355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Майский » Воспоминания советского посла. Книга 1 » Текст книги (страница 38)
Воспоминания советского посла. Книга 1
  • Текст добавлен: 9 ноября 2017, 13:30

Текст книги "Воспоминания советского посла. Книга 1"


Автор книги: Иван Майский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

Конец путешествия в прошлое

И вот наконец настал день, которого я ожидал: из английского министерства иностранных дел мне сообщили, что король вернулся в Лондон, и церемония вручения моих верительных грамот состоится завтра в 11 час. утра.

На следующий день, в 10 ч. 30 м. к зданию посольства подъехали две пароконных придворных кареты на мягких старинных рессорах. Спереди в каждой из карет сидел величественный кучер в длинном темном кафтане с пелериной. На голове у него был блестящий цилиндр с галунами, на руках ярко-белые перчатки, а в руках вожжи и кнут на длинном гибком древке. Облучки карет были подняты так высоко, что кучера возносились над ними, как какие-то торжественные изваяния. Сзади, на специальных подножках, тоже возвышаясь над каретой, стояли гайдуки в таких же облачениях, как и кучера, – по два на каждую карету. От всей картины веяло далью веков и воспоминаниями о рыцарских турнирах…

Из первой кареты вышел один из высших чиновников министерства иностранных дел и с изысканным поклоном сообщил мне, что ему поручено сопровождать меня от посольства до дворца. Чиновник был в расшитой золотом парадной форме своего ведомства. Я – во фраке, в лакированных ботинках и черном пальто, с шелковым цилиндром на голове. Как мало в этом облачении я был похож внешне на того эмигранта, который 20 лет назад стоял на пристани Фокстона!

Когда мы оба стали спускаться с крыльца посольства, со всех сторон защелкали аппараты набежавших откуда-то фоторепортеров. Собравшиеся у ворот соседи с любопытством взирали на редкую церемонию. Гайдук выбросил из кареты складную трехступенчатую лестничку, и мой спутник поспешил возможно комфортабельнее устроить меня на мягком кожаном сиденье. Сам он поместился рядом со мной. Во вторую карету села моя «свита» – секретари посольства, которым по дипломатическому этикету полагалось сопровождать меня к королю. Затем кортеж тронулся в путь через улицы и парки Лондона, везде привлекая к себе внимание публики. Пешеходы останавливались и подолгу смотрели нам вслед.

По дороге мой спутник в качестве любезного хозяина занимал меня разговорами. Он рассказывал подробности о различных достопримечательностях столицы, слегка подшучивал над вкусами и обычаями англичан. Между прочим, он подчеркнул разницу в ритуале вручения верительных грамот между послами и посланниками. У первых это обставлено более торжественно, чем у вторых. В частности, придворные кареты посылаются только за послами. Посланникам приходится приезжать во дворец в собственных автомобилях.

– Может быть, это удобнее? – полушутя заметил я.

– Помилуйте! – с легким возмущением воскликнул мой спутник. – Ведь вся прелесть веков пропадает.

Я сразу почувствовал англичанина.

Наконец наша карета въехала в каменные ворота Букингемского дворца, и мой сосед, изящно повернувшись, все с той же легкостью в тоне произнес:

– Ваше превосходительство, разрешите вас предупредить…

И он стал рассказывать мне о деталях предстоящей церемонии.

Я опять почувствовал англичанина.

* * *

Путешествие в прошлое кончилось. Настоящее властно вступало в свои права.

ПРИЛОЖЕНИЯ
Приложение 1.

Растерянность и смятение в эмигрантских кругах, вызванные войной, не ограничивались только Швейцарией. Н. К. Крупская в своих «Воспоминаниях о Ленине» (М., 1957) пишет:

«В наших (т. е. большевистских. – И. М.) заграничных группах, которые не переживали революционного подъема последних (перед началом войны. – И. М.) месяцев в России и истомились в эмигрантщине, из которой так хотелось многим во что бы то ни стало вырваться, не было той твердости, которая была у наших депутатов (в Государственной думе. – И. М.) и у русских большевистских организаций. Вопрос для многих был неясен, толковали о том больше, какая сторона нападающая. В Париже в конце концов большинство группы высказалось против войны и волонтерства, но часть товарищей – Сапожков (Кузнецов), Казаков (Вритман Свиягин){29}, Миша Эдишеров (Давыдов, Мойсеев), Илья, Зефир и др. пошли в волонтеры во французскую армию. Волонтеры – меньшевики, часть большевиков, социалисты-революционеры (всего около 80 человек) приняли декларацию от имени «русских республиканцев», которую опубликовали во французской печати. Перед уходом волонтеров из Парижа Плеханов сказал им напутственную речь. Большинство парижской группы осудило добровольчество. Но и в других группах вопрос был выяснен не до конца» (стр. 230-231).

