Текст книги "Блаженство по Августину (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

Патрику стоит верить, если молодые женщины к нему так и льнут… Наподобие Руфины, бесстыжей сестры Скевия, на юге тайком бегавшей к отцу в степь… И ночью и днем они готовы подобающе ублажать его, когда б условия и условности позволяли.

Коль скоро отец на полном серьезе говорит, что у тех мальчишек, кто почасту и помногу предается рукоблудию, вырастает женская промежная шерсть между пальцами, то это вполне может случиться. А как, скажи на милость, тогда считать, растопыривая пальцы? Все сразу увидят, какой ты есть рукоблудник и баловник.

И потом, чего никак тебе не позабыть, истинно многознающий Скрибон в школе на особом уроке для минористов приравнял рукоблудие к содомскому греху. Подробно, последовательно и логично растолковал с комментариями, примерами и цитатами из натурфилософских и христианских писаний, не стесняясь в выражениях.

Сначала мальчишка ублажает себя в одиночку, затем на пару с товарищем, потом они это делают друг дружке, после же суют себе во все дыры, спереди и сзади. Куда ни попадя в темном безрассудстве похоти! Блудят, стервецы, подобно мужчинам из библейского Содома, какие порочно и греховно совокуплялись с женщинами, рабынями и животными в задний проход.

– …Способом заднего тыка орудовали, греховодники! Оттого и мужскому роду сладострастно влагали в седалище, – Скрибон совершил округлое движение ферулой и ткнул куда-то в стену за своей спиной.

– Поэтому, – просвещал учеников профессор Скрибон, – по причинам порочных совокуплений огнем небесным покарал Господь заднеприводных жителей и жительниц Содома. Всех истребил за исключением праведного Лота, его жены и дочерей, входивших в соитие подобающим правильным образом только лицом к лицу…

Сверху переднее соитие с Лотом Бог его чадам дозволил для детородства и продолжения в потомстве Авраамовом, по словам Скрибона. Но, когда Лотова жена едва попыталась встать передом к погибельному содомскому городу, а к законному мужу задом, как Бог тотчас обратил ее в соляной столп.

Тут тебе риторическая аллегория, – учит профессор грамматики Скрибон, – смешанная с подлинной исторической правдой. Блаженны жена и муж, боящиеся воли Господней…

Кабиро о таком не расскажешь… Христиан и христианства она и без того страшится, если думает, будто еврейские патриархи, христианские апостолы и святые сплошняком зловредные колдуны и злые волшебники. Дескать, через 20 лет исполнится пророчество, христианская вера сгинет, когда пройдут 365 лет ее существования, заговоренных колдовством могущественного чародея Петра Галилеянина. Тогда и наваждение и чары исчезнут… Вот увидишь…

Тем временем Клодий Скрибон языческие басни и мифы непреклонно осуждает, порицает. Однако изучать их заставляет, если вокруг обитают неисчислимые сонмища неверных язычников, а в поэтах Божьей милостью живет сам Бог. Вот, чтобы это разглядеть, надо научиться их правильно, со смыслом праведно читать и в святости веры комментировать. В числе прочих и языческих философов.

Особенно Скрибон подверг гневному осуждению блудословного Платона Афинского, кто бесстыдно превознес и восхвалил мужеложство вкупе с юношеским рукоблудием. Худо бывает, когда разумные в иных отношениях знаменитые мужи непотребство прославляют и освящают собственным именем. Потому-то похоть мужчины к мужчине называют платоническим эросом-любовью…

– …Кого из учеников нашей славнейшей грамматической школы уличат в так называемой якобы возвышенной платонической любви, тех греховных нечестивцев-мужеложцев неминуемо, неизбежно ожидают строжайшее наказание и позорнейшее отчисление, мои юноши, подающие глобальные надежды, – грозно возвестил профессор Клодий.

При этом он размашисто очертил ферулой воображаемый солнечный круг и рьяно вонзил в его центр непререкаемую точку:

– Этим знаком грех побеждаем!..

