Текст книги "Блаженство по Августину (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 43 страниц)

Однако же так либо иначе разбросанные во многих трудах Августина рациональные посылки дозволяют его исследователям и последователям по прошествии веков судить о том с герменевтической стороны при доскональном изучении литературного, исторического и богословского наследия этого величайшего отца и учителя Церкви Христовой. Текстуальные тому языковые свидетельства были, доселе находятся, они суть подлежат систематизации, классификации и таксономичной интерпретации. Разумеется, пост фактум и апостериори в энтимемах и эффектах.

Первой рациональной причиной того, что содержание имманентной веры – пистис Августина потребовало адекватной формы, представляющей собой веру – религию и вероисповедание – конфессио, фигурирует необходимость обретения эффективной опоры и поддержки в противостоянии собственной личностной слабости духа и физической немощности одушевленного тела.

При этом, – уместно подчеркнуть, – перво-наперво мы берем эту каузальную предпосылку не в ее главенстве, но индуктивно от простейших фактов к их синергии. Потому как в реальности не от психофизиологической астении, обиходного бессилия, слабоволия и невозможности справиться с самим собой пришел к православной и католической религии Аврелий Августин, но от безотчетной уверенности и убежденности в личном духовном и душевном динамическом потенциале.

Если страх перед жизнью создает ложных языческих богов, то осознание Августином себя в Боге произошло в приложении его личной доблести и отваги, успешно и последовательно противоборствовавших любым им встреченным неблагоприятным жизненным обстоятельствам и тленной порочной физиологии человека в результате филогенетического грехопадения, то есть ветхозаветного неповиновения Господу. Меж тем физическая боязнь смерти и социализированный страх Божий для него существуют лишь в силу моральных императивов, какие он осознанно, добровольно принимает в виде неизбежности коммуникативных ограничений свободы его личности.

Практически, даже не будучи обращенным и воцерквленным, Аврелий Августин смог бы занять подобающее ему место в римском доминате. Например, сменить в 387 году Кастория на посту высокородного мужа в должности викария Африки. А там, глядишь, через несколько лет предстать сиятельным или даже светлейшим комитом при кесаре Теодосии Великом. Политическими, нравственными и интеллектуальными качествами для такого рода государственной деятельности профессиональный оратор Августин обладал в достаточной количественной силе.

Тем не менее он избрал другую качественную стезю покамест философа, занятого поисками истины. Отсюда проистекает выделяемая нами вторая, – назовем ее интеллектуальной, логическая предпосылка воцерквления Августина в нашем рассудочном обобщении, не затрагивающем какой-либо божественной сверхрациональности и сверхразумной трансцендентности.

Незыблемое качество его неотъемлемой веры неукоснительно нашло воплощение в категории переходящего количества обретенных им знаний об универсуме. Тем самым достигнутый уровень познания определил вероисповедание Аврелия Августина в очевидной взаимосвязанности эпистемологии и конфессиональности.

Иначе актуально сформулировав в синхронии, мы можем выдвинуть нижеследующий конфессиональный постулат.

Чем более полнозначными массивами релевантной информации, адекватной реальности-бытию, владеет, имеет к ним доступ человек разумный, тем значительнее для него становится оптимум самоопределения, самоосознания существования в Боге и в творении Его.

Умопостигаемые истины входят в разумную мыслящую душу через мир сотворенный в благорасположенном Провидении Господнем, – таков эволюционирующий лейтмотив теологического творчества Августина.

Cogito ergo sum, – спустя века станет развивать его эвристическую мысль религиозный философ Декарт. Какие бы богомерзости ему ни приписывали материалисты-атеисты, Рене Декарт всегда оставался истинно, достойно верующим во Христе человеком, – уместно заметить в этой связи.

