Текст книги "Любовница (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Глава 5
Неловкое положение
Может из-за случайного стечения обстоятельств или из-за неуверенности Виктора в себе всё пошло не так. День не заладился. Вяземский никак не мог подстроиться под восприятие Ритой той ситуации, в которой они оказались. Именно «оказались» – для Виктора это было так. Он снова и снова видел со стороны её и себя, и всё меньше одобрял свои действия по отношению к этой девушке. Если быть точным и постараться выразить одним словом мысль Виктора, то больше всего подошло бы «сожалел». И о том, что вчера договорился с ней о встрече, и что сегодня не нашел предлога отказаться.
Виктор категорически не принимал адюльтера. За все годы, прожитые с Ниной, даже мысли не допускал о таком.
Тогда зачем он сейчас рядом с Ритой? Чего хочет от неё? Действительно, а чего он хочет? Переспать с ней, вроде нет… или да? И всё-таки нет… какого-то другого общения, разговоров, близости, да, именно близости духовной больше, чем физической. Ему так хотелось бы поговорить с ней и чтобы она его поняла. Она молода, неопытна, ещё не испорчена жизнью. Такие настороженные глаза оленёнка, и всё время прячет взгляд за чёлкой. Боится мира. Он понимал это, жалел её, хотел защитить, но укладывать её в постель совершенно не хотел, вот не было в нём этого горячего стремления жеребца. Конечно она ему нравилась, но…
По всему выходит он хочет её дружбы? Но по глубокому, ещё в юности сложившемуся убеждению Виктора, дружбы между мужчиной и женщиной быть не могло. Дружбой называли нечто иное, чаще всего стремление одного во чтобы то ни стало быть рядом, пусть даже отвергнутым в настоящей близости и без любви, а второго – молчаливое согласие на такую замену. Второй при этом удовлетворял своё самолюбие, испытывал самодовольство от такой полноты власти, а первый в лучшем случае просто не обращал внимания на такую мелочь, как уязвленная гордость. В худшем случае он мучительно страдал от собственной слабости, презирал себя за то, что не имеет сил уйти. Вяземский меньше всего желал бы таких отношений для себя и Риты, не важно кто какой стороной станет в их союзе.
«Старею я что ли, – недовольно думал Вяземский, – везде говорят и пишут, что мужчина воспринимает женщину в первую очередь по критериям пригодности к спариванию. Смотрит прежде на грудь и бёдра, а потом уж в глаза. Да ещё на губы смотрит. Чушь какая». Сколько Виктор себя ни перепроверял, смотрел он сначала в глаза. Как женщинам так и мужчинам. Смотрел на жесты, первое впечатление составлял по уму, а не по внешности или одежде. Определённо, неправильный он мужчина.
Хотя конечно Рита…очень привлекательна, у неё мягкие губы. «А может быть всё-таки я правильный мужчина, – усмехнулся Вяземский. – Если так, значит нормально, что они оказались в его машине и едут… Куда они собственно едут? Пока что по Невскому в сторону Площади Восстания».
Нет, нет, если быть до конца честным, то ещё там, на автобусной остановке и потом в доме Риты, Виктор испытывал к ней совершенно определённые чувства, которые врачи и психологи просто и ясно обозначают словами «половое влечение», тяга самца к самке. Виктор хотел Риту. И сейчас, когда она сидела рядом с ним в машине, а он подумал о мягкости его губ, этой мысли оказалось достаточно, чтобы включился веками отработанный механизм влечения. Тогда какого черта было тащитбся с ней куда-то? Мог остаться в её квартире и сделать это. К чему весь этот романтический флёр, стыдливо прикрывающий прозаическое желание переспать с ней. Виктор ясно отдавал себе отчёт в том, что за все годы, прожитые с Ниной, его никогда так сильно не тянуло к другой. Гадко всё это.
Нина бы сказала «седина в бороду – бес в ребро». Она всегда находила точное определение состоянию души Виктора. Да и не только души…
Хорошо бы сейчас оказаться дома и позабыть об этой странной встрече.