Что это у него могло означать, о том и помыслить невозможно, если малые учебные и дисциплинарные прегрешения караются более чем сурово и неумолимо, – содрогнулся от ужаса Аврелий, припомнив, как испуганно Паллант когда-то сказывал новичкам об условных жестах Клодия и последующем безусловном наказании в клауструме – во внутреннем дворике между портиком атрия и садом.

Стоит Клодию чуть коснуться ферулой запястья нерадивого ученика, того ждут шесть ударов розги, дотронулся до предплечья – получи целую дюжину. Дважды похлопал по плечу нарушителя учебных порядков – две дюжины ударов.

Возможны и другие вариации, всякие двойные и тройные розги. Весь порядок и набор наказаний никто доподлинно не знает, кроме Пуэра Робустуса, который тенью ходит за Клодием и запоминает, карнифекс, сколько и кому.

Пятой ему в пятак, крокодилу злобному!

Самое страшное – отхватить намного больше, чем рассчитываешь. В таком изуверском случае пытка растягивается до бесконечности, а Клодий, как назло, никуда не торопится по окончании уроков.

Среди школяров со времен Скрибона Старшего экзекуция в клауструме получила невеселое название «икарийских воздушных игр», потому что подвергаемые порке должны были донага снимать платье; секли их не только по спине, но и по ягодицам.

У Клодия же все только в набедренных повязках. Он говорит: неприкосновенное седалище суть орудие труда и рабочий инструмент для тех, кто прилежно, чутко, усидчиво изучает свободные науки и искусства..

В остальном процесс и процедура наказания у Скрибона Младшего ничуть не изменились. Их он, злодей, по-прежнему именует катомидиями.

Все так же один ученик садится на колени, второй – напротив него. Первый кладет себе на плечи руки подвергаемого сечению розгами, другой взваливает на плечи его ноги. Растянули провинившегося… И полетел мальчик Икар вверх и вниз, когда Пуэр Робустус по взмаху ферулы Клодия начинает наголо отделывать спину висячего.

После тот, кто выгибался между двух живых опор, поднимается с земли и сам становится икарийской подставкой для нового, подвешенного в воздухе мученика. Он-то уж прочувствовал на своих плечах, каково приходится тому, кого истязает Робустус…

Меньше одной тройки у Скрибона редко бывает в ежедневной раздаче руководящих обучающих указаний профессорской ферулой. Ну, а если случайно не хватает повинной поддерживающей спины, то ставят скамью. Хватайся покрепче за нее руками, как однажды вытерпели Аврелий и Скевий за озорство с лягушками в последний день перед пасхальными каникулами…

Ту детскую дурость Аврелию припоминать тотчас расхотелось. И досталось им поделом. Так что самим на себя надо обижаться, а это глупо и по-детски…

Эх знать бы, не таит ли на него обиду Кабиро? Или Паллант? Ему о ее женской заботливости не очень-то расскажешь. Разве что со Скевием поделиться? Посоветоваться: может, не надо соглашаться на приглашение Кабиро, предложившей незаметно отвести его в запретный для школяров лупанар. Мол, ей это запросто, если ему по-христиански нельзя принять помощь от маленькой жрицы древних богинь.

Жаль, оба обормота уехали…

– …Должно быть, тебе от естества нравятся зрелые женщины с плодотворными чреслами и пышными грудями? – уже перестав сердиться, озабоченно свела брови Кабиро. – Пошли, близко познакомлю кое с кем, хоть через три дня, после праздничного ристания в цирке.

Вот увидишь, у нас тебя к совершеннолетним мужчинам девушки приобщат в лоне своем, нежно и умело. И о деньгах, мальчик мой, забудь, если я прикажу, и Великая матерь Кибела того желает.

