Текст книги "Метели, декабрь"
Автор книги: Иван Мележ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)
Прочно опираясь на факты самой действительности, Мележ щедро наделял своих героев собственными переживаниями, использовал реальные биографии знакомых с детства людей, которые становились прототипами вымышленных персонажей, а в отдельных случаях приходили в роман не только со своими невыдуманными характерами, но и с подлинными именами и фамилиями. Писатель рисовал пейзажи родных мест, которые также нередко оживают под своими собственными названиями и, когда это нужно автору, воссоздаются с высокой фактической точностью.
В полесских романах, отмечал прозаик, «выдуманные, литературные образы. И все же – может, это и покажется странным – я и сам, зная все, как-то не хочу согласиться, что герои мои – только литература. Просто литературные образы. Созданные моим вымыслом, они неожиданно стали жить своей независимой жизнью и для меня сделались живыми, как и для наивных читателей. Я думаю, что это случилось потому, что они „выдуманы“ из живой жизни, той жизни, которая – я хорошо помню – была на самом деле. Была такой, какой я хотел снова оживить ее в моей книге…»
Что ж, в этом своем убеждении Мележ не ошибся. Ему уже в двух первых романах «Полесской хроники» действительно удалось создать масштабные человеческие характеры Василя Дятла и Ганны Чернушки, Апейки и Миканора, старого Глушака и его сына Евхима и других героев, выписанных настолько пластично, рельефно и ярко, с таким глубоким проникновением в их внутренний мир, что литературные персонажи кажутся живыми людьми. Эти характеры имеют яркое национальное своеобразие и в то же время отличаются глубокой общечеловеческой содержательностью. Своими корнями они восходят к глубинам народной жизни, истории белорусского края и вместе с тем концентрируют в себе важнейшие черты своего времени, особенности целой исторической полосы в развитии нового общества – тех напряженных, наполненных обостренным социальным драматизмом и огромной созидательной работой лет, когда происходило становление Советской власти, государственности, а потом осуществлялся тот «великий перелом» в сельской жизни (да и в жизни всей страны), которым закладывались основы социалистического хозяйствования в деревне.
На целое десятилетие растянулась работа над последним романом «Полесской хроники» – «Метели, декабрь». Сказывалась опять-таки высокая требовательность Мележа. Получив широкое признание, он уже никак не мог позволить себе хоть в чем-либо отступить от того уровня, который был достигнут в дилогии.
Подводило и подорванное войной здоровье. Оно с годами катастрофически ухудшалось. И может быть, самая главная трудность для автора состояла в том, что в этом романе ему предстояло писать о самом сложном и самом драматичном периоде коллективизации. Это налагало особую ответственность на художника, который ставил перед собой задачу быть исторически точным, стремился показать через личное «страсть эпохи», глубоко осмыслить философию поведения героев, времени, осветить роман взглядом автора.
Впервые роман «Метели, декабрь» был напечатан в белорусском журнале «Полымя» (№№ 3–5 за 1976 год). Отдельное издание книги вышло в 1978 году, уже посмертно. Книга эта считается неоконченной. Однако она имеет свою целостную внутреннюю структуру и даже отчетливую сюжетную завершенность.
Так сначала считал и сам автор. В своем последнем интервью он отмечал: «Только что окончил новый роман „Метели, декабрь“, который продолжает полесскую дилогию. И в то же время это самостоятельное и по сюжету, и по проблематике произведение».
Как показывают материалы из архива Мележа, в дальнейшем писатель собирался написать еще два романа («За осокою берег» и «Правда весны»), которые должны были исчерпать тему коллективизации и завершить весь полесский цикл.
Такое решение (ограничиться хронологическими рамками коллективизации) уже было вынужденным. Более ранние замыслы шли намного дальше, автор намеревался провести героев «Полесской хроники» и через тридцатые годы, и через войну, и через послевоенный период, вплоть до наших дней. За двадцать лет работы над «Полесской хроникой» писатель много раз корректировал первоначальные и последующие замыслы, прикидывал разные варианты, настойчиво искал наиболее убедительные решения.