Если так обстояло дело с большевистскими группами, то легко себе представить, какой разброд господствовал в других эмигрантских группах – меньшевистских, эсеровских, польских и т. д.

Приложение 2.

 В те годы нам, эмигрантам, приходилось довольствоваться преданиями и легендами о прошлом Коммунистического клуба. Сейчас, благодаря усилиям главным образом советских ученых, имеются более точные, но все еще недостаточно полные сведения об истории этого любопытного учреждения. Основано оно было 7 февраля 1840 г. двумя немецкими революционными эмигрантами, членами тайного Союза Справедливых, Карлом Шаппером и Иосифом Молем. Официальное название его было «Просветительное общество немецких рабочих», а видимая деятельность состояла в мирной пропаганде идей социализма. Одновременно «Просветительное общество» являлось легальным прикрытием для тайной общины Союза Справедливых. Первоначально «Просветительное общество» развивалось довольно медленно и в 1844 г, имело только около 30 членов; в последующие годы число его членов значительно увеличилось, и оно создало даже свою типографию. В июне 1847 г. в Лондоне состоялся первый, а в ноябре того же года – второй Конгресс Союза Справедливых, переименованного теперь в Союз Коммунистов. На этих конгрессах был принят новый устав и новая программа организации, формулировка которой была поручена Марксу и Энгельсу. Результатом явился знаменитый «Манифест Коммунистической партии». Лозунгом организации было избрано также исходящее от Маркса и Энгельса изречение: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» «Просветительное общество немецких рабочих» имело ближайшее отношение к обоим Конгрессам, а «Манифест Коммунистической партии» впервые был напечатан в его типографии. В декабре 1847 г. Маркс и Энгельс выступали в «Обществе» с докладами (см. Е П. Кандель. Маркс и Энгельс – организаторы Союза Коммунистов. М., 1953). В дальнейшем, когда Маркс прочно поселился в Лондоне, он поддерживал (хотя и с перерывами) отношения с «Просветительным обществом» и не раз выступал в его стенах.

Приложение 3.