Скажу тебе, мне самой становиться взрослой девушкой, богиня до срока не дозволяет. Вот увижу ее в прорицающем сне, тогда моя первая месячная кровь отворится. К познанию дальнейших божественных таинств меня начнут готовить. Груди и бедра станут подрастать, созревать до плодоносных женских размеров…

КАПИТУЛ XIV

Год 1122-й от основания Великого Рима.

4-й год империума Валентиниана, августа и кесаря Запада. 4-й год империума Валента, августа и кесаря Востока.

Год 368-й от Рождества Христова.

Мадавра и Тагаста в ноябрьские иды.

На осенней побывке в родной Тагасте Аврелий не позабыл о Кабиро, сравнивая ее с Моникой. Достоверно, всем женщинам от мала до велика свойственна материнская забота о тех, кого они осознанно или непроизвольно по-женски пожелали приобщить к близким и дорогим себе людям. Вот и Моника встретила почти взрослого, возмужавшего вдали от нее сына с огромной заботливостью и радостной предупредительностью.

В то же время отец, какой-то сникший и потускневший после постигшей его на юге разорительной неудачи, печально от него отдалился. Зато мать, всячески показывающая, насколько она гордится умным, крепким, рослым первенцем, нежданно стала ближе и родней.

О новорожденной дочери, о младшем сыне матрона Моника и думать забыла, сколь скоро к ней вернулся старший. К ее приятному удивлению, он предстал перед матерью семейства чуть ли не совершеннолетним серьезным донельзя молодым мужчиной.

В четырнадцать лет о многом можно всерьез призадуматься, немало понять, если не словесно, то неизреченно и чувственно осознать. Оказывается, его мать вовсе не грозная пожилая матрона, направо и налево щедро раздающая затрещины и оплеухи всем чадам и домочадцам, но красивая и привлекательная во цвете зрелой женственности довольно молодая женщина, какая только-только перешагнула рубеж тридцатипятилетнего возраста.

Ему даже захотелось как-нибудь воочию убедиться, сколь пышными и округлыми выглядят ее обнаженные женские груди без утесняющей их кинкты и складок широкой столы. Но это непристойное пожелание от тут же отогнал прочь, припомнив рассказы римских историков о разнузданном кесаре Нероне и его отношениях со своей родительницей Агриппиной, кого он распорядился умертвить, а потом ощупывал ее нагое тело с развязными прибаутками.

Старинными историями и правдивыми сказаниями историков-анналистов Аврелий устремленно увлекся лишь в этом году. Тогда как заядло читать эпические и прочие артистически измысленные повествования он начал уж давно… должно быть, с позапрошлого лета, когда пригласили играть в гарпастон против чужих школяров-грамматиков.

После же у него учеба пошла как-то легко и гладко, словно по имперским военным дорогам, какие на века, утверждая и подтверждая власть Великого Рима, замостили ровными каменными плитами легионеры и рабы. Будь то с запада на восток, вперед ли назад, возвращаясь к повторению пройденного, с юга на север и обратно, по проторенным путям школьных знаний желательно двигаться вширь и вглубь в различных направлениях и осмыслениях усваиваемого учебного материала.

Жизнь учит и школит несколько иначе; ее непроизвольная случайная школа зачастую вынуждает человека бессмысленно кружиться по разбитым дорогам житейских испытаний и передряг. Вне путеводительства и произволения свыше извилисты и тернисты людские пути от рождения до смерти, порой, кому-то кажется, ведущие в никуда, в пустоту, в забвение, облыжно обещающее будто бы вечный кладбищенский покой.

Показалось ли это Аврелию или же оно так произошло по сути дела, но его отец очутился между идоложертвенным камнем и святыней, в каком бы синкретическом вероисповедании их ни принимать.

Патрик не то чтобы постарел и близкой смерти испугался, но смотрится каким-то опустошенным, вдруг лишившимся малой, но существенной частицы мыслящей души. Будто его нетленная душа, однажды ненадолго покинув тело, вернулась в него в неполном, в недостаточном образе-отражении то ли своей божественной первопричины, то ли сатанинской сути отпавшего от Бога злого духа, ее терзающего.