Торопиться с окончанием «Полесской хроники» и, значит, суживать масштабы замысла теперь вынуждало предчувствие неумолимо приближающейся трагической развязки. К тому времени, когда завершался и готовился к журнальной публикации роман «Метели, декабрь», Мележ уже ясно понимал, что написать «Полесскую хронику» так, как она виделась в разгар работы, со всем тем огромным событийным и временным разговором, который манил тогда, уже не удастся.
«Видимо, так и останется недописанной моя обещанная „Полесская хроника“, – писал он в дневнике за год до смерти. – Этот роман я, может быть, как-нибудь со скрипом дотяну…» «Этот роман» – конечно, «Метели, декабрь». Его писатель и на самом деле «дотянул», сообразуясь с теми прикидками, которые были у него, когда он рассчитывал написать после «Метелей, декабря» еще два романа о коллективизации. А материалы, которые, по мнению прозаика, могли дать «Полесской хронике» «вид хоть какой-то завершенности», оказались собранными не в одной, а в двух папках с надписями: «„Полесская хроника“, роман четвертый» и «„Полесская хроника“, роман пятый». Среди этих материалов есть записи о героях, движении их характеров и судеб и другие авторские пометки, наброски различных эпизодов и сцен, уже написанные монологи и диалоги, беседы и споры, готовые зарисовки, в той или иной мере завершенные отрывки и отдельные главы. И все это подобрано, расположено Мележем так, что в итоге просматривается в своих главных очертаниях основной сюжетный каркас, событийный ряд дальнейшего повествования (до коллективизации включительно), а также писательская концепция в этом повествовании, по крайней мере в ее определяющих контурах, узловых моментах.
В основном по этим материалам А. М. Адамович и Л. Я. Мележ-Петрова (вдова писателя) подготовили специальную публикацию. Она, по замыслу ее авторов, должна дать «более полное представление о романе „Метели, декабрь“ (и о всей „Полесской хронике“)», иначе говоря, «хоть отдаленно напоминать» те произведения полесского цикла, которые были уже глубоко, во многих конкретных деталях продуманы и частично (в набросках, эпизодах и т. д.) подготовлены, но так и не написаны. Эта публикация (своеобразный монтаж подлинного мележевского текста, сопровожденного краткими, но очень содержательными комментариями) делает свое полезное дело. Печаталась она в периодике, вошла в посмертное десятитомное собрание сочинений писателя.
«То, что вы прочитали, – разумеется, не сам роман, а всего лишь материалы к заключительным главам романа „Метели, декабрь“», – отмечается в публикации. Таким образом, в ней все материалы, связанные с темой коллективизации, которой, повторю, по последним авторским прикидкам должна была завершаться «Полесская хроника», отнесены к роману «Метели, декабрь». Так сделано на том основании, что Мележ, хотя раньше он считал этот роман законченным, уже в процессе публикации решил продолжить его, ибо почувствовал, что надо спешить – ни сил, ни времени не только на вывод героев к современности, но и на два еще предполагавшихся новых романа о коллективизации («За осокою берег» и «Правда весны») явно не хватит.
Бесспорно, что в романе «Метели, декабрь» Мележ остался таким же выдающимся художником, каким он показал себя в дилогии. Глубинный народный взгляд на события времени, умение с полной исторической точностью передать исключительную сложность эпохи, гуманистическая обостренность пытливой мысли писателя, мастерство психологического анализа, широкая типизация и блестящая языковая индивидуализация персонажей, убедительность и надежная выверенность сюжетно-композиционных решений – все эти и многие другие достижения Мележа-художника, хорошо знакомые по его дилогии, отчетливо чувствуются, а то и поднимаются на более высокий качественный уровень в «Метелях, декабре». В этом романе усиливается то, что отличало уже «Дыхание грозы» от «Людей на болоте». Речь идет о возрастании накала мысли, усилении интеллектуально-философского начала и дальнейшей драматизации общественно-социальных страстей, которая обусловливает и относительно большую динамичность сюжетного движения в книге. Не менее важно, что писатель смог открыть новые грани человеческой и социальной содержательности в людских характерах, через которые наиболее наглядно «материализуются» общественные движения эпохи.