По возвращении в октябре 1918 г. в Советскую Россию М. М. Литвинов (1876-1951) был назначен членом коллегии Народного комиссариата иностранных дел и затем в декабре того же года по указанию В. И. Ленина был командирован в Стокгольм, откуда обратился по телеграфу с предложением мира ко всем державам Антанты. Обращение это не имело практических результатов, и Литвинову в начале 1919 г. пришлось возвратиться в Москву. В конце 1919 г. он был направлен В. И. Лениным в Копенгаген для ведения переговоров с представителем британского правительства лейбористом О´Грэди об обмене военнопленными. В этих переговорах Литвинов проявил большое искусство и не только добился возвращения домой всех русских военнопленных, но и развернул их в переговоры о заключении торгового соглашения между РСФСР и Англией, которое и было подписано (Л. Б. Красиным) в Лондоне 16 марта 1921 г. Данное соглашение являлось в то время крупнейшей дипломатической победой Советской власти, ибо оно прорывало экономическую и политическую блокаду, которую капиталистический мир установил вокруг Советской России (подробности см. в статье И. М. Майского. Англо-советское торговое соглашение 1921 г. – «Вопросы истории», 1957, № 5). В 1920 г. Литвинов был направлен полпредом и торгпредом в Эстонию – единственную тогда страну, установившую с РСФСР мир и дипломатические отношения. В 1921 г. он был назначен заместителем наркома иностранных дел (наркомом был Г. В. Чичерин) и по совместительству членом коллегии Наркомата Госконтроля и заместителем председателя Главкопцесскома. В 1922 г. Литвинов входил в состав советской делегации на Генуэзской конференции и был главой советской делегации на последовавшей затем конференции в Гааге. В декабре того же 1922 г. Литвинов председательствовал на конференции по разоружению в Москве, куда по инициативе советского правительства были приглашены Польша, Литва, Латвия, Эстония и Финляндия. В 1927-1930 гг. Литвинов являлся главой советской делегации в подготовительной комиссии Лиги Наций по разоружению, в которой СССР считал необходимым принимать участие, несмотря на то, что он не был в то время членом Лиги. Здесь Литвинов от имени советского правительства сначала внес предложение о всеобщем разоружении, а когда оно было отвергнуто, то о частичном разоружении, которое также не было принято представителями капиталистических держав. В 1930 г. Литвинов был назначен народным комиссаром иностранных дел и оставался на этом посту почти 10 лет. В 1932 г. он являлся главой советской, делегации на конференции по разоружению, созванной Лигой Наций в Женеве. Эта конференция по вине империалистических держав также кончилась полным фиаско. В 1933 г. Литвинов возглавлял советскую делегацию на Международной экономической конференции в Лондоне и одновременно здесь заключил конвенцию об определении агрессии с Румынией, Польшей, Югославией, Чехословакией, Турцией, Ираном, Афганистаном, Литвой, Латвией, Эстонией. По приглашению Рузвельта в конце 1933 г. Литвинов ездил в Вашингтон и по поручению советского правительства подписал там соглашение об установлении дипломатических отношений между СССР и США, от чего США 16 лет уклонялись. В 1934 г., выполняя волю советского правительства, Литвинов с большим искусством провел подготовительную работу и затем осуществил вступление СССР в Лигу Наций, где в течение последующих пяти лет он представлял Советский Союз. В 1936 г. Литвинов вел переговоры и заключил конвенцию о режиме турецких проливов на конференции в Монтре. В мае 1939 г. Литвинов стал жертвой культа личности Сталина и был освобожден от обязанностей народного комиссара иностранных дел. В самом начале Великой Отечественной воины он был возвращен в Народный комиссариат иностранных дел в качестве замнаркома и назначен советским послом в США. В 1943 г. Литвинов был отозван из США и после того работал в Москве в качестве заместителя народного комиссара иностранных дел вплоть до 1946 г., принимая большое участие в подготовке решений антигитлеровской коалиция по германскому и другим вопросам. В 1946 г. он был окончательно освобожден от работы в Министерстве иностранных дел СССР. Ему даже не было назначено никакой пенсии. В 1951 г., в возрасте 75 лет, М. М. Литвинов умер от последствий инфаркта. Литвинов был членом ЦК, ВЦИК и ЦИК, а также Верховного Совета СССР. Он был награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, а также медалью «За доблестный труд».

В 30-е годы, когда Литвинов возглавлял Народный комиссариат иностранных дел, он был очень популярен не только в СССР, но и за рубежом. Имя его особенно тесно было связано с борьбой за разоружение и за коллективную безопасность, которую с такой энергией вело советское правительство. В то дни, когда реакционеры запада делали ставку на развязывание войны между СССР и гитлеровской Германией в надежде самим остаться в стороне и на этом пажить немалый «капитал», Литвинов выдвинул лозунг «мир неделим». Этот лозунг стал тогда знаменем всех действительных противников войны.

Приложение 4.