Внешне, в темпераменте и в поведении Патрик вроде бы не очень изменился. По крайней мере, присущего ему скептического жизнелюбия, саркастического отношения к жизненным невзгодам и общежитейским установлениям до конца не утратил.

К большому неудовольствию Моники, за семейным праздничным обедом по оказии четырнадцатилетия и юбилейного наречения именем первенца он громогласно потешался над тем, почему в угоду благочестивым деловым партнерам и докучным набожным родственникам приписался в христианские катехумены.

Бог с вами, ближние наши! И Никейский символ веры он без остатка разделяет, в чем поклялся всеми лебедиными или страусиными яйцами, снесенными Ледой. Разрази его Юпитер, если это не так, громом и молнией, или золотым дождем, не сходя с места и не выходя из-за стола…

Кое-какую крепость духа и цельность натуры отец все же таки себе возвратил, не глядя на то, что в один ненастный несчастный день холодной февральской весной потерял едва ли не целиком патримониальное денежное состояние и наследственное от бабки Ливиллы достояние, опрометчиво вложенные в колонии за южными порубежными горами. Один неукротимый набег разбойных номадов, и у него остались лишь горелые головни на месте усадебных построек, а рядом – истыканные стрелами и копьями тела его вооруженных работников и стражников. Колонов-земледельцев, рабов, табуны коней дикие черные кочевники угнали далеко в степи на юго-восток за безбрежные Ливийские болота.

От общесемейного и без того незначительного благосостояния уцелела всего-навсего материнская контрактная часть в виде дома в Тагасте, а также немногих скудных югеров виноградников и оливковых плантаций за городом. Так Моника обрела хозяйственную власть, но к неудачливому мужу стала относиться с еще большей нежностью и любить его крепче. Именно для него она прихорашивалась, расцвела грешным делом и телом, – позднее сделает безошибочный вывод Аврелий Августин.

Вместе с тем Моника неустанно молила Бога за беспутного супруга, все еще остававшегося наполовину суевером-гентилем, истово просила укрепить его дух и направить на христианские пути истинные.

Для истого христианина Ваги Романиана, дельного партнера Патрика, южные потери и убытки оказались не столь ощутимыми в совокупном семейном богатстве и благоденствии тагастийских Романианов. Хорошенько подумав, он с лета принял обязательство платить за дорогостоящее обучение Аврелия в грамматической школе профессора Скрибона.

Знает ли неоскудевающая правая рука дающего, чего делает, что подсчитывает левая? – вопрос еще тот как в логиях Христовых, так и в экономической жизнедеятельности человеческой. Возможно, Вага Романиан чувствовал в какой-то мере вину за полное разорение, постигшее Патрика Августина. Ибо многим земнородно верующим желательно откупиться от Бога и от собственной совести большим или малым подаянием.

Вероятно, таким подобием он учинил внеочередные каникулы двум школярам-грамматикам. Злоехидного Клодия так крестным знамением осенил, что тот им у ворот школы доброго пути пожелал с поклоном.

Помимо того, видимо, благовестно или же ввиду иных предпосылок Вага не пожелал сказать Патрику, что намерен выдавать его сыну Аврелию деньги на юношеские обиходные расходы. Притом в равной доле со Скевием!!!

О том он их обоих, экспромтом радостных каникуляриев, строго-престрого предупредил по дороге из Мадавры в Тагасту:

– Не то многое изменится к худшему, мои мальчики… Без малейших вам в дальнейшем добра и добросердечности…

Отрадному весомому серебряному аргументу и стар и млад повинуются. Прежде всего те, у кого легковесное золотое имя, а серебро никогда раньше не утяжеляло благоприятно пояс туники. Тем приятнее будет внести личную долю в общий товарищеский пекуний.