Среди героев, характеры которых в «Метелях, декабре» заметно углубляются, обогащаются, и Авдотья Даметиха – мать Миканора, все чаще высказывающая народную точку зрения, и Дубодел с его мстительной жестокостью, порожденной самыми низменными мотивами – властолюбием и напористым карьеризмом, только слегка замаскированным спекуляцией на благородных революционных представлениях, и, конечно же, секретарь Юровичского райкома партии Алексей Иванович Башлыков, изображенный в романе, как отмечал критик Л. В. Новиченко, «чрезвычайно метко и многогранно, с тончайшей подчас аналитичностью».
Башлыков в новом романе оказался в центре авторского внимания. Он вышел на первый план отнюдь не случайно. Подняла Башлыкова волна времени, «напор» исследуемых писателем событий, которые тогда были благоприятными для таких людей, делали их, пусть временно, хозяевами положения. Закономерным является и то, что в книге главным стал конфликт между Башлыковым и другим руководителем в Юровичах – председателем райисполкома Апейкой. Этот конфликт отчетливо намечался и заметно обострялся еще в «Дыхании грозы». Теперь же он стал драматическим стержнем, тем центром, который притягивает к себе и бурное кипение общественных страстей, и самые существенные силовые линии философско-интеллектуального напряжения.
Писатель был далек от того, чтобы рисовать Башлыкова только черными красками, но ясно видел пороки в его практической деятельности, в его жизненной позиции, в его понимании людей и времени. Об этом автор сказал в своем последнем интервью, подчеркнув, что лежащий в основе романа конфликт между Башлыковым и Апейкой – это «конфликт двух взглядов на жизнь, на события, на людей». Тогда же прозаик обращал внимание и на добрые намерения Башлыкова, на его субъективное желание быть полезным новому обществу и фактическое неумение выбрать для этого правильный путь. «Башлыков, – продолжает автор, – также „положительный“. Он хочет и добивается того же, чего хочет и добивается Апейка. Но он стремится к однозначной ясности в оценках сложных жизненных явлений и человеческих поступков. А жизнь очень сложна и противоречива, так же как сложны и противоречивы поступки людей. Одно „измерение“, одна мерка никогда не может быть всеобъемлющей и правильной. Каждый раз нужно несколько измерений. К пониманию этой диалектической истины Башлыков приходит мучительным, драматическим путем».
В авторских записках к «Полесской хронике» также отмечается личная честность Башлыкова, его сложность, противоречивость: «Башлыков не должен быть плоским. Сложный, противоречивый. У него есть своя человечность. Своя беда, и не одна. Рядом с черствостью… Вообще, он потрясен сложностью ситуации, в которую попал. Мучительно мечется. Только показывает себя каменным… Часто лезет на стену. Чтобы не показать слабость свою». «Трагедия Башлыкова – трагедия человека честного. Который хочет соответствовать идеалу времени. Его „подводит“ время, идеалы времени».
Писатель, разумеется, имел в виду неглубокое, поверхностно-однолинейное понимание Башлыковым времени и его идеалов. В процессе работы над «Метелями, декабрем» он уже делал упор не на изображении сложности и по-своему понятой человечности Башлыкова, а на его прямолинейности, подозрительности и недоверии к людям, неумении проникнуться подлинной любовью к ним.
Поверхностность и прямолинейность Башлыкова проявляются в том, что юровичский секретарь путает принципиальность с жестокостью, а разумный подход к делу объявляет либерализмом и ненужной жалостливостью. Башлыкову, при всей его внешней «положительности» и безусловной субъективной преданности новому, не дано по-настоящему постигнуть душу сельских тружеников, сложность крестьянской жизни, которая остается для него непонятной, далекой и чуждой. И нет у него не только глубокого знания крестьянства, которое он должен был вести к новой жизни, но и подлинной доброты, той широкой гуманистической концепции, руководствуясь которой коммунисты ленинской закалки совершали Октябрьскую революцию, создавали новый общественный строй.
