Текст книги "Блаженство по Августину (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

Разумеется, красноречивый в полемических жестах архипастырь физически не метал громовым посохом в оппонента. Он просто-напросто повелительно указал на него, как профессор ферулой на нерадивого ученика. Что и отметил наблюдательно въедливый Гераклий.

Однако другие вовлеченные наблюдатели потом ошеломленно, пораженно сказывали, будто в тот миг полностью поседел, облысел, оплешивел мавретанский иерарх Эмеритус. Хотя скептический Гераклий волос на голове еретика, плотно повязанной митрой, счесть никоим образом не смог; точно так же, по его мнению, и прочая богомольная публика, случившаяся в тот день и час в базилике Кесарии Мавретанской.

К безмолвному истукану епископ далее обращаться не пожелал. Проникновенно понизив голос, он многообещающе произнес:

– Вспоминай, благорассуждай и думай, мой преподобнейший друг Эмеритус, думай. Наутро по окончании ранней обедни мы продлим содержательно нашу дружескую дискуссию в подобающем формообразовании. Здрав будь в любви христианской.

Ободряющие крики, гневные возгласы, яростные вопли ненависти, разом пришедших в разумение ближних приспешников и родственников кесарийского архиерея Августин Гиппонский не мог внятно расслышать. К тому времени в окружении тяжеловооруженных контуберналов он покинул притвор базилики, но задержался задумчиво на ее беломраморных ступенях, оглядывал убранство форума метрополиса Мавретании Кесарийской, давал единоперстное благословение правильно верующим.

Тотчас же к нему поспешил, подскочил почтенный городской декурион Фабиан, отдышавшись, степенно представился, сослался на доброе знакомство с покойным высокородным Оксидраком. Рассыпался в похвалах черной индийской жемчужине в навершии посоха святейшего прелатуса. Во время оно чуть было ее не прикупил, кабы сошелся в цене с прижимистым покойником, царствие ему небесное.

Засим Фабиан извинился за стариковское отвлеченное многословие и конкретно предложил свои услуги по созыву сенаторов, декурионов Кесарии, дабы предстоятель Нумидии, как лицо духовное, разъяснил местным властям эдикты западного и восточного кесарей в отношении еретиков донатистов. Желательно бы услышать и о мнении сиятeльнeйшeгo Маркеллина, августейшего викария африканского…

Позже, благословив здешние власти на борьбу с еретиками, предложенное ему обеденное гостеприимство достоимущего сенатора Фабиана епископ вежливо отклонил, но провести ночь в его доме согласился. Богатый патриций-ювелир Фабиан с приглашением малость припоздал, если раньше него к редчайшему гостю из Гиппона успел подкатиться кесарийский грамматик и книготорговец Анник Кастор Скрибон. Предъявил себя гостеприимец родным внуком Клодия из Мадавры, где в грамматической школе доселе не забывают, чтят знаменитого алюмнуса Аврелия.

В разных обличьях иногда появляется перед нами наше прошлое. Особливо, если кто-то кого-то с целью употребил когда-то, чтобы произвести потомство, где-то вольно или невольно.

В гости к Аннику епископ не взял контуберналов Ихтиса, за исключением самого центуриона Горса и вексилария Секста. Таверн и лупанаров в городе наверняка немало, а о большей безопасности внутри городских стен не приходится беспокоиться. А угрожать кому-либо десятком вооруженных до зубов легионеров христианскому предстоятелю Нумидии и вовсе здесь без нужды. Пускай завтра поутру у базилики придутся ко двору, солидно явятся для излишнего порядка.

Друг Горс другу Аврелию не возражал, но подчиненным ему воинам дал приказание не разбредаться, цивильным излишествам предаваться запретил, указав во всеоружии ожидать утра на постоялом дворе у конюшен. Мало ли чего?

