Текст книги "Блаженство по Августину (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)

Вдобавок не такая уж она нынче маленькая, пускай и в росте не очень прибавила по сравнению с прошлогодней осенью. По всей видимости, пророческий сон посетил ее в конце прошлого года. К исходу весны она даже в женских покровных одеяниях выглядит настоящей Венерой, рожденной в пене морской в самом начале расцветающей девственной юности, – косвенно процитировал Аврелий знаменитого Апулея из Мадавры.

Апулеевские «Метаморфозы» в школе у Скрибона не изучают и не затрагивают, но эту книжку ему принесла Кабиро из домашней библиотечки. Заодно и посмеялась беззлобно над ним и его именем, назвав «золотым ослом», когда он рассказал, что о злоключениях Лукия начал по вечерам тихонько читать Палланту и Скевию. А те сидят и слушают его, раззявив рты, и слюну звучно глотают в отдельных моментах…

С «Флоридами» за авторством их знаменитейшего соотечественника Скрибон их еще только обещает познакомить в отрывках. Поэтому Аврелий настоятельно попросил друзей не распространяться об этом домашнем общеобразовательном лекцио. Им и объяснять много не надо. Всякий знает: опережающего и свободного чтения профессор Клодий не любит, не одобряет… Не то худо будет…

Он вон как скрутил и ущемил за оба тестикула Пуэра Робустуса! Об этом факте и том еще акте с восторгом рассказал Паллант по возвращении товарищей из Тагасты. Главная животрепещущая школьная новость состоит в том, что Клодий предлагает Робустусу в обмен на гражданскую свободу влезть в сверхтяжелое ярмо, женившись на его конопатой, толстомясой, чудовищно крутозадой дочери.

– …Анния как пить дать собирается в ближайшие полторы-две луны разродиться не иначе как слоном, неизвестно от какого слонюги-отца. Еле-еле таскает титанически брюхо и беременные груди-тыквы. Каждая тыковка не меньше колеса дерьмовозки городских рабов-черпальщиков, выгребающих наше добро из отхожего школьного места.

Раньше ей слоновья задница особо не давала в садовую калитку войти, выйти… Подобру-поздорову… Теперь же Скрибоновой слонихе и боком туда протиснуться невмочь. Две здоровеннейших купы спереди не позволяют. Сам из-за угла палестры видел: попробовала – не вошло, не вышло. Еще немного, и застряла бы в как в анусе непроходимой затычкой.

Все в школе голову ломают, гадают, каким же весенним ветром или плодотворящим дождичком ей этакое брюшко и вымечко надуло передним тыком, видимо, на загородной вилле, откуда ее недавно рабы очень втихомолку привезли под покровом ночной темнейшей темноты.

Хотя вряд ли в этаком тыквенном оплодотворении как-то замешан Пуэр Робустус. Ходит он нынче туча тучей, в клауструме сечет рассеяно, вполсилы, вполруки и все думает, мыслит, размышляет… Потому что блaгoтворящий тесть Скрибон его тяжко озадачил хитромудрым софистическим условием в брачном контракте. Если когда-нибудь нашему мыслителю Робустусу взбредет на ум нелепое решение дать развод заплесневелой полнолунной роже Скрибоновой дочери-слонихи, то бедолага сызнова возвращается в рабское состояние к Скрибону или к Скрибонову сынку-наследнику, который учится риторике в Риме.

Мой Оксидрак говорит: в юридически оформленном перечне приданного дочери, нагулявшей беременное пузо, Скрибон богато искушает Робустуса книжной лавкой и виноградным имением. Срок разрешения от срамного бремени неуклонно подходит, и время Пуэра Робустуса поджимает. Не объявит себя вовремя мужем и будущим отцом законорожденного отпрыска, то вовек не видать ему ни вожделенной свободы, ни двадцати югеров отрадно ухоженного виноградника, ни книжной лавки, приносящей немалый доход. Поскольку его заменит запасной Скрибонов вариант – грекулюс Кастор Либрарий.

