Текст книги "Воспоминания советского посла. Книга 1"
Автор книги: Иван Майский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)
Пекхэм Род, 110… Я стою перед этим большим, закопченным, угрюмым зданием, где помещается центральное правление знаменитого в истории британского тред-юнионизма «Объединенного общества механиков», зданием, где 20 лет назад я так часто бывал, и опять длинная галерея образов и картин встает из глубины моей памяти…
Летом 1913 г. вышло так, что у меня неожиданно оказалось две недели свободного времени. Я решил поехать куда-нибудь к морю. Но куда?
Я уже не раз упоминал на этих страницах, что занят был в те годы изучением английского рабочего движения. И когда предо мной стал вопрос, как провести две свободные недели, я подумал, а нельзя ли найти такое место, где самый отдых обогащал бы мое представление об этом движении?
Опрос друзей – русских и иностранных – не привел меня к какому-либо определенному выводу. Каждый советовал что-то свое, и я был полон колебаний. Тогда я решил зайти на Пекхэм Род, 110 и поговорить по душам с молодым веселым механиком Броуном, работавшим там в качестве одного из помощников секретаря союза. В течение предшествовавшей зимы мы довольно близко сошлись с Броуном, и он оказывал мне много самых разнообразных услуг в деле изучения английского профессионального движения. Я не сомневался, что и теперь Броун не откажется прийти мне на помощь в моем затруднении. Я не ошибся. Когда я рассказал Броуну, в чем дело, он весело рассмеялся и воскликнул:
– Я знаю, куда вам надо поехать… Отправляйтесь в «Социалистический лагерь Додда».
– А что это такое? – спросил я.
– Поезжайте и сами увидите, – ответил Броун, – Вы ищете знакомства с английской рабочей средой? Будете довольны.
Молодость любит приключения: я послушался веселого механика и не имел оснований раскаиваться в этом.
* * *
«Социалистический лагерь Додда» находился на восточном берегу Англии, в Кестере на море, поблизости от рыбачьего городка Грэт-Ярмус. Это была зеленая полянка, кое-где поросшая деревьями, раскинувшаяся у «самого синего моря». Правда, море это – модное Северное море – было не столько синим, сколько серо-свинцовым, но что за беда? Все-таки море есть море. В одном углу полянки возвышалось несколько легких построек барачного тина: столовая, кухня, кладовая. Все остальное пространство было покрыто пестрыми брезентовыми палатками, в которых размещались приезжающие гости: мужчины в одном конце, женщины – в другом, семейные пары – в третьем. В центре полянки стояла высокая мачта с вечно трепещущим на ней красным флагом. Внутренняя организация лагеря была построена на «полукоммунистических» началах: жили по три-четыре человека в палатке. Ели, пили все вместе в общей столовой. Дежурили по очереди на кухне Сами мыли посуду, сами убирали постели. Питались просто, но здорóво. Воздуха и моря было сколько угодно. Немножко не хватало солнца, но на это в Англии не приходится обижаться.
Распорядок дня в лагере как-то своеобразно сочетал строгость со свободой. Вставали в 7 час. утра. Завтракали между 8 и 9 часами. Потом шли на пляж, валялись на песке, купались, плавали, грелись на солнце, если оно появлялось. Между часом и двумя весело уплетали ленч, после которого отдыхали в палатках или на лужайке. В 5 час. пили традиционный английские чай с «тостами» (поджаренным хлебом) и джемом, а в 8 часов обедали. Во второй половине дня, перед чаем или между чаем и обедом, совершали прогулки по окрестностям: в старинный замок по соседству или на широкое устье реки Иер, или к берегам извилистого озера Ормесби, где так приятно было кататься на лодках. По вечерам после обеда устраивали танцы с музыкой или собеседования и дискуссии, или просто разбивались на группы и пары, сидели, курили, болтали, рассказывали сказки и необыкновенные истории. В 11 час. ночи все расходились по палаткам, и лагерь погружался в глубокий сон.
Мне очень нравился этот «Социалистический лагерь». Люди в нем были приятные и симпатичные, нравы простые и естественные, и атмосфера бодрая и веселая. В такой обстановке можно было хорошо отдохнуть, и я действительно отдыхал и набирался сил. Случайно у меня сохранилось письмо, которое я из «Социалистического лагеря» отправил моей кузине Пичужке в Москву. В нем я сообщал:
«Живу я хорошо… Главное, я нашел самого себя, я знаю, зачем и живу, я удовлетворен своей работой и смело смотрю в глаза будущему. И кажется мне часто, что это будущее скрывает какие-то широкие и заманчивые перспективы, что оно сулит так много интересного, захватывающего и красивого. Знакомо ли тебе ощущение, испытываемое человеком ясным летним утром после купания в холодном, чистом озере? Весь организм как-то невольно подбирается, полон упругой силы и свежей энергии. Вот это-то именно ощущение я систематически испытываю в последнее время… Мне часто хочется воскликнуть: «Хорошо и интересно жить!» И единственно, о чем я прошу судьбу, – это сохранить мне подольше мои нынешние ощущения».