– …Дома вспоминаешь о школе, если в школе тебе никто и на минуту не позволит припомнить о родительских ларах, пенатах и кумирах. Не то худо будет, – шутливо пригрозил друг Аврелий другу Палланту и оба покатились со смеху.

Действительно, всякому хвастунишке каникулярному можно без помех тщеславно, красноречиво бахвалиться, чему и как учат в грамматической школе у профессора Скрибона. О чем речь, если его лучший ученик, первый среди сверстников небезызвестный майорист Аврелий Августин два с лишним года превосходно постигает науки в городе Мадавра!

Учился Аврелий и взаправду неплохо, ему было о чем не кривя душой рассказать матери с отцом. Хотя больше всех его рассказы слушала Моника, когда отец почасту где-то пропадал в городе.

В Мадавре Аврелий нередко засыпал с приятным ощущением, что завтра ему снова в школу, где он опять отличится с наилучшей стороны, узнает бездну нового, заслужит одобрение наставников, зависть или восхищение соучеников.

Ученье – свет, а для неученых – тьма кромешная и скрежет зубовный. В то же время о палочном аргументе лучше не вспоминать, чтобы тебе приснился хороший сон, обещающий удовольствия и блаженство наяву.

Рукоплещите, друзья, наша комедия только начинается в благородном движении от малого узнавания к величайшим познаниям…

Клодий Скрибон не слишком преувеличил, театрально расхваливая любимого ученика Аврелия денежному благотворителю Ваге Романиану, который впоследствии на славу постарался для почтеннейшей матроны Моники воспроизвести профессорские речи-элогии близко к оригиналу. Тем интереснее слушать преисполненной гордостью матери умнейшего и образованнейшего сына.

В собственный черед и Аврелий расстарался, рассказывая матери, где и насколько хорошо он овладевает грамматическими науками. Никогда не бывавшая в Мадавре Моника, потому что, согласно поговорочной учебной хрии из Дионисия Катона, всю жизнь дома сидела, шерсть пряла, без труда смогла представить просторный школьный атрий профессора Клодия.

По четырем углам вытянутого в длину атрия под полотняными навесами сидят на скaмеечках группы старших и младших учеников. Между ними и небольшим центральным имплювием, облицованным красным нумидийским мрамором, вкруговую прохаживается сам профессор в снежно-белой тунике, изящно помавая тонкой ферулой и длинным свитком папируса. Так Клодий образцово декламирует для всех какой-либо избранный фрагмент из Горация, Овидия или еще из какого-нибудь классического поэта. Иногда он останавливается или прямо на ходу комментирует зачитанное. Ученики сидят не шелохнувшись, а три раба-помощника замерли, словно статуи, у портика с оштукатуренными под мрамор колоннами.

Таково утреннее рассветное начало последующих занятий, случается, продолжающихся до заката, если требуется подготовить задание назавтра.

С утра и до полудня самые старшие, заканчивающие четырех– и пятилетнее обучение в грамматической школе занимаются самостоятельно. Зачастую они в скриптории библиотеки усердно заняты различным переписыванием с книг на таблички учебных заданий. Тем временем Клодий и два его греческих помощника – Кастор и Поллукс проводят занятия со средними и младшими учениками, разделенными по возрасту и успеваемости: a) малыши; b) те, кто постарше, c) подающие добрые надежды, включительно некто Аврелий Августин.

Когда холодно, все четыре группы перебираются в тесные аудитории в двухэтажных строениях по обе стороны от северных ворот школы, ведущих на улицу. На втором этаже, соединенном крытым переходом-галереей, пиршественный наградной триклиний и большая школьная библиотека, которой заведует Кастор. Там же, наверху размещаются с пожитками оба ученых грека и толсторукий, сторукий, стоглазый монстр Пуэр Робустус – старший помощник Клодия.

Справа от учебных аудиторий начинается высокая глухая стена, увитая плющом. Она отделяет школу от соседских владений. Слева на западе выстроено двухэтажное жилое крыло для семьи Скрибона и его многочисленных рабов. К нему примыкают торговая контора и книжная лавка, тоже принадлежащие зажиточному Клодию Скрибону.

