Текст книги "Блаженство по Августину (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

Пока одержимых похотью насильников не казнили языческой казнью на радость тевестийского простонародья, ни одного смертоубийства в Ферродике не случилось, – Флакк отпил разбавленного вина из стеклянной чаши на золотой ножке и посмотрел на Полигистора. – Дальше тебе продолжать, о мой вдумчивый историограф современности.

– На третий день в январские ноны ближе к закату на доисторическом жертвенном камне под древним дубом было найдено тело 14-летней девочки, – тотчас же, с недрогнувшим лицом вольноотпущенник принялся живописать подробности еще одного убийства. – Не знаю, живой или мертвой, но отроковицу с разрывом промежности от одного девичьего отверстия до другого тяжко обесчестили. Из-под ребер вырвали сердце и печень, разложили на камне, а все кишечные внутренности растянули по дубовым ветвям.

Спустя пять дней, едва рассвело, в первый день на январские иды на том же камне обнаружили похожим образом освежеванные для ауспиций тела молодой рабыни и ее двухлетней дочери. И та и другая окрещены по христианскому обряду, как и маленькая Лоллия, дочь иллирийского стеклодува, умерщвленная ранее. И опять же вокруг древнего жертвенного камня, священных для язычников источника и старого дуба, в большом числе имелись медвежьи следы, преподобнейший Аврелий…

Словоохотливый пуниец вдруг замолчал, словно бы подыскивая уместные слова.

– Вот так, Аврелий, мы очутились между святыней и камнем, – вновь повел речь патрон Флакк, придя на помощь клиенту, явно затрудняющемуся, что же говорить дальше. – Истинно сказано, когда б к месту воспользоваться излюбленной поговоркой нашего с тобой учeнейшего соотечественника Апулея из Мадавры…

Помрачневших гостеприимцев, погруженных в убийственное изложение, епископ внимательнейшим образом неотрывно выслушивал. Каждого он удерживал участливым взглядом, поощряя к рассказу. Не беда, если ему приходится самостоятельно подливать себе вина, разбавлять его горячей водой из сосуда над жаровней, тянуться за превосходнейшими фруктами, в изобилии украшающими стол. И, само собой, проницательно наблюдать за всеми присутствующими, включая молчаливого, казалось, безучастного египтянина, порывисто хватающегося то за один набросок, то за другой, третий, четвертый…

– Дело в том, мой Аврелий, – неохотно подступился к самой нежеланной и неприятной части расследовательного повествования гостеприимный Флакк, – железистый необычный камень, водоем и дуб, о которых идет у нас речь, суть последние остатки капища пунийцев и священной языческой рощи. Точнее говоря, это есть стародавнее место человеческих жертвоприношений, какие пунийские язычники, мои с Полигистором праотцы и праматери, посвящали Ваалу-Хаммону, верховному воздушному богу солнечного жара и земной богине Ваал-Аштарот, покровительнице войны, мира и женского чадородия.

Ферродика и Тевеста – исконные пунийские колонии. Здесь задолго до первой войны с римлянами наши предки добывали, медь, олово, свинец, выплавляли бронзу…

– И приносили нечестивые жертвы поганcким медным идолам, – чутко и уместно подхватил историческое слово Полигистор, – для них поставили, значится в хрониках, небесный бетил-камень и устроили тофет-кладбище.

Апеллес, между прочим, не верит, что железные камни падают с неба. Но многие натурфилософы это допускают. Среди прочего, где-то далеко и высоко какой-нибудь железорудный монолит из недр земли выбросило вулканом и подхватило бурей.

Вулканических извержений у нас в Ферродике никто не помнит, но его могли привезти черные гетулы, каких пунийские колонисты оттеснили далеко на юг за Ливийское болото. Если вот…

– Забудь об отдаленной географии, Полигистор! И приступай поближе к недавней истории, – довольно резко вмешался хозяин. – Не утомляй нашего многознающего гостя никому не нужными сведениями.

– Хорошо, Флакк. Постараюсь быть краток.