Достоименно и ритор Аврелий Августин имел самопознание философствующего субъекта в злостной манихейской молодости, информативно перешедшей в добрую христианскую зрелость в медиоланский период. Пусть объявить о себе как о независимом суверенном философе в конце 80-х годов четвертого столетия ни ему, ни какому-либо иному мыслителю было невозможно априори. При всех вариантах непременно следовало присоединиться к какому-нибудь философскому направлению или связующей школе: стать академиком-платоником, перипатетиком-аристотеликом или же стоиком, чтобы тебя, не дай Бог, не сочли неприкаянным и бездомным собачьим философом-киником.

Следовательно, единственной возможностью сохранить философскую независимость от языческих интеллектуальных стереотипов и ментальных масс-коммуникативных установок античности представало, как это ни парадоксально, конфессиональное присоединение к ортодоксальному экуменическому христианству. Тем паче, подчеркнем, в Медиолане, да и несколько лет до 391 года, возвратившись в Африку, христианнейший философ Августин нисколько не чаял, не помышлял об экклезиастической и синодальной карьере церковного деятеля.

Третья каузальная предпосылка жизнедеятельного воцерквления Аврелия Августина, какую мы можем в рационалистической интерпретации вывести из его дней и трудов, состоит в активной жизнеустроительной модальности объекта нашего герменевтического исследования. (Модальность, отнюдь не самое в себе, берем по Аристотелю.)

Так, Августин ни в коей мере не был созерцательным языческим философом, пассивно ограниченным собственной личностью и умопостигаемыми констатациями фактографических материалов об универсуме. Ибо ему непременно требовалось волевым действием перекраивать и трансформировать окружающую социальную среду в соответствии с персональным религиозным мировоззрением.

Иными словами, в духовном пророческом смысле Ветхого Завета, коли Бог-Отец все и вся исполнил мерою, числом и весом, то необходимо любой ценой, всеми доступными методами добиваться упорядочивания мироздания, одной частью или же многими своими составляющими отпавшей от Господа Бога нашего.

Взятые в абстрактном типологическом виде космическая гармония и музыка небесных сфер суть идеалы, непреложно требующие конкретной реализации и в земном глобальном обустройстве. И наилучшего пути, нежели католическое, то есть вселенское, апостолическое христианство Августин не видел в орбитальном неотступном преследовании данных ему в вышних предначертанных целей. Потому воцерквленная религия силы проницательнейшего ума и укрепившегося верою духа для него в дальнейшем обратятся в сознательный логичный выбор, крестное избрание, экклезиастическое звание и духовное призвание.

«По своей воле пришел я туда, куда не хотел…»

В Кассикиакуме Аврелий обрел поистине превосходное самочувствие и с большой охотой предался ничем и никем не ограниченным философским занятиям. Только здесь он сообразил, сколь тягостной неволей наваливаются, вернее, перестали давить на его разум и душевное тело профессорские обязанности.

Наверное, охладел он к риторике как-то непроизвольно за последние полгода, если служилые повинности очень досадно не дают сосредоточиться на важнейших мыслях. Куда-то исчезла прежняя радость от учительства, а ежедневное перелопачивание стихотворчества стародавних языческих поэтов – комедиантов и трагедиантов – превратилось в докучное надоедливое ярмо, от какого невтерпеж избавиться.

Эх, послать бы этих глупейших Вергилиев и Горациев куда ни попадя… В афедрон их тартарский, недоумков!..

Во вторую очередь катехумена-христианина Аврелия начали неприятно и отвратно раздражать недомыслия, недоразумения и попросту всякие проявления элементарнейшего скудоумия в измышлениях старых и новых философов-гентилей.

Вот тебе и бодрый умственный дух, лишающий бренное тело последнего здоровья!..

Видимым модусом раздражительное уложение духа, состояние души сказались и на телесной физиологии, – принял к сведению Аврелий. Потому что к лету легкие у него начали явно сдавать, голос стал глухим и прерывистым, в груди саднило. Надо хоть на время отказаться от преподавания, если садиться голос – основной ремесленный инструментарий, органон магистра риторики.