Чуть позже Аврелий узнал от Кабиро другие подробности этого каверзного дельца. К ней Кастор бегал за наставлением, как к прорицательнице, что же ему делать, как быть. А Кабиро потребовала от Аврелия и пронырливого педагога Оксидрака дополнительных сведений, прежде чем разрешить греку увидеть в храме Великой матери пророческий сон и обрести толкование сновидения.

Пока же Аврелий вместе со Скевием слушал смешной до невозможности рассказ серьезного Палланта и заходился от хохота. Конфуз и смятение заклятого недруга Робустуса его очень забавляли. Особенно, когда б сравнить занятные женские стати нареченной невесты Пуэра Робустуса – луноликой шестнадцатилетней дочурки Скрибона с другими женщинами и девушками, Аврелию знакомыми вблизи или на почтительном удалении.

Среди них, сама собой, первой была маленькая жрица Кабиро, одновременно очень близкая и в то же время страшно далекая, ему совершенно недоступная юная женщина.

С февральских календ по майские иды Кабиро со жрецами совершала паломничество по суше и по морю в далекий азиатский город Пессинунт. Так что в гарпастон у Болотных холмов играли без нее. Потом ей было все свободные дни недосуг, и к заядлым игрокам она присоединилась в какой-то общегородской фестивус, когда у Аврелия заканчивались июльские каникулы.

Примечательно, как от длинной паллы и многоскладчатой столы она мигом избавилась. Но расставаться с тонкой интерулой, округло приподнятой холмиками грудей, не торопилась, задержавшись женским взглядом на промежном мужестве Аврелия, быстро разоблачившегося, не долго думая о чем-либо томительно-волнующем подростка в его возрасте. Затем и сама Кабиро одним божественным поворотом тела спустила с плеч нижнюю короткую тунику, упавшую к ее ногам вместе с лентой, поддерживающей груди, и набедренной повязкой…

Аврелий в тот момент почтительно отвернулся, как, впрочем, и все другие голые мальчишки, смотревшие куда угодно, но только не на обнаженную женскую плоть и утонченную девичью стать снизошедшей к ним богоравной девственной жрицы Великой матери богов. В игре они и раньше-то пытались уклоняться от неизбежных жестких физических столкновений с маленькой девчонкой Кабиро, теперь же вовсю усердствовали, чтоб никак дерзновенно не коснуться ее близкого нагого тела.

Однако, как прежде, ее искусительные формы женственности были им отрешенно и отдаленно безразличны. О женской плоти старой мудрой нимфы в юном теле они и думать не смели. Не имелось о том у них сознательных мыслей, подспудных чувств или неосознанных телодвижений мужского начала. И дудки вам! Не то сами знаете, что с дерзким святотатцем может злоключиться от твердокаменных пальцев разгневанной богини Кибелы.

Суеверным язычником Аврелий ни в коей мере не был. И потому по ходу подвижно-оживленной игры в мяч он украдкой, деликатно, но вполне физиологически, всесторонне рассмотрел обновленную, обнаженную перед его внимательными изучающими быстрыми взглядами верхнюю и нижнюю женственность нагой нимфы.

По прошествии зимы и весны ее маленькие крепкие подвижные груди приятно округлились в нижней их части. Так что отныне алые кружочки и вздернутые, разгоряченные игрой сосцы смотрят чуть вверх. Былая золотая шерстка понизу живота, на округлом двойном цветке девичества и в помине не наблюдается. Ни спереди, ни тебе сзади. И чресла приобрели соблазнительно зрелые выразительные женские формы…

Неотрывный мужской интерес мальчика Аврелия женщина Кабиро не могла не отметить. Она вышла из игры и повелительным безмолвным жестом пригласила следовать за ней.