С меньшего утолив голод постной пищей, епископ удалился от пиршественных щедрот довольно состоятельного молодого грамматика Анника, облюбовав тихий уголок в уютной и теплой личной библиотеке амфитриона. Хватит в гостях братского разговорного общества святого отца Эмиллия во всяком занятии, кроме письменных трудов, стремящегося походить, равняться на брата Аврелия.

Ум и мысли человека на языке его. К сожалению, отнюдь не всем от Бога дано думать в молчании.

Там же в библиотеке у Анника епископ решил покойно заночевать пополуночи в простоте с котом Гинемахом под боком. Уж больно им вдвоем не хотелось тащиться в холод, в дождь, в грязь, в темень, в слякоть, в унынии ковылять в роскошный особняк к торговцу Фабиану. В лектике, чтоб рабы занесли? Нет, увольте от чванства. И диакону Гераклию можно скромно постелить в соседней клетушке у раба-либрария.

Епископу никто не перечил, коль скоро на него напал стих литературного вдохновения. Отчего грамматик Скрибон без лишних слов преисполнился благоговения и еще больше возблагодарил судьбу за незабываемую встречу, о чeм возможно теперь годами рассказывать ученикам. Гость в дом, и Христос в нем!

Осторожный Ихтис все же тихо приказал эксплоратору Сексту остаться незаметно где-нибудь во дворе или рядом. В ответ искушенный ветеран молча вскинул кулак в легионерском салюте.

Епископ еще не спал, когда поспешно вернулся распалившийся центурион, переполошил руганью весь дом и наедине, отчасти успокоившись, поостыв, доложил прелатусу о разбойном нападении на мирных пресвитеров из Гиппона:

– …Вмиг закололи Анникова раба с факелом, ублюдки!

Нападало на нас не меньше полутора десятка, прелатус Аврелий. Негодяи истинно возжелали смерти неспособного держать оружие Эмиллия, рвались к нему точно взбесившиеся псы. Эводий его надежно гладием прикрыл со спины, ну а мне пришлось жестоко и поскорее переведаться с ракальями встречь и поперек.

Думаю, пятерых или шестерых я насмерть угомонил, умиротворил в горячке, покуда прочие не бросились наутек прочь от моего чудо-германика. Славная рубка оружия и брони вышла!

Сбежали и легкораненые, а по темному времени преследование лиходеев невозможно. И святых наших отцов надлежало оберечь.

Знаешь, Эводий с перепуганным до икоты Эмиллием со мной в целости. Алкиона с тутошним рабом я срочно послал за нашими контуберналами. Через полчаса жилище и школу Анника они возьмут под надежнейшую войсковую охрану.

Прости за нечаянное беспокойство, Аврелий.

– О чем речь, мой милый Горс? Блаженны миротворцы! О спасении заблудших душ жестоковыйных агонистиков я уж помолился мысленно.

Давай-ка, сын и брат мой, выпьем чуток каламского, восславим всепобеждающего Господа и скажем: мир дому Его…

Назавтра Эмеритус Кесарийский нашел в себе силы и некоторую отвагу, чтобы появиться в базилике. Однако же от дебатов под запись еле слышным голосом устранился, разочаровав, обескуражив отчаявшихся, последних из донатистов пораженческой фразой:

– …Книги, записанные достойными епископами в Картаге, истинно содержат доказательства того, победили мы в той дискуссии либо были побеждены.

Впоследствии ни один открытый ревнитель донатизма среди епископов или пресвитеров Африки в письменной истории человечества никак не обозначился. И после нашествий вандалов и арабов эта христианская ересь прямого продолжения не возымела.

«Основоположенное в причинах доныне производится Богом в следствиях».

КАПИТУЛ XXX

Годы 1167-1169-й от основания Великого Рима.

17-19-й годы империума Гонория, августа и кесаря Запада. 5-7-й годы империума Теодосия Младшего, августа и кесаря Востока.

Годы 412-414-й от Рождества Христова.