Летом ему во всех отношениях лучше не стало, и ритор Аврелий едва дождался виноградных каникул.

«…Когда же овладело мной и укрепилось во всей полноте желание освободиться и видеть, ибо Ты – Господь? Ты знаешь, Боже мой, я даже обрадовался, что у меня есть справедливое извинение, которое должно смягчить обиду людей, не желавших из-за своих милых детей помиловать меня.

Полный такой радости, я перетерпел этот промежуток времени до конца – было это, кажется, дней двадцать. Претерпевались они с натугой: во мне уж не было того запала, с каким я обычно вел эти трудные занятия, и не приди на его смену терпение, они согнули бы меня под своим бременем…

…Я решился пред очами Твоими, Господи, не порывать резко со своей службой, а тихонько отойти от этой работы языком на торгу болтовней. Пусть юноши, помышляющие не о Законе Твоем, не о мире Твоем, но о лжи, безумии и схватках на форуме, покупают оружие своему неистовству не у меня.

Я решил уйти, как обычно, на вакации, но не возвращаться больше продажным рабом: я был Тобой выкуплен.

Решение наше было открыто Тебе, людям же открыто только своим…»

Как видим, точную крестную дату, когда Августин ощутил себя еще внеконфессиональным, но все же христианином, он впоследствии исповедально отметил. Либо он, безжалостно по-живому анатомируя собственную личностную психологию, ретроспективно препарировал переломный момент индивидуального жизнетворчества в виде временной систематизированной привязки к социометрическим обстоятельствам.

Помимо старых друзей-учеников, преданно ему внимавших, вокруг Аврелия обстоятельно собрались и его новые медиоланские знакомцы, по тем же духовным или человеческим душевным причинам искавшие его общества в ту пору. Одному из них, а именно грамматику Верекунду, он рассказал о намерении оставить преподавание по причине некоторого нездоровья, и тот обрадовано предложил всем собратьям по духу, кто сможет и того пожелает, отправиться к нему на виллу Кассикиакум.

Верекунд оставить преподавание и молодую жену, естественно, не в состоянии, да и нисколько того не желал. Точно так же не мог уехать из города и Небридий, кого Аврелий уговорил пойти к Верекунду грамматическим помощником.

Более всех обрадовался переезду в деревню Алипий, хотя вовсе не по идиллическим или эротически-буколическим стимулам-мотивам. Римские беседы о мужском воздержании друг Алипий не позабыл, отчего настойчивее кого-либо теперь ратует за добродетельное безбрачие и стоическую автаркию мудрецов, не нуждающихся в любовном возлежании с женщиной.

Ригористичных взглядов ученика Алипия его друг и учитель Аврелий не разделял, но переубеждать в чем-то обратном и противоположном нисколько не намеревался. Даром что с мыслями о том, чтобы дожидаться в Медиолане наступления брачного возраста у нареченной невесты Максимиллы, он незаметно расстался. Это уже ни к чему в иных надеждах обновленной благовестной жизни.

Так же неприметно, безучастно он в то лето отдалился и от вдовы Эльпис. Недаром из Кассикиакума в Медиолан к ней ни разу не съездил и о ней не вспоминал. Уж больно она похожа на Сабину, о ком ему думать категорически не хотелось. Проще вообще изъять из философского и мыслительного употребления аристотелевскую категорию обладания женщиной или женой, как наименее ему подходящую.

Вполне достаточно в ближних иметь мать и сына. К тому же для пущей и сущей семейственности в Африке найдется замужняя сестра, и младший брат из пехоты перешел служить на флот в Остии уже в чине центуриона.

Кто благовестно нам мать, кто сестры и братья наши?..