Г. В. Чичерин (1870-1936) вернулся в РСФСР в январе 1918 г. и сразу же был назначен заместителем народного комиссара иностранных дел, а затем, по указанию Ленина, подписал Брестский мирный договор. 30 мая 1918 г. Чичерин был назначен народным комиссаром иностранных дел и работал на этом посту до 1930 г., когда из-за тяжелой болезни (полиневрит) вынужден был уйти в отставку. Наибольшую активность Чичерин проявил в эпоху гражданской войны и интервенции. Его страстная борьба за мир и против капиталистической Европы, нашедшая чрезвычайно яркое выражение в бесчисленных нотах, обращениях, декларациях, заявлениях, меморандумах и т. д., сыграла в то годы немалую роль в конечной победе Советской России. Будучи последовательным проводником ленинской внешней политики, Чичерин в 1921 г. заключил с Турцией, Ираном, Афганистаном первые в истории договоры с восточными странами, построенные на строгом проведении принципа равноправия. В 1922 г. он возглавлял советскую делегацию на Генуэзской конференции и здесь весьма искусно защищал интересы Советской страны против империалистических держав, пытавшихся накинуть ей на шею финансово-экономическую петлю. Во время Генуэзской конференции Чичерину удалось подписать с германским министром иностранных дел Вальтером Ратенау так называемый Рапалльский договор (название происходит от имени местечка Рапалло под Генуей, где состоялось подписание), по которому обо стороны устанавливали между собой дипломатические отношения и взаимно отказывались от всяких претензий. Для своего времени Рапалльский договор имел очень большое политическое значение. Дополняя заключенное годом раньше англо-советское торговое соглашение, этот договор окончательно разрывал капиталистическую блокаду советской  страны и серьезно укреплял ее международное положение. В 1923 г. Чичерин возглавлял советскую делегацию в Лозанне, где был определен послевоенный статус турецких проливов. Этот статус 13 лет спустя был пересмотрен на новой конференции 1936 г, в Монтре, где, как уже указывалось выше, советским представителем был М. М. Литвинов. В 1925 г. Чичерин подписал договор о дружбе и нейтралитете с Турцией, явившийся в дальнейшем образцом для ряда аналогичных соглашений СССР с другими державами. Чичерин был членом ЦК, ВЦИК и ЦИК.

Высоко образованный и культурный, превосходно владевший тремя европейскими языками, чрезвычайно искусный в разговорах со своими иностранными партнерами, Г. В. Чичерин пользовался большой известностью в зарубежных политических и дипломатических кругах и под руководством Ленина сделал в 20-е годы очень много полезного для укрепления международных позиций молодой Советской Республики.

Приложение 5.

В 1920 г. по приезде в Россию Ф. А. Ротштейн (1871-1953) сразу был назначен послом РСФСР в Персию, где и пробыл до лета 1922 г. Затем он вернулся в Москву и вплоть до 1930 г. был членом коллегии Народного комиссариата иностранных дел, ведая здесь главным образом вопросами печати. Покинув ведомство иностранных дел, Федор Аронович стал членом редколлегии Большой советской энциклопедии и одновременно работал в области истории, особенно в области истории внешней политики и международных отношений. В 1939 г. Ротштейн был избран академиком и в дальнейшем посвятил себя почти исключительно науке. Перу Ротштейна принадлежит ряд серьезных работ, среди которых можно назвать «Очерки по истории рабочего движения в Англии» (1922), «Захват и закабаление Египта» (1925, английское издание этой книги вышло в 1910 г.), «Из истории прусско-германской империи» (1948) и др.

Приложение 6

В марте 1917 г. А. М. Коллонтай вернулась в Россию, была избрана членом исполкома Петроградского Совета и позднее членом большевистского ЦК. После Октября вошла в первое Советское правительство в качестве наркома государственного призрения (собеса). В период гражданской войны работала на фронте в Донбассе, в Харькове, в Крыму, затем была наркомом пропаганды и агитации на Украине. После гражданской войны вернулась в Москву, была членом ВЦИК, работала в ЦК. Были у Александры Михайловны за эти годы успехи и неудачи, волнения и тревоги, увлечения и разочарования – всякое бывало… Но всегда и везде образ ее был окружен ореолом, как женщины революции, яркой и неповторимой.

Я много лет не виделся с Коллонтай, хотя неоднократно слышал о ней. И вот осенью 1922 г. я совершенно неожиданно столкнулся с ней лицом к лицу в приемной замнаркома иностранных дел М. М. Литвинова. Я был тогда заведующим отделом печати Народного комиссариата иностранных дел и пришел к Максиму Максимовичу по одному текущему делу. Увидев Александру Михайловну, я невольно воскликнул:

– Что вы здесь делаете?

– Как что делаю? – звонко откликнулась Коллонтай. – Пришла за инструкциями: ведь меня посылают на дипломатическую работу в Норвегию!

Тогда между СССР и Норвегией существовали отношения де-факто; их надо было заменить взаимным дипломатическим признанием, и на Коллонтай возлагалась задача добиться этого. А. М. Коллонтай посылали в Осло, которое в то время именовалось еще Христианией, в ранге советника полпредства, но предусматривалось, что после установления дипломатических отношений между обеими странами она будет назначена полпредом.