В древности места человеческих жертвоприношений пунийцы называли словом «молк». В завоеванных пунийских городах Утике и Гадрумете римляне их безотлагательно запретили, посчитав изуверской данью некоему Молоху. Но в горной Ферродике сожжение жертв продолжалось спустя долгое время после разрушения Картага. Согласно обряду, сжигали кого-нибудь возрастом до двух лет из четвертых младенцев в семье, но, бывало, богиня Аштарот удовлетворялась женскими выкидышами и нежизнеспособными недоносками.

Собой она представляла рогатую медную статую сидящей на корточках голой титанической женщины с большим животом и длинными отвислыми грудями. В пустотелое брюхо помещали живую жертву, а под седалищем, заполненным углем, разводили жаркий огонь.

Местное предание говорит, что иногда жертвоприносимого ребенка не одурманивали до беспамятства, он начинал кричать, плакать в медном чреве. Тогда Ваал-Аштарот, вероятно, посредством особых бронзовых труб принималась утробно и громоподобно реветь. При этом из ноздрей и ушей идолища валил дым, а из воздуходувной щели промеж бедер сыпались искры. Много рева и дыма принимали за благополучное предзнаменование и благоволение доброй чревовещающей богини.

Ваал-Хаммон, кому поклонялись в древнем Картаге и в Тевесте, выглядел не так ужасно и чревато. В старых пунийских хрониках этот кумир описывается в облике сидящего благообразного бородатого старца в долгополых белых одеждах, с черным высоким посохом. Усыпленных младенцев, порой и детей постарше, умеющих говорить, сжигали у него на коленях. Пепел и кости подбирали и торжественно с пением дифирамбов и гимнов хоронили на кладбище-тофете по соседству с торговым портом.

Надгробные камни и пунийские надписи на них я видел, малая часть из них сохранилась до наших дней. Имена там и впрямь детские, уменьшительные, ласкательные…

– Картаг не должен быть разрушен! – патрон Флакк прибег к старинному пуническому ругательству и вторично пришел на выручку Полигистору. Видать, изложенный им рассказ историк принял слишком близко к сердцу и припал к полусекстарию с неразбавленным крепким каламским.

– Да будут прокляты бездумные разрушители нашего города! – высказался Флакк и сдержанно продолжил ужасающую повесть далее без ярости и бешенства, нисколько не соответствующих его в принципе благодушному облику и культурнейшей обходительности.

– В ходе усугубления кровавого дикого бесчинства, мой Аврелий, мне ничего не оставалось делать после гибели маленькой Лоллии, как без промедления выставить стражу у поганого камня Аштарот. А весь рудничный эргастул заковать в цепи.

Последнюю сборную толпу рабов я закупил двумя партиями именно в Картаге.

– Тебе известно, откуда привезли этих несчастных, благороднейший Флакк? – неожиданно проявил детализированный интерес епископ.

– Большей частью галлы из Аквитании, прирожденные рабы, хочу тебе сказать, Аврелий. Людишки крепкие и чаще всего покладистые, с рудным и кузнечным делом кое-кто и раньше был знаком.

– По природе, с которою Бог изначально сотворил человека, нет раба человеку или греху, – назидательно поправил гость хозяина.

– Истинно так, прелатус Аврелий. Поэтому мною лично обещана свобода всякому аквитанскому галлу, кто ее беспорочно заслужит, не согрешит бездельем либо строптивостью.

– Исповедимо и нередко уничижение приносит пользу услужающим, – равным образом наставительно согласился епископ. – Вели объявить всем, благороднейший Флакк, на закате по окончании повечерия, благословенного частицей мощей Святого мученика Стефана, у часовни Воздвижения Креста Господня я буду исповедовать всех того желающих катехуменов и полнозначно окрещенных.

Хозяину хватило лишь одного взгляда в сторону Аппелеса, чтобы тот тут же отложил рисовальные принадлежности, низко поклонился епископу и оставил триклиний. Тем временем Флакк возобновил внешне очевидное следственное изложение, все еще требующую целого ряда неопровержимых доказательств и непротиворечивых ясных, даже очевиднейших свидетельств.