За южным портиком атрия находится прекрасный, огромный для города тенистый фруктовый сад, занимающий не меньше югера. Возле торцовая, вымощенная красным кирпичом палестра. Гулять и играть там разрешается только хорошим, преуспевающим в науках ученикам.

О клауструме, откуда можно пройти в сад и палестру, Аврелий ничего матери не говорил. С какой это стати поминать лишний раз плохое? Учиться-то он хорошо, и даже превосходные оценки и награды для него не редкость.

Совсем недавно он был увенчан лаврами и награжден искренними рукоплесканиями соучеников за выразительную и красноречивую пространную парафразу о римской богине Юноне, разгневанной и опечаленной тем, что она не может вспять повернуть от Италии царя тевкров.

Давешнюю декламацию Аврелий матери полностью не пересказывал, но специально для нее ядовито и выпукло сатирически посмеялся над слабосилием демоницы, какую суеверно и суесловно почитают полоумные язычники.

О частом общении со жрицей фригийской Кибелы маленькой Кабиро, он ни полслова не сказал Монике. Ни впрочем, ни между прочим о том язык не распускал. Зачем матери понапрасну тревожиться за благочестие сына? Если Клодий четко придерживается христианского вероучения, то Монике беспокоиться незачем, – вопросительно и утвердительно закруглил и составил ораторский метаплазм Аврелий.

Как там у Горация в «Сатирах»? О, вспомнил! Пускай верит иудей Апелла… Цитатами из классиков тоже полезно уточнять, уснащать твои мысли, пусть тебе неизреченно и эмфатически…

Грамматическими успехами сына Моника громко восхищалась, но не без внутреннего трепета и смешанных ощущений, мысленно ставя себя на его место. Как-никак незабываемое почтение к ученым знаниям, ей внушили ферулой и розгами. И о том, как же трудно, больно и оскорбительно ее, большую одиннадцатилетнюю девочку, учили и научили-таки читать, писать, считать, она кое-что помнила.

У нее уже женские дела и тайны начались, но ее все еще продолжали в голом непристойном виде выставлять на позор и постыдно сечь розгой по ягодицам и бедрам. Так однажды и потекло обильно по ногам, а учитель-оскорбитель сам дурак испугался. После чего из той поганой и скандальной школы грамоты родители ее забрали благонамеренно…

Вчерашнее зло порой вполне может обернуться завтрашним благом в предначертанном и преднамеренном благоволении Господнем. Поэтому простым и слабым умам свойственно забывать плохое либо приукрашивать его ложной памятью о том, что было, чего не было, но чаще всего не происходило вовсе или же случилось далеко не так, как хочется им помнить.

В народе, понимаемом как простонародье, изустные небылицы и небывальщина издавна пестро перемешиваются с былинами и мифами-сказаниями. А на поверку оказывается: первое, второе, третье, четвертое и так далее по жанровому разнообразию – суть ни много ни мало анахронически фольклорные и вульгарные вымыслы, досужие выдумки, сумасбродные дурацкие басни и побасенки, где доискаться истины не удается даже путем весьма кропотливых и канительных герменевтических исследований или натурфилософских изысканий.

Гораздо разумнее в познавательных и образовательных целях иметь дело с литературными профессиональными произведениями, положенными на письмо, нежели с безграмотными устными измышлениями невежественной толпы болванов и профанов. Что может быть глупее и бездарнее сумасбродного оксиморона «народная мудрость» или же безумной вредоносной катахрезы «народ всегда прав»?

Благородной древнеримской матроне Монике Августиане гносеологические доводы и политические рассуждения из второй части «Поэтики» Аристотеля Стагирита были неведомы. Не знал о них в ту пору и школяр-грамматик Аврелий. Однако в обоюдном подразумевающемся понимании мать и сын воспринимали в образе должного – испокон веков истинная образованность постигается изучением литературы, какая в те античные времена нисколько не подразделялась на беллетристическую и научную.