Виктор не замечал, что всё больше хмурится и всё плотнее сжимает губы.
А ещё, и может быть больше всего, его раздражало, что он не владеет ситуацией. И когда Рита спросила его: «А куда мы едем?» – Виктор не знал что ответить ей.
– А куда бы ты хотела? – задал он встречный вопрос.
– Это ведь ты меня пригласил, значит сам должен знать куда, – пожала она плечами.
Ответ Риты не понравился Вяземскому, он услышал в её словах скрытый упрёк и раздражение.
– Всё-таки мы не так близко знакомы и я не знаю, где ты любишь бывать, если бы мы… – начал он объяснять ей, но она не дослушала.
– Тогда пошли туда, где любишь бывать ты.
Вяземский не привык, чтобы его вот так перебивали на полуслове. Он потерял мысль и встал не в тот ряд, теперь хочешь не хочешь, а надо было поворачивать.
– Я… ну… – Виктор оказался один на один перед неумолимой истиной, что кроме офиса, дома и института он, собственно, нигде и не бывает. Вечеринки куда его таскает изредка Нина не в счёт, эти собрания Виктор терпеть не мог и стремился под любым предлогом избегать их. Удавалось не всегда, но в большинстве случаев, он находил веские причины. Нина ходила на рауты в сопровождении Питера Штерна, а Вяземский, уверенный в её безопасности, спокойно смотрел дома любимые фильмы или что-нибудь писал. Он всё ещё не оставил этой пагубной привычки писать в стол.
Исключения составляли походы в театр, но не мог же он с Ритой пойти сейчас в оперу.
– Может в ресторан? – предположил он.
– Днём? Тогда уж лучше в столовую, там продукты свежее, – Рита уже явно сердилась.
И правильно, Виктор на её месте тоже не был бы доволен. На своём месте он тем более не испытывал удовлетворения. Никакого. Более того, он всё яснее слышал знакомый голос, который предупреждая никогда не обманывал его. И голос этот твердил Вяземскому в оба уха: «Не то…не то…не то…ты сейчас делаешь не то».
– В самом деле не то, – ответил Голосу Виктор, но одновременно это был ответ и Рите.
– Тогда что? – спросила она. – А знаете, может, лучше я домой вернусь? Вон там притормозите у автобусной остановки.
Виктор и не подумал тормозить.
– Ну что ты сразу на «вы». – Он прекрасно понимал, что она перешла на «вы» не от смущения, а потому что сердится. В самом деле, ведёт он себя крайне глупо. Сначала поцелуи и цветы, а теперь не знает куда поехать. Куда обычно ведут женщину в таких случаях Вяземский отлично знал. «В номера», – подтвердил правильность мысли и озвучил её Голос. «Да пошел ты», – чуть не сказал вслух Виктор.
Конечно и Рита знала всё, потому она и сердилась, только непонятно потому ли, что Вяземский не действовал предсказуемо, или как раз потому, что сомневался в правильности своего поведения.
– Я не могу останавливаться тут, парковка запрещена, а вон на перекрёстке милиционер стоит.
– Ты что, ментов боишься? На такой-то машине? Или на штраф денег нет? – засмеялась она.
– На штраф наскребу как-нибудь. А вот если права отберут, накроется наша прогулка. Не хотелось бы… – Виктор ещё раз свернул. Он принял решение и только для прядка спросил Риту,
– Может и правда за город махнём, погуляем?
Вяземский не сказал ей, что имел ввиду вполне конкретный «загород» – свою дачу на берегу Финского Залива.
Хоть и не у самого берега, а повыше, скорее в лесу стоял его дом, но всё равно место считалось престижным. Участок получал ещё отец Вяземского, с тех пор прошло больше пятидесяти лет, но место-то мало изменилось. Виктор любил и этот лес, и дом – он родился там, в прямом смысле этого слова, считал это место своей «малой родиной». И никогда не относился к нему как к «престижной» даче, хотя район считался именно таким. Потом он искренне недоумевал, как можно было показать дом постороннему, совсем незнакомому человеку. Но на тот момент это место казалось Виктору гораздо более подходящим, чем «номера».
– А мне фиолетово, давайте хоть за город, хоть в пригород, – снова пожала плечами Рита.
Вспоминая всё последующее, Виктор часто думал, а что если бы он правда высадил Риту, как она того просила, на автобусной остановке, или отвёз бы домой на Фонтанку. Изменилось бы что-нибудь? Вернулся бы он к ней через день, два, неделю. Был бы перейдён уже то Рубикон, или они не встретились бы больше, и не лежали бы сейчас в одной постели? Но, забегая в своих воспоминаниях вперёд, он подумал, что даже при том, что они расстались на полгода, сейчас-то он снова с ней.
Виктору нестерпимо захотелось курить, да и лежать в постели без сна было тяжело. Осторожно, чтобы не потревожить Риту он высвободился из её рук и встал с кровати. Накинул рубашку, натянул брюки, расхаживать голым по чужому дому было как-то неудобно. Или теперь это и его дом? Да он и в своём не позволял себе такого. Виктор прошел сначала в прихожую, порылся в карманах куртки, достал табак и трубку, потом зажег свет в кухне, вошел, положил трубку на стол, набрал и поставил на газовую плиту чайник – пить хотелось не меньше, чем курить. Виктор поискал на полке над плитой заварку, но там выстроились только банки с кофе. Вяземский присел к столу, стал набивать трубку. В кухню лениво прошествовал Микки на вид совершенно заспанный. Скорее из приличия, чем по зову сердца кот потёрся о ногу Виктора, но вскользь, даже без мурлыканья. Кончик задранного вверх хвоста Микки недовольно шевелился. Желтые глаза с тёмными полосками зрачков распахнулись и холодно глянули на Вяземского.
– И не надейся, – сказал Виктор, – я не знаю чем тебя кормить, так что жди…
Микки обиделся, демонстративно повернулся к Виктору спиной, сел посреди кухни и во всю длину выложил на пол хвост. Теперь белый кончик шевелился вправо-влево.
«Вот ведь как устроен человек. Полгода понадобилось, чтобы вернуться сюда, – покачал головой Виктор, – а можно было в тот день остаться у Риты в этом доме. Всё равно ведь пришел. Теперь бы знал где у неё стоит чай и чем кормить кота».
Но в ТОТ день Виктор и Рита всё-таки оказались у Вяземского на даче.
* * *
Пока ехали по трассе всё продолжали молчать. Рита безучастно смотрела в окно, она вообще стала какой-то равнодушной. Наверно обиделась. Только когда добрались до места немного оживилась. Оглядывалась на дачные домики когда ехали уже по посёлку.
– Красивое место, – подвела она итог, когда Виктор остановился перед воротами своей дачи.
Понравился ей и участок. Она по-детски простодушно радовалась поздним цветам – в саду ещё оставались хризантемы и астры, заморозки не погубили их совсем, только чуть-чуть тронули лепестки бурым налётом. Но на траве и на дорожках уже лежала седая изморозь.
В доме было холодно.
– Сейчас я спущусь в подвал, отопление включу, – сказал Виктор. – А ты проходи вон в ту комнату, там на кресле-качалке шкура и плед, завернись в него, пока дом прогреется.
Рита тотчас замоталась в плед, забралась в кресло с ногами, раскачалась сильно, дождалась пока движение остановится, ещё посидела, изучая потолок, потом скинула плед и встала. Прошлась по комнате, рассматривая вещи. Остановилась у серванта, отодвинула стекло на средних полках.
Комната, в которой Вяземский оставил Риту была самой большой в доме, она считалась гостиной. Тут годами копилась всякая мебель, то что было жалко выбросить при обновлении интерьера в городской квартире – увозили на дачу. И вот добротные старые вещи нашли здесь свой последний приют. «Отсюда только в печку или в костёр», – шутил Виктор. На самом деле он питал странную привязанность ко многим вещам. Это могла быть какая-то ободранная этажерка или полка для книг, но если с ней Виктор связывал определённые воспоминания, то внешний вид вещи значения не имел, потому что для него она приобретала особенное внутреннее содержание. Нина сердилась, называла мужа старьёвщиком и когда они бывали на даче, всегда ворчала, что этот никому не нужный хлам загромоздил весь дом. Впрочем дачу Нина недолюбливала, а в последние годы и вообще почти не появлялась тут. Старый дом становился местом уединения для самого Виктора. Дети выросли и тоже редко заглядывали сюда. Но сам Вяземский при любом удобном случае старался навестить этот дом. Здесь он жил воспоминаниями. Это было грустно, но приятно. Виктора тянуло в знакомые комнаты, к столам и сервантам, привезённым ещё с квартиры бабушки. Среди этих вещей он находил какие-то особенные силы для своей души.
Ничего этого Рита конечно не знала, и весь дом, и эта комната, с характерным запахом времени, который так явно ощутим бывает в антикварных магазинах, не сказали ей ничего о хозяине. Рита принялась рассматривать на полке то, что ей больше понравилось, на полке стояли безделушки. Какие-то из них были очень дорогими, какие-то совсем ничего не стоили. Они годами копились тут. Почему-то среди них были простые камни и морские раковины, даже горсть стёкол, обкатанных волнами, и круглый зелёный осколок от горлышка бутыли. Такие же «сувениры» попадались и на полках книжного шкафа и даже в центре большого овального стола. По стенам висели фотографии в застеклённых рамках самых разных размеров и форм. Были фото «жизненные», а были «театральные»: мужчины и женщины в костюмах, портреты в сценическом гриме. На трёх шнурах, протянутых над буфетом в простенке между окнами, были подвешены китайские колокольчики и «музыка ветра» ловцы снов и прочие забавные украшения. Рита брала в руки и рассматривала ближе то, что ей понравилось, она быстро переставила на полке несколько безделушек: фарфоровую лошадку, белку из светлого блестящего камня, хрустальный конус с заключенной в него Эйфелевой башней. Но скоро это занятие ей наскучило. Рита ещё раз осмотрела комнату. Кроме стола здесь было ещё много мебели и свободного пространства не оставалось даже в центре.
Одну стену занимало большое чёрное пианино со старинными бронзовыми подсвечниками, вмонтированными в переднюю полированную панель по обе стороны от пюпитра и мягкий плюшевый уголок. Перед уголком выдавался в центр комнаты небольшой журнальный столик со стеклянной столешницей, отдалённо напоминающей китайский знак Инь-Янь, по одной стороне тянулась длинная трещина. Кресло-качалка стояло перед камином, он как раз приходился между пианино и плюшевым уголком. Противоположную от пианино сторону закрывала тремя секциями стенка, в ней помещался телевизор, колонки, светомузыка и большая часть безделушек, которые не поместились в верхней и средней полке буфета, сам же буфет втискивался в простенок между окнами. Третью стену, ту что напротив окон, занимал большой раскладной диван и по обе его стороны два кресла – громоздкие, с округлыми спинками и широкими деревянными подлокотниками. И, наконец, у четвертой стены красовался дубовый обеденный стол, около него четыре стула с мягкими сиденьями и резными спинками. Над всем этим разностильным интерьером широко распяливался девятирожковый плафон. Матовые светильники в виде полураскрытых вытянутых бутонов были повёрнуты к потолку, такие же красовались и в настенных бра над уголком, а сбоку у дивана за одним из кресел стоял торшер. Шаги глушил толстый ковёр, окна закрывали тяжелые гардины с ламбрекеном и кистями, такие же занавеси были и на проёме двери. В целом комната производила впечатление мрачноватое.
– Ну и колотун тут у тебя, – недовольно поёживаясь, протянула Рита, когда Виктор вернулся из котельной, которая была в подвале.
– Сейчас быстро нагреется, я на максимум поставил.
– Что?
– Отопление…
– Ааа…
Рита теперь уже в присутствии Виктора обошла комнату, как музейный зал, ко всему демонстративно присматриваясь.
– Чего только здесь нет. Я бы не смогла среди всего этого жить, столько лишнего.
– Почему лишнего? – удивился Виктор. Он давно привык и к этой мебели, и к вещам, они казались ему неотъемлемой частью дома.
– Не знаю почему. Просто…уныло тут. А у тебя нет конфет? – вдруг спросила она.
– Что? – не понял Виктор. Вопрос Риты совсем не вязался с их предыдущим разговором.
– Конфет шоколадных. Я хочу…
– Н-н-нет, – Вяземский сообразил, что не только конфет, но даже и хлеба нет в доме и, вероятно, сахара. В общем тут оставался запас непортящихся продуктов, в основном круп, были ещё консервы в холодильнике и больше никакой еды. А время обеденное давно прошло, и Рита конечно хочет есть. Он же собирался отвезти её в ресторан. Так и надо было сделать. А притащил сюда… глупо вышло.
– Может быть, пока дом нагреется, мы съездим в магазин? – предложил он.
– Нет, мне не хочется опять ехать, давай ты сам, а я тут подожду. Не побоишься оставить?
– Ну что ты? – Виктор смутился, потому что на самом деле ему не хотелось оставлять Риту в этом доме одну. Ему не нравилось, что она так бесцеремонно рассматривала и трогала тут всё. Наверно потому не нравилось, что делала она это с явным осуждением. Когда Рита взялась за альбом с фотографиями, который лежал на журнальном столике, Виктор совсем не вежливо отобрал его уже из её рук и поставил на полку в стенке.
– Там ничего интересного, я лучше тебе книгу принесу, – сказал он.
– Книга у меня есть, – Рита раскрыла сумочку и достала томик в синей непрозрачной полиэтиленовой обложке. Названия видно не было, потом Виктор узнал, что она читала Тургенева. Из всех русских классиков Тургенева Вяземский любил меньше всего.
Чайник на плите зашумел, и Виктор отвлёкся от воспоминаний. Да и что было вспоминать? Собственно ничего хорошего из той дачной поездки не вышло.
Вернувшись с продуктами из магазина, Виктор нашел Риту всё в том же кресле. Она не отложила книгу, не поднялась навстречу и на кухню идти не собиралась, всем своим видом показывая, что готовить ей не хочется.
Вяземский приготовил ужин сам и позвал её. Она пришла.
От вчерашнего милого смущения, которое так понравилось Виктору в кафе кинотеатра, ничего не осталось, Рита сидела и дулась, почти ничего не ела, ковырялась вилкой в тарелке. Разговор у них с Виктором не клеился.
– Послушай, – Рита отложила вилку и взглянула на Вяземского прямо и сердито. – Ты зачем меня сюда привёз?
– Погулять… в гости… Я думал мы в лес пойдём, но сейчас уже поздно, стемнело. Тогда может завтра? – он сказал и понял, что это прозвучало крайне бестактно. Собственно он открытым текстом ответил ей «зачем» они приехали на дачу.
– Ты что думаешь, я в этой вонючей пыльной сырости ночевать останусь? На слежавшихся простынях? – передёрнула плечами Рита. – Нет, извини, но как-то мне не хочется. Спасибо тебе за ужин, всё очень вкусно было, а теперь отвези меня домой.
В доме уже совсем не казалось сыро, и простыни можно было подсушить перед живым огнём камина, но Виктор и сам понимал, что оставаться с Ритой на даче они не могут.
Всё это вышло гадко, грязно, как будто он привёл в дом любовницу, будучи уверен в отсутствии Нины, и предложил Рите ночевать в супружеской постели. Пусть Нина совсем не бывала тут, это не имело значения, дом всё равно оставался их с Виктором общим. Здесь были вещи Нины, разложенные по тем местам которые она им определила, на стенах висели её фото, в ванной стояли её лосьоны и шампуни… в общем Виктор почувствовал себя вываленным в таком дерьме, что век не отмыть!
Никогда в жизни он не позволял ничего оскорбительного по отношению к Нине. Они могли по-разному воспринимать многие вещи, искали непохожие жизненные пути, но при этом оставались честны друг с другом.
Виктор не стал уговаривать Риту остаться. Не глядя, сгрёб остатки их ужина в полиэтиленовый мешок, чтобы закинуть в багажник, а потом по дороге – в мусорный бак, и с облегчением увёл Риту из дома, в котором она видела только гостиную и кухню. На второй этаж в спальню Виктор с Ритой не поднимался. И всё равно чувствовал он себя скверно, как будто то, для чего он привозил Риту на дачу, совершилось.
Глава 6
Реальность и мечты
Обратно они ехали молча, в городе Рита не предложила Виктору зайти к ней. Она, конечно, не понимала его поведения и обижалась. Если бы она позвала, он пошел бы, точно пошел бы и уже не размышлял бы так много над тем, что можно, а что нельзя. Странная природа человека, мужчины. В своём доме в постели где он спит с женой – нельзя, а на стороне, в доме чужой женщины, где возможно спят сменяя друг друга её любовники – можно.
Впрочем, всё равно он теперь тут. И Микки всё так же независимо сидит повернувшись к нему спиной и разложив хвост по линолеуму кухни.
Но тогда они с Ритой расстались натянуто, и Виктор был уверен, что не возобновит это знакомство. Для себя он всё решил. И не потому, что он не хотел, Виктор видел, что Рита не хочет никакой близости с ним. Её интерес к нему угас, она не задавала больше вопросов и наверно тяготилась его обществом. Он был человеком не её круга и не её возраста, так что всё, что произошло, совершилось правильно.
Откуда Виктор мог знать, что надо было настаивать, клещами тянуть из неё слова, уговаривать её сделать то, что она на самом деле хотела сделать, но почему-то артачилась. Ничего этого он не знал и не понимал. Предположить не мог, что она станет его ждать. Все эти полгода…
Поездка в Германию подвернулась неожиданно, буквально на следующий день, после этой неудачной прогулки за город Виктор получил приглашение от компаньонов, срочно вылетел в Трир, а потом работа за границей затянулась на месяцы.
Вначале Вяземский и не вспоминал о Рите, ведь у них ничего не было, и это казалось ему вполне подходящим оправданием, чтобы выбросить двухдневное приключение из головы. Но это сработало только на первое время. Мысленно возвращаясь к встрече с Ритой, он всё чаще приходил к выводу, что поступил с ней дурно. Потом он начал скучать по ней. Он вспоминал её голос и глаза, взгляд, который она прятала за прядями тёмных волос, её смех, грудной и волнующий, её быстрые беспорядочные жесты рук, непоследовательность в беседе. И вдруг Виктор пришел к тому, что любит её. Из чего сложилось это чувство к совершенно незнакомой женщине он и сам не мог бы объяснить. Много раз он вёл с ней воображаемые разговоры, и при этом ни разу не позвонил, хотя знал номер её мобильного. Не звонила и она. Но Виктор оправдывал это тем, что Рита обиделась, а потом и позабыла его.
Мысли о ней стали его любимым занятием в свободное время. Он заполнял ими пустоту своего одиночества.
Почему именно в те месяцы произошло в его мыслях это тревожное смущение, Виктор сказать не мог. Он прожил с Ниной двадцать лет и не менее последних десяти-двенадцати из них проблемы в их общении стали обозначаться всё явственнее. Предела допустимого для Виктора всё это достигло с взрослением детей. Петя и Наташа уже не требовали неусыпного внимания родителей, стали самостоятельны и стремились к свободе. Виктор и Нина, как в первый год знакомства остались один на один. Им надо было общаться, поскольку жили они под одной крышей. Только вот прежней влюбленности уже не было. Она и в год первой встречи цвела недолго.
В самом начале семейной жизни Виктора и Нину сближали трудности. Неустроенный быт, переезды, неуверенность в завтрашнем дне – всё что обычно разводит супругов, только укрепляло их семью. В трудностях они неизменно находили поддержку друг у друга. Нина всегда была незаменимым партнёром и настоящим другом Виктора, тем, кто надёжно прикрывает спину в сражении и стоит рядом в мирное время, делит поровну заботы и трудности, помогает подняться, если упал. Ни разу она не предала Виктора, оставалась с ним и на его стороне, даже против всех. Для неё Виктор всегда был прав и это принималось за аксиому.
Если бы Нина вела себя иначе, то вряд ли Вяземский выстроил свой бизнес так успешно. Он был благодарен ей и признавал, что без неё ничего бы не достиг. Вяземский уважал её мнение и всегда прислушивался к советам жены, восхищался тем, как она растит и воспитывает детей. Он любил свою семью, всем сердцем любил. Это оставалось неизменным. Вот сейчас, сидя на кухне в чужой квартире, он думал о детях и жене…
Нет, это не было подлостью или двуличием, развратной распущенностью ловеласа, что он сейчас в доме Риты думал о Нине. Виктор не знал и не пытался понять, как всё это соединяется и сосуществует в нём, он просто искал определения своим чувствам. Не перечёркивая прошлого, он хотел для себя другого будущего и оно было возможно для него с Ритой, и это нисколько не умаляло любви Виктора к семье. Виктор не обвинял Нину. Хотя мог бы оправдаться тем, что именно её отношение подтолкнуло его к этому шагу не совсем спонтанному, но и не обдуманному. Готовилось всё исподволь, внутри, задолго до его поездки в Германию, а внешне как будто ничего и не происходило. Виктор для всех окружающих был и оставался счастливым мужем и отцом. Но сам он чувствовал, что всё больше отдаляется от своей семьи.
Чем стабильнее и выше становились доходы, тем быстрее шло отдаление Нины от Виктора. У неё обозначился круг собственных интересов, появилась потребность в общении вне дома. Дело Виктора приносило теперь немалый доход, и Нина не думала больше сколько денег можно потратить в неделю, чтобы дожить до следующей зарплаты. Расплачивалась она по кредитной карте и ходила только в те магазины и салоны, где такой расчёт с клиентами был предусмотрен. Она стала презирать бедность, с высокомерием говорила о бывших друзьях, которые остались за чертой. К холодности Нины Виктор скоро привык, в какой-то степени он даже оправдывал её, а вот отчуждение детей переносил очень болезненно. Ему трудно было понять почему всё так. Дети оказались «в лагере» матери, оттого, что Виктор так много времени проводил вне дома, занимаясь бизнесом, часто уезжал, а когда возвращался, то часами сидел в кабинете, погруженный в свои записи и расчёты, выходило что это именно ему нет дела до семьи и детей. Дошло до того, что Нина стала попрекать его этим, а дети приняли позицию защиты матери. Защиты Нины против Виктора – это был полнейший абсурд.
При таком положении вещей Виктор начал чувствовать себя гораздо комфортнее в поездках. Но в последнее время, вдали от дома, он стал испытывать непонятную тоску. Неудовлетворение и сомнения в себе самом одолевали его, он уже не был уверен в том, что он всё делал в жизни правильно. И главное не знал как поправить эти ошибки. И невольно приходили мысли: «Для чего всё это?» Столько усилий, трудов, целые годы потрачены на достижение цели – обеспечить Нину и детей, чтобы семья ни в чём не нуждалась, чтобы они могли жить свободно, позволять себе всё что хотят. И что из этого вышло? «Не в деньгах счастье…» Тривиальная истина. Только она не выдерживает настоящей бедности, потому что без денег счастья тоже нет, есть несвобода, унизительная зависимость от рубля. Так что пусть уж лучше будет, как есть. Вот этим чаще всего и прерывал свои размышления о семье Виктор. Если бы ему позволили открутить время жизни лет на десять назад, он шаг за шагом повторил бы весь свой путь к поставленной цели, даже зная, что за этим последует, что он получит по достижении её. Никакой другой вариант его всё-равно не устраивал.
Однажды, давно, в самый тяжелый период становления семьи, когда только родилась Наташа, Вяземский дал себе слово, что достигнет лучшего и ещё лучшего, что детей его никогда не будет заботить вопрос на что купить себе хлеба или одежду, что его дочь будет расти, как принцесса.
И он достиг желаемого.
У его детей было всё, а если чего-то им не хватало, достаточно было сказать: «Папа, я хочу…» и по первому требованию это появлялось. Виктор не считал, что балует их, у него на воспитание взгляд был особый, он считал, если дети с раннего возраста почувствовали свободу, в том числе и свободу выбора, то запросы их станут разумными, а цели не заниженными. Нина часто спорила, но в этом переубедить Вяземского не могла.
Но вот Петя и Наташа выросли и с просьбами к отцу обращались всё реже. Петя, когда закончил мореходку, дома стал появляться редко – всё больше в рейсах по морям болтался, да и когда ещё учился, то как-то избегал доверительного общения с отцом. Слишком сильно они стали расходиться во мнениях. Петя взрослел и становился совсем другим, как казалось Виктору. Наташа – другое дело, она как была, так и оставалась его маленькой принцессой. В Петербурге он именно с ней больше всех общался дома, как никак жили-то они в одной квартире. А вот с отъездом Виктора в Германию, Наташа что-то замолчала, не звонила и не отвечала на его записки по мейлу.
Нина отвечала и на письма, и на звонки, но коротко, сухо. «У нас всё в порядке» – слышал он каждый вечер дежурную фразу, когда набирал номер жены, а в электронной почте от неё читал: «Не беспокойся, у нас всё без перемен, потому отвечать подробнее не о чем. Нина».
Да, именно так, всё было без перемен. День за днём всё та же пустота и тоска.
Когда случался свободный от работы вечер, Вяземский бродил по Гамбургу, приезжал в порт, смотрел на море. А когда жил в Трире, то часто заходил в Собор. Не молиться, а так, хотя он был католиком и мог бы на полных правах слушать мессу, причащаться, исповедаться. Только не хотелось. Виктор стремился в эти древние стены, чтобы побыть в тишине и сосредоточенности времени. Тогда он думал о далёком прошлом, о своем неосуществленном литературном сюжете про рыцарей. Он представлял себе их под сводами собора на молитве. И Короля…
Но потом отмахивался от несбыточного. И опять думал о своём настоящем.
Именно там он всё чаще стал задумываться и о Рите. Спрашивал несмело не то Бога, не то самого себя, а помнит ли она их встречу. Виктор думал о ней, о её лице, глазах, о том, как она улыбается, смеётся, как можно подробнее восстанавливал в памяти весь их первый разговор в кафе, и всё, что случилось с ним в кино, в тёмном зале, когда он держал Риту за руку.
Он стал находить удовольствие в этих мыслях и воспоминаниях. И к тому времени, когда его работа в Германии близилась к завершению, только и жил ими. Его перестало мучить одиночество, ведь теперь всегда рядом с ним была его Мечта, которой он настойчиво придавал образ Риты. Он думал о небольшой квартире на Фонтанке, о том, как Рита живёт там, представлял себе, что она делает по вечерам, а иногда даже представлял себя и её вместе. От этого становилось хорошо, радостно, и незаметно Вяземский стал скучать уже не по своему, а именно по этому незнакомому ему дому и женщине, с которой он виделся всего два раза. Он совсем не знал её, но легко мог представить себе.
Безразличие Нины, молчание детей, перестали трогать его, прежнее разочарование отступило. То отчуждение в семье, которое так студило душу, больше не беспокоило Вяземского, теперь всё сглаживалось его странным мысленным общением с Ритой. Не подозревая об этом, Рита с каждым днём занимала всё больше места в его жизни. Кончилось тем, что он стал писать ей, но не отправил ни одного письма. К чему? Виктор знал, что при встрече он сможет сказать гораздо больше. Вот так и вышло, что ещё в Германии Вяземский решил для себя, что в Петербург вернётся именно к ней.