Оглядываясь сейчас на пробежавшие с тех пор годы, я испытываю чувство глубокой благодарности судьбе. Реальная историческая действительность, несмотря на все пережитые трудности и страдания, несмотря на все сделанное мной промахи и ошибки, оправдала мои тогдашние смутные ожидания в такой мере, в какой я никогда не мог о том мечтать. В самом деле, разве могло быть что-либо более «интересное, захватывающее, красивое», чем величайшая из великих революций, которая пришла в мои дни? Впрочем, это лишь небольшое попутное отступление. В то далекое лето 1913 г. личные переживания меня мало занимали. На первом плане было другое. Больше всего меня занимали обитатели лагеря, все эти мужчины и женщины, которые, подобно мне, жили в брезентовых палатках на берегу моря. Кто были они? Во что они верили? Чего они хотели?
Хозяин лагеря, мистер Флетчер Додд, принадлежал к категории людей, которых англичане называют «реформаторами» и в головах которых обычно царит невообразимая путаница. Хотя формально мистер Додд примыкал к Независимой рабочей партии, однако он был очень недоволен этой партией, да и всеми другими партиями, существовавшими в то время в Англии. Как истый индивидуалист, мистер Додд относился критически к самому принципу партии, ибо всякая партия любил он говорить, накладывает внешние оковы на свободную человеческую личность, а это противоречит интересам всего общества. Вместе с тем мистеру Додду многое не нравилось в окружающем мире, и он желал различных улучшений в его устройстве. Поэтому мистер Додд охотно прислушивался ко всякому протесту против существующего порядка, откуда бы он ни исходил. Поэтому же мистер Додд готов был брать у каждой партии или течения то, что ему нравилось: немножко от Джона Стюарта Милля, немножко от Генри Джорджа, немножко от Кейр-Гарди, немножко от Макдональда, немножко от фабианцев[82]82
Джон Стюарт Милль (1806-1873) – известный английский либеральный философ и экономист; Кейр-Гарди, основатель Независимой рабочей партии, и Р. Макдональд, один из ее лидеров, – представители этико-христианского крыла английского социализма; фабианцы, т. е. члены так называемого «Фабианского общества» (см. примечание 12-е на стр. 444).
[Закрыть]. Однако все это не было да и не могло быть сведено в какое-то единое миросозерцание. Каждый кусочек мысли, взятый Доддом у кого-либо, жил своей особой жизнью, и подчас было очень забавно наблюдать, как эти различные кусочки приходили в неразрешимое противоречие друг с другом или вдруг складывались в какие-то совершенно фантастические фигуры.
Однако, как это часто бывает среди англичан, из своей безнадежной теоретической окрошки мистер Додд умел делать довольно полезные практические выводы. В один прекрасный день он решил, что лучше всего послужит делу человечества, если организует «Социалистический лагерь», в котором за недорогую плату социалисты и «реформаторы» всех толков смогут проводить свои каникулы и путем дружеского обмена мнениями содействовать наработке правды-истины и правды-справедливости. Так он и сделал.
Гости, проживавшие в лагере, представляли все цвета и оттенки тогдашнего левого фланга. Тут были и марксисты из Социал-демократической федерации Гайндмана, и социалисты из Независимой рабочей партии Кейр-Гарди, и постепеновцы из «Фабианского общества», и политические оппортунисты из лейбористской партии, и узколобые «экономисты» из тред-юнионов, и радикалы разных толков, и, наконец, «реформаторы» всех мастей и категории. Поражало также большое количество чудаков (это было вообще типично для тогдашнего социализма в Англии): одни питались только сырыми овощами, другие отказывались от чая или кофе или пили одну воду, третьи никогда не носили головного убора, четвертые ходили в любую погоду только в сандалиях на босу ногу и т. п. Помню, как однажды я был поражен, когда молодой интеллигентный тред-юнионист, придя ко мне прощаться, заявил:
– Через две недели будет конференция нашего союза в Эдинбурге. Завтра я трогаюсь в путь.
– Почему так рано? – с удивлением спросил я.