Гиппо Регий, Нумидия в проконсульской провинции Африка в календаре мирского жизнеустроения, а также богодухновенного сотворения и свершения.

Епископ Аврелий думал и думал, весьма озадаченный дух захватывающим прожектом святого отца Поссидия возвести за городской стеной к западу на холме новую базилику с укрепленным монастырем. Но в конце концов постановил отказаться от такого дорогостоящего и беспокойного предприятия. Проще перестроить, переделать обширный домус Оксидрака, превратив его в соборную обитель Божию. Засим освятить этот храм молитвой, апостольским таинством крещения и достойного наречения именем Святого Первомученика Стефана. Причем Апеллес из Ферродики берется выложить мозаикой изображения апостолов и святых над алтарем.

Хотя стоит ли, нет ли затевать и эту большую перестройку епископ все же не мог решиться необдуманно наобум. Где Троя, а где троянцы?

Что там уцелело от великолепного и помпезного храма царя Соломона в земном Иерусалиме? И второе колоссальное церковное устроение христопродавцев-иудеев Господь попустил римлянам предать огню, разграблению и разрушению. Меж тем в Египте храмовая цитадель фарисея Хонии пребывает в руинах, в мерзости запустения.

Одобряет ли Творец строительство высоченных башен вавилонских, тщеславно сооружаемых якобы в поклонение Ему? Ведь Всевышний не в рукотворных храмах живет, как говорил первомученик. Небо – престол Его, а земля – подножие ног Его.

Не принял же Он растительную жертву от царя-земледельца Каина, первостроителя одного изначального града земного. Но предпочел тельца от жертвоприношения царя Авеля, как пастыря стад скотьих и человечьих.

Не в искушение ли телесное вводит Вседержитель тех людей, кто сумасбродно смешивает, не видит, чем различен любой низменный град земной от вышнего Града Божия?

Тем менее и тем более на все наличествует Господне произволение, как и свобода воли людской, Провидением предусмотренная, однако им неисповедимо не ограниченная…

Размышляя над этиологией то ли церковного, то ли мирского жизнеустроения, Августин принял окончательное решение, кому будет обращено его многотомное произведение, трактующее переход от античной культуры к христианской цивилизации. Тогда как он едва ли не предвосхитил самого себя, в духе Гая Саллюстия написав о том во вступительном слове книги второй «О Граде Божием».

«Если бы свойственное человеку слабое разумение не осмеливалось противиться очевидной истине, а подчиняло свою немощь спасительному учению как врачеванию, пока не исцелит его божественная помощь, получаемая от благочестивой веры, то людям здравомыслящим и выражающим собственные мнения с достаточной ясностью не было бы нужды тратить много слов для того, чтобы доказать ошибочность того или иного ложно составившегося представления.

Но наиболее распространенная и отвратительная болезнь глупых душ нынче состоит в том, что свои неразумные движения они защищают так, как будто они – сам разум и сама истина. Даже если им кто-либо и представит вполне ясное доказательство их ошибочности, насколько таковое может быть предоставлено одним человеком другому, обороняются они в крайней слепоте. Вследствие чего не видят очевидного, или по крайнему своему упрямству не признают того, что видят.

Поэтому приходится говорить пространно о самых очевидных вещах. Не для того, чтобы представить их зрячим, а для того, чтобы дать их осязать ощупывающим и зажмурившимся».

Позднее в книге семнадцатой Блаженный Августин искренне отметит:

«Я постараюсь, если смогу, соразмерить свою речь так, чтобы, продолжая с соизволения Божия это свое сочинение, не сказать ни слишком много, ни слишком мало».

Косвенную цитату из Светония епископ счел уместной для знакового пояснения eго воззрений также людям литературно образованным. Об этом он и ближнему диакону Гераклию не раз толковал благонамеренно и откровенно. Дружески поверял близкому человеку сокровенные мысли о неукоснительном соблюдении правил веры в религиозном миссионерском писательстве, чтобы произвольным употреблением слов не породить нечестивого мнения о тех предметах, которые ими обозначаются. Ведь и Аристотель и Платон о божественном одно говорили понимающим ученикам, однако же несколько иное писали, распространяли среди невежественных профанов, в темноте, во мракобесии народном искажающих, извращающих истины философии и религии.