– Едва ли нам тут стоило полагаться на бдительность тевтонских внутренних стражников, мой преподобнейший Аврелий. Допускаю, два негодяя напились крепкого мерума и до рассвета всю свою четвертую вигилию мертвецки проспали в каверне у теплого источника, когда неизвестные изверги вырывали внутренности у похищенных из моего дома рабыни с дочерью. Оба охломона, кстати, клянутся, как будто некто наслал на них сонный морок, и куда-либо от камня под дубом они ни на минуту не отлучались.

Между тем совсем некстати после убийства маленькой красавицы Лоллии по всей округе поползли тревожные слухи: язычники-пунийцы принялись как бы вновь поклоняться древним кровожадным богам, принося в жертву христианских детей. Указывали и на следы детского кладбища поблизости от кровавого камня Аштарот.

Тень подозрения, естественно, пала и на меня, но более всего на Полигистора, с моего указания присматривающего за тайными язычниками-двоеверцами. В том и моя вина, если мы оба закрывали глаза на суеверные и малопристойные весенние обряды пунийских женщин, напоминающие вакхические мистерии. Время от времени на том же камне-бетиле они суеверно сжигают случающиеся выкидыши, а родовой послед и обрезанную пуповину у наших повитух в обычае зарывать на древнем тофете.

Злополучный пунийский камень я хотел расколоть, расплавить или просто сбросить в пропасть еще в декабре. Но рабы и колоны, христиане и язычники в трагедийном хоре, как один, на коленях умоляли меня не посылать их на работы к проклятому камню. Я и не настаивал, потому что надумал впотай разрушить его едкими жидкостями, да и начал понемногу воздействовать на него. Он у меня уже треснул в нескольких местах.

Но и этой малости мои всезнающие рабыни и Катаскева Эпона меня слезно просили не делать. Не приближаться-де на полет стрелы к злосчастному таинственному женскому камню, наносящему, мол, непоправимый урон крепости мужского естества и детородной силе мужества.

Как видишь, Аврелий, естественных подозрений и демонских суеверий у моих людей предостаточно. А тут еще после убийства рабыни Зенобии с потомством намного раньше подобающего перволетнего времени на старом пунийском дубе невесть почему, необъяснимо появилась молодая листва.

По другим кривотолкам, какие собрал мой Полигистор, выходит, словно бы принесение в жертву христиан угодно древнейшим природным богам. Потому, дескать, демоны или оборотни-медведи, натурально, предприняли охоту на поклоняющихся Иисусу.

Добавило пищи пересудам и новым листьям такое же ритуальное убийство пресвитера Тротима с монахами. Дескать, пунийские боги-демоны замечательно насыщаются христианской кровью, и ауспиции сулят летние дожди, высоченные травы и хороший урожай.

Какими бы они ни были донатистами и плохими католиками, проповедника и его компаньонов тайно и незаметно выкрали из усадьбы, где они остановились на ночлег. Не помогла и готская стража у дома, и часовые у зловещего камня.

Два моих надежных храбрых алеманна, приставленные к языческому жертвеннику, очертя голову рванулись за каким-то медведем. Не то оборотня, не то человека не догнали. По их словам и клятвам, непонятным образом заплутали в исхоженных горах, заблудились, охломоны, в трех соснах. Будучи под пыткой и под замком, непоколебимо стоят на своем.

В то же время готы на пристрастном допросе единодушно показали, что обнаружили исчезновение пресвитера и монахов лишь на рассвете. Причем один из них клятвенно заверяет, будто бы под утро разговаривал с самим Тротимом и получил у него отеческое благословение.

– Новейших христианских мучеников, мой эквит Флакк, должным чином помянем в середине завтрашнего светлого дня. Прикажи, будь добр, собрать к полудню всех без исключений и изъятий стражей, рабов и колонов Ферродики к месту мученической кончины наших братьев и сестер по вере. Завтра я там решил провести молебствие в нагорной евангельской простоте и природном благоволении.