– Совсем не рано, – ответил мой собеседник. – Я ведь железной дорогой принципиально не пользуюсь. Всегда хожу пешком, здоровее и приятнее. В крайнем случае езжу на лошади. Если завтра выйду, попаду в Эдинбург как раз к сроку.
Общее число гостей, съехавшихся со всех концов страны, доходило до 200: судостроители из Шотландии, текстильщики из Ланкашира, металлисты из Бирмингама, горняки из Уэллса, приказчики из Лондона. Иногда встречались интеллигенты из начинающих – журналисты, учителя, врачи, помощники адвокатов.
Мой веселый механик оказался прав: трудно было придумать лучшую обстановку для знакомства с английской рабочей средой. И я с увлечением отдался этому знакомству.
Первое, что особенно привлекло мое внимание, были общественные дискуссии, которых устраивалось в лагере довольно много. Обычно дело происходило днем, перед чаем, или вечером, после обеда. Где-нибудь под деревом на открытом воздухе ставился стол, за него садился председатель, слушатели располагались вокруг на принесенных из столовой стульях или проста на лужайке. Ораторы выступали с маленького пригорка. Картина получалась почти библейская.
На обсуждение ставились самые разнообразные вопросы – от системы коммунального обложения в Англии до структуры будущего социалистического общества. Каждый мог брать слово и говорить, что угодно. Это было в духе воззрений мистера Додда, придававшего такое большое значение свободному обмену мнений между «реформаторами». Однако регламент был строгим и экономный: председателю для вводного слова давалось 5 минут, докладчику 15-20 минут, ораторам по 5 минут, на заключительное слово отводилось 5-10 минут, так что все собрание продолжалось не более одного – полутора часов. Соблюдался регламент точно и без всякого нажима со стороны председателя: ему не приходилось ни прерывать, ни тем более останавливать ораторов. Каждый говорящий как-то сам по себе свободно укладывался в отведенное ему время и притом, – это меня особенно изумляло, – успевал сказать все, что ему хотелось. Вот что значит вековая тренировка в навыках открытой политической жизни!
Английские социалисты, с которыми я теперь каждодневно сталкивался, были совсем не похожи на русских социалистов. Это был совершенно иной умственный, психологический и моральный тип, целиком выросший на британской почве, столь отличной от русской. Больше всего меня поражали в моих товарищах по лагерю три вещи: их душевный покой, их полная теоретическая беззаботность и их глубокая вера в эволюционный ход развития, через парламентаризм.
В те годы для русского имя «социалист» было почти равнозначно с понятием «мученик». От социалиста в России требовалась готовность, жертвовать всем – комфортом, покоем, здоровьем, свободой, даже жизнью – во имя борьбы за идеал. Это должно было создавать и действительно создавало среди русских социалистов столь высокую душевную настроенность, что все, кроме «дела», начинало казаться им не заслуживающими внимания мелочами жизни. Тратить время на эти мелочи было недостойно серьезного социалиста, почти преступно.
У английских социалистов не было ничего подобного. Они хорошо спали, хорошо ели, беззаботно веселились и не «болели» по-русски никакими «проблемами». Они очень любили танцевать – утром, днем, вечером, когда угодно. Взрослые люди нередко так по-ребячески дурачились, что я только пожимал плечами. Это, впрочем, не означало, что мои сотоварищи по лагерю не интересовались никакими большими вопросами. Нет, они интересовались ими, по только по-своему, по-английски, деловито, без всяких душевных надрывов. Мой сосед по палатке Аткинс как-то сказал: – Я очень хочу социализма для Англии, но я думаю об этом только по воскресеньям, когда у меня есть немножко свободного времени, или во время выборов, когда мне нужно решить, за какую партию голосовать. В будни слишком заедает текущая работа.
Здесь в «Социалистическом лагере» на каникулах английские социалисты имели достаточно времени не только для того, чтобы «думать» о социализме, но также и для того, чтобы обсуждать его различные аспекты. Но, боже! Какая путаница обнаруживалась при этом в их головах!
Помню, однажды в лагере состоялась дискуссия по вопросу о путях развития Англии к социализму. Докладчик – молодой журналист из Социал-демократической федерации – с большим искусством изложил в краткой 20-минутной речи основные положения марксизма по этому вопросу. Я слушал его и восхищался: вот, казалось мне, как все ясно и бесспорно, неужели кто-нибудь еще может сомневаться в справедливости нашей великой теории?