Безмятежное и благодатное существование в Кассикиакуме братской духовной общины единомышленников во многом обеспечивал за счет наличных средств Скевий Романиан. Вольно ему гораздо чаще других туда-сюда деловито ездить в Медиолан, добиваясь возмещения ущерба от злонравия враждебных человеку бессердечных волн и безмозглых ветров. Но в любомудрый досуг остальных он тоже вносил немалый умственный вклад.

Скевий даже иногда брался за обязанности секретаря-либрария. Хотя в основном этим занимался Клар – раб-чтец Моники. В пополуденные и вечерние часы Клар добросовестно записывал философские реплики и ремарки семи-восьми собеседников, ежедневно заседавших за обеденным столом.

А с утра пораньше Аврелий эти записи правил, дополняя и развивая содержание вчерашних и позавчерашних бесед. Поди, выходит нечто сходное с диалогами эпигонов-платоников и их афинского корифея. Диалог есть диалог, что у Платона, что у прочих, любомудро вопрошающих, утверждающих, отрицающих или восклицающих.

Кроме того и в контраст он приступил к написанию трактата «Против академиков». Благодатно и сообразно общему философскому духу, царившему в Кассикиакуме, исполу завершил высокое рассуждение «О музыке», где, разумеется, речь не идет об авлетике, игре на дудках и на флейтах, если натурфилософски затрагиваются принципы гармонического движения космических светил в интервалах кварты, квинты или октавы.

Принялся он также набрасывать промежуточные заметки к философским трактатам «О порядке», «О блаженной жизни», «О бессмертии души». В них прекрасно поместилось кое-что из содержания недописанного и незаконченного им в картагской молодости, как он сейчас понимает, в целом весьма незрелого, греховного и святотатственного опуса «О прекрасном и соответственном».

На прекраснейшее здоровье, кстати сказать, грех жаловаться, несмотря на холоднющую лигурийско-медиоланскую стужу осенью и зимой. Но доброжелательные люди медиоланцы научили порядком зябнущего южного выходца поддевать под две зимние туники жуткое легионерское одеяние бракарум в виде широчайших труб для ног и обширного мешка для укутывания живота и чресел.

Если потуже зашнуроваться, подпоясаться, то ходить в этаком безобразии, носить его можно, передвигаясь в пешем хождении; даже на коня в нем вполне способно взобраться и совершить небольшую поездку – верхний ум проветрить, если задняя, тебе, умственность ничуть не замерзает.

Но все-таки холодно. Оттого должно быть, на январских идах Аврелий страшно застудил зубы на обе челюсти. Три дня и три ночи невыносимо страдал, покуда Бог не помог. Ехать в Медиолан к зубодерам уж очень нежелательно, тогда он попросил друзей, мать и сына написать его имя на восковых дощечках и всем вместе помолиться за здравие и спасение несчастного.

Помниться, давным-давно нянька Эвнойя нечто подобное бормотала об этом народном христианском методе избавления от зубной муки…

Сам говорить страдалец уж не мог, и рта не отворял от боли, потому написал умоляющую просьбу на табличке.

Исстрадавшийся Аврелий с замиранием сердца ждал чуда, и оно свершилось. Боль, как будто бы Божьим повелением сняло. Недавний мученик мгновенно ожил, воскрес и даже немножко испугался. За какие такие заслуги ему вдруг эдакая благодать? Ни тьмы в глазах, ни скрежета зубовного?.. Не стоит он таковских хлопот в благорасположении Господнем…

В мартовские ноны Моника со всеми принадлежащими ей домочадцами хлопотливо засобиралась в Медиолан. Поститься и молиться она, конечно, могла бы и в Кассикиакуме, но прошел слух, будто кесарскую власть имущие ариане опять вынашивают злодейские замыслы вооруженной рукой захватить Порциеву базилику, как оно едва не злоключилось в прошлом году. Поэтому мать заново готова отстаивать дело правоверия, проводить в базилике дни и ночи, чтобы умереть со словом Божьим на устах, но не допустить еретического кощунства.