Обнаженная жрица изящным танцевальным движением, плотно сжав скульптурные бедра, плавно опустилась на расстеленную по траве тунику, целомудренно скрестила вытянутые стройные ноги и молча указала Аврелию присаживаться бок о бок с ней. Спустя минуту-другую, нараспев в тональности торжественного гимна богам произнесла:

– Великая матерь милостиво пожелала мне созревать и плодоносить…

Внезапно смолкла и вдруг чисто по-детски или доверительно по-дружески интимно пожаловалась:

– Очень больно, знаешь, когда рабыни щипцами по шерстинке дергают с вульвы, как курицу живьем ощипывают. Говорят, подлые, это не больнее, чем рожать в муках…

Хотя и эту боль надо претерпеть, чтобы содержать в опрятности женственное устье накануне ежемесячных очищений лона у каждой живородящей женщины. Сходит месячная кровь, а с ней и старое женское семя. Тогда же и новое семя божественно зарождается в созревшей для заповеданного богиней оплодотворения и плодоношения женской плоти.

Мужчине же богиня велит не ежемесячно, но еженедельно по лунам очищаться от старого непригодного к плодовитости семени. И чтоб не смотрел он на женщину голодными жадными глазами, горящими, будто у волка в ночи!..

В тот же продолжительный вечер, наступивший после полуночи, вдвоем с Кабиро в ее закрытой лектике скрытным образом, видом и никому из посторонних невидимым обликом, телом и духом Аврелий будет доставлен рабами-носильщикам в запретное, как говорит Скрибон, не потребное место для юношей, подающих добрые надежды. Проще говоря, без ораторских Скрибоновых красот, но в столь же долгих синтаксических периодах, школяр-грамматик Аврелий впервые в жизни попадет в лупанар, начав знакомство с этой стороной обыденного мужского жизнеустройства во внутренних помещениях необычайно изысканного и прихотливого заведения, находящегося под покровительством всех матерей Кабиро, какие бы там они ни были, как бы их ни звали. Однако на их зов почти все истинные мужчины откликаются, кто раньше, кто позднее.

Будь, что будет, иль была не была! Если помимо постыдной гнойной греческой болезни развратный многогрешный школяр, замеченный в посещении любых злачных мест города или уличенный в употреблении услуг уличных продажных женщин, с большой долей вероятности может влипнуть в крупную неприятность с позорным отчислением из школы. Да и вознаградят его напоследок, наставительно и назидательно на долгую память, особыми икарийскими играми. Искушенный в пытках магистр заплечных дел Робустус при содействии подручных Кастора и Поллукса так выпорет голого развратника по спине и ягодицам, что у мученика закипает и капает семя из напряженного пениса. Ни промежности, ни седалища карнифекс не пощадит, если последнее изгоняемому из школы обезумевшему от боли грешнику далее не понадобится в качестве орудия труда и рабочего инструмента в изучении свободных наук и искусств…

Храбрый и смелый ничуть не безумен. Он всего-навсего чуть-чуть более осмотрителен, дальновиден, чем боязливый. Поэтому спустя некоторое время храбрейший и осторожнейший муж нумидийский Аврелий Августин приобщит к визитам в материнский лупанар Кабиро также доблестнейшего, не менее опасливого мужа нумидийского Скевия Романиана.

Береженого и предусмотрительного все боги-демоны, богини-демоницы предохранят, и даже Тот, Кто превыше всех, Всепрощающий, – всякий раз говорил себе Скевий, решаясь на очередное греховное блудодеяние. Благо на поясе и ниже пояса найдется, чем заплатить за вкушение запретных плодов с древа познания всевозможных и невозможных соблазнительных телесных таинств, какими профессионально владеют отборные блудницы из храмового лупанара нимфы и маленькой жрицы Кабиро.

Между тем третий друг – благочестный и целомудренный Паллант в поганстве грешить и блудить начисто отказывался. Обидно и досадно для друзей обзывал достойнейшую Кабиро дщерью Вавилонской.

Но взрослую и мудрую женщину Кабиро мальчишеские выходки и противоречивые тайные желания никогда не огорчали и не расстраивали. Если им суждено дожить до зрелых лет, настоящие мужчины действительно взрослеют поздно, сколь созревшими ни выявлялись в юности их семя и стойкие мужские потребности.

