Текст книги "1661"

Автор книги: Ив Жего

Соавторы: Дени Лепе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

24
Венсенский замок – вторник 1 марта, полдень

– Какое уродство, посмотрите только на этого Маскариля![30]30
  Маскариль – герой комедий Мольера. (Прим. перев.)


[Закрыть]

– Упряжка жалкая, а зрелище просто смехотворное, – ответил придворный, почтительно согнувшись пополам перед портшезом, в котором несли его высокопреосвященство.

Тем утром, часов около одиннадцати, кардинал потребовал, чтобы его одели, напудрили и причесали, дабы он мог «предстать перед честным народом». С неимоверным трудом и бесконечными предосторожностями верным слугам Мазарини удалось поднять, а потом и одеть больного кардинала. Чтобы скрыть зеленоватый оттенок кожи, на щеки ему наложили изрядный слой румян. Кардинал даже настоял на том, чтобы ему завили волосы.

Приукрашенный таким образом, самый могущественный человек во Франции почти час прогуливался по саду Венсенского замка, вынуждая многочисленных гостей и всякого рода просителей раскланиваться при каждом своем приближении.

Сидя в портшезе, больной старик терпел мучения и проклинал «чертовых носильщиков, глупых и негодных». Малейшее сотрясение причиняло ему страдания – кардинал то и дело ворчал и грозил носильщикам виселицей. Джулио Мазарини даже не понимал комичности своего положения, он искренне полагал, что, приветствуя взмахами руки вельмож, выстроившихся вдоль залитых солнцем аллей, сбивает их всех с толку.

– А ведь десять лет назад, – громко проговорил кардинал, – именно они изгнали меня из королевства, а теперь стоят передо мной и раскланиваются. Ничего, итальянец им еще покажет!

С этими словами Мазарини достал из кармана позолоченную коробочку, извлек из нее мятный леденец и положил в рот, чтобы справиться с одышкой, сделавшейся невыносимой. Вскоре он задремал, а потом и вовсе уснул и вернулся во сне в трагические февральские дни 1651 года. Тот злополучный месяц десять лет назад начался с женитьбы Никола Фуке – к тому времени вот уже несколько лет как вдовца – на совсем еще юной и прекрасной Марии-Мадлене Кастильской, которой в ту пору едва исполнилось пятнадцать. Тогда же, 4 февраля, парламент с шести часов утра до шести вечера горячо обсуждал приговор касательно его, Мазарини, изгнания. В полусне кардинал снова услышал шаги людей, которых впустили в Лувр в ночь на 9 февраля. Топот парижской черни, почтительно проходившей мимо изножья постели Людовика XIV, желая удостовериться, что король никуда не уехал. Кардинал вспомнил жуткое унижение и потрясение, которые пережил король, наблюдая это нескончаемое ночное видение. А потом Мазарини увидел самого себя на Гаврской дороге, в полном одиночестве отбывающего в ссылку в Германию.

– Карты, карты… надо посмотреть, что говорят карты! – обронил он, внезапно выйдя ил полузабытья и потребовав, чтобы его перенесли обратно в покои.

В спальне его дожидались врачи. Страдая от острого нефрита, отягченного отеком легких, кардинал угасал с каждым днем, чему, несомненно, способствовало лечение, назначаемое медиками.

– Клизмы, кровопускания и слабительное, – объявил первый врач.

– А кроме того, рвотное вино, – добавил второй, указывая пальцем на графин с жидкостью, приготовленной на основе сурьмы и виннокислого калия.

Приход Анны Австрийской положил конец ученым спорам вокруг способов лечения важного пациента. Медики с почтением вышли из комнаты. Мазарини облегченно вздохнул и улыбнулся, радуясь избавлению от этих кровососов и появлению женщины, подарившей ему в жизни столько счастья.

– Джулио, мне докладывают, что вы поступаете крайне опрометчиво. Зачем вам понадобилось выходить утром в сад?