Год назад Аврелий довольно скептически отнесся к денному и нощному бдению католиков, распевавших восточные псалмы в Порциевой базилике. Сомневался он и в реальном существовании некоего святого Порция, если исторически одноименно звали жену республиканца Брута, одного из убийц кесаря Юлия, какая тоже покончила с собой, узнав о самоубийстве мужа.

Нынче же катехумен Аврелий хорошо понимает святые чувства набожной Моники. Ведь скоро и ему трогаться в путь в Медиолан, ждать, пока епископ Амвросий окажет ему великую милость и честь, окрестив его бренное тело и бессмертную душу.

В холодные апрельские календы, чуть оттаяла дорога от утренних заморозков, Алипий и Аврелий с Адеодатом, благословясь, двинулись в город. Остальным друзьям вольная воля, но они втроем решили весь путь благочестиво проделать пешком, словно кающиеся грешники-пилигримы.

Самое начало апреля-то в северной Лигурии – считай что стылая зима в Африке. Зато Алипий решился всю зимнюю дорогу аскетично идти босиком, физически упражняясь в благочестии.

Аврелий ему слегка позавидовал. Но позволить себе такого не мог – очень боялся снова застудить зубы. А куда ж с больными-то зубами принимать крестильную благодать? Вдруг крещение свершится завтра или послезавтра?..

Церковное таинство крещения катехумена Аврелия, вероятно, состоялось в одиннадцатый день на апрельские иды в первый день недели после новолуния на Воскресение Христово. Или же в современном григорианском летоисчислении 24 апреля 387 года нашей христианской эры.

Обряд крещения и владевшие им при этом чувства Августин в «Исповеди» подробно не описывает. Ибо таинство есть таинство, как бы ни трактовать велеречиво, песнопевчески это событие в баснословиях-легендах, в литературной ареталогии или в популярной агеографике.

«Te Deum laudamus» Святого Амвросия Медиоланского наверняка звучал проникновенно и тогда и потом.

«Благодарю Тебя, Боже мой. Откуда и куда повел Ты воспоминания мои, чтобы я исповедал Тебе о каких великих событиях я позабыл?.. Потому я так и плакал за пением Твоих гимнов; давно вздыхал я о Тебе и наконец вдохнул веяние ветра, насколько проникал он в дом из травы…»

КАПИТУЛ XXI

Годы 1141-1143-й от основания Великого Рима.

4-6-й годы империума Валентиниана Секундуса, августа и кесаря Запада. 9-11-й годы империума Теодосия, августа и кесаря Востока.

Годы 387-389-й от Рождества Христова.

Медиолан. Остия. Рим. Картаг. Тагаста. Весна, лето, осень, зима и вновь лето.

Весной и летом после крещения Аврелий оставался в Медиолане. Пускай его ученики Алипий и Эводий наперебой уговаривали возвратиться в Африку, он все же предпочел хоть изредка видеться и беседовать с Амвросием. Сына Аврелий поместил в грамматическую школу к Верекунду и Небридию. А большую часть дневного и вечернего времени старался уделять религиозно-философским трудам. Потому как на их написание его благословил епископ Амвросий, с удовольствием ознакомившийся с «Диалогами» и трактатом «О музыке».

В сентябрьские иды Амвросий уехал в Аквилею. Этoт отъезд он ему объяснил нежеланием встречаться с узурпатором Максимом, перешедшим через Альпы и направлявшимся со всем воинством в Медиолан. В неотвратимости гражданской войны между западным узурпатором Максимом и кесарем Востока Теодосием епископ Амвросий был полностью убежден и решил переждать в некоторой безвестности смутное тревожное время. Заодно и закончить вне мирской суеты и политических треволнений свой фундаментальный труд «Об обязанностях священнослужителей».

К тому времени кесарь Валентиниан и его мать Юстина уже нашли убежище во владениях Теодосия в греческих Тессалонниках. Факт более чем убедительный.