– …Коли я, смиренный исповедник Слова Божия в словесном пространстве, во времени историческом изобличаю бесчестное и бесстыдное язычество, сын мой Гераклий, то направляю эти многокнижные рассуждения к простым суеверным умам, способным простодушно, понимай, малодушно загрязниться, отпав от чистоты евангельской веры. Не пустого суесловия ради мы изобильно красноречиво проповедуем, но для просвещения и обогащения нищеты умов человеческих.

Умному довольно малого, чтобы его вера счастливо устремилась к максимальному познанию. Глупцу же необходимо многое объяснять и разъяснять, приноравливаясь к его мизерному минимальному пониманию простейших умопостижимых истин.

Скажем, один из примитивных способов объяснения неукам и неучам состоит в изобилии авторитетных цитат и частых ссылок на авторитетность дотоле написанного, общеизвестного и общепринятого. Касаясь того же экклесиально, то есть общественно канонизированного Священного Писания, мы придаем нашей речи необходимую каноническую убедительность, применяясь к душевному соображению людей посредственных, поверхностных, малообразованных, малограмотных или вообще бесписьменных-безграмотных.

Ты же не хуже меня знаешь, мой Гераклий, насколько они умелы в расспрашивании, и сколь неловки, неуклюжи в понимающем усвоении ответов услышанных либо прочитанных. Следственно, чем меньше мы подстрекаем скудоумцев на глупейшие вопросы, тем больше они проникаются доверием к истинности наших утверждений.

Божественная истина должна последовательно оставаться непреложной истиной даже в скудном и кургузом одностороннем соображении простонародных умников, сколько бы поколений благородных предков они ни насчитывали. Ибо благородство цивилизованного разума отнюдь не всегда определяется кровным происхождением, но зачастую приобретается самокультурой и самопросвещением.

Разумная душа, получившая самообразование, обретает способность к широкому многостороннему познанию, пребывая несокрушимо твердой в вероисповедании и неустрашимой в проповедничестве.

Исходя из чего мы, к примеру, можем с пользой для освещения и освящения истины, какой не понимал Понтий Пилат, избирательно ссылаться на оспариваемых сочинителей прошлых веков: донатиста Квинта Тертуллиана, пелагианина Оригена Александрийского, хилиаста, монтаниста Иринея Лугдунского. Мы в состоянии пользоваться подходящими цитатами из подложных посланий «К евреям» или «К Тимофею», «К Титу». Хотя прекрасно знаем, кто такие Ориген с Тертуллианом, Ириней, боровшийся с чужими ересями, проповедуя свое жидовствующее еретичество. А также осведомлены в том, что Святой апостол Павел к означенным эпистолам руку никогда не прикладывал.

Богословам, просвещенным в герменевтике и библейской литературе, отлично известно, почему в наилучших списках в подлиннике предстают неподдельными лишь пять творений апостола. Одно обращение к римлянам, два послания к коринфянам, воззвание к галатам, письмо к богатому Филимону Колоссянину – апостол доподлинно написал, надиктовал, правил собственной рукой. Прочие же произведения ему лишь приписываются с большим или меньшим правдоподобием.

Будь в той мнимой подложности уверены невежды, неуки, неучи, то могли бы они горестно возопить: а где же религиозная истина? И, естественно, поместят в разряд неправдоподобной сомнительности все письменное наследие апостола. Усомнившись неуважительно, изверившись нечаянно, пошатнется их вера, которая не совсем вера, но суеверное пристрастие к авторитетной букве.

