлопнули дверцы. Лемехов взглянул в зеркало. Давешний сержант.

Бежал к лемеховской „восьмерке“, придерживая одной рукой фуражку, второй хватаясь за кобуру. Даже отсюда видать: лицо перекошенное, свирепое, губы шевелятся. Матерится на чем свет стоит. Грубо и грязно матерится. Дурачок. Отважный, но дурачок. Будь на месте Лемехова бандюк из отмороженных, полег бы сержант сейчас на мокрый асфальт. Откуда у него „ствол“? Нет у него никакого „ствола“. Бутерброд у него в кобуре, а не „ствол“. Как пятнадцать лет назад. Как десять лет назад, пять, год. А это кто там у машины такой счастливый, улыбающийся? Девочка, ягодка, солнышко. Успела в ментовский „жигуленок“ запрыгнуть. Вот что значит русская женщина. И коня остановит, и в горящую избу войдет, и в ментовские „Жигули“ на ходу запрыгнет.

Лемехов открыл дверцу, выбрался на улицу, пошарил по карманам. Попросил накатывающего бульдозером сержанта.

– Слышь, командир, сигареточку дай, а?

– Чего? – оторопел тот, снова давясь сочным осенним воздухом. Челюсть от изумления отвисла почти до начищенных гражданских туфель, до ровных стрелочек на серых брючках. – Сига…

– Сигареточку, – повторил Лемехов. – Курить охота – прямо спасу нет. Накатался с тобой. Ладно, теперь я – салочка.

– Чего? – повторил сержант, выпучивая глаза, вскипая мгновенно, как новенький тефалевский чайник. – А ну, документы.

– Документы? – Лемехов добродушно улыбнулся и протянул руку. – Ладно, давай посмотрю.

– Твои! – рявкнул сержант, трясясь от праведного гнева, и вдруг заорал на всю улицу: – Твои, понял? Документы давай! Быстро!!!

– Да ладно, сержант, ну чего ты? – примирительномягко забормотал Лемехов. – Чего ты сразу взбеленился-то? Дам я тебе документы, дам. Успокойся, – сунул руку в карман куртки, достал паспорт, права, протянул. – Вот, в порядке все. Права, доверенность, серпасто-молоткастый. Выбор, как на рынке.

Сержант цапнул документы с ладони Лемехова, как вороватая собака кусок мяса, принялся изучать права, затем доверенность. И то и другое отправилось в карман серого кителя. Дошла очередь и до паспорта.

– Так, гражданин Лемехов, – бормотал мстительно сержант, сверяя „личность“ с фотографией. – Значит, так и запишем. Неповиновение сотруднику милиции, превышение скорости, вождение в нетрезвом виде плюс многочисленные нарушения правил дорожного движения…

– Да ладно, сержант, ну че ты, – Лемехов улыбнулся. – Как не человек прям. Тут, видишь, какое дело, – кивнул на стоящую у „жигуля“ девчонку, наклонился, зашептал что-то торопливо сержанту на ухо. Тот слушал молча, постепенно лицо его светлело, на губах проявлялась ухмылка. – Понимаешь? – отлепился от его уха Лемехов. – Ну, сам посуди, в каком я был состоянии. А тут ты еще подкатил. – Он подмигнул. – Словом, сержант, давай не будем портить вечер, ладно? Договоримся без протокола. – Лемехов полез в карман, достал купюру, свернул пополам и протянул сержанту. – Командир, ну? Ну, чего ты?

При виде купюры тот нахмурился, вздохнул тяжко, оглянулся на машину. И деньги взять ему хотелось, и опаска брала. Проверяющих развелось, как собак бездомных. Посмотрел на топчущуюся у машины девицу.

Губы его дрогнули, щеки запунцовели, лицо прояснилось. Сержант вздохнул прощающе, взял купюру и сунул в карман кителя, вернул документы. Лемехов взял паспорт, права, бросил на сиденье, выудил из кармана куртки красную книжицу, раскрыл:

– Оперуполномоченный ГУВД, старший лейтенант Лемехов. Теперь ваша очередь, сержант. Представьтесь и предъявите документы.

Лицо у сержанта приняло землистый оттенок, глаза обесцветились, словно простирнули их в отбеливателе. Щеки впали, затряслись, пальцы ходуном ходили, когда козырял торопливо.

– Старш’ сержант Зайцев. Я… – сказал сержант, запнулся и закончил после паузы: – Я больше не буду, т’арищ старш’ лейтенант. Чес’ слово.

– Мамой поклянись еще, – Лемехов внимательно вгляделся в молодое, белое от волнения лицо, спросил, не обвиняюще, а почти безразлично: – Вот скажи мне, сержант, ты зачем форму носишь? Ради бабок? Ради власти? Зачем? Объясни.

– Я… из армии только, – пояснил невнятно сержант.

– Да я не спрашивал, откуда ты. Я спрашиваю: зачем ты форму надел? Стаж заработать? Пушку получить? Бабки рубить?

– Чтобы… бороться…

– Бороться, – повторил с внезапным раздражением Лемехов. – Борец, блин. Карелин, на фиг. – И тут же раздражение угасло, словно его и не было: – Чистые листы в планшете имеются?

– Так точно, – четко, механически ответил сержант.