Большой психологической глубиной отличается показ взаимоотношений Башлыкова с Ганной Чернушкой. Эта сюжетная линия позволяет открыть некоторые новые черты в характере Ганны и вместе с тем глубже, разностороннее изобразить Башлыкова, который в любви и предстает более привлекательным, естественным, не таким холодно-рационалистичным и жестким, как в деловой сфере. Однако вся его естественность, человечность исчезает, как только Башлыков узнает, что Ганна была замужем за кулаком. Боязнь за свою карьеру в конечном счете оказалась для него решающей. Она победила, перечеркнула любовь Башлыкова.
Разрыв с Ганной свидетельствует о моральном крахе Башлыкова, его человеческой несостоятельности. Так реализовался авторский замысел провести отчетливую параллель между Башлыковым и Василем Дятлом. «Дать хорошо линию – Ганна – Башлыков. Это линия любви – как аналогия любви Василь – Ганна. Там искалечила, погубила любовь нужда, бедность, крестьянская философия, тут – философия аскетизма, подозрительности, недоверия человеку. И та, и эта причины – одинаково бесчеловечны», рассуждал писатель в дневниковых записях. В дальнейшем Мележ хотел показать и политический крах Башлыкова. Но соответствующие сцены остались в набросках, правда, иногда разработанных довольно основательно.
Настоящую партийную принципиальность и гуманистический пафос строителей нового общества в романе «Метели, декабрь», как и в предыдущих книгах «Полесской хроники», с наибольшей полнотой и яркостью воплощает Иван Анисимович Апейка, коммунист ленинского склада, который, по словам автора, «стремится глубоко постигать смысл времени, понимать его сердцем и умом». Писатель показывает человечность Апейки и заботы о будущем народа, деловитость и богатство практического опыта, умение думать самостоятельно и серьезно разбираться в сложных жизненных вопросах. Так, Апейка не может согласиться с тем, что, дескать, на Западе крестьянин привязан к своему клочку земли, а у нас он легко готов отказаться от нее, поскольку в нашей стране нет частной собственности на землю. Наш крестьянин, рассуждает Иван Анисимович, в отличие от крестьян в западных странах, не покупал свой «клочок земли», «он завоевал ее, земельку свою, штыком, огнем, кровью! Разве ж меньшей ценой?!» А в период коллективизации, что ни говори, надо было отказываться от этого так трудно добытого «своего клочка, поделиться им с другими». Решиться на такое крестьянину было очень не просто. Этого никак не могли понять люди типа Башлыкова, но очень хорошо, своей крестьянской душой и сердцем коммуниста чувствовал Апейка.
В набросках глав, которые должны были завершить тему коллективизации в «Полесской хронике», Апейка по-прежнему держится своего трезвого, реалистического подхода к организации колхозов, настойчиво и бескомпромиссно защищает его. Однако тогда, когда стали набирать силу так называемые левацкие перегибы, для Апейки наступает время жестоких испытаний. «Дни бесприютности и бездеятельности. Страшные дни. Самые страшные в жизни». «Он был ничем. Без работы. Без партии…» «Переживания, отчаяние». «Пустота» – снова и снова расставлял автор в своих набросках основные ориентиры для того, чтобы потом показать всю глубину душевных мук Ивана Анисимовича.
Но и в таких обстоятельствах Апейка не может поступиться своей человеческой и партийной совестью. Понимая всю несправедливость Башлыкова, секретаря окружкома Галенчика и других воинственных догматиков, лишивших его партийного билета, Иван Анисимович и теперь чувствует себя солдатом партии, ее сознательным и вдумчивым бойцом, сила которого в том, что правда нового общества, правда партии стала его собственной правдой, его глубоким личным убеждением. «Хочется все понять! До всего дойти умом и сердцем! Есть любители считать доблесть в том, что не умеют рассуждать. Партия сказала, партия решила!.. Нечего рассуждать!.. А я хочу думать, хочу понять все, ощутить, как свою правду. Я должен убедиться во всем, а для этого я должен понять все, почувствовать! Умом и сердцем! Подлинный большевизм и есть убежденность! Мы большевики от убежденности. В этом наша особенность и наша сила! Сила! Ибо нет ничего сильнее, чем твердость убеждений!» – взволнованно говорит герой Мележа. Это мужественный голос борца, голос человека, не способного на нравственный компромисс, на сделки с совестью.