Для нас же важнее животворящий дух познания, позволяющий нам находить во всех включенных в церковный канон посланиях апостола некоторые его подлинные мысли из устных проповедей, из несохранившихся писем, развернутые далее, рационально, логично согласующиеся, сообразные тому, что он провозгласил в произведениях, несомненно, принадлежащих его стильному письменному творчеству.

Вот тебе и правило веры, Гераклий. Почаще переворачивай стиль и заглаживай шершавое восприятие умов недостаточных и умников малообразованных. А на гладкой чистой табличке напишешь тогда, чего тебе вздумается, даже если это далеко расходится с расхожими представлениями. Немного, но умно для избранных и умных в той же книжке для глупых. Поскольку разумные читатели читают много и быстро, а не так чтобы очень неразумные – медленно и мало.

Возьми – читай…

Здесь диакону Гераклию порядком надоело молчать, потому, воспользовавшись риторической паузой, он ловко ввернул умное тематическое дополнение, выразившись по-гречески:

– Потому-то, отче Аврелий, – мы не без горьких сожалений отвергаем, как безнадежно фальшивый апокриф, переписку Павла Тарсянина с Сенекой Младшим. К нашему общему несчастью, в ней прискорбно маловато от Павла и еще меньше от Сенеки.

– Именно и достоименно, сыне мой Гераклий, сущий мизер, коль голова не тыква, – согласился епископ и возобновил по-латыни рассуждение-дискурс на заданную тему.

– Возьмем другой пример с четырьмя нашими Евангелиями и другими бессчетными апокрифами с той же историей о нисхождении-кеносисе, о первом пришествии Спасителя. Нам с тобой достопамятно ведомо, почему, отчего ни один из первозванных апостолов не может значится среди святых авторов.

Мы достоверно знаем, когда епископы, – впрочем, тогда их еще не все так называли, – то есть пресвитеры христианских экклесий впервые начали обсуждать – признавать, а если признавать, то какие именно списки благовестных сочинений. И было это во времена империума кесаря Адриана. А до усмирения кесарями Веспасианом и Титом мятежного еврейского Иерусалима никаких упоминаний о каких-либо первоапостольских письменных евангелиях в действительной церковной истории не имеется.

Святые апостолы Петр и Павел при жизни чего-либо о них знать не знали и никогда их не упоминали ни с одобрением в образе чтения духовного, ни с осуждением за историческую недостоверность во плоти. О чем говорить, если на деле ничего не было?

Различные сборники логиев Христовых действительно уже были при кесаре Домикиане, ходили по рукам больше на Востоке, нежели на Западе. Но страсти Христовы никто из очевидцев описать не дерзнул.

Пожалуй, Святой апостол Иоанн, как самый младший из первозванных, мог бы дожить до империума Траяна. Однако усвояемые ему Евангелие и Апокалипсис в христианских церквях принялись полнозначно изучать, списывать только спустя двадцать лет в правление кесаря Антонина Пия. Хотя кое-какие наши епископы полагают Иоаннов Апокалипсис древнейшей из книг Нового Завета, анонимно сочиненной во времена Веспасиана Флавия, когда опять пошли слухи и иудейские страхи об Антихристе-Лженероне.

Так оно или не так – вопрос доселе спорный. Но, бесспорно, что Святой апостол Матфей, кому другие наши ученейшие епископы и пресвитеры усвояют авторство первого литературного благовестия, до развязывания бунтовщиками Иудейской войны умер в палестинском Декаполисе, пастырских путешествий он не совершал и посланий не рассылал, проповедовал среди обрезанных иудеев и в сектах назореев, письменного наследия по себе, очевидно, не оставил.

Мать кесаря Константина Магнуса, святейшая женщина Елена и ее преданные комиты, преторианские дознаватели сто лет тому назад тщательно обыскали всю Палестину. Гроб Господень нашли, нетленные останки порубленного Креста Господня обнаружили, а вот списков Матфеева протоевангелия на древнееврейском или на сиро-халдейском языке отыскать не сумели. Даже следов его не выявили у еретиков елкасаитов и назореев. Хотя последние-то должны были их хранить, беречь как святая святых, списывать дословно в доказательство своей правоверности и апостольского правопреемства.