Достопамятно и достоверно: по природе людской Аврелий еще надолго останется непоседливым, неустойчивым в присущих устремлениях мальчишкой, сколько бы женщин после Кабиро ни пытались прибрать его к рукам. Какими бы нежными, ласковыми и заботливыми они ни были эти женские руки, слишком уж тесных объятий, соитий и цепких пальцев он по наитию стремился избегать. Или же Вседержитель неисследимо и неисповедимо хранил его для иной планиды.

 
Все ли мы помнить способны,
чего мы не в силах забыть?
 

†

ФОЛИУМ ЧЕТВЕРТЫЙ. ОБРАЩЕНИЕ И ВОЦЕРКВЛЕНИЕ ФИЛОСОФА АВРЕЛИЯ

КАПИТУЛ XV

Год 1124-й от основания Великого Рима.

6-й год империума Валентиниана, кесаря и августа Запада. 6-й год империума Валента, кесаря и августа Востока.

Год 370-й от Рождества Христова.

Весна, лето, осень в Тагасте и окрестностях.

В пятнадцать с половиной юношеских лет философским и теологическим размышлениям Аврелий Августин вовсе не предавался. И вряд ли кто-либо иной в его возрасте когда-либо на такое был способен. Весьма сомнительно, чтобы какое-нибудь юное дарование, будучи подростком, начнет где-нибудь, когда-нибудь размышлять с достаточной взрослой мудростью, отличительно превосходящей недоразумения и недомыслия умов недозрелых или скороспелых.

Как бы ни превозносили, ни восхищались даровитым глаголящим младенцем, чьи уста якобы произносят истину, ее могут оценить и понять лишь те, кто самобытно до глубокой старости пребывают младенцами по уму. За это их можно пожалеть, можно им позавидовать, в зависимости от того, сколько и чего каждому по силам вспомнить из детства, отрочества и юности.

Помнят ли зрелые, налитые осенние плоды, какими такими они были в пору весенней тощей завязи? Пожалуй, о том им известно не более, чем выпрямившимся зимним ветвям об урожайной согбенной летней тяжести. Равным образом, чтобы прорасти, всяким легковесным зернам-семенам следует предаваться без остатка будущему полновесному плодотворному созиданию.

Следовательно и последовательно, до весны Аврелий в Мадавре изучал школяром-майористом, почитай литератором, образцовое творчество латинских и греческих авторов, овладевал начатками-пролегоменами риторики и пропедевтикой ораторского искусства. Но в февральские ноны ему пришлось переехать в Тагасту по семейным денежным обстоятельствам. Вернее, по причинам безденежья, самолюбия и честолюбивых замыслов его отца Патрика, задумавшего послать сына учиться в столичный проконсульский Картаг.

Патрик Августин далее не пожелал пользоваться милосeрдиeм и благодеяниями Ваги Романиана. Тем более Вага еще прошлым летом забрал Скевия из грамматической школы и взялся понемногу приучать, приставлять младшего сына к семейным занятиям, заключающимся в отлове неукрощенного конского поголовья, в торговле лошадьми, в подготовке животных и людей для цирковых зрелищ, во многих других проблемах и этиологиях наследственного фамильного дела тагастийских Романианов.

После того, как пропали без вести на юге оба его старших сына, Вага как-никак раздумал делать из озорника и шутника Скевия степенного и серьезного христианского пресвитера. Но о поступательном продолжении его либерального образования все же задумался. А вдруг Бог тем временем умилостивится, и кто-нибудь из старших как-нибудь чудом воротится домой?

Он посовещался с Патриком, и они сошлись во мнении: хорошо бы осенью отправить Скевия и Аврелия вместе поднабраться теперь уж высшей образованности в Картаге. У состоятельного Ваги средств на то более чем хватает, зато Патрик попросил дать ему время поднакопить денег. Еще лучше подождать до продажи осеннего урожая пшеницы и оливкового масла в его новом имении, счастливо выигранном в кости.