Тем часом для твоих рудничных рабов, добрейший Флакк, соблаговоли наутро объявить отдых и фестивус седьмого дня Господня. Пусть себе вы еще не завели такое христианское милосердное новшество. Ибо продолжаете жить согласно старым языческим нундинам и календам.

– Послушание и повиновение, святейший и преподобнейший Аврелий…

От позднего, скажем на сиро-халдейском наречии, субботнего ужина или же, возьмем по-гречески, вечернего симпосия, епископ решительно отказался. В продолжение третьей стражи-вигилии он в одиночестве молился, укреплялся духом, размышлял, готовясь осуществить созревшее с вечера после заката непреклонное решение.

Да воскреснет Господь, и расточатся враги Его!

Скрытому быть явным, если в Ферродике среди рабов и колонов обосновалась большая шайка издавна и повсеместно в римском доминате запрещенных галльских языческих жрецов-друидов. B том епископ не сомневался и не колебался. Неопровержимо однозначными тому уликами служат предшествующие богомерзкие происшествия и магическое содействие демонов нечестивцам. Остается лишь с Господней помощью и по воле Его распознать всяческих преступников и чародеев, дабы отдать их в руки начальственного правосудия на муки и страдания. Ибо нет радости нечестивым в Граде Божием! Случается, справедливое воздаяние настигает слуг Антихриста и в Граде Земном от вооруженной силы и мышцы начальствующих лиц.

С утра епископ Аврелий Августин попросил к себе в гостевые покои владетельного эквита доминуса Флакка Магона, центуриона Горса Торквата и центуриона Бебия Рифина, облеченного судебными полномочиями тевестийского квестора. Немногословным указаниям преподобнейшего и святейшего прелатуса Гиппонского никто из них не перечил и не прекословил.

Ближе к полудню в достославный день седмицы Господней епископ не преминул лично удостовериться, насколько описание здешней местности, переданное ему очевидцами, соответствует всему представшему перед ним воочию. Истинно свой глаз – алмаз, своя рука – владыка, не без удовлетворения отметил Аврелий старой риторской поговоркой характерные черты места действия.

Посреди округлой ложбины-воронки, пологим амфитеатром вздымавшейся вверх лежал тот самый злополучный жертвенник-белит едва ли не под склонившимся к нему узловатыми сучьями кряжистого каменного дуба. В тридцати локтях от дуба небольшое облицованное красноватым туфом прямоугольное озерцо с парящей водой. За водоемом арочный свод каверны, очевидно, тоже подвергшегося обработке камнетесным инструментом.

Неправильной формы языческий жертвенник также стесан сверху. По бокам выдолблены два кровостока. В длину пунийский камень приблизительно пять локтей, три локтя в широкой части. Изножие наклонено к дубу, в изголовье выжженное место. Жертвенник вытянут с севера на юг. По всей его поверхности расползлась змеящаяся глубокая расщелина с ответвлениями-трещинами.

Отколовшийся, выщербленный, – нет, скорее, разъеденный, – немалый кусок изголовья лежит рядом. Очень заинтересованно этот факт принял во внимание епископ.

Он затруднился определить, покоится ли богомерзостный камень здесь испокон веков еще до всемирного потопа или же привезен сюда позднее. Зато Аврелий почти уверен: этот словно бы амфитеатр вокруг него есть дело стараний человеческих.

Или, быть может, демонский камень с такой силой грянул оземь с небес, что вздыбил вокруг себя исполинской воронкой-кратером скалы и землю? Однако этакое событие под видом стихийного космогонического явления Аврелий Августин определил как метеорологически маловероятное. Если о нем исторически никто ничего не помнит, то и толковать о том лишено здравого элементарного смысла. Да и в «Метеорологике» Аристотеля, ничего подобного вроде бы не упоминается…

Епископ окинул взглядом по всей вероятности рукотворное, обширное, чуть ли не кощунственно театральное местодействие, где начало скапливаться от мала до велика народонаселение Ферродики. В основном любопытствующие взрослые и дети идут своей охотой, некоторые по принуждению готских стражников, свободно или в цепях. Имеются в виду прежде всех пригнанные рудничной стражей угрюмое каторжное сборище рабов и сброд колонов из явно недовольных и боязливых язычников.