Рвущегося к империуму Максима и политической смуты Аврелий нисколько не опасался, но тоже рассудил за благо уехать, поскольку ему внушало определенную тревогу душевное состояние матери. Поэтому он поддался на уговоры тагастийского уроженца Эводия, оставившего службу преторианского дознавателя, чтобы вернуться на родину.

И мать на это возвращение согласна, хотя и без особого воодушевления. Просто ей нынче равным образом безразлично, где жить, существовать, чем себя занимать, если она не находится в церкви, не преклоняет молитвенно колени у могил святых мучеников на христианском кладбище или же, когда ее сыну Аврелию попросту недосуг с ней общаться.

В последнее время Моника ему представляется, словно бы человеком, кто неимоверными усилиями добрался до горной вершины, радостно огляделся вокруг и вдруг с горечью понял, что ему предстоит столь же тяжкий и уж вовсе безрадостный, длительный спуск. Только вниз, неважно вперед ли назад.

Быть может, лучше навек остановиться, чтобы навсегда остаться на безжизненном каменном пике? И здесь наверху покончить со всяческой пожизненной мирской маетой? Цель-то ведь достигнута. Чего ж большего желать, маяться?

Наверное, оттого в предчувствии малоосознанной неизбежности Моника совсем не в христианском духе, а скорее по-язычески не раз прошедшей зимой говорила: раньше чем умереть, увидеть бы старшего сына православным христианином. А вот теперь, будто ей отныне незачем существовать, коль скоро ее молитвами Аврелий обрел крещение в истинной вере. К чему теперь эта жизнь земная?

Как мог, Аврелий постарался красноречиво разубедить мать не поддаваться греху добровольного пассивного самоистребления, не уподобляться языческим философам, с легкостью кончающим с собой по разным неправомерным мотивам, внешним и внутренним. Например, пассивно – уморив себя голодом, или же активно – вскрыв вены.

Право слово, не к лицу христианам самонадеянно и самодеятельно ее, жизнь-то, прекращать, рвать ту самую нить, какая им совсем не принадлежит безраздельно. Ибо и она дается Богом, как и все в этой жизни. Только в смертной болезни безбожия некоторым мнится, что это не так.

Притом преждевременное окончание счетов с данным нам в генесисе одушевленным и одухотворенным телесным бытием вряд ли дарует вечный покой во плоти. Но в ином существовании, может статься, наступит навечно, бесконечно длящейся живой смертью или мертвой жизнью для смертного тела и бессмертной души до и после окончательного Страшного судилища Христова.

Ведь никому неведомо, каким судебным подобием и карающим образом Господь отдает должное воздаяние пассивным самоубийцам, безразличным к жизни и к смерти. Ему отмщение, и Он воздаст.

В любом исходе бесконечное умерщвление и вечный огонь в аду, куда хуже, нежели сравнительно краткая человеческая жизнедеятельность, сгорающая немногим быстрее восковой свечи. Зачем, позвольте спросить, ее жечь с обоих концов? Света от того не слишком прибавится, но общая польза от столь кратковременного освещения несомненно уменьшится…

С большего Аврелию удалось вывести мать из очень знакомого ему состояния слабости духа и душевного тела. Допустим, подобные проявления слабосилия и безволия протекают у всех по-разному, но общие-то признаки-симптомы в каждом случае-казусе найдутся.

Да и лечить их в равном отношении возможно словом. Иногда достаточно словесно обратиться к самому себе, наедине с собой, как это делал кесарь Марк Аврелий. А можно услыхать снизошедшее к ним слово в олицетворенном чудотворении, подобно Моисею или Иоанну Предтече, чтобы облечься новыми духовными силами. Либо обрести благовещательное укрепление духа как Матерь Божья.

Хотя проще всего от ближних своих получить и услышать слова участливого утешения и понимающего облегчения душевных тягот. Так оно лучше всего, если им достает, у них довольно соболезнующего понимания, проникновенного участия и деликатной чувствительности к душевному состоянию тех, кто их окружает.