Однако, когда докладчик кончил, послышался град возражений. Только один из ораторов полусоглашался с докладчиком, все остальные (а выступало человек 10) атаковали его с разных позиций. Особенно часто повторялись два аргумента. Первый состоял в том, что в основе развития лежат не экономические моменты, а те «моральные начала», которые заложены в душе человека и которые нашли свое наиболее полное выражение в первоначальном христианстве. Второй аргумент сводился к тому, что в Англии не нужна революция, ибо переход к социализму здесь может совершаться в рамках нормальной парламентской легальности. Дело доходило до курьезов. Один оратор, например, заявил:
– И когда мы установим социализм, нам незачем менять существующую форму правления…
Кто-то из аудитории выкрикнул:
– А король останется?
– Конечно, останется, – с убеждением ответил оратор, – король в Англии делает то, чего хочет народ. Тогда он станет социалистическим королем.
Другой оратор, рабочий из Йоркшира, обращаясь к докладчику сказал:
– По вашему выходит, что в социалистическом обществе хлеб будет доставляться всем из государственных булочных. Это нам, йоркширцам, не подходит. У нас каждый рабочий привык, чтобы жена пекла ему хлеб дома. Если социализм означает, что государство будет навязывать свой хлеб каждому человеку, то йоркширцы ни за что не согласятся на социализм.
Докладчику эти соображения показались заслуживающими внимания. Он на мгновение нахмурился, точно решая трудную задачу, и затем с просветлевшим лицом ответил:
Социалистическое правительство может выдавать желающим не готовый хлеб, а муку, и йоркширские жены будут по-прежнему печь хлеб своим мужьям.
Йоркширец встал и, поблагодарил докладчика, резюмировал:
– В таком случае я не имею возражений против социализма.
Вся эта дискуссия произвела на меня тогда ошеломляюще впечатление. Вечером в тот же день в моей палатке было продолжение дневной дискуссии. Со мной жили трое англичан – банковский клерк из Лондона Аткинс, печатник из Глазго Макдугол и народный учитель из Йоркшира Дрэпер, оказавшиеся милыми и покладистыми людьми. Они очень дружественно относились к своему «русскому товарищу» по палатке, я с ними часто беседовал, и от них узнавал много интересных вещей об Англии и англичанах. На этот раз между нами произошел большой спор. Я долго разъяснял собеседникам марксистскую точку зрения на проблемы будущего общества и на методы перехода от капитализма к социализму, но мы не могли понять друг друга. Наконец, Дрэпер сказал:
– Позвольте мне рассказать вам одну историю, которая лучше, чем длинные рассуждения, покажет, каковы английские пути разрешения спорных вопросов.
Когда я с удовольствием согласился, Дрэпер поудобнее уселся, закурил трубку и затем начал:
– Вы знаете город..?
Он назвал при этом один из крупных промышленных центров Англии. Я ответил, что знаю название, но никогда там не бывал.
– Так вот, – продолжал Дрэпер, – в конце XVIII в. на окраине этого города находился большой королевский парк, окруженный высокой стеной и закрытый для публики. Однако с ростом либеральных тенденций население города стало выражать все большее недовольство по этому поводу, особенно потому, что король почти никогда не бывал здесь и не пользовался парком. Недовольство начало принимать острые формы, когда по ту сторону парка выросли заводы и фабрики: для того чтобы попасть на них, жителям приходилось делать большой крюк, а прямиком, через парк, дорога сокращалась бы примерно вдвое. Муниципальные власти начали хлопотать об открытии парка. Для этого нужен был специальный акт парламента. В городе собрали 5 тыс. фунтов – сумма по тому времени очень большая – для проведения такого акта: следовало кое-кого подкупить, кое-кому сделать «подарки»; в конце XVIII в. в парламентских кругах царила самая откровенная коррупция. Послали специальную делегацию в Лондон «хлопотать». Нашли депутата, который внес в палату общин билль об открытии парка. Но король был строптив, он страшно обиделся и повел контратаку. Три года шла борьба. В конце концов палата общин приняла билль, но палата лордов его отвергла. Город, добивавшийся открытия парка, потерпел неудачу. Дрэпер пыхнул несколько раз своей трубочкой и затем продолжал:
– Но город не унывал. Два года спустя он снова начал агитацию, снова собрал 5 тыс. фунтов, снова отправил специальную делегацию в Лондон. Борьба разгорелась жарче прежнего. Король слышать не хотел об уступках. Билль об открытии парка ходил по разным инстанциям целых пять лет, был даже принят комиссией палаты лордов, но в последний момент король подкупил некоторых влиятельных пэров, и на пленуме палаты лордов билль вторично провалился. Но город и на этот раз не успокоился. Три года спустя он в третий раз добился рассмотрения билля об открытии и парка в парламенте. Представители города «хлопотали» в Лондоне несколько лет, истратили при этом много денег… Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы во Франции не произошла революция. Король был испуган и не хотел раздражать массы. В конце концов на пятый год после внесения третьего билля город одержал полную победу, и король должен был подписать акт об открытии парка, принятый обеими палатами.