Старик смотрел в лицо матери короля и улыбался. Он любовался ее чертами, так хорошо ему знакомыми, и окунался в глубину ее нежных глаз. Молчание длилось довольно долго.

– Я диктовал завещание. Знайте, государыня, я решил отказать все мое состояние королю Франции, – наконец проговорил он ослабевшим голосом. – Прежде чем предстать перед Богом, я подумал, что будет справедливо вернуть короне богатства, нажитые, увы, далеко не всегда праведным путем!

– Дорогой Джулио, этот жест делает вам честь, и я усматриваю в нем лишнее доказательство вашей неустанной, воистину отеческой заботы о моем сыне, – сказала королева-мать, у которой глаза затуманились от слез. – Но вы прекрасно знаете, король Франции не сможет принять ваш дар, – всхлипнув, продолжала она.

Решив, что такими словами она может обидеть кардинала, королева тут же добавила:

– Наследие ваше великолепно. Вы сокрушили Фронду, восстановили порядок во всех наших провинциях и вернули нам мир с Испанией. А после столь удачно заключенного брака между Луи и Марией-Терезой вы открыли новую, мирную эпоху для французского королевства. На столь благодатной почве наш дорогой мальчик сможет проявить в будущем все свои таланты и приумножить ваши достижения и знания, почерпнутые от вас, его крестного. Если, как вы сами предрекали не раз, «он пойдет дальше других», это будет означать, что король и в самом деле достойный ваш наследник.

– Что ж, если Луи отказывается от моего наследства, тем лучше, – загадочным тоном ответил кардинал.

Старик явно устал. Королева-мать решила уйти, чтобы он мог отдохнуть. Выйдя из спальни, она столкнулась с астрологом – тот пришел читать карты по просьбе первого министра. Эта встреча и последние, по меньшей мере странные слова Джулио Мазарини возбудили у нее подозрение: уж не лишился ли первый министр здравомыслия из-за болезни?

25
Церковь Сен-Рош – суббота 5 марта, пять часов вечера

В церкви Сен-Рош, столь милой сердцу Людовика XIV, заложившего в 1653 году первый ее камень, было не протолкнуться. Весь Париж молился во спасение кардинала, который медленно угасал в Венсене. Случай действительно чрезвычайный, поскольку до сих пор правом возносить такие искупительные молитвы обладали только отпрыски королевской крови. Но все понимали, что таким образом король желал воздать долг высочайшего уважения своему крестному.

В Венсене череда просителей у постели первого министра росла с каждым часом, и все на что-то рассчитывали: одни надеялись получить последнее благословение его высокопреосвященства, другие – оказаться хоть как-то упомянутыми в его завещании. Между тем столичный люд внимал слову святых отцов. Парижане, конечно, не очень жаловали Мазарини: он был иноземцем, да и источники его состояния казались всем по меньшей мере сомнительными. И все же французы признавали, что кардинал внес весомый вклад в дело объединения их страны, и не забыли, что во многом благодаря ему был заключен мир между Францией и Испанией.

Поражаясь всеобщему порыву благоговения и печали, Габриель присоединился к толпе молившихся в церкви Сен-Рош. Он был рад тому, что в тишине храма нашел укромный уголок и мог спокойно поразмыслить над волновавшей его тайной: как на попавшие к нему бумаги попала подпись его отца. Несколько часов назад к нему домой наведалась прачка и предупредила о своих подозрениях: она заметила, что возле его дома с утра до ночи крутятся какие-то странные люди. От ее слов Габриелю стало не по себе. Припрятав получше бумаги, он решил пойти проветриться. «Не могу сидеть дома сложа руки и ждать, когда эти злодеи устроят какую-нибудь гадость», – буркнул он про себя.