Видимо, благочестие на круг вошло у Моники в прочувственную привычку и обыкновение, когда задушевного разговора-молитвы с Богом недостаточно. И засим непременно требуется получать простейшие ответы свыше в виде знамений, сновидений, помогающим простым и слабым умам жить и существовать.

Проницательно глядя на мать, Аврелий впервые задумался над тем, насколько вероисповедание и вера непосредственно связаны с познанием всякого сотворения и твари в предопределенном измерении Господнем.

«…Ты наказываешь людей за то, что они совершают по отношению к себе самим. Даже греша перед Тобою, они являются святотатцами перед душой своей, портя и извращая природу свою, какую Ты создал благообразною…»

Особого греха в нынешнем отношении матери к миру Аврелий не увидел, но отказать ей в душеврачебной помощи никак не мог. Как бы ни хотелось побольше времени уделять собственным сочинениям, он стал ее участливо выслушивать в продуктивные утренние часы, как только она приходила к нему из церкви.

Относилась она теперь к сыну с безотчетным почтением. Не то что раньше, кичливо по-родительски полагая, яйца бишь курицу не учат. Еще как потомство наседку обучает, особенно, когда Бог заповедал рожать его в муках!

Вдобавок стоило Аврелию окреститься, как мать немедля признала в нем главу фамилии, кому следует подчиняться в существенных семейных вопросах. Например, ему было достаточно чуть-чуть намекнуть, чтобы Моника прекратила приглашать благочестивую вдову Эльпис к ним домой.

Теперь же сын обрел над ней главенство и старшинство в духовном отношении. Пусть ему вовсе того подчас не хотелось, но почасту выслушивать долгие материнские исповеди необходимо, чтобы помочь ей обрести хоть какую-то опору для душевного тела, неразумно пытающегося освободиться от утecняющих его оков плоти. Притом того же самого в ту пору потребовала и разумная мыслящая душа Аврелия Августина.

Аврелий точно не помнил: было ли то в Медиолане или уже в Остии, когда во взаимных исповедальных беседах они пришли к тому, что любое удовольствие, доставляемое телесными чувствами, осиянное любым земным светом, не достойно не только сравнения с радостями небесной жизни, но даже упоминания рядом с ними. Однако, возносясь сердцем и душою к Богу, они перебрали одно за другим все создания Его и дошли до самого неба, откуда светят на землю солнце, луна и звезды. И, войдя в себя, думая и говоря о творениях Господних и удивляясь им, приблизились к той стране неиссякаемой полноты, где Он вечно питает верующих пищей истины, где жизнь есть та мудрость, через которую возникло все, что есть, что было и что будет.

Сама по себе такая жизнь не возникает, а остается той, какова она есть, какой была и какой всегда будет. Вернее: для нее нет «была» и «будет», а только одно «есть», ибо она вечна. Вечность же не знает понятий «было» и «будет».

И пока они с пониманием рассуждали о вечной жизни и жаждали ее, им удалось чуть прикоснуться к ней всем трепетом их сердец. И вздохнули и оставили там начатки духа и вернулись к скрипу людского языка, к словам, возникающим и исчезающим.

«…Что подобно Слову Твоему, Господу нашему, пребывающему в Себе, не стареющему и все обновляющему!

Мы говорили: если в ком умолкнет волнение плоти, умолкнут представления о земле, водах и воздухе умолкнет и небо, умолкнет и сама душа, о себе не думая, умолкнут сны и воображаемые откровения, всякий язык, всякий знак и все, что проходит и возникает, если наступит полное молчание, если они, сказав это, смолкнут, обратив слух к Тому, Кто их создал, то заговорит Он Сам, один, не через них, а прямо от Себя. Да услышим слово Его, не из плотских уст, не в голосе ангельском, не в грохоте бури, не в загадках и подобиях, но Его Самого…»

Если внимательно прислушаться к миру, то всё говорит: не сами мы себя создали, нас создал Тот, Кто пребывает вечно.