Ту невероятную удачу, – с усмешкой припомнил Аврелий, – отец объяснил приверженностью христианскому вероисповеданию. И от того, должно быть, радостно окрестился в ожидании больших и более существенных благ, великих и богатых милостей от Бога-отца, Бога-сына или Бога Духа Святого. Кто из них ему там свыше всемилостиво помог, Патрика нисколько не интересовало, если он перестал быть язычником, а раскаявшийся грешник всем христианским богам, известное дело, дороже, нежели закоренелый праведник, – так, подвыпив в термах, он разъяснил сыну свое крещение и убежденность в истинной вере.

Однако на трезвую голову отец по-язычески не сомневается: на триединого Бога воистину надейся, да сам оплошки не давай; да берегись дурного глаза людей завистливых, меньше всего желающих материальных благ и осязательного добра ближним своим. О том они, извращенцы, завистники треклятые, и в проповедях не стесняются разглагольствовать, ненавистники. Дескать, раздавайте нищим личное кровное имущество, а сами нищайте злополучно. Поэтому Патрик от всех подальше с весны убрался во благоприобретенное имение. Ибо оно, находясь под хорошим присмотром доброжелательного хозяйского глаза, обязано приносить должные доходы и прибыли.

– …Бог отпускает по молитве долги наши, как мы великодушно прощаем должникам нашим небольшую задержку с уплатой по долговым обязательствам, – саркастически объявил он как-то раз за обедом.

Было это еще до отъезда отца в деревню, накануне Великого Поста, тоже доставившего Патрику немало поводов для нескромных шуток и колких насмешек над религиозным пылом Моники. Какую-никакую денежную самостоятельность отец вновь обрел, но былого приниженного состояния не забыл и не простил жене вынужденного уничижения.

Вероятно поэтому, он ей стал за обеденным столом живописать после посещения терм консула Поллиния, каким неимоверным мужчиной выглядит нынче их сын и насколько он с избытком дееспособен, в какой он немыслимой силе мужества, чтобы тотчас же одарить стареньких родителей внуками и правнуками.

Что ему с таким мужским богатством тринадцатый подвиг Геркулеса? Куда там до него генитальным причиндалам быка по кличке Зевс! Сразу видно в длину, толщину и в тяжесть – божественно и героически плодовит в тройственном множестве наш достохвальный потомок…

Малопристойный языческий панегирик Патрика, потом возобновлявшийся в таких же дифирамбах и элогиях вполпьяна, не то чтобы оказался неприятен Монике, приличий ради, смущенно, не раз просившей его помолчать. Кое-какие смешанные материнские и неотъемлемо женские чувства она так-сяк испытывала, – проницательно подметил Аврелий. Все это его до крайности забавляло: хвала отца, смущение матери, трагические или комедийные маски-личины, какие тут как тут на себя напялили прислуживающие им рабы.

Занимательную и назидательную материнскую беседу с взрослым сыном Моника решилась провести спустя пару дней. Очень, выскажемся, забавно это она сожалела, что ему покамест рано жениться, хотя подходящие для него дочери добрых отцов-матерей из хороших фамилий Тагасты найдутся в большом числе девичьих прелестей и обольщений. Занятно назидала, увещевала, кабы и думать не посмел связываться с распутным и продажными замужними женщинами. Особенно, из семей нечестивых язычников.

Очень, скажем, забавно и занимательно: некоторые вести и слухи о недвусмысленном интересе, проявленном к ее сыну шаловливыми девицами и матронами Тагасты до Моники дошли. Почему и куда «эти распутницы и блудницы вперились бесстыжими глазами», проще говоря, положили глаз на ее Аврелия, она явно не знала и не узнает. Оттого что по-христиански презрительно чурается всех языческих суеверий и непристойной женской болтовни, шу-шу о разных мужских любовных достоинствах и телесных достопримечательностях.