– Наконец-то! – невольно вырвалось у меня.
– Да, – продолжал Дрэпер, – потребовалось почти 20 лет для того, чтобы город получил право на открытие парка, но на этом дело не кончилось. Закон был издан, но король дал тайную инструкцию своему управляющему парка все-таки не открывать. Тот так и сделал. Даже еще завел свору злых собак для охраны парка. Жители города стали волноваться и протестовать. Собрался муниципалитет, судили, рядили, и в конце концов решили дать королю еще год на размышление. Прошел год, а парк по-прежнему оставался под замком. Волнение в городе усилилось. Тогда нашелся один смелый гражданин, по имени Хартли, хозяин небольшой механической мастерской, который сказал: «закон дал мне право гулять в королевском парке, но король с помощью насилия мешает мне осуществить мое право. Это незаконно!» Затем Хартли перелез через стену, окружавшую парк, и пошел гулять по заповеднику. Королевские сторожа поймали его, избили, предали суду, а судьи, которые тоже были подкуплены, приговорили его к трем месяцам тюрьмы. Хартли отсидел свой срок, вышел из тюрьмы и заявил: «А я все-таки хочу осуществить свое право!» С этими словами он опять перелез через степу и пошел гулять по королевскому парку. Сторожа опять поймали Хартли, опять его избили, а суд на этот раз приговорил Хартли к 6 месяцам тюрьмы. Хартли Отсидел свой новый срок и, выйдя из тюрьмы, упрямо заявил: «Закон выше короля, поэтому я все-таки желаю гулять по парку!» Тем временем в городе поднялось большое волнение. Все находили, что Хартли совершенно прав и что король и судьи являются нарушителями закона. Когда Хартли в третий раз перелез через стену, он был уже не один: за ним последовало еще двое смельчаков. Королевские стражи поймали всех троих, и суд приговорил их к годичному заключению. Население города пришло в страшное негодование. Поднялась бурная волна протестов против жестокого и несправедливого приговора. Созывались митинги, произносились мятежные речи, собирались подписи под петицией с требованием пересмотреть дела. Общественное возбуждение достигло таких размеров, что власти были вынуждены что-либо предпринять для успокоения взволнованных страстей. Дело Хартли и его товарищей было передано в высшую инстанцию, которая вынесла компромиссное решение: срок наказания сократить наполовину, а с зачетом уже отбытого обвиняемыми заключения немедленно их освободить. По существу это означало победу горожан. Ликование было всеобщее. Хартли и его товарищи стали героями дня. На следующее утро несколько сот жителей города под предводительством Хартли перелезли через стену и пошли по парку. Теперь королевская стража уже не решилась трогать гуляющих… Многолетний спор между городом и королем был решен и решен окончательно. С тех пор никто не оспаривал права населения пользоваться королевским парком.
– Это очень интересная история, – заметил я, когда Дрэпер снова задымил своей трубкой, – но только я удивляюсь английскому терпению. У нас в России народ, вероятно, в самом же начале сломал бы стену и перебил сторожей.
Дрэпер взглянул на меня с видом превосходства и затем сквозь зубы процедил:
– Зато у нас демократия, а у вас царская автократия.
Слова Дрэпера кольнули меня, но ответить на них было нелегко. Ведь дело происходило в 1913 г. и того, что случилось в России четыре года спустя, тогда никто не мог предвидеть. Я чувствовал, что против рассуждений Дрэпера у меня еще нет аргументов от действительности, и, потому, я прибег к помощи аллегории.
– У русского народа, – сказал я, – есть сказка об Илье Муромце…
И я рассказал моим собеседникам содержание этого замечательного произведения народного творчества, так хорошо передающего дух русского человека.
– Илья Муромец, – закончил я, – сидел сиднем 33 года, но когда встал, то пошел такими шагами, что другим было за ним не угнаться. Вот то же самое будет и с нашей страной, когда пробьет час ее освобождения от царской тирании. Это время не за горами.
В тот момент я, конечно, не подозревал, до какой степени история оправдает мою аллегорию.
Дрэпер с сомнением покачал головой и резюмировал:
– Может быть, у вас, русских, другие методы действия – мы, англичане, завоевываем наши права медленно, но прочно. Нам не нужна революция, у нас есть парламент. Так же мы придем и к социализму.
В словах Дрэпера звучало непоколебимое убеждение. И таковы были они все – мои товарищи по лагерю, все, за очень редкими исключениями. Марксистские взгляды просто не доходили до их сознания…