Работа для Александры Михайловны была новая, непривычная, способная смутить человека даже неробкого десятка. Но Коллонтай не чувствовала никакой растерянности. Как раньше она с энтузиазмом занималась агитацией и пропагандой, так сейчас была увлечена поручением, возложенным на нее Советским правительством. Тут же, в приемной Литвинова, Александра Михайловна со свойственной ей горячностью начала рассказывать мне, что и как она собирается делать в Норвегии.

– Одного только у нас кое-кто опасается, – закончила Коллонтай, – какой прием мне будет оказан в Христиании… Ведь я первая в мире женщина-дипломат!.. Поймите, первая!.. Ничего подобного до сих лор в истории не бывало!.. Как-то посмотрят на ото норвежцы?

– Ну, в стране Ибсена, – ответил я, – едва ли могут быть какие-либо возражения против женщины-дипломата… Просто скажут: Нора не только ушла из дому, но и стала управлять государством… Естественный ход вещей!

Александра Михайловна рассмеялась и раскрыла портфель, чтобы показать мне какой-то интересный документ, но как раз в тот момент секретарь Литвинова пригласила ее пройти в кабинет замнаркома. Когда Коллонтай скрылась за дверью, я как когда-то в Копенгагене подумал: «Какая изумительная сила жизненности в этой женщине!»

* * *

Прошло десять лет. В августе 1932 г., будучи советским полпредом в Финляндии, я вместе с женой поехал в Стокгольм навестить Александру Михайловну.

За это время в ее жизни произошли известные перемены: после того, как в феврале 1924 г. были установлены дипломатические отношения между СССР и Норвегией, она в течение двух лет была одновременно полпредом и торгпредом СССР в Осло.

В 1926 г. Коллонтай была назначена советским полпредом в Мексику, однако там она пробыла недолго: город Мехико расположен очень высоко (2300 м над уровнем моря), сердце Александры Михайловны плохо переносило физические последствия этого географического фактора, и в 1927 г. Советское правительство вернуло ее на старый пост в Норвегии.

Три года спустя Александра Михайловна стала советским посланником в Швеции. Момент был сложный, в шведско-советских отношениях царило напряжение, антисоветские силы в Европе, используя трудности эпохи первой пятилетки, развернули повсюду широкую кампанию против нашей страны. Задачей Александры Михайловны было противодействовать этой кампании в Скандинавии и ввести шведско-советские отношения в нормальное русло. Она успешно справилась со своей задачей, и когда мы встретились с ней в Стокгольме, Коллонтай подробно рассказывала о всех перипетиях проведенной ею борьбы.

К моменту нашего визита шведско-советские отношения улучшились, а личный престиж Александры Михайловны в Швеции сильно поднялся. Я и раньше слышал, что Коллонтай пользуется большой популярностью в стране своего аккредитования, но то, что я сам теперь наблюдал на каждом шагу, далеко превзошло все мои ожидания.

Я внимательно приглядывался к Александре Михайловне и невольно сравнивал ее с той, какой знал ее в прошлые годы. Перемена была большая и благоприятная. Внешне она все еще выглядела очень моложаво, но зато внутренне стала много серьезнее, глубже, вдумчивое, образованнее (хотя и раньше всегда была очень начитанным человеком). В ней чувствовался также большой и разнообразный дипломатический опыт, делавший ее блестящим представителем СССР за рубежом. А это было очень важно: ведь тогда Коллонтай была первой женщиной-послом в мире, все – как друзья, так и враги – с неослабным вниманием следили за каждым ее действием, словом, даже жестом. Старая сила жизненности в ней полностью сохранилась, но отлилась теперь в новые формы. Александра Михайловна в этот раз много и интересно рассказывала также о своих мексиканских впечатлениях. Особенно мне запомнился такой случай.

Как-то Коллонтай решила немножко отдохнуть от высоты Мехико и спустилась вместе со своей секретаршей на известный мексиканский курорт, расположенный значительно ниже столицы.