«Да услышим Его Самого! Без них, как сейчас, когда мы вышли из плоти и быстрой мыслью прикоснулись к Вечной Мудрости, над всем пребывающей.

Когда б такое состояние могло продолжиться, а все низшие образы исчезнуть, и она одна восхитила бы, поглотила и погрузила в глубокую радость своего созерцателя. Если вечная жизнь такова, какой была эта минута того постижения, о котором мы вздыхали, разве оно не то, о чем сказано: войди в радость господина Твоего?

Когда это будет, не тогда ли, когда все воскреснем, но не все изменимся?..»

Временные животные муки и преходящие радости жизни помогает преодолевать вера в изменение к лучшему всем исповедующим Бога живого. Поэтому Аврелий, пожалуй, без большой охоты, но с долготерпением принимал у Моники искренние женские признания, в значительной мере пребывал в ощущении ее исповедника, даже в определенной степени духовного отца.

Определенно, пришлось ему выслушать в подробностях о четырех неудачных беременностях, прежде чем родился первый здоровый ребенок – ее старший сын Аврелий.

Рассказала она, не стыдясь, и о пьянстве, каковой порок она приобрела в отрочестве, из озорства пробуя неразбавленное вино, какое разливала из амфор и подавала к родительскому столу. По ее мнению, все из-за того, что в детстве злобная нянька-старуха запрещала ей употреблять, невзирая на жгучую жажду даже воду – одно-другое питье не иначе как за обедом.

Вот в малолетстве Моника и пробовала пить вино вначале по капле, в продолжение перешла на киафы и даже больше. Трудно сказать, чем бы все кончилось, кабы ее не выдала родителям на расправу злонамеренная рабыня, ей помогавшая в винном подвале. Отец больно выпорол и молодую госпожу и пуще того прислужницу за то, что не донесла раньше.

Родительское внушение ненадолго подействовало. Но лишь до замужества в шестнадцатилетнем возрасте. Во время тяжких беременностей она снова принялась искать утешения в неразбавленном вине. И опять об этом ее пороке стало известно из-за болтливости другой служанки, возжелавшей рассорить ее со свекровью и мужем.

По счастью, Патрик все понял правильно и добросердечно, потому они перебрались в собственный дом, удалившись от его матери и ее злоязычных рабов. Мужу она дала честное слово вообще не прикасаться к вину и строго держалась того обещания до самого рождения Аврелия.

Потом эта порочная склонность к винораспитию то уменьшалась, то вновь возобновлялась с прежней тягой. Отрезвила же ее насовсем внезапная болезнь старшего сына. Тот чем-то тяжело отравился, наверное, когда ему было лет семь-восемь, или того меньше. Но чудесно выздоровел.

По словам Моники, подкрашивать воду вином она начала позднее, чтобы подать пример воздержанности едва ли не взрослому четырнадцатилетнему Аврелию, учившемуся тогда грамматике в Мадавре. Оно понятно, если его отец пытался найти нездоровое забытье в винных парах, разорившись в своих авантюрах на юге.

О физических отношениях с Патриком она тоже без утайки поведала сыну, но ни в чем не обвиняя покойного мужа. Она даже велела Аврелию похоронить ее в Тагасте рядом с тем, кого она любила и прощала ему все его мужские измены во время ее постоянных многолетних тягостей женского плодоношения.

Что было в законченном прошлом, того уж не миновать. Наш вдох не есть возвращенный выдох. Хотя иное, покамест не свершившееся неопределенное будущее людям более чем доступно. И потому Аврелий предложил Монике, шаг за шагом вернувшейся к прежнему жизнедеятельному расположению телесной души, как-нибудь поаккуратнее расторгнуть его помолвку с малолетней Максимиллой.