Видимо, на то была Божья воля, коли у пресвятейшей Елены не получилось сыскать протоевангелие. Или же его попросту не существовало, что тоже допустимо.

Как нам писал пресвитер Иероним, назорейский кодекс, им увиденный в Алепии, являл собой сокращенное переложение с греческой основы благовестия Матфеева на безгласные еврейские письмена. По содержанию выходит как бы Марк вкратце с некоторыми апoкрифическими добавлениями еретиков. Все это Иероним перевел на латынь для канонического обсуждения епископов.

Во всяком роде ради сохранения канона, во избежание разночтений и писчего произвола первозванные Христовы ученики, как правоверные иудеи в законе Моисеевом, должны были, собравшись все вместе, обязательно занести в точности слова Сына Божия на каменные либо медные скрижали. Но этого не сделали.

Верно никаких заповедей, нагорных проповедей на ровном месте им не диктовал под запись Иисус Христос и скорописи от них не требовал, однако кротко увещал о сохранении новых и старых сокровищ книжной мудрости. По-видимому, они не поняли иносказание Учителя или не захотели понять в невежественном произволе типично человеческом и ученическом.

Все же божественному явлению Евангелий, по моему разумению, мы обязаны ученикам, правда, уже другим и значительно позднее. Ибо изначально само слово «евангелие» в переводе с греческого означает «дар, награда гонцу за добрую весть». В благодарность усопшим, преставившимся магистрам своим писали Евангелия благодарные алюмнусы, боговдохновенно взявшие апостольские первичные и вторичные псевдонимы.

Думается, первым алюмнусом-евангелистом стал неизвестный нам последователь Святого Марка, принявшего мученическую кончину еще при кесаре Нероне. Под старость, дожив до гонений Домикиана Флавия, законно и беззаконно ополчившегося на тех, кто вел иудейский образ жизни, этот ученик, опасаясь за насущную жизнь, постарался упорядочено описать для будущей памяти, все, услышанное им от учителя, перебравшегося в Рим вместе с самим Святым апостолом Петром.

Писал наш римлянин Марк Секундус как мог и как умел на греческом койне, явно не зная древнееврейского, стараясь ничего не сочинять от себя. Но мы признаем его труд богодухновенным, а его самого истинно святым автором, потому что его римское западное евангелие взяли за основу два других восточных толкователя благовестия. И помним, видим, что первоучителем письменного благовестничества был Святой апостол Павел, на кого косвенно, окольно, порой полемически, ссылаются оба евангелиста-сочинителя.

Boзмoжнo, писали они исторически независимо друг от друга. По всей видимости, тот, кто творил под именем Святого апостола Луки, был жителем Александрии Египетской; c чьих-то слов ему было известно содержание Евангелия по Матфею.

Но не столь достоверны предположения, где и кем сочинялось Евангелие от имени Святого апостола Матфея. Ориген пишет, что под псевдонимом мытаря Левия Матфея какой-то член назорейской общины изложил на письме это греческое благовестие в Антиохии Сирийской в эпоху Веспасиана, но с ним у нас мало кто согласен.

Зато епископу Атанасию из Александрии, нашедшему в туземном Мусеуме самые старые и полные списки Деяний апостольских, Евангелия от Луки, епископы склонны доверять. Очевидно, их святой автор лично общался, учился у лекаря Луки, вторичного апостола из посвященных 70-ти, который был сподвижником Павла Тарсянина и племянником Варнавы Киприота.

Между прочим, оба наших Евангелия – по Луке и по Матфею, а также несколько апокрифических произведений, включая евангельское сказание Псевдо-Петра, впервые стали обсуждаться, изучаться в Риме практически одновременно. Это ли не есть перст Божий направляющий?