Размышляя о судьбе Апейки, писатель намеревался показать, что Иван Анисимович не мирится с постигшей его бедой и открыто добивается справедливости. Апейку восстанавливают в партии, правда, с выговором. И работать ему придется на новом месте. Все это многозначительные намеки на то, что и в дальнейшем Апейке вряд ли будет легко. Но он чувствует себя победителем. В главном он действительно победил безусловно. Более того. Есть полная уверенность, что такой человек никогда не согнется, не изменит своей партийной совести и той великой народной правде, которая выстрадана всем опытом его жизни, стала важной частью его человеческой сути.
В материалах, которые сначала предназначались для ненаписанных романов «За осокою берег» и «Правда весны», а потом, по самой последней и также неосуществленной, нереализованной прикидке, должны были стать продолжением «Метелей, декабря», намечено очень реалистическое сюжетное завершение и судеб других героев. Так, Ганна Чернушка, перегорев сердцем к Василю и разочаровавшись в Башлыкове («Василь – отрезанный ломоть. Башлыков – пустое»), должна была вернуться в Курени, ожидая ребенка от ненавистного ей Евхима. Прежние, более ранние варианты, в которых Ганна становилась женой Миканора и находила с ним свое женское счастье, Мележ отбросил.
На пронзительной драматической ноте предполагалось завершить и сюжетную линию Василя. В соответствии с последними вариантами Василь поздно, с большими сомнениями, главным образом боясь раскулачивания и высылки («Только бы тут, что бы ни было») вступает в колхоз. Вспахивая бывшую полосу Корча, Василь с болью душевной и упрямой мужицкой решимостью выстоять в любых жизненных испытаниях думает: «Ни Ганны, ни земли… Так, наверное, надо. И надо жить как есть. Как доля предначертала. Жить».
Такой эпилог представлялся автору приемлемым не только для «закругления» сюжетной линии, связанной с Василем, но и для завершения всей «Полесской хроники». Прозаик пометил его двумя жирными вертикальными отчерками карандаша и написал: «Хороший конец».
Наша критика (А. Адамович) резонно увидела в таком финале явную перекличку с трагедийной концовкой «Тихого Дона», обусловленную не только шолоховским влиянием, но и воздействием самой жизни, мощное дыхание которой Мележ улавливал с чуткостью большого художника.
Он писал свои полесские романы, опираясь на исторический опыт, накопленный социалистическим обществом, мечтая создать произведение, согретое гуманистической мыслью о человеке и его будущности, «книгу в полном смысле народную, прославляющую народ, его подвиг, проникнутую великим уважением к нему и заботой о нем». «Полесская хроника» при всей ее незавершенности такой книгой стала. Она представляет собой масштабную (не столько в событийном плане, сколько по глубине явленного в ней понимания человека) современную эпопею толстовско-шолоховского типа, в которой изображенная действительность оценивается прежде всего с народной точки зрения. Мысль народная определяет и художественную концепцию, и весь образный, даже языково-стилевой строй, облик «Полесской хроники», ее глубинный патриотический пафос, рожденный любовью к отчему краю и в широком смысле этого слова, и непосредственно к тем местам белорусского Полесья, где родился и вырос художник, где начал формироваться его взгляд на жизнь, его душевный, эмоциональный мир. Вся эстетическая система, каждый художественный образ, каждая строка и слово главной мележевской книги проникнуты этой трепетной любовью, направлены на то, чтобы во всей подлинности перед миром предстало безгранично богатое, диалектически противоречивое и сложное море полесской жизни, вздыбленное революцией и ее последствиями, чтобы во всю мощь прозвучала великая правда о родном народе.
Д. БУГАЕВ
