Текст книги "Любовница (СИ)"

Автор книги: Иван Вересов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10

Рита

Никогда раньше он не любил так… Маргарита… она была…очень разной. И каждый раз поражала его своей открытостью. В первый день она не захотела подать ему обед и потом до вечера объясняла, почему ненавидит мужчин, которые требуют от жен подавать тарелки, как официантка в ресторане и гладить рубашки, как горничная. В конце концов, он понял, что она старается ему растолковать, это было не просто, она очень сердилась, но всё же он понял, развёл руками и сказал:

– Но я не умею гладить…

Потом они долго занимались любовью.

Все их ссоры и разногласия кончались близостью, не потому, что они хотели замять обиду или непонимание, подавить их чувственностью, а потому, что потребность к примирению была неразрывно связана с желанием близости. Той близости, что неизменно снисходила на них. Потом они танцевали в темноте. Полуодетые, босиком…целовались до головокружения, смеялись… Рита висла на нём, пока он не брал её на руки и не относил в постель снова. Потом долго лежали без сна и смотрели на блики света, которые ползли по потолку. Говорили о чём-то, может быть и важном, но он не мог вспомнить.

Не всё было так просто, как любить. Вернее ему совсем было не просто жить в доме у женщины, а не в своём. Он не привык к тому укладу, который она предлагала, потому что не было никакого уклада, распорядка – ничего. Только спонтанность. Если ей хотелось – она целый день готовила и убиралась, а если не хотелось, то лежала с книгой на диване, смотрела телевизор или шла гулять. Но одна она никогда не ходила по делам. Например в магазин.

Она ждала Вяземского и только он возвращался – они вместе отправлялись в супермаркет 24 часа. Делали там покупки совершенно безалаберно. Казалось бы это должно было раздражать Виктора. С другой женщиной в таком режиме он не прожил бы и трёх дней.

Нет, это действительно так. Ему бы и в голову не пришло, что он сможет спокойно перенести грубые ответы и отказ признавать его главенство в доме. Если бы кто-нибудь сказал ему за завтраком «У нас прислуги нет» или «Могу накормить говном» – он молча развернулся и закрыл за собой дверь с обратной стороны. И никогда больше…НИКОГДА БОЛЬШЕ не переступил бы порог этого дома.

Но с Ритой было иначе. Он не мог объяснить себе почему. Конечно, он раздражался, но не настолько, чтобы уйти. Он чувствовал за её эпатажем ранимость. Так было и когда она демонстративно жевала резинку или сосала леденцы, или громко разговаривала. За всем этим он видел другую девочку. Она не могла позволить миру надеть уздечку на свою независимость. Слишком молода? Да нет… дело не в возрасте. Просто такая… такая есть и не переменится.

Большой беды Вяземский в этом не видал, потому что отрицательное сторицей окупалось тем, что он чувствовал себя рядом с ней живым. Однако, он опасался, что в запале, не нарочно и не со зла, а в минуту раздражения она скажет нечто такое, чего он не сможет простить, тогда самолюбие не позволит ему остаться в этом доме. Доме, который показался ему родным в первую же минуту, стоило войти сюда.

Вяземский знал, что уйдёт от женщины, которая только заикнется на тему – ты здесь не хозяин. Рита могла так сказать, потом бы побежала возвращать его, но сказать – могла. А Вяземский не стерпел бы, он никогда не позволял женщине платить за себя и попрекать крышей над головой. Плохо, что Рита не знала – с таким мужчиной надо как-то иначе.

Она не пыталась казаться лучше чем есть, да он и не хотел бы такой двойственности. Именно её открытость, естественность привлекли и покорили его, но непосредственность, граничащая с хамством – удручала. А ещё он её жалел. Даже когда не было причины, всё равно жалел.

Поэтому он ждал, когда на неё «находило». Если начинала бесноваться и скандалить, то обхватывал крепко и опять же ждал, чтобы ослабело сопротивление и она перестала брыкаться и царапаться. Когда Маргарита начинала рыдать или делать «ииииииииии» – это значило можно уже отпустить…

Они прожили совсем мало, а ему казалось целые годы. Иногда приходило странное чувство, особенно в минуты наивысшей близости, не обязательно во время секса, эта могла быть близость на улице, на прогулке, в магазине, и ему тогда казалось, что всё повторяется. Что он знал её раньше и так уже было у них. Вероятно это и была любовь.

Так они и жили. А осень становилась всё холодней, уже и листья все осыпались, и деревья на канале стояли голые, с торчащими вверх чёрными ветками. Статуи в Летнем саду убрали в ужасные серые ящики, а листва на дорожках свалялась, начала гнить, превращаться в склизкую коричневую массу. Шли дожди, мелкие, холодные. Ветер дыбил Неву. Началось наводнение…Город продрог и хмурился поздними рассветами. В квартире было холодно.

Рита уныло бродила по дому, закутанная в плед. Часами сидела на подоконнике и смотрела на ртутную рябь Фонтанки, круглые, голые, похожие на мотки колючей проволоки, кроны тополей и мокрый асфальт.

Вяземский приходил с работы поздно. Ничего не рассказывал. Долго сидел в гостиной за компьютером. Спать ложился поздно и так уставал, что уже не мог отвечать на робкие ласки Риты. Она отворачивалась к стене и тихо плакала. Но так чтобы он не замечал.

* * *

В этот вечер он вернулся заполночь и застал Маргариту в слезах.

– Почему ты плачешь? – стал он спрашивать её, заглядывая глаза.

– Мне было одиноко, – всхлипывала она и прижималась к нему всем телом, – нет, не одиноко, я же с тобой. Я соскучилась.

– Я тоже… я хотел посмотреть фильм, но он страшный и тебе не надо его смотреть,

– А я…хотела… любиться…

– Хорошо.

– И ты не будешь смотреть?

– Нет… что мне важнее? Кино? Или ты? То что есть у тебя вот здесь?

– Разве можно сравнивать? Кино – это высокое искусство… – она засмеялась, отбиваясь от его рук, но он не отпускал.

– Любовь тоже…ну… иди ко мне…

Потом он любил её. Потому что стоило ей сказать о любви, и он уже не мог думать о другом. Он всё же поставил фильм, не тот, о котором говорил, другой. Там была какая-то странная история и много музыки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Шуберт.

– Что? – не поняла она и приподнялась глядя в экран.

– Это Шуберт… я играл это… на рояле, давно.

– Правда?

– Угу… ну не отвлекайся… иди ко мне… я хочу тебя…

Он ласкал её нежно. Им было хорошо. Она говорила что-то важное, но он не мог понять и смеялся и говорил, что не в состоянии сейчас думать головой. Потом пришла животная страсть, неукротимое желание взять её сразу. Рита попросила быть сзади, он прижался к ней, и взял, как она хотела. Он ласкал её, тискал грудь, кусал её плечи, но потом повернул её к себе и стал целовать в губы и опрокинул на спину. Он любил брать её сверху.

Сначала она стонала громко, потом закричала:

– Мама…мамочка…

Потом он кончил в неё, стиснул крепко. Шептал в её волосы:

– Ты уморишь меня…ну, я совсем тебя раздавил. Ты ещё жива, детка?

– Уморю? Тебе что плохо? Нет, не раздавил, я люблю так…ты большой…

– Нет, мне хорошо…мне очень хорошо…Но я хочу курить и выпить вина…

– А я хочу спать, я уже засыпаю. Если хочешь, отнеси меня.

– Да, как вчера…. У нас есть сыр?

– Что?

– Я посмотрю, что у нас есть в холодильнике. Я есть хочу.

– Сыр есть, но я засыпаю.

– Сейчас я заверну тебя… ты спи, спи.

Потом она спала на диване, а он на кухне сделал бутерброды и откупорил вино, то самое, что они купили несколько дней назад, когда целовались в магазине. Отличное красное вино…Вся эта жизнь с ней, дни наполненные мыслями о ней и ночи, которые они проводили вместе, были так не похожи на то что было с ним раньше…так не похожи…те слова, которые он сказал ей, когда пришел, они теперь со всей ясностью всплыли в его памяти. «Я не умею любить, но ты научишь меня…»

* * *

Ей мало было одной жизни, она проживала многие, причём в несколько дней, если увлекалась, а то в несколько недель или даже месяцев, но это редко. Из прочитанных книг, просмотренных фильмов черпала она события и ощущения и примеряла их на себя, а потом забывалась и принимала за свои собственные. Сегодня она могла стать Маленьким принцем, завтра Наташей Ростовой, послезавтра Кассандрой или Изольдой. Она любила Эсхила за сильные потрясения, Толстого за правду жизни, Бальзака за тонкий психологизм, а ещё любила Ремарка за печаль и обречённость к смерти.

В шестнадцать лет она была влюблена в Александра Македонского и даже хотела написать о нём книгу. Эта девочка построила свой мир и, став женщиной, не вышла из него. В какой-то степени она осталась ребёнком. С фантазиями, страстью к познанию нового, созерцательностью, непоследовательностью, капризами и обидами.

Взрослые не слишком хорошо понимали её, а мужчины и подавно. Сначала их тянуло к ней, словно магнитом, рядом с ней они ощущали нечто необыкновенное, но потом её странный мир начинал утомлять их, а постоянная требовательность Риты к проявлению внимания, её непрестанно меняющиеся и часто неопределённые желания, утомляли и раздражали. Мужчины переставали заниматься ею, оставляли одну, приходили только к ней в постель. Это обижало её и раз за разом она всё больше замыкалась в себе и всё меньше верила людям. Надежда на то, что придёт когда-то человек, который примет её такой как есть угасала. Вяземский не знал тот ли он, кого она ждёт, но он относился к ней совсем иначе. Он смотрел на неё, как на маленькое чудо не из этого мира, как на звезду в своих ладонях.

Конечно и он уставал, как всякий обычный унылый и занудный человек, обременённый работой, но быстро спохватывался, что с ней нельзя быть таким. И это не её каприз. Она, словно экзотический странный цветок, не живёт в среде, которая не принимает её яркий и загадочный мир.

И она всё стремилась куда-то, искала чего-то. Недолгие спокойные часы тихой созерцательности сменялись приступами буйной энергии, веселья, жажды деятельности. Она словно рвала путы, которыми её стягивала жизнь. Она торопилась жить, любить, видеть, чувствовать и даже страдать. Она всегда торопилась. Ожидание было для неё худшим наказанием.

Они ссорились все чаще и в конце концов Вяземскому пришлось уехать на дачу, потому что он НЕ МОГ жить в доме женщины. Он всё время ждал, что она упрекнёт его…скажет что это ЕЁ дом и чтобы он катился откуда пришел. Даже в минуты близости ждал самых страшных для него слов, и это делало совместную жизнь невыносимой.

А Рита уехала в Москву, даже не предупредила, позвонила уже из поезда, объяснять ничего не стала. Виктор и не спрашивал.

Осень вступила в свои права, и на улице стало прохладно, а по ночам так и совсем холодно. Небо то низко висело серыми тучами, полными дождя, то поднималось высоко, и тогда в холодной синей прозрачности, которая так хорошо сочеталась с лимонной, оранжевой, охристой и алой листвой, быстро неслись рваные лёгкие облака.

Лебеди и гуси полетели на юг, а по утрам в саду тенькали зимние соседки – синицы.

Вяземский в одиночестве прожил на даче несколько дней. Рита звонила ему, приходила в сеть. Говорила, что всё хорошо, что в Москве тепло и что она рада этому путешествию. Они разговаривали, как добрые знакомые, не упоминая о своих чувствах, будто смущаясь этого.

Вяземский знал, что в Москве она не одна, и Рита тоже знала, что он знает. Такое уже случалось, потом она возвращалась домой. И во всех подробностях рассказывала Виктору, что было, и что ей нужен только он, а все другие кажутся неправильными, не ее. Ей с ними скучно. Они дураки и хотят только того, что между ног, а он умный, похож на профессора и вообще…

Она вернется и все будет хорошо, должно быть хорошо, невозможно признать, что вся их любовь – ошибка. Зов крови…да к черту эти идиотские слова Нины! Зов крови – это то, что сейчас у Маргариты в Москве. Между ними не было ничего скрытого, иногда она даже плакала, когда жаловалась ему на своих любовников, говорила, что не может иначе, что ей кажется, что встретила ЕГО, а потом поняла – ошиблась. В этот раз она ничего не говорила про ошибку, только про любовь.

Виктор тосковал по ней, и ещё он думал, что когда она вернётся, то как всё будет между ней и человеком, к которому она поехала. Станут ли они поддерживать отношения и продолжать встречаться?

Вяземский не ревновал. То есть… нет, он конечно ревновал, без этого не могло быть любви к Маргарите, но и ослепления ревностью не было. Он осознавал себя в этой ситуации и оставался относительно спокоен. Она не могла иначе. У неё были и, вероятно, будут ещё мужчины. Вопрос только в том останется ли она с ним или уйдёт однажды…

Подрезать ей крылья он не собирался. Если бы такое допустила его первая жена, Вяземский не простил бы и одного раза. Он не смог бы перешагнуть через себя и вероятно ушел бы первый. С Ритой всё было по-другому. Иногда он говорил себе, что надо уйти, что невозможно так жить, что он не выдержит, а потом понимал, что не выдержит без неё.

И тогда становилось ясно, как Божий день, что он готов смириться со всем. И нет в нём ни капли презрения или брезгливости. Пусть даже она была с другим – это не мешало Виктору любить и желать её тело. А душу свою она не давала никому, кроме него – в этом Вяземский был уверен. И он жалел её болезненно, остро, когда она после какого-нибудь увлечения чувствовала себя виноватой. Сам не винил ни в чём, он хотел только, чтобы она понимала его, слышала его сердцем, сопереживала. А ещё он хотел дать ей мир, о котором она мечтала. Такой, где воплощались бы, пусть эфемерно, её фантазии.

Но в ее дом возвращаться нельзя, вот где ошибка – не надо жить у Риты. Он сразу должен был найти другое место. При её неуравновешенности, она уязвляла его самолюбие обидными словами. Это он научился терпеть, но необходимо место, где можно спокойно работать, а в гостиной в её квартире не сосредоточиться.

Рита без конца ходила мимо, туда-сюда, смотрела телевизор, слушала музыку, громко болтала с котом, убиралась, поливала цветы, разговаривала по телефону, валялась на диване, садилась к Вяземскому на колени, трогала его за плечи, ластилась, карабкалась, смеялась, ласкалась, терлась об него,

И он не мог думать о деле, потому что она нравилась ему, возбуждала с одного прикосновения. Он отставлял работу в сторону, снимал очки, тёр глаза, а потом смотрел на неё, говорил или играл с ней, как она хотела. Потом осторожно вставал ночью, чтобы поработать, просиживал до четырех, а утром не мог подняться и днём ходил сонный, курил, пил кофе, глотал таблетки от головной боли.

На даче он был один, никто ему не мешал, но спать Виктор не мог вообще, да и работать тоже. Дела в его фирме поползли, как ветхая простыня. На третий день дачного уединения стало очевидно, что так дело не пойдет. Вяземский вернулся в квартиру Риты, собрал свои вещи и позвонил Штерну – другу и компаньону. Они поговорили о текущих делах а потом Вяземский спросил.

– Послушай, Питер, насчет того коттеджа, он ещё не ушел?

– Нет, а что у тебя есть покупатель? – обрадовался Питер, который никак не мог сбыть с рук эту недвижимость.

Коттедж прилично стоил и был построен далеко на побережье. Никакой внутренней отделки – пока только голые стены, а цена уже такая, как за готовый под ключ дом. Потому что земля очень дорогая. Всё строение и сто акров земли было огорожено высоким каменным забором, с охраной и двойной сигнализацией. Как правило, такие дома строились за чертой города, но этот был слишком далеко, хоть и около трассы, на побережье Финского залива, в ста километрах от Петербурга.

Виктор не знал, любит ли Маргарита море. Сам он давно мечтал о таком доме. Конечно, её будет смущать охрана, но Виктору надо уезжать по работе надолго, это неизбежно. Фирма расширяется, соучредители в Германии…В доме на берегу Маргарита оставалась бы в безопасности, там было достаточно места чтобы жить самим и принять гостей и разместить прислугу и няню если бы…нет, об этом он не думал. Не позволял себе думать. Она сама ещё была ребёнком.

Штерн терпеливо ждал ответа, и Виктор, окончательно решив для себя, сказал:

– Покупателя нет, Питер, и такой дом ты не продашь легко, но я могу предложить альтернативный вариант, думаю это для тебя выгодно. Давай оформим аренду с последующим выкупом в рассрочку, если новым хозяевам понравится – если же нет, хотя бы на год ты его пристроишь.

Питер задавал вопросы, без этого он не мог. Вяземский терпеливо отвечал, поворачивая разговор таким образом, что под конец Питеру показалось – это ему делают одолжение по дружбе, снимая этот дом. Вяземский хорошо знал Штерна, они бесконечно долго работали вместе, и, как родные, легко просчитывали друг друга

– Ладно, договорились, когда ждать клиента? – прозвучал долгожданный вопрос Питера.

– Сегодня, часа через полтора.

– Ого…припекло что ли? Ладно будем там. Кто клиент? Мужчина, женщина?

– Мужчина, – усмехнулся Вяземский.

– Крутой?

– Нет не очень, нормальный.

– Чёрный?

– Нет русский.

– А нафига ему этот дом?

– Для невесты.

– Видно мужик серьезно запал. Ну хорошо, привози его, примем и обслужим, дорогу рассказать?

– Нет я помню Питер, по нижнему шоссе за сорок девятым километром, а ты приезжай сразу с менеджером фирмы, чтобы оформить бумаги.

– Думаешь клиенту всё понравится?

– Уверен, ну пока, Питер, не опаздывай только, увидимся.

Вяземский выключил мобильник собрал документы, которые были необходимы для заключения сделки, сунул в карман ключи от машины и совсем уже было собрался уходить, как вспомнил про кота.

– Ах ты чёрт…не возвращаться же за тобой. – Он пошел искать живность по дому, и нашел Микки на кухне, тот сидел на разделочном столе и меланхолично умывался.

– Ну что, Брат, скучаешь по хозяйке? Я тоже…иди-ка сюда, поедем посмотрим новый дом. Говорят кошку надо, но и ты сойдёшь для порядка.

И Вяземский бесцеремонно сгрёб кота, который от неожиданности и возмущения не смог даже сопротивляться. Микки был водворён в специальную корзинку с крышкой, предусмотрительно купленную Виктором на этот случай, и погружен в “Круизер” на заднее сиденье.

После этого Вяземский поставил квартиру на охрану и уехал. Вечером он должен был встречать Маргариту, а до этого времени наметил для себя ещё несколько обязательных дел.

На вокзале он не сказал, что поедут они не в городскую квартиру Риты, боялся, что она взбрыкнет и откажется. Он не представлял в каком настроении она возвращается, будет ли веселая, или грустная. Может и в слезах по любовнику.

Виктор не понимал ни ее, ни себя. То есть умом понимал, что ясно все давно, надо расходиться, но куда теперь? Вернуться к Нине? Прежней жизни не получится, а строить новую есть ли смысл? И он отмахивался от этих вопросов и радовался и тревожился о том, что будет через несколько часов, когда они переступят порог своего дома.

Рита сначала и не поняла, что едут они слишком долго и не той дорогой. Она рассказывала про Москву, говорила, что хотела бы жить там, в высотке и смотреть на Москва-реку. И тут же, что нет, не хотела бы.

– Знаешь, как вот утром в поезде проснулась и увидала наше серое, в тучах небо, сразу сердце зашлось – Питер! Понимаешь?

– Очень хорошо понимаю. – Виктор свернул на развязке за Сестрорецком и выехал на Приморское шоссе. Было темно и пошел дождь, хотелось поскорее домой, но он сбросил скорость. Дорога скользкая от мокрых листьев.

– А почему так долго, едем, едем и темно как, домов нет, – Рита старалась рассмотреть что-нибудь, через заплаканное стекло.

– Домов нет, потому, что лес. Мы за город едем!

– Опять к тебе на дачу? Не хочу, не хочу! – Она схватила его за бедро и принялась трясти. – Не надо, там холодно, сыро, дом старый.

– Нет, не на дачу, домой. И там тепло, и все новое. А из окон видно море и огни на дамбе.

Она притихла, задумалась, повторила,

– Домой…

И больше во всю дорогу слова не произнесла.

Виктор тоже молчал, хотел, чтобы Рита сама увидала. Дом был выстроен добротно, по финскому проекту, с европейской отделкой. Окна, стены, пол, потолок – все идеальное. Красивые лестницы, бельведеры, крытые террасы. Вот только в комнатах мебели – никакой, кухня в порядке, а в комнатах – пустота. В спальне на втором этаже – надувная кровать.

Ей Рита больше всего обрадовалась, а остальному Виктор не понял – да или нет. Восторгов и обсуждений не было, сославшись на усталость она спешила помыться с дороги и спать.

Но в постели начала во всех подробностях рассказывать про московскую поездку, говорить, что виновата, просит прощения, что не будет больше связываться с придурками, а всегда жить только с пасей. Почему она так называла Виктора – он не знал.

Они помирились, долго и жадно занимались любовью, после разлуки желание близости зашкаливало у обоих. В сексе Рита не была романтичной, она любила быстро, откровенно и могла сразу же заговорить о постороннем. Поначалу Виктор обижался, потом привык. Он на многое закрывал глаза, старался принять, убеждал себя, что со временем все утрясется. Вот и эту обиду за равнодушие к новому дому подавил, нашел оправдание – устала. Отдохнет, рассмотрит и скажет. Главное, что она с ним, в этих стенах. Придет время и Рита сама решит, как будет выглядеть их дом.