Это – история в свете истины. Однако неискушенные в исторических и филологических изысканиях простодушные верующие читатели мало-помалу с течением веков приняли сочинительские псевдонимы за подлинные имена, непомерно, незаслуженно превознося и почитая первозванных 11 апостолов, судорожно, беспорядочно метавшихся в двоеверии между погибельным храмовым иудейством и нарождающимся бессмертно христианством правоверных.

Тем не менее, думали сами о себе четыре евангелиста истово по-христиански: скромно и смиренно, по мере той веры, какой было угодно Богу, наделить их. Потому-то они по благодати подписались, назвались именами первичных и вторичных апостолов.

Жаль, растолковать разницу между заслугой и благодатью слабо и мнимо верующим, привыкшим поклоняться посмертным восковым, глиняным личинам, истуканам и болванам, как будто великим гигантским предкам, зачастую невозможно. Нередко и вовсе вредно для дела правоверия.

Пусть так и будет в желаемом благочинии… Как-никак земная ночь есть упорядоченная тьма в полуночном времени.

Причем разочаровывать малоразумное темное стадо, разуверять сонмы неученых людишек умным образованным просвещенным пастырям вовсе нет нужды. Так как проще простого бессчетным слабо верующим, страдающим умственной нищетой, извериться и даже утратить религиозную убежденность, став полными изуверами.

Вот и епископы на свое усмотрение, властно указывают верующим, какие священные книги им надлежит читать, оставляя диалектику, эристику, майевтику, дебаты, полемику о достоверности и происхождении тех или иных писаний для синодальных собраний людей компетентных и сведущих, стойких в католическом православии и правоверии.

К слову, из всех апокалипсисов я позволил читать в церкви лишь Иоанново творение, поскольку на острове Патмос его записали и преумножили верные ученики того первичного апостола из 12-ти. Иные же предстоятели экклесий христианских его до сих пор запрещают к повсеместному чтению во избежание расползания ересей, вызываемых неполным, нелепым, обыденным пониманием аллегорий Иоанна Богослова.

Правда, в этой книге многое говорится прикровенно, кабы дать упражнение уму читателя. И немного в ней есть такого, что своею ясностью дает возможность привести к уразумению остальное, пускай и с трудом. Хотя бы потому, что книга эта повторяет одно и то же так многоразлично, будто она говорит все новое и новое. Между тем при доскональном исследовании обнаруживается – говорится-то разными словами то же самое.

Наша с тобой праведная вера, алюмнус мой Гераклий, великолепно, радостно полнится, крепнет любым знанием в истинной мудрости. Ибо не только вера безгранично стремится к познанию бесконечного Бога, но и познание Божие, осознание в Боге движутся навстречу истовой вере, тут и там даруя праведникам путеводные указания, вехи мыслительных достижений.

Наоборот, вернее, малодушно замирая на полпути к мудрости, простецы и невежды, беспорядочно умножая куцые, убогие полузнания свои, бессознательно множат печальное число скорбных застойным разумом недоверков.

Вот здесь, чтобы избегнуть недоверия, маловерия, слабоверия, неукам и неучам крайне необходимо подталкивающее, начальственное авторитетное пастырское слово, поучительно исходящее из прошлого в настоящее. Оно для них истово определяет нерушимый порядок вероисповедания.

Правила веры суть империум для паствы. И чем ближе они располагаются, приспосабливаясь, к умственному убожеству и природному скудоумию большинства, тем охотнее большая часть пасущегося на религиозных пажитях стада духовно им подчиняется.

Если празднование Рождества и Крещения Христова душевно совпадает с традиционными языческими cатурналиями и c поклонением кумиру восточного Митры, тем лучше для упрочения христианства и ниспровержения язычества. Чтобы затем подняться, мы прежде опускаемся.