Насчет исключительной привлекательности для всего женского рода, включая замужних женщин, девиц, рабынь и степных кобылиц, славного и богоравного героя Аврелия ему услужил не кто-нибудь, а болтун, хвастун и насмешник Скевий Романиан. С прошлого года он всюду похваляется близким знакомством со жрицей Кабиро из Мадавры. Что ни говори, в соседней Тагасте она пользуется не меньшим почтением, и молва о ней далеко идет.

– Я-то что… – в притворной скромности, с серьезной миной, повествовал об их любовных похождениях Скевий, – вот моего друга Аврелия Августина достославная целительница и пифия, толковательница снов маленькая жрица Кабиро сделала своим избранником, эсотерически посвятила в божественные эротические таинства Исиды и Кибелы, райское блаженство приносящие женщинам и девушкам.

Достоименный прекрасный юноша, он вам и Адонис, и Осирис, и Купидон, и Гименей во всех чувственных ликах преображенной мужественной плоти, какой было угодно его наделить Великой матерью богов…

То ли мифологические парафразы Скевия возымели окольным образом определенное действие, то ли застольные малотрезвые гиперболы Патрика на нее так незабываемо подействовали, но погодя месяц Моника подарила, прислала сыну в личное услужение новую комнатную рабыню. Всем ясно, что подвигло домину-матрону Монику торовато и расточительно обменять по-соседственному стряпуху-умелицу, средних лет рабыню, делающую вкуснейший копченый сыр, на смазливую шестнадцатилетнюю прислужницу. На умелую стряпуху соседи давно лакомо зарились, продать предлагали, а тут такой случай сбыть глупую никчемную Земию никак нельзя упускать.

Не упустил своего и Аврелий, однако совсем не так, как предполагали городские соседи и его заботливая мать. Дареной рабыне Земии он тут же дал сообразную оценку и соответствующую уценку. Видать, экономные родители продали в рабство нежеланного младенца женского рода. Ибо имя ее, означающее по-гречески «убыток», есть знамение.

Знаменательно зазвал тогда друг Аврелий друга Скевия, приказал материнскому подарку разоблачаться. Вдвоем они к нему внимательно присмотрелись и пришли к заключению: вороная лошадка кое-чего стоит, хотя груди жидковаты и в бедрах тяжеловата, но женственность высоко спереди выпукла и хорошо обрисована, а густую промежную шерсть не помешало бы удалить во имя чистоплотности и опрятности. Затейник Скевий сию же минуту не преминул убедиться, насколько она там в шерстяных зарослях чиста и девственна. Проверил ловко и умело, ничего не повредив.

Затем лошадке, замершей от сладкого ужаса и предвосхищения дальнейшего эротического развития событий, по-хозяйски было велено облачиться и удалиться. Она также получила наказ подвязать полотняной кинктой груди, чтоб впредь не болтались, наподобие худого козьего вымени, а набирались молочной крепости и осязаемой полноты. Девство же благолепно указано сберегать неприкосновенно вплоть до удачнейшего правильного спонсалия-обручения и неминуемого бракосочетания с кем-либо из благонамеренных сервов-домочадцев или колонов добронравной христианской фамилии тагастийских Августинов.

Из всего велеречиво ей сказанного двумя начинающими риторами-школярами Земия, похоже, уяснила лишь то, что ее выпроваживают вон в прежнем целомудренном статусе. А доминус Аврелий и его друг Скевий малость не в себе, если вдруг бешено заржали, как жеребцы, после ее ухода.

Затем в поварне ей рабыни быстренько растолковали, какая же она дура и уродка, если упустила длинное счастье, валившееся к ней, голозадой обезьяне, прямо в руки от Великой матери богов. Ведь к доминусу Аврелию и к доминусу Скевию едва ли не очередь выстраивается из дочерей окрестных колонов, даже из города в лектике чужие рабы кого-то тихонько приносили несколько раз. Что ни ночь, так Нумант или Турдетан молодым хозяевам непременно кого-нибудь приводят для познания мистического соития, благословленного богиней. Бывает, и по трое-четверо в темных покрывалах в темноте появляются и к рассвету улетучиваются. И каждой, кому посчастливилось причаститься к таинству, богиня после обеспечит счастливое замужество с добрым мужем, какой свою милую женушку в жизни не посмеет чуть пальцем тронуть, не то что избить плетью до полусмерти, будто бы за блуд и распутство.