Под звуки гимнов, разносившихся под сводами церкви, комедиант уже забыл о юной милой прачке, к которой был не совсем равнодушен: он думал только о документах из папки гранатового цвета. Подпись отца казалась ему бесценным связующим звеном между этими бумагами и прошлым, тайну которого он хотел открыть. Габриель почти не знал отца: по словам матушки, тот умер по пути в Лондон, куда отправился продавать вино со своих туреньских виноградников. Габриелю тогда было пять лет, и у него сохранились лишь отрывочные воспоминания об этом человеке, которого ему так не хватало в детстве и юности. Потому-то Габриель и решил сберечь найденные бумаги во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни. Габриель как никогда был полон решимости проникнуть в эту тайну и выяснить, какое отношение имел к ней его отец, тем более что ею интересовалось столько людей.

«Надо найти способ прочесть бумаги. Знаток шифров, вот кто мне нужен», – решил юноша. Напрасно он ломал себе голову, где отыскать такого, – на примете не было никого. «Разве что…» – подумал он, выходя из церкви по окончании службы.

* * *

На паперти Габриель оказался в гуще толпы, и ему пришлось изрядно поработать локтями, чтобы протиснуться к ступеням лестницы. Не успел он спуститься на улицу, как его схватила за плечо чья-то крепкая рука. Обернувшись, юноша увидел человека с повязкой на голове. Габриель узнал его: это был один из налетчиков, которому он в театре расквасил нос, защищая старика сторожа. Юноше удалось избавиться от мертвой хватки, и он пустился наутек. Судя по топоту, раздававшемуся за спиной, преследователей было по меньшей мере двое. Припустив изо всей силы, на какую только был способен, Габриель сумел проскользнуть сквозь ряды торговцев молоком, песком, ветошью и всякой всячиной, заполонивших узкие парижские улочки.

«Куда теперь? – спрашивал он себя, петляя по улицам. – Только не домой, полиция наверняка уже там! Луиза… скорее к Луизе. По крайней мере, у нее мне нечего опасаться».

Спустя десять минут он, запыхавшись, прибежал к дверям Луизы де Лавальер – ее покои располагались в верхних этажах частного особняка Месье, брата короля. В доме имелся отдельный вход для прислуги. Дверь его выходила на улочку со зловонной сточной канавой.

– Луиза, это я, Габриель. Открой! – сказал он, взбежав по лестнице.

– Что стряслось? – удивилась Луиза де Лавальер, открывая дверь другу.

Она успела второпях собрать на затылке свои белокурые волосы, а ее лицо обрамляли выбившиеся из пучка пряди.

– Я как раз собиралась обедать. Но ты дышишь так, будто с кем-то подрался!

– Сейчас все объясню, – ответил он, входя к ней.

В гостиной Луизы, обставленной просто, но украшенной яркими гобеленами, царил покой. Переведя дух, Габриель с удовольствием осмотрелся в обстановке, окружавшей жизнь его подруги, а потом рассказал о своем вечернем приключении, умолчав только об истории с бумагами, найденными в театре.

– Но тебе нечего бояться полиции, – сказала она, внимательно выслушав его. – Наверно, они следят за тобой, как и за остальными актерами из труппы Мольера. Должно быть, это как-то связано с пожаром в доме Мазарини и с гибелью того мальчишки, о котором ты сам мне рассказывал. Ну, а те люди… – прибавила она, но не успела договорить.

– Они явно выслеживают меня! – воскликнул Габриель. – Но почему, ума не приложу. Не очень-то приятная история, так что, сама понимаешь, придется держать ухо востро.

– Конечно, – согласилась Луиза. – А что если их подослал твой дядюшка?

– И я так сначала подумал, но тогда зачем они напали на нашего сторожа?

Луиза не успела ответить: в дверь постучали. Стучали, однако, в дверь, соединявшую ее комнаты с покоями Генриетты Английской, нареченной брата короля, при которой она состояла фрейлиной.

– Луиза, – послышались из-за двери приглушенные рыдания.