Ибо каждому должно достигнуть такого высокого состояния духа, в котором он, возложив его упование на истинную религию, не боготворил бы мир, как некоего бога, а хвалил бы мир ради Бога, как дело Божие. И, очистившись от мирских мерзостей, непорочным восходил бы к Богу, все мироздание сотворившему и сотворяющему.

Вот почему я не возражаю против ширящегося в народе боготворения пресвятой Девы Марии как Богоматери, непорочно зачавшей и непорочно разродившейся в девичьей целостности без родовых мук Божьим чудом и соизволением. Истинно, радуйся, Благодатная!

Нет у меня каких-либо предстоятельных возражений, что в женском монастыре под главенством добродетельной инокини Элевтерии установили мраморную статую Богоматери в пышном восточном платье, молитвы ей возносят, цветами украшают.

Епископ Алипий нам пишет: его прихожанки в Тагасте убеждены, как если бы у благочестивой целительницы монахини Элевтерии из Мадавры недавно девство восстановилось Божьим чудотворением. Говорят, с лица она теперь юница юницей.

Не знаю, не знаю, может, выберусь как-нибудь, навещу ее по старому знакомству, посмотрим. Понятно, не на ее генитальную промежность, а внешне на облик юный. Или она сама мне о том письмом сообщит благопристойно.

Во всяком случае во всемогуществе Господнем православным католикам сомневаться не стоит. Всесилие Господа нашего и еретики не отрицают. Вон Тертуллиан со слов ересиарха гностиков Маркиона утверждает: у Святого апостола Павла, обрезанного по еврейскому обычаю во младенчестве, в зрелости вновь крайняя плоть его пенис беспорочно укрыла. Чудо оно и есть чудо, если вера твоя непоколебима, и сердце не обрезано в суетности мирской.

Оттого чудесную девственную непорочность Матери Божьей епископам надлежит всячески восславлять, всуе не поминая о будто бы кровных братьях и сестрах Иисуса Христа. Сколько было младших жен и вдов в Назарете у еврея Иосифа бен-Илии, якобы родившего сына Иешуа от старшей жены Марии, не может иметь исторического значения для истинно верующих.

Хотя бы в противопоставление нечестивым язычникам, каких вокруг нас полным-полно…

Bor давеча Филена Младший с помпой и овацией на весь город выдавал замуж дочь. Но накануне случились конфуз, непотребство и бесстыдство в предрассудках идолослужения. Достопочтеннейшие гиппонские матроны на ближней пригородной вилле втихомолку усаживали невесту женским влагалищем прямо на каменный фаллос демона Приапа в потайном домовом капище. Мол, народная традиция для плодовитости в здоровом потомстве.

Суеверие суеверием, но впопыхах из-за неловкости поганые старые язычницы разворотили ей все девичье нутро, вызвав неудержимую кровоточивость. Доверенная повитуха с членоповреждением не справилась. Пришлось скрепя сердце через стыд, страх спешно среди ночи звать, доставлять умелого доктора Эллидия Анатома. Так его называют язычники и суеверы, боясь и уважая.

Глубокоуважаемый в нашем городе хирург Эллидий и спас несчастную невесту, едва не лишенную напрочь жизни и детородного здоровья вместе с хрупким девством. Говорит, кровь он ей затворил, далее ее врачевать согласился лишь за большие деньги. Но новобрачному мужу под угрозой публичного судебного преследования и позора запретил к ней телесно вторгаться в течение месяца до очередного естественного кровопускания и очищения от остатков неплодного женского семени.

И смех и грех. Ты, наверное, о том слыхал. Рабы, конечно же, разнесли этакую позорную сплетню по всему городу. Но Эллидий-то мне исповедовался без утайки. И вовсе не обо всем насчет этого казуса в благородной фамилии Филена я тебе сейчас рассказал.

Думай и ты, Гераклий, чтобы знатные, влиятельные, образованные мужи Гиппона к тебе на исповедь наперебой просились, признавая твое неоспоримое пастырское превосходство в благочестии, религиозной учености и дарованном смиренномудрии.