До преувеличенных глупых россказней блудливых сельских рабынь не было никакого дела Аврелию, поселившемуся на мартовские календы в небольшой загородной усадьбе Августинов на ближнем винограднике, столь же малозначительном, площадью не больше трех югеров. Мать строго постилась в городе, отец неуклонно поднимал доходность дальнего имения на юге от Константины, а их сын в это время, так оно предполагалось, прилежно изучал на греческом благочестивые святые книги, какими его снабдил христианский диакон Эвбул.

Лежа в постели чуть ли не до полудня, Аврелий лениво переворачивал страницы Семидесяти толковников или Апостольских деяний. Той весной их он воспринимал, небрежно почитывал не более как забавные старинные развлекательные рассказцы, навроде историй Энния, Павсания или Гесиода, с какими он ранее детально ознакомился в грамматической школе.

Далее телесного смысла Септуагинты или Евангелий юноша Аврелий Августин не уходил. А то, как старик Клодий Скрибон мельком упоминал об аллегорическом толковании, о душевном и духовном осмыслении Библии, естественным приземленным образом проходило мимо школярского понимания его юных алюмнусов-дискипулов.

Сколь запомнилось, профессор Скрибон никогда не подвергал Святое христианское Писание жесткому энарацио и не произносил какого-либо авторитетного магистерского индикиума по смысловому содержанию и словесному риторическому наполнению какой там ни будь книги Маккавеев, Пророков или сказания-басни об исходе древних евреев из Египта. Потому как многие простые единоверцы, скажем, те же матроны Кальпа с Абинной, и без того с подозрением смотрели, косо так посматривали на чересчур ученого Клодия, шепотком его осуждая за лукавое языческое суемудрие, недостаток благочестия, нехватку смирения, вкупе со скупыми и куцыми пожертвованиями на церковь.

Потому намного проще иметь дело с язычниками, еще лучше с глупыми язычницами, – пришел к попутному выводу Аврелий и блаженно потянулся в постели.

Еще со времен первого очень телесного и тесного знакомства с молоденькими отпущенницами, и за страх и на совесть исполнявшими обетования Кибеле в храмовом лупанаре, Аврелий стал относится чисто по-мужски сверху вниз весьма пренебрежительно ко всем вздорным языческим верованиям скудоумных женщин. Причем такой же вздор и нелепость, если и мужчины, страшась чего-либо утратить, или же надеясь кое-что приобрести, всерьез, взаправду поклоняются женским или мужским божествам, коих в преданиях старины незапамятной развелось превеликое множество. Выбирай на вкус и молись, преклонись. Авось нечто благодатное обломится, сверху отвалится от олимпийских небожителей и небожительниц; быть может, и снизу привалится от божественных обитателей преисподней.

Такое вот ироническое отношение к языческому многобожию, благорассудительно и насмешливо им осознанное, Аврелий приобрел несколько позже, уже в Картаге, обучаясь красноречию-элоквенции, совершенно необходимому, чтобы убеждать себя и других, а также развивать собственные мысли.

Да и в будущность его картагским ритором-школяром Аврелий будет еще весьма далек от основополагающего принципа истинно христианского толкования Святого Писания, дидактически сформулированного епископом Августином в книге двадцатой «О Граде Божием»:

«Согласно пророческой традиции, образные выражения перемешиваются с собственными, чтобы трезвый ум душеполезным и спасительным упражнением доходил до духовного понимания. Между тем, плотская лень или тупость необразованного и неразвитого ума, поверхностно довольствующегося буквой, вовсе не считает нужным искать более сокровенного смысла».