Девушка узнала голос Генриетты, прибывшей в Париж, чтобы готовиться к свадьбе, назначенной на май, и удивилась, что та решила побеспокоить ее в такое время: это было по меньшей мере необычно. Прежде чем отворить, Луиза втолкнула Габриеля в туалетную комнату:

– Подожди здесь, только сиди тихо. Никто не должен знать, что ты у меня!

Открыв наконец дверь в смежные покои, Луиза увидела будущую невестку французского короля: она стояла на коленях, прямо на пороге, вся в слезах.

– Успокойтесь, сударыня, пожалуйста! Что с вами? – воскликнула девушка, потрясенная безутешным видом своей госпожи.

Луиза ласково помогла ей встать.

– Собственный брат короля, мой будущий муж… – проговорила Генриетта, стараясь унять слезы. – Он унижает меня, – всхлипнула она, – я точно знаю, унижает с каким-то мужчиной.

26
Особняк герцога Орлеанского – суббота 5 марта, семь часов вечера

Сидя взаперти в туалетной комнате, где его спрятала Луиза, Габриель услышал удалявшийся стук ее шагов по паркету. Юноша оказался в тишине. Комнатка с белыми стенами была маленькой, и убранство ее не блистало роскошью, кроме разве что изящной формы сидячей ванны да фаянсовой раковины, увенчанной большим зеркалом в раме позолоченного дерева. Увидев стул, Габриель приставил его к стене и взобрался, чтобы дотянуться до открытого слухового оконца под потолком, через которое в туалетную комнату проникал свет. Положив руки и подбородок на выступ, он увидел небо, а, поднявшись на цыпочки и чуть склонив голову, разглядел мощеный внутренний двор особняка.

«Только этого не хватало, – сокрушенно подумал Габриель. – Угодить в ловушку, и бог весть насколько. Только бы невеста Месье поскорее пришла в себя!»

Он собрался было оставить свой наблюдательный пост, но заметил, как двое лакеев бросились открывать створы широких ворот, пропуская карету, запряженную четверкой лошадей. Из кареты вышла дама и направилась к подъезду, скрывшись из его поля зрения. Габриель слез со стула, уселся на него и, чтобы скоротать время, принялся мысленно проигрывать первый акт из «Дона Гарсии».

* * *

Его упражнения прервал через несколько минут чей-то голос – отдаленный, но четкий. Габриель прислушался, пытаясь определить, откуда доносится голос.

– …сообщить вам вести незамедлительно, – говорила женщина.

Послышался шум шагов и передвигаемой мебели, потом какие-то слова, но Габриель их не разобрал. Ему почудилось, что он расслышал имя – Лавальер.

– …полагаете, он ждет, когда король примет решение? – проговорила женщина.

Женский голос сменился мужским.

– Решение! – резко сказал мужчина. – Слишком сильно сказано! Неужели мой братец способен принимать решения?

Узнав голос Месье, герцога Орлеанского, Габриель приник к стене, из-за которой, как ему казалось, доносились голоса. Заметив маленькую, искусно отделанную решетку, встроенную в плиточный пол, он понял, что благодаря свойствам акустики вентиляционная труба, наверняка связанная каким-то образом с дымоходом камина в одной из гостиных нижнего этажа, превратилась в своеобразный слуховой канал.

Между тем раздраженный мужской голос продолжал:

– Ваш дядюшка слишком хитер, чтобы предоставить ему право выбора. Разве у него был выбор в случае с вашей сестрой?

Последовало молчание, потом раздосадованный женский голос заметил:

– Разумеется, нет, монсеньор, но эта ниточка…

«Олимпия Манчини, – подумал Габриель, припомнив черты девицы, которую ему показывала Жюли на свадьбе Гортензии, – ну, конечно, это она, а сестра, о которой говорил герцог, – Мария, первая любовь короля. Вот только что здесь делает Олимпия?»

– Слух подтвердился, монсеньор, – продолжала Олимпия Манчини. – Кардинал отписал короне все свое состояние. Верно и то, что король отказался принять дар и вернул все дорогому моему дядюшке.