– Доставай, пиши: „Начальнику ГУВД подполковнику Гукину Никите Степановичу“. Дальше пиши: „Я, такой-то такой-то, находясь при исполнении своих должностных обязанностей, такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года получил от владельца „Жигулей“ номер такой-то взятку в размере ста рублей“. Пиши, пиши, чего смотришь? „За нарушение должностных обязанностей, кои выражались в отсутствии наказания водителя такого-то за допущенные правонарушения…“ Перечисли тут все, что ты мне наговорил. Ага, правильно. Молодец. Дальше пиши с красной строки: „Вину свою осознаю полностью, чистосердечно раскаиваюсь и обещаю, что больше такого в моей профессиональной практике не случится“.

Сержант и правда смотрел тоскливыми глазами побитой собаки.

– Т’арищ старш’ лейтенант, может, не надо, а? – протянул он обреченным голосом ребенка, которого собрались драть за коварно украденные шоколадные конфеты.

– Надо, Вася, надо, – кивнул убежденно Лемехов. Говорил он легко, спокойно, почти весело. – Такие, как ты, позорят наши сугубо правоохранительные органы. Понял? Ну-ка, ну-ка… – Оперативник вдруг наклонился поближе, втянул ноздрями воздух. – Постой-ка, друг ситный, ты что это, в нетрезвом состоянии на дежурстве?

– Так точно, – потерялся сержант. – То есть… Не то чтобы… Так, с ребятами по бутылке пива выпили. Свадьба же сегодня.

– У тебя, что ли?

– Да нет, где ж там… – сержант отчего-то засмущался. – Гуревич из ОБНОНа на дочке Петрусенко женится. Ну, знаете, майор Петрусенко…

– Да знаю я, кто такой Петрусенко, – успокоил его Лемехов. – Повод, он, конечно, уважительный, но, сержант, пахнет-то от тебя не одной бутылочкой пива, а как минимум тремя… – Девица усмехнулась. В салоне сержантских „Жигулей“ хрипло завопила рация. – Послушай, что говорят, – кивнул Лемехов.

Сержант метнулся к машине, вернулся через полминуты сильно озабоченным.

– Что? – спросил Лемехов, перечитывая протокол.

– Стрельба на Пал… на Цыганском поселке, – ответил мрачно сержант.

– И большая стрельба?

– А х… хрен ее знает. Кого-то то ли ранили, то ли вовсе завалили. Центр города приказано перекрыть.

– Это правильно, – убежденно оценил Лемехов. – Те стрелки как раз по городу катаются, вас дожидаючись, – он кивнул на протокол. – Число поставь и подпись, – сержант послушно черкнул закорючку. – Умница, – оперативник сложил протокол, сунул в карман. – Стольник-то верни, – попросил он совершенно спокойно. Сержант торопливо полез в карман, достал купюру. Лемехов аккуратно спрятал ее в бумажник, поманил пальцем девицу. – Иди сюда. – Девица послушно подошла, улыбнулась сержанту. Тот только вздохнул. – Все, сержант, – возвестил Лемехов. – Свободен. Езжай, перекрывай центр. – Сержант рысью метнулся к машине. Оперативник смотрел ему вслед. – Но как внимал, а? Вдумчиво, любо-дорого посмотреть.

– А ты и рад, – ядовито закончила девица.

– Да, – кивнул Лемехов. – Рад. В следующий раз трижды подумает, прежде чем бабки взять.

– Все вы одинаковые, – усмехнулась девица. – Ты, что ли, никогда не берешь?

– Беру, – восторженно согласился Лемехов. – Но чем? Борзыми щенками.

– На фиг тебе столько? – простодушно поинтересовалась спутница.

– Щенков-то? Псарню держу. А потомство продаю. За бугор. За баксы. Гоголя читать надо, радость моя. Он этот процесс очень увлекательно описал.

– А-а… – уважительно протянула девица. Знакомая, слышанная еще в школе фамилия классика вкупе с лиховатой „псарней“ и „баксами“ внушали невольное уважение. – А объяснительную зачем взял?

– Пригодится, – Лемехов похлопал себя по карману. – Когда-нибудь. – Оперативник указал на машину: – Садись.

– Опять лихачить будешь? – с сомнением спросила девица.

– А тебе не все равно? Слыхала? Центр перекроют с минуты на минусу. Так что другую машину не поймаешь, и не надейся. А пешком до своей общаги только к утру доберешься. – Он подумал и оговорился: – Если не прибьют где-нибудь.

– Ты бы преступников лучше ловил, чем гаишников шугать, – ответила девица, впрочем, уже без прежней резкости. Видимо, оценила перспективу.

– Не скажи, – Лемехов забрался за руль. – Больше зашуганных гаишников – меньше дураков на дорогах. А дурак за рулем, к твоему сведению, – потенциальный преступник. Так что, лапочка, я гаишника шугнул – понимай: кому-то здоровье спас. А может, даже и жизнь. – Он посмотрел на стоящую у дверцы девицу. – Садись, кому говорят? – Девица вздохнула, забралась в машину. – Однажды старый еврей пришел к Гришке Распутину… – ни с того ни с сего сказал Лемехов. – Знаешь, кто такой Распутин?

– Водка такая.

– У тебя по истории-то в школе что было?