Тем же образом мысли простецы-язычники, как бы они ни были образованы и телесно состоятельны, в отличие от самых убогих недоразвитых христиан, отдают пальму первенства отнюдь не апокалиптичному духу в вышних или же некоей сакральной букве скрижалей, но бездумному человеческому голосишке и сумасбродной людской молве, в какой им слышится, чудится, мерещится гомерический голос богов.

Как раз хорошего грамматического образования Аврелию вполне доставало, чтобы это понять и этим же умно воспользоваться на шестнадцатом году жизни. Достаточно вспомнить о том, что в гомеровской «Илиаде» глупейшая изустная народная молва важно именуется вестницей Зевса, а у Гесиода в «Трудах и днях» можно прочесть, будто никакая молва из уст людских не пропадает, так как она сама есть некое божество.

Таким вот модусом иронические вымыслы Скевия Романиана, красноречиво подкатывавшегося к девицами Тагасты с прелестным риторическим мифом-суасорием о Кабиро и Аврелии, обрели женское естество и девичью плоть по ночам в скромном загородном домишке Августинов посреди виноградных югеров. Немало тому поспособствовал и закоренелый убежденный язычник Нумант, потому что известному насмешнику, озорному Скевию женщины не слишком-то поверили. Зато они привыкли безоглядно доверять соглядатайским сведениям от пронырливых рабынь-наперсниц, во все и вся из жизни хозяев всюду сующих длинные любопытствующие носы. Вот ведь как Августинов ближний приспешник пучеглазый Нумант благоговейно передает, как он и распростерся ниц, страшась чего-либо увидеть ему непостижимое. Но знает: тогда на рассвете в храме Великой матери богов нагая жрица Кабиро исполняла специально для его доминуса ритуальный женский танец плодородия, благодатно возвышающий, увеличивающий, укрепляющий силу мужества.

Так вестовщик и вестовой Нумант стал Иридой и Меркурием в одном лице. Свое рабское место он знает – скромно и почтительно остается за порогом, приводит и уводит, кого нужно, о чем, о ком его умильно просят по старому знакомству тут и там вездесущие комнатные рабыни.

Вовсе не остался в стороне от языческой женской благости и милой благоглупости Скевий, хитроумно исполнявший мифологическую двойную роль Ганимеда и Гебы, поставляя Аврелию и его тайным гостьям, возможно, и не амброзию с Олимпа, но хорошее выдержанное вино в лагенах из отцовских подвалов.

Другим же поводом для частого посещения друга Аврелия друг Скевий избрал дружескую помощь в укрощении и выездке чалой кобылы-трехлетки, какую за четверть цены он уступил Аврелию. Он же и дал полудикой степной лошадке греческую кличку Горма, то есть Порывистая.

По правде сказать, белая с черной гривой кобылица давно уж стала смирной и послушной. Притом она не так, чтобы очень: дыхание короткое, бывает, засекается на рысях и потому не пригодна для цирковых ристаний. Однако на рысь, даже с места в карьер может переходить, подобно быстрому, как порыв ветра, степному пятнистому пардусу.

Никакого тебе убытка оборотистый Скевий Романиан от ее продажи не понес, так же как и Аврелий Августин от выказавшей строптивый и несдержанный нрав рабыни Земии. Эта вороная кобылка нынче смиренно и безмолвно прислуживает им вдвоем за обедом, чистоплотно расставшись с прежней кудрявой гривой в промежности, не имея на себе иных одеяний, кроме подаренной Скевием пурпурной шелковой ленты, подвязывающей груди.

Добросердечный Скевий тем самым Земию утешил, после того как домоправительствующий Нумант жестоко ее выпорол на конюшне уже не слегка уздечкой на оба задних семиса, а вожжами на полный афедрон по крупу, каб неповадно стало такой-сякой любопытной Пандоре раздоры сеять в достойнейшей фамилии благонравных Августинов. Ибо глупенькая рабынька было попыталась наушничать благочестивейшей матроне-домине Монике на ученейшего магистра-доминуса Аврелия.