В наступившей тишине Габриель расслышал тяжелую поступь – наверное, брата короля. Шаги смолкли, как только опять зазвучал мужской голос:

– Что ж, ход дерзкий! Не каждый день кто-то дарит миллионы ливров. Кардинал воистину не перестает нас удивлять.

– Лично я усматриваю здесь чье-то влияние, совет. Наверняка и то и другое исходило от господина Кольбера. Последнее время он почти не покидает дядюшку, помогает составлять бумаги и теперь назначен главным составителем текста завещания. Вот еще одно доказательство его влияния: сегодня дядюшка все утро в страхе ожидал ответа короля, и это говорит о многом… Я думала, он стал серым от болезни, но стоило королеве-матери сообщить ему приятную весть, как дядюшка тут же преобразился, – значит, кардинал всерьез опасался, как бы государь не воспринял его дарственную буквально…

– Справедливости ради надо заметить, что хитрая задумка господина Кольбера привела к благоприятному исходу дела, и это не может не радовать: еще бы, ведь вы так и остались в числе наследников, как, впрочем, и я, если ваши сведения верны. И милостью моего братца доля каждого из нас весьма значительна. Надо же, испытывать его терпение три дня – целых три дня не давать ответа!..

В голосе Месье прозвучала насмешливая нотка:

– Сказать по правде, жест чисто королевский, и братец сделал его исключительно в силу своей роли!

Голос его стал серьезным:

– Однако не стоило тревожить кардинала, придумывая подобную уловку! Неужели его состояние действительно того стоит? Похоже на то.

– По-моему, его куда больше растревожил недавний пожар. И попытка его людей замять эту историю кажется мне довольно странной, – ответила Олимпия.

– Значит, вы верите слухам, что у него похитили какие-то бумаги?

– Я верю только тому, что слышала собственными ушами, когда на другой день он слег и бредил в полузабытьи – все твердил, что пожар не случайно совпал с пропажей или похищением каких-то вещей, которые ему очень дороги…

– Я вам весьма признателен, сударыня, за то, что вы поспешили приехать из Венсена и сообщить мне эти вести – проговорил брат короля. – Но вы, кажется, хотели побеседовать со мной и о том, что, по вашим словам, имеет прямое касательство к одной из фрейлин моей будущей супруги?

– Да, монсеньор, речь идет о мадемуазель де Лавальер.

Услышав имя Луизы, Габриель вздрогнул и наклонился к самой решетке, чтобы лучше слышать разговор.

– Я хочу предупредить вас, монсеньор: будьте осторожны. Несколько дней назад мадемуазель де Лавальер была представлена королю.

– И что же?

– Король оказал ей честь и говорил с нею. Вы скажете – обычное дело. Но это еще не все, король ей пишет.

– Пишет? – повторил Месье.

– Да, монсеньор, притом в таких выражениях, будто назначает ей свидание. Если мои сведения точны, в чем я, впрочем, не сомневаюсь…

– Любопытно, любопытно. Дело самое что ни на есть обычное, хотя братец не очень-то любит писать. Тут все зависит от обстоятельств и от натуры девицы. Она хорошенькая? – холодно спросил Месье.

– Яркая и милая, – безразличным тоном ответила Олимпия Манчини.

– Привлекательная? – осведомился брат короля.

– Пожалуй.

– Значит, надо проследить за ними, сударыня. Время идет, и наследство вашего дядюшки обещает каждому из нас не только прирост благосостояния. Благодаря ему изменится и расположение фигур на шахматной доске власти. В этой игре каждая пешка подле моего братца послужит нам верным орудием в достижении намеченной цели. Так что надо постараться учесть все умонастроения, повторяю – все. Значит, нужно приглядеться и к этой девице.

– Я лично позабочусь об этом, монсеньор, – ответила Олимпия.

Габриель вздрогнул, ощутив холод в ее металлическом голосе.

Принц проговорил раздраженