Текст книги "Любовница (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Глава 18
Новый день в Петербурге
Они поехали с Московского вокзала до Василеостровской на метро.
Друзья, вернее подруга Ники жила на Среднем проспекте у самой подземки, Виктор хорошо знал этот район.
Первая его отдельная квартира в Питере, образовалась из благоприобретенной коммунальной комнаты в Лигово путем длинной цепочки обменов. Шесть месяцев замысловатых комбинаций с жилплощадью, хождение по кабинетам, поименное знакомство с участниками свадеб, разводов, съездов и разъездов с родителями, доскональное изучение обстоятельств расширения или сужения пространства квартир, и Вяземский оказался на углу Большого проспекта и Детской улицы, в краснокирпичном доме с мемориальной доской, установленной в честь посещения этого места вождем мирового пролетариата.
Работал Виктор близко от дома, во Дворце культуры Кирова: после музыкального училища пошел концертмейстером в народный театр. Работа нравилась, но платили мало и долго так жить не получилось, тем более с семьёй. Вяземский стал искать другие заработки и другое жилье. Но о Васильевском острове остались самые тёплые воспоминания, Виктор любил этот старый район Петербурга.
Судя по всему Нике здесь тоже нравилось. С первых шагов по питерским улицам она не скрывала восхищения большим городом, потоком людей, вереницами машин. Они с Виктором шли к метро на площади Восстания – станция в самом Московском вокзале оказалась перекрытой на вход.
Девушка задержалась перед круглым зданием метро и засмотрелась вдаль на Невский.
– Если бы не вещи, прямо сейчас побежала бы туда, – она протянула руку вперёд, где едва виднелся шпиль Адмиралтейства.
– Да уж… с таким чемоданом не разгуляешься, – пошутил Виктор, – и что вы набрали с собой, не иначе золотой песок из какой-нибудь сибирской речки.
Вероника рассмеялась.
– Да, что вы! Там подарки. Книги. Ну и безделушки всякие.
– Ничего себе, целый чемодан подарков. Вас надо в гости приглашать на Новый Год, вместо Санта Клауса…нет, лучше вместо Снегурочки, – поправился он, окинув её быстрым взглядом. Ника хорошо смотрелась на фоне большого города – стройная, ясная, с золотистыми волосами и широко распахнутыми восторженными глазами она с первой минуты старалась сохранить в себе впечатления от Петербурга.
– Идёмте, доберёмся до ваших друзей, кинем вещи, а там если хотите, можете вернуться на Невский. Или сегодня отдохните, а завтра вместе погуляем. А то заблудитесь. – улыбнулся Виктор.
– Так ведь не в лесу, люди подскажут.
– Вот и видно, что вы в большом городе не жили, тут полно приезжих, да и сами-то Питерцы плохо знают свои места. Лучше купите путеводитель и карту города, а ещё схему метро, а то вас так зашлют. Кстати, если случится, что и правда заберётесь куда-нибудь и потеряетесь, то звоните мне – я вас спасу. Вы надолго сюда?
– На пять дней.
– Не сказать, чтобы очень большой срок, но город посмотреть можно, нам туда, – и Виктор показал на ступени ротонды метро Площадь Восстания. – А вообще-то вооон там, – он махнул кофром в сторону Невского, – другая станция Маяковская, с той вам на Васильевский без пересадки. Может дойдем по верху?
– Пошли, – она обрадовалась возможности еще немного побыть на Невском.
В метро с утра народа было много, как раз самое время, когда люди ехали на работу или на учёбу, но вопреки обыкновению, Виктор даже и внимания не обратил на толпу, которая вынесла их сначала к поезду, а потом наверх к выходу в город.
На ступенях Василеостровской Ника опять задержалась. Теперь она смотрела на шестую линию, которую недавно замостили и сделали прогулочной зоной.
– Какая же красота, – вздохнула она и оглянулась на Виктора. Он не сказал ей, а про себя подумал, что десятки раз спускался и поднимался по этим ступеням и не замечал ничего особенно красивого в торговых лотках, чахлых деревьях и булыжной мостовой. Что же такого видит она, чего не замечает он?
– По Васильевскому тоже стоит прогуляться, – Виктор продолжал рассказывать на ходу, – тут церквей одних штук десять, дома есть интересные, рынок. Васильевский в основном немцы заселяли при основании города, а когда Пётр Первый закладывал и проектировал Северную пальмиру, то по плану Васильевского острова улицы должны были стать каналами, как в Амстердаме, их проложили в строгом порядке и назвали линиями. Потом выяснилось, что во время наводнений это сделает остров непригодным для жилья, и улицы оставили улицами. Хотя когда по осени вода сильно поднималась, то всё равно заливало остров изрядно. Позже старожилы рассказывали, что размывало Смоленское кладбище и покойники, прямо в гробах и без, по улицам плавали. Остров считался местом мрачным.
Вот уж тему-то нашел, про покойников.
Но Вероника восприняла это по-своему, чем в очередной раз удивила Виктора.
– Интересно как, – мечтательно протянула она, – вы просто как экскурсовод.
– Мог бы им стать. Предмет у нас в институте был, История города назывался, так я на отлично его сдал, – похвастался Вяземский. – А на Ваське прожил больше десяти лет.
– На чём? – не поняла Ника
– На Васильевском, так мы зовём его, – ответил Виктор.
Ему нравилось, что она слушает и воспринимает всё не через снисходительную скуку, как любили делать его студенты, а открыто и жадно. Столько в ней было нерастраченной жизненной силы, которая так и рвалась наружу. Ника, не скрывая, стремилась жить, познавать всё, что её окружает. Она отличалась от своих сверстников, а уж на них-то Вяземский успел насмотреться за годы своей работы в институте, эта девушка была совсем другой. Ещё он оценил в ней внутренний такт. Это не было скромностью провинциалки, совершенно другое сдержанное, выжидательное достоинство, Вероника ничего не выставляла в себе на показ. Кто хотел увидеть её – тот видел, а кто не удосуживался взглянуть – проходил мимо.
– Ну вот и ваш дом, – сказал Виктор, – какой там номер квартиры? Сейчас будем подъезд искать.
– Про подъезд она мне объясняла, надо под арку войти и сразу первый налево. Высоко, четвертый этаж, без лифта, – она виновато взглянула на чемодан.
– Ничего, подарки-это святое, – Вяземский двинулся вперёд по указанному маршруту.
Они поднялись по лестнице, и он собрался попрощаться, но Вероника уже нажала кнопку звонка и дверь им открыли сразу. Теперь уже неудобно было бы не зайти. Виктор не хотел ставить Нику в неловкое положение.
Подругой оказалась не девушка, как ожидал Вяземский, а уже взрослая женщина лет тридцати, среднего роста, немного склонная к полноте, с приятными чертами лица, круглолицая, темноглазая с пушистыми ресницами и густыми коротко стриженными тёмными волосами.
Звали её Татьяна – это всё, что успел узнать про хозяйку дома Вяземский.
– Никуша! – сразу потянулась обнять гостью Таня, – что ж ты не позвонила с вокзала?
– Да некогда было Танюша, мы сразу с поезда в метро…
– Ну проходите, что в дверях стоять, разуваться не обязательно, – Татьяна вопросительно посмотрела на Виктора, потом на Нику.
– Нам оказалось по дороге по городу, – принялась рассказывать девушка, – ты знаешь, Таня, я не ожидала, что город настолько велик! А, извините, – она высвободилась из объятий подруги и обернулась к Виктору, – я не сказала ещё, это Татьяна, моя лучшая подруга, а это Виктор Владимирович, – она замялась, не зная как представить Вяземского.
– Случайный попутчик, – пришел он ей на помощь, – мы ехали вместе из Первопрестольной, так и познакомились.
– Очень приятно, – Татьяна протянула Виктору руку, ладонь её была сухой и тёплой, рукопожатие энергичным. – Проходите, пожалуйста, и будьте как дома. Спасибо, что проводили Никушу, а то она совсем города не знает, только по моим рассказам.
– Да, я сразу это понял, к тому же Вероника всё хочет посмотреть и сразу, чуть не сбежала от меня на Невском, так что лучше одну её не отпускать, она потеряется, – Таня и Ника рассмеялись и опять обнялись.
Было видно, что подруги очень близки. Виктор понимал, что им хочется наговориться обо всём, и, хотя искушение остаться и выпить чашку чая в приятной компании было велико, и это оттянуло бы то время, когда он неизбежно окажется один на один со своими проблемами, Вяземский всё же не позволил себе расслабиться.
– Завтра я заеду часов в одиннадцать утра, это не рано? – спросил он.
– Нет, мы в восемь уже встанем, – ответила за двоих Таня.
– Значит в одиннадцать, и пойдем с Питером знакомиться, а сейчас я прошу меня извинить, но мне пора, – Виктор смотрел на Нику, искал в её взгляде и улыбке согласия, желания провести ещё один день с ним. Почему-то рядом с этой девушкой он легко отгораживался от неприятностей, собственной неустроенности, привычной апатии к окружающему. Она смотрела на мир удивлёнными глазами и заставляла видеть его красоту.
– Да, так будет очень хорошо, я и так встаю рано, а здесь ещё и время другое, – она выглядела несколько смущенной, но выражение её лица не свидетельствовало о том, что Вероника хочет избавиться от присутствия своего нового знакомого.
– А чай? А отдохнуть с дороги? – встрепенулась Таня.
– Нет, спасибо, я должен на работу ехать, да и вот ещё что, у меня нет никакого телефона для связи с вами.
– Да, конечно, – Таня, дай на чём писать и ручку, – попросила Ника и пока Татьяна ходила в комнату, она тихонько сказала, – вот вам ещё одна толкинистка со стажем.
– Да неужели? Вот не подумал бы, – удивился Виктор, – а…
Договорить он не успел, потому что Татьяна вернулась и протянула ему ручку и листок из ученической тетради в клетку.
– Спасибо, – сказал Виктор, – давайте я запишу, так надёжнее, чем в мобильный.
Вероника продиктовала, Виктор записал, а потом всё-таки продублировал её номер в мобильнике и только тогда сложил листок и убрал во внутренний карман куртки,
– Вот теперь всё…ну… до завтра, очень рад был познакомиться, – сказал он Татьяне, и это была не просто дань вежливости – подруга Ники Виктору понравилась. Было в ней что-то доброжелательное, положительная энергия, которая передавалась окружающим.
Виктор вышел из квартиры, спустился по лестнице и опять оказался в типичном василеостровском дворе – колодце. Здесь ничего не было, кроме камня и асфальта, даже трава не пробивалась сквозь щели у стены. Город… такой блистательный, гордый своими парадными фасадами и центральными улицами и унылый и беспросветный проходными дворами. Подумать только, что можно годами видеть из окна квадрат серого или грязно-голубого неба наверху и асфальт внизу. То пыльный, то мокрый, то обледенелый, но всё тот же мёртвый асфальт.
По дороге к метро, в арке, через которую с улицы проходили во двор Тани, стоял вонючий мусорный бак, в нём рылся пьяный бомж. Виктор вздохнул. Нет, он позаботится, чтобы Ника не вспоминала Питер вот таким…
В мобильном накопились СМС от Риты, он увидел это, когда записывал номер Вероники. Читать не хотелось. Мелькнула заманчивая мысль просто удалить, но тут же её сменила тревога – а если что-то случилось. Виктор открыл первое сообщение: «ты что молчишь?», второе: «я обиделась между прочим», третье: «жду тебя дома, пася», четвёртое и пятое он открывать не стал и удалил все входящие.
Дома… разве есть у него дом?
С Васильевского он поехал в офис, вызвал секретаря и до вечера занимался делами. Понадобилось ещё три перевода, и он опять вспомнил о Нике, она бы сделала всё быстро, а у него ушло полтора часа. Сначала, чтобы добиться членораздельного перевода от одного из менеджеров фирмы, потом, чтобы ответить…
Рита больше не писала и не звонила, и за делами он позабыл о ней и том, что неизбежно придётся встречаться и выяснять отношения.
К семи часам вечера Игорь пригнал Виктору машину к офису, но Вяземский разбирался с бумагами ещё часа полтора. Только потом сдал помещение на охрану и поехал на Московский к маме.
Глава 19
В доме у мамы
Конечно, он забыл купить хлеб и мама принялась пилить его. Но всё-таки она была рада видеть Виктора, не так часто он приезжал. Она скучала, иногда звонила и горько упрекала его, что он совсем забыл её и что она наверно уйдёт в дом престарелых. Он не спорил, молчал и слушал. Она выплескивала обиды и успокаивалась.
Несмотря на сложные отношения, Виктор очень любил маму и восхищался ею. В молодости она была удивительно красива, а в театральных костюмах нереально красива. Как часто он смотрел на неё перед тем, как она выходила на сцену и с трудом верил, что эта незнакомая женщина в гриме, в замысловатом головном уборе, украшенном стразами и жемчугом, или в алмазной диадеме, и в чуднЫх разноцветных перьях – его мама. Он видел ее в платье из серебряной парчи и белого бархата, или в лёгком, как туман, газовом одеянии, или с крыльями египетской жрицы за спиной. Множество образов.
Она пела в театре…голос у неё был чистый и высокий как хрусталь, как горный ручей.
Теперь она состарилась, волосы поседели, морщины исказили черты, руки покрылись узловатыми венами. Единственное, что осталось у неё от былой красоты – голос. Он звучал всё также, и она всё ещё могла петь.
Мама давала уроки. Сама она училась в Москве у певицы, которая в свою очередь занималась у Мазетти, знаменитого маэстро, воспитавшего целую плеяду знаменитых русских оперных певиц. У него же училась и Нежданова, говорили, что голос мамы очень похож, но Виктору казалось – гораздо лучше. Он слушал и сравнивал записи и находил в мамином голосе больше красоты, а главное тепла, жизни…
Однако сейчас этот же самый голос нещадно донимал его.
– Я же сказала тебе ещё утром! Ну, неужели нельзя запомнить. Это потому, что тебе на меня плевать! – Она стояла в дверях комнаты, уперев руки в бока и отчитывала Виктора, как делала это всегда, стоило ему задержаться дома больше, чем на полчаса.
Сегодня он находился в её власти уже часа три. Они с мамой успели поругаться, потом помириться, мирно поужинать, ещё раз поругаться. Потом Виктор сходил в ночной маркет и принёс торт со взбитыми сливками. Посидели на кухне, выпили чаю. После чая мама пошла звонить по телефону, а Виктор попытался работать.
Он расположился за старым школьным секретером, в своей комнате. Той самой, где рос, взрослел, учил уроки и гаммы. Сколько он помнил себя – столько и эту комнату.
Он часто оставался дома один. Если мама не брала его с собой на спектакль, то Виктор часов с трёх дня и до позднего вечера бывал предоставлен самому себе. Он не очень скучал, потому что много времени проводил за инструментом. Мама была одержима идеей сделать из него настоящего музыканта.
Виктор старался не из-под палки, его не заставляли играть. Разве что в самом начале, когда ещё был маленьким и не понимал, какую власть над звуками даёт техника, он садился за фортепиано после напоминаний матери. Шли годы и в классе пятом он уже не представлял своей жизни без ежедневных упражнений.
Он любил музыку, любил свой инструмент. Когда чёрные и белые клавиши оживали под его пальцами, то он уже не думал о долгих часах изнурительных занятий, которые только и могли дать лёгкость и свободу владения фортепиано. Музыка заменяла многое.
У Виктора не было друзей в общеобразовательной школе. Мальчишки смеялись над ним, дразнили что бережет руки, не занимается наравне со всеми спортом. Он терпел, но в старших классах после крупного скандала с мамой, которая была в ужасе от его решения, всё же стал ходить в спортивную секцию. На конный клуб мама долго не соглашалась, но и в этом он её уломал.
Ещё у Виктора была собака. Дворняга. Её отдала им приятельница, которая работала в медицинском институте. Туда попадали на опыты разные животные. Как-то принесли и эту девочку-щенка. Звали собаку Альма. Она была чёрной, гладкошерстной, с желтыми подпалинами, бровями и лапами, совсем как доберман-пинчер, только вот хвост кренделем, как у лайки, а уши торчком, вроде овчарочьих, кончики ушей никто не купировал и они смешно загибались вперёд. Собачка была небольшая, зато голос басовитый, из-за двери можно было принять её за солидного сторожа.
Когда привели в дом Альму, Виктору было лет семь, собака прожила в их доме двенадцать. Долгими зимними вечерами, в те дни, когда мама и папа уходили в театр, и Виктору становилось страшно, он забирался с Альмой в постель и так и засыпал одетый. С той поры Альма привыкла спать с ним. Когда Виктор вырос она всё равно прыгала к нему на кровать, укладывалась в ногах, сворачивалась клубком и ни за что не соглашалась уходить на коврик в прихожей.
“Надо чаще бывать здесь, не отгораживаться от этих воспоминаний. Они настоящие, необходимые душе, та самая ценность, что накапливается за годы жизни, – Виктор отвлекся от экрана, огляделся. – Хорошо здесь…”
В комнате ничего не изменилось, сколько лет он не живет с мамой? Больше двадцати. А все тот же раскладной диван, покрытый пледом, всё так стоит у стены за большим платяным шкафом, и секретер с выдвижной доской для письма, и коричневое фортепиано фирмы «Красный Октябрь» – у другой стены. На полу цветастый шерстяной ковёр, на стенах мамины и папины сценические фото в простых застеклённых рамках, всё те же светло-жёлтые обои, рыжие занавески на окнах. И тот же двор за окном. Правда, лет пять назад, напротив маминого дома, на пустыре сразу за гаражами, построили ещё один высотный, и теперь вместо дальнего городского пейзажа с крышами и небом над ними был виден только этот дом – квадраты светящихся окон на фоне вечернего неба.
– Чужие люди ходят мне за хлебом и выносят мусор, а ты являешься раз в сто лет! – неумолимо рассеял туман воспоминаний мамин голос.
– Булочная была закрыта…
– Я тебе сказала про хлеб, ещё когда ты звонил ночью.
– Я забыл.
– Вот именно, ты забыл, потому что тебе на меня плевать. Занимаешься чёрте чем, скитаешься по чужим домам, посмотри на кого ты похож!
– На кого? – спросил Виктор, не отрываясь от экрана.
– На кого… на… больного. Вот именно, Света мне рассказывала про компьютерную болезнь, ты точно заболел, приходишь и сразу прилипаешь к своей бзыкалке.
– Да я же не играю ни во что! Мама…ну подожди, дай мне сосредоточиться, я и так уже программу сбил…
“Нет…жить тут вряд ли выйдет” – Виктор поставил компьютер на перезагрузку, снял очки, потёр глаза. Голова к вечеру разболелась и глаза устали. Хотелось курить, но мама опять начала бы ворчать, и он не стал.
Вяземский встал, заложил руки за голову, расправил плечи, потянулся. Он просидел весь день, то в офисе, то дома, и тело его требовало какой-то нагрузки. Сейчас бы в тренажерный зал, железо покидать.
Он подошел к окну, бесцельно скользя глазами по чужим окнам напротив, задумался. Там за окнами люди. У каждого из них своя жизнь. По вечерам они приходят домой, отгораживаются от внешнего мира шторами и…дальше никто не может сказать, что происходит с ними. Счастливы они, несчастны, одиноки или в кругу семей, любят, радуются, или может быть, так же стоят, как он сейчас, здесь, в своей комнате, за своим окном.
Виктор задёрнул шторы, повернулся и ещё раз оглядел комнату. Отчего-то она показалась ему меньше. Сиротливо стояло безмолвное фортепиано.
Он подошел к нему, поднял крышку, коснулся клавиш.
Инструмент ответил тихим минорным вздохом. Вяземский взял ещё несколько аккордов, воздух в комнате вздрогнул и покачнулся от звуков, Виктор снял руку с клавиш, а звук ещё некоторое время плыл и угасал.
Повинуясь безотчётному желанию вернуть что-то дорогое и очень далёкое, Вяземский сел за инструмент, снова положил руки на клавиши, на минуту прикрыл глаза, прислушиваясь к забытой мелодии внутри себя и заиграл. Это была обработка старинной английской баллады «Зелёные рукава». Незатейливый мотив сначала звучал робко, но постепенно набирал силу, одна вариация сменяла другую, и мелодия расцвечивалась всё новыми красками. Она повторялась и вместе с тем каждый раз как бы рождалась заново. Обретала силу, жила, ей вторило противосложение, клавиши под пальцами Виктора имитировали лютню и флейту…
Мама тихо вошла и встала в дверях. Она слушала молча, а когда мелодия закончилась, то подошла и положила руки ему на плечи, притянула к себе.
– Ну, что ты, Витенька… всё хорошо будет хорошо…всё устроится.
Он понял, что она про недавний развод, но развивать эту тему не стал. Молчал, вдыхая сладковато резкий аромат духов, «Красная Москва», смешанный с запахом застиранного любимого халата, и ещё чего-то…маминого. В этом году маме исполнилось семьдесят восемь лет, Виктор был поздним ребенком.
– Сыграй ещё, – попросила она. Поцеловала его в голову, взъерошила волосы, потом отпустила отошла, села на диван.
Виктор заиграл её любимое – Ноктюрн Ференца Листа «Грёзы любви», на каденции пальцы не послушались и он сбился.
– Давно не пробовал, тренироваться надо, чтобы это вышло гладко, – вздохнул он.
– Хорошо ты играешь, жаль, что бросил, – сказала мама и Вяземский услышал в её голосе слёзы.
Он знал, что она мечтала для него совсем о другом.
И всё, чем он теперь занимался: его фирма, дело, его поездки за границу – всё это она, если не осуждала, то, во всяком случае, и не ставила выше прежних своих планов. Не оправдал он её надежд.
– Ладно, ма, давай спать, мне вставать завтра рано, в офис надо заехать, а потом ещё… дела, – Виктор вспомнил о прогулке по городу, которую обещал Веронике, но матери об этом ничего не сказал.