Истовые христиане спускались пониже; язычники-гентили почли за благоразумие остаться наверху, опасливо косясь на турму тевестийских всадников и прибывшую из оружейного каструма куну тяжеловооруженных легионеров, совместно оцепивших амфитеатр.

Контуберналы центуриона Ихтиса во всеоружии окружали епископа и настороженно из-под шлемов снизу вверх оглядывали толпу, устраивающуюся поудобнее на склонах, поросших редкими соснами и кедрами. Между деревьями кое-где пробивалась травяная зелень, казавшаяся тусклой по сравнению с яркими молодыми листочками, распустившимися на южной стороне дуба, обомшелого с севера, ближе к языческому жертвеннику.

Именно между камнем и дубом епископ Аврелий благоговейно с крестным знамением на окропленную кровью жертв землю поставил переданный ему Ихтисом ковчег-реликварий с частицей мощей Святого диакона Стефана, в апостольские времена побитого иерусалимскими камнями и злобствующими иудеями.

Кому время разбрасывать камни преткновения и соблазна, а иным время их собирать и строить новый храм Божий. И раздавит камень того, на кого падет он!..

Епископ воздел длани горе. Все христиане нимало не медля опустились на колени. Хотя кое-кому из непонятливых завзятых язычников готские стражники, проворно действуя тупыми концами копий, довольно быстро и популярно растолковали, чего этой публике следует делать, что здесь не театр, но христианское богослужение.

По знаку епископа контуберналы Ихтиса слаженно и звучно запели греческий восточный гимн, переложенный на латынь пресвятым и всеблаженнейшим отцом Амвросием из Медиолана. Торжественную всепобеждающую песнь истовых последователей Христовых, возносящую хвалу Ему, единородному Сыну Божьему, не замедлили подхватить правоверные католики, а за ними вольно или невольно и все остальные, собравшиеся в солнечный весенний полдень на месте древнего языческого капища.

Едва отзвучали слова гимна, как епископ приступил к проповеди. Говорил он о христианских мучениках, первым из которых предстал сам Сын Человеческий. Вековые гонения на экклесии Христовы, неисчислимые страдания и муки единоверцев, многим из них принесшие небесную радость еще на земле и неизменное божественное блаженство на небесах, – упомянул, не пряча прочувствованных слез, преподобнейший Аврелий Августин.

Как бы мы ни оплакивали мучеников, истинные духовные небеса навеки благосклонны к праведным последователям Спасителя. Оттого и помощь, поддержка в вышних поспешают к проявлению.

Почувствовав вдохновенное наитие, подпитываемое, укрепляемое, поддерживаемое единоверными братьями и сестрами во Христе, епископ в свойственных ему религиозных ощущениях сызнова в благословенной свыше неизменности призывал понимание и осознание. И его заново осенило ожидаемое прозрение. Он вновь ощущал, видел, понимал правоверие, противостоящее безверию и суеверию.

Вот оно! Грядет время отделять овец от козлищ, отсекать пораженные члены, а бесов изгонять подале от мирного стада людского туда, во тьму внешнюю, где скрежет зубовный…

Внезапно ниоткуда налетевшая темная снеговая туча, затмившая солнце, нисколько не повлияла на боговдохновенность пламенной речи проповедника. Теперь он грозит яростью Господней, потрясая черным пастырским жезлом, предрекая адские муки, вечный огонь нераскаявшимся грешникам и неверным язычникам, приносящим бесчеловечные жертвы ложным богам-демонам.

Грозно и сурово пророчествуя, пренебрегая повалившими хлопьями снега, епископ предостерегал нечестивых, угрожал пастырским посохом языческому жертвеннику, зияющему темной развратной расщелиной, словно бы по-змеиному корчащейся в адском огне, поджариваясь в обличительных речах праведного гнева.

И сгорит! Приносящий жертву богам, кроме единого Господа, да будет истреблен! И епископ что есть силы вонзает железное острие посоха в богомерзкое разветвление змеящихся трещин…

Впоследствии ни практикующий натурфилософ и физиолог Флакк, ни скептический анналист и архивист Полигистор, ни рудознатец и живописец Апеллес, сколько ни пытались, так и не смогли восстановить в памяти, в долгих оживленных дискуссиях между собой истинную картину произошедшего. Тогда как епископ Аврелий, когда его о том спрашивали, крестом складывал руки на груди, поднимал глаза к небу и кротко поминал неисповедимость бездны Промысла Господня, начисто изгладившего из людских воспоминаний краткие мгновения явленного свыше, должно быть, чудотворения, непостижного слабым и ограниченным умствованиям человеческим.

Вроде бы сначала, смутно припоминал Флакк, из пастырского посоха ударил сноп искр, и каменный жертвенник с грохотом раскололся на множество частей. Доминусу почтительно возражал Апеллес, утверждавший, что сперва ослепительно грянула молния, ударившая в дуб, сжигая дотла ветви и листья на южной стороне дерева. И она же, соединившись с железным наконечником епископского посоха, поразила пунийский камень. В то время как для Полигистора прежде разразился гром, сотрясший небо и землю, так что почти никто не смог удержаться на ногах, потом же всех ослепила молния и оглоушило страшное соударение уплотнившегося воздуха, расколовшее жертвенник Аштарот.

Зато Горс Торкват разительно, на всю жизнь запомнил, как он поддержал пошатнувшегося Аврелия Августина, уцепившегося за посох, застрявший в каменной расщелине, помог его рывком выдернуть из ножен и монолитного жертвенника, тотчас переставшего быть таковым, разом бесшумно рассыпавшегося на крупные и мелкие обломки. Опять жутко полыхнуло, громыхнуло раскатисто в небе и на земле. После того во внезапной тишине бесстрашный центурион услыхал невозмутимое, отчасти ироничное, но непререкаемое указание епископа:

– Поднимай, приводи в чувство наших дорогих контуберналов, мой добрый Ихтис. Покуда преступные нечестивцы и язычники не опомнились, отделим явленных козлищ от непричастных овец. Идем, благословясь мощью Господней, отсекать члены, пораженные скверной бесчиния и безобразия. Давай, Горс Торкват, действуй жезлом центуриона должным образом!

Но и без благословляющего на ратный труд виноградного стрекала сурового военачальника контуберналы, поднаторевшие во всяческих переделках, видавшие немало военных видов до и после сражений, самостоятельно вставали, смущенно подбирали оброненные щиты и пилумы, поправляли шлемы, амуницию…

Затем семь испытанных гиппонских ветеранов во главе с епископом Аврелием и центурионом Горсом, обнажившим длинный германский меч, мерным легионерским шагом двинулись неудержимым обходом по естественному амфитеатру среди собранных и званых, пораженных оцепенением, немотой, слабостью в конечностях и коленях. Пятерых рудничных рабов в оковах, на кого неумолимо указало сверкающее лезвие пастырского посоха, вдруг ставшего боевым копьем, для надежности добавочно оглушали пилумами двойным ударом в затылок. Двух рудничных колонов-вольноотпущенников, трех женщин и одного гота-наемника, дополнительно связав ремнями по рукам и ногам, так же волоком в беспамятстве оттащили под охрану тевестийцев, которых расторопно и немилосердно призвал к исполнению воинского долга центурион Бебий Рифин.

Снова из-за туч выглянуло яркое весеннее солнце. Под его живительными лучами чуть выпавший, не ко времени запоздалый снег растаял без следа, и сухая горная почва тут же поглотила нежданную талую воду.