– …Слова и звуки – количественные и качественные знаки вещей. Следовательно, грамматическое образование начинается с лекцио, как нам рекомендует знаменитейший и ученейший Марк Варрон. Сначала что-либо пытаешься прочесть, либо тебе это зачитывают в готовом ораторском виде.

Затем наступает черед эмендацио, когда, разделяя слитные строки на слова и объединяя фразы, постигаешь авторскую мысль, мысленно вопрошаешь или утверждаешь, восклицая, выделяешь голосом и ударением мысль, краткость и долготу звуков, проверяешь правильность написания, сверяешься с другими кодексами того же автора, коли они есть, или так нужно для обучения, – с колоссальным удовольствием многоречиво просвещал мать Аврелий.

– После же настает час для подробного энарацио-комментария, а за ним следует завершение словесной аналитической работы путем вынесения итогового грамматического вердикта-индикиума.

У Клодия учебные отрывки каждый в группе читает по очереди, повторяя предыдущего или зачитывая другие фразы и мысли, какие мы размечаем звездочками и птичками у себя на табличках.

Иногда какого-нибудь ученика Клодий или его помощники-греки вызывают к имплювию для общего чтения-декламации перед старшими и младшими. Круглый маленький водоем в центре учебного атрия у нас в шутку называют Одеоном. Все подсаживаются со своими скaмьями поближе по знаку ферулы Клодия.

Косноязычного, читающего без смысла и понятия, осыпают насмешками, а красноречивого, того, кто хорошо вдумался и вник в авторские строки, достойно вознаграждают аплодисментами.

Младшим Клодий не дозволяет комментировать, подробно обсуждать и строго осуждать различных авторов и классиков-язычников. Меж тем от старших он этого требует в обязательном порядке, – тактически и стратегически особо со значением и ударением уточнил Аврелий для благочестивой матроны Моники.

В зрелости святой отец Августин исповедально и воистину во многих смыслах откровенно-апокалиптично напишет о той полуязыческой юности в бытность его школяром-грамматиком:

«…Что мне нынешнему с того, когда мне за декламации мои рукоплескали больше, чем многим сверстникам и соученикам моим? Разве все это не дым и ветер?

Не было, что ли, других предметов, кабы упражнять мои способности и мой язык? Славословия Тебе, Господи, славословия Тебе из Писания Твоего должны были служить опорой побегам сердца моего! Его не схватили бы пустые безделки, словно жалкую добычу крылатой стаи. Не на один ведь лад приносится жертва ангелами-отступниками.

Удивительно ли, что меня уносило суетой и я уходил от Тебя, Господи, во внешнее? Мне ведь в качестве примера ставили людей, приходивших в замешательство от упреков в варваризме или солецизме, допущенном ими, когда они в сообщали о своем хорошем поступке. И гордившихся похвалами за рассказ о собственных неблаговидных похождениях, коли он велеречив и украшен, составлен в словесах верных и грамматически согласованных…

Посмотри, Господи, и терпеливо, как Ты и смотришь, посмотри, как тщательно соблюдают сыны человеческие правила, касающиеся букв и слогов, полученные ими от прежних магистров речи, и как пренебрегают они от Тебя полученными непреложными правилами вечного спасения.

Ежели человек, знакомый с этими старыми правилами относительно звуков или обучающий им, произнесет вопреки грамматике слово «homo» без придыхания в первом слоге, то люди возмутятся больше, чем в том случае, когда б, вопреки заповедям Твоим, он, человек, станет ненавидеть человека.

Ужель любой враг может оказаться опаснее, чем сама ненависть, бушующая против этого врага? Можно ли, преследуя другого, погубить его страшнее, чем губит вражда собственное сердце?

И, конечно же, знание грамматики живет не глубже в сердце, нежели запечатленное в нем сознание, что ты делаешь другому то, чего сам терпеть не пожелаешь.

Как далек Ты, обитающий на высотах в молчании Господи, Единый, Великий, посылающий по неусыпному закону карающую слепоту на недозволенные страсти!

Когда человек в погоне за славой красноречивого оратора перед человеком-судьей, окруженный толпой людей, преследует в бесчеловечной ненависти врага своего, он всячески остерегается несчастной обмолвки и вовсе не остережется в неистовстве своем убрать человека из среды людей.

Вот на пороге какой жизни находился я, несчастный, и вот на какой арене я упражнялся. Мне страшнее было допустить варваризм, чем остеречься от зависти к тем, кто его не допустил, когда допустил я. Говорю Тебе об этом, Господи, и исповедую пред Тобой, за что хвалили меня люди, одобрение которых определяло для меня тогда пристойную жизнь…

Все это одинаково: в начале жизни – воспитатели, учителя, орехи, мячики, воробьи; когда же человек стал взрослым – префекты, цари, золото, поместья, рабы. В сущности, все это одно и то же, только линейку сменяют тяжелые наказания.

Когда Ты сказал, Царь наш: «Таковых есть царствие небесное», Ты одобрил смирение, символ коего – маленькая фигурка ребенка.

И все же, Господи, совершеннейший и благой Создатель и Правитель вселенной, благодарю Тебя, даже если бы Ты захотел, чтобы я не вышел из детского возраста.

Я был уже тогда, я жил и чувствовал; я заботился о своей сохранности – след таинственного единства, из которого я возник. Движимый внутренним чувством, я оберегал в сохранности мои чувства: я радовался истине в своих ничтожных размышлениях и по поводу ничтожных предметов. Я не хотел попадать впросак, обладал прекрасной памятью, учился владеть речью, умилялся дружбе, избегал боли, презрения, невежества.

Что не заслуживает удивления и похвалы в таком существе? И все это дары Бога моего; не сам я дал их себе; все это хорошо, и все это – я.

Благ, следовательно, тот, кто создал меня, и сам Он благо мое, и, ликуя, благодарю я Его за все блага благодаря которым я существовал с детского возраста. Грешил же я в том, что искал наслаждения, высоты и истины не в Нем самом, а в созданиях Его: в себе и в других, и таким образом впадал в страдания, смуту и ошибки юных лет…»

Ни в Мадавре, ни в Тагасте оснащенный кое-какими книжными грамматическими и просто житейскими познаниями благоразумный Аврелий, как «юноша, подающий добрые надежды» ни с кем не делился подробностями близких сношений с языческой жрицей Кабиро. Ни к чему ближним его о том знать. Не то им же хуже будет…

Паллант и Скевий – оба правоверные христиане ничуть не меньше профессора Клодия, матрон Кальпы и Абинны, экклесиально не сомневающихся в фамильной наследственной приверженности Аврелия к христианскому вероучению. К тому же катехумену многое чего позволяется, если мягкосердечная Абинна Диаконисса со вздохом сожаления говорит своей сестре Кальпе:

– Ах, оставь его в покое, он ведь еще не окрещен…

Наверное, оттого и Скрибон все еще пребывает в катехуменах, чтобы не в меру набожные единоверцы не имели повода походя вмешиваться в его преподавание грамматики на классическом, утвержденном на века учебном материале, неотъемлемо включающем в себя произведения языческих поэтов, историков, философов. Ибо исполнение превыше материи, как написано Овидием в «Метаморфозах» о божественном дворце блистательного Феба, сверкающем драгоценнейшими украшениями из золота, серебра и слоновой кости.

Исида и Кибела в пантеоне древних богов тоже занимают подобающее им почтенное место. Потому-то маленькая жрица Кабиро пользуется огромным уважением среди подростков и очень многих из тех, кто значительно старше ее по возрасту, но не по статусу и близости к таинствам Великой матери.