Однажды, когда Коллонтай и ее спутница сидели за обедом в столовой отеля, где они устроились, двери столовой вдруг широко раскрылись, и в зал с шумом, гамом и громким топаньем ввалилась большая компания мексиканских военных: впереди генерал с огромным пистолетом у пояса, за ним его свита с саблями и револьверами. Занявши лучший стол, военные потребовали вина и угощения. Когда вся компания была уже под надлежащим «градусом», генерал узнал, что среди гостей в столовой находится советский посланник, да еще дама. Он пришел в страшное волнение, выскочил из-за своего стола и, подойдя к столику, за которым сидела Коллонтай, приветствовал ее в самом галантном мексиканском стиле. Потом он присел к столику Александры Михайловны и завел с ней светский разговор. Под конец генерал в чрезвычайно изысканных выражениях предложил Коллонтай показать живописные окрестности курорта. Условились, что завтра, ровно в 10 часов утра, генерал заедет за ней в отель.

На следующий день Александра Михайловна со своей секретаршей, вполне готовые к поездке, спустились к 10 часам утра в гостиную отеля. Пробило 11 часов, пробило 12 часов – генерала не было. Раздосадованная Александра Михайловна уже собиралась вернуться в свою комнату, как вдруг перед ной неожиданно оказался его адъютант и, сделав самый изысканный поклон, почти весело отрапортовал:

– Мадам, поездка, к сожалению, не может состояться: сегодня ночью генерал был арестован своим соперником.

Прежде чем ошеломленная Александра Михайловна успела что-либо сказать, адъютант, переходя на дружеский тон, продолжал:

– Мадам, если позволите дать вам добрый совет… Уезжайте-ка отсюда поскорей!.. Сейчас здесь начнется такая катавасия, что небу станет жарко… Через полчаса уходит последний автобус, который еще может проскочить невредимым, – не теряйте случая. Потом будет поздно.

Полчаса спустя Коллонтай и ее секретарша сидели в автобусе. По дороге его все-таки обстреляли, но, к счастью, пострадавших не было. Однако отдых Александры Михайловны был испорчен.

* * *

В конце апреля 1939 г. я был вызван в Москву для консультаций. Шли тройные переговоры (СССР, Англия и Франция) о заключении пакта взаимопомощи против гитлеровской агрессии. Мы только что вручили в Лондоне и Париже проекты такого пакта, и теперь Советское правительство устраивало совещание для обсуждения всех вопросов, связанных с этим важным шагом. Как тогдашний посол СССР в Англии, я должен был присутствовать на совещании и давать необходимые разъяснения.

Мне не хотелось лететь «через немцев» с их свастикой, «гусиным шагом» и прочими атрибутами гитлеровского царства, поэтому я избрал другой маршрут: Лондон – Стокгольм – Хельсинки на самолете, Хельсинки – Ленинград – Москва поездом. По дороге мне пришлось переночевать в шведской столице.

Целый вечер мы провели с Коллонтай за важными и интересными разговорами. Александре Михайловне было в это время далеко за шестьдесят, но она все еще очень хорошо выглядела и сохраняла на редкость ясную голову. Она долго расспрашивала меня о настроениях в английских правящих кругах, и когда я с полной откровенностью рассказал ей о том жестоком саботаже тройных переговоров, который все время проводило правительство Невиля Чемберлена, Александра Михайловна в раздумье сказала:

– Недавно я вновь перелистывала известный труд Гиббона о падении Древнего Рима и, знаете ли, нашла в нем немало поразительных аналогий с нашим временем…

– Но все-таки… Рабовладельческий Рим – и капиталистическая Европа! – несколько недоверчиво бросил я.

– Конечно, между ними большая разница, – продолжала Коллонтай. – Разная техника, разный уровень знаний, разный характер трудящихся масс… И, однако… – Коллонтай на мгновение остановилась, как бы собираясь с мыслями, и затем продолжала. – Мне думается, когда любой господствующий класс – независимо от характера формации – вступает в период умирания, его поражают два главных недуга: политическая слепота и паралич воли к реформе… Именно отсюда вытекают многие аналогии между Древним Римом и современной капиталистической Европой.

– Значит ли это, – спросил я, – что вы не верите в успех тройных переговоров?

– Да, я настроена очень скептически, – ответила Коллонтай. – Ситуацию могло бы изменить лишь активное вмешательство масс.

– Я тоже не большой оптимист в вопросе о тройных переговорах, – заметил я, – однако считаю, что наш долг перед нашим народом и перед историей сделать такую попытку. Мы должны использовать всякую, даже самую маленькую возможность предупредить развязывание второй мировой войны.

– Тут я полностью с вами! – воскликнула Коллонтай. – Такую попытку надо сделать, очень надо!

И затем, пожимая мне руку, Александра Михайловна добавила:

– Желаю вам полного успеха!

Скептицизм Коллонтай в дальнейшем целиком оправдался: активность масс была усыплена реформистскими сиренами. Чемберлен и Даладье получили возможность сорвать заключение тройного пакта взаимопомощи; дорога для второй мировой войны была открыта.

* * *

Вновь я увидел Коллонтай только весной 1945 г.

За эти шесть лет многое случилось. Произошла вторая мировая война. В капиталистическом лагере обнаружился раскол и создалась англо-советско-американская коалиция против фашистских держав во главе с гитлеровской Германией. После величайших усилий и жертв антифашистская коалиция одержала полную победу, причем основную роль тут сыграл Советский Союз….

В жизни Коллонтай эти шесть лет также имели очень важное значение.

В апреле 1942 г. ей исполнилось 70 лет, и она была награждена орденом Ленина. В августе того же года Александру Михайловну поразил инсульт: была парализована левая половина тела и затронута речь. В течение долгого времени она упорно и настойчиво лечилась в Швеции и к концу 1944 г. стала ходить с палочкой. Речь восстановилась несколько раньше. Сила жизненности, столь свойственная Александре Михайловне, все время поддерживала ее; она оставалась на своем посту, занималась дипломатическими делами, даже лежа в постели, и сыграла очень важную роль при заключении перемирия между СССР и Финляндией осенью 1944 г. Весной 1945 г. Коллонтай покинула Швецию и окончательно вернулась домой.

Сознаюсь, на первую встречу с Александрой Михайловной в Москве я шел с большим волнением: какая-то она стала теперь? Я боялся, что увижу немощного инвалида.

Меня ожидало приятное разочарование: предо мной сидела все та же Александра Михайловна, умная, очаровательная, изящно одетая, с искусно уложенными волосами. Только на лицо лег какой-то новый, чуть заметный отпечаток, да левая рука двигалась с трудом…

Семь лет, прожитые после того А. М. Коллонтай в Москве, были длительной героической битвой между силами жизни и силами разрушения.

Александра Михайловна много работала. Она несла обязанности советника Министерства иностранных дел СССР, и не только формально. Она также много писала: каждый день проводила но три часа за письменным столом и диктовала свои воспоминания. Я их читал и могу засвидетельствовать, что эти мемуары первой в истории женщины-посла представляют большой интерес в политическом, литературном и психологическом отношениях. Эти воспоминания потом были сданы Александрой Михаиловной в ИМЛ и до сих пор не опубликованы. Пора бы их выпустить в свет!

Преодолевая болезнь, Коллонтай также очень много читала. Читала литературу русскую и иностранную, художественную и историческую, научную и мемуарную. Подчас она просто поражала меня широтой своих интересов в этой области.

В ее скромной, с большим вкусом обставленной квартире на Большой Калужской можно было встретить иностранных послов и их жен, товарищей-коммунистов из зарубежных стран, советских писателей и артистов, комсомолок и старых большевиков.

Да, Коллонтай в Москве жила полной жизнью. Она вела также упорную борьбу со своим недугом. Однако годы и болезнь все-таки делали свое страшное дело. С горечью я замечал, что постепенно, несмотря на все усилия врачей, слабеет ее тело, что сердце мало-помалу превращается, как она однажды писала мне, «в старые часы, которые то слишком торопятся, то слишком отстают»…

И все-таки Александра Михайловна продолжала сохранять мужество, бодрость, юмор…

Ее последнее письмо, адресованное мне и моей жене, было датировано 29 февраля 1952 г.

«Дорогие друзья, – писала Александра Михайловна. – Сегодня мне лучше, и первый привет шлю вам. Было высокое давление и что-то с сердечным клапаном. Но мои кремлевские врачи взялись за меня основательно. По-старомодному пустили кровь, и я почувствовала себя маркизой XVIII в., которая при каждом недомогании или любовной горести прибегала к кровопусканию. Оказывается, это очень хорошо. Сегодня я улыбаюсь на солнышко и проблески весны… Читаю записки Пржевальского, интересно. Я его лично знала, он часто бывал у моего отца».

Спустя восемь дней Александры Михайловны не стало.

Сколько духовного мужества и силы жизненности надо было иметь, чтобы написать такое письмо за несколько дней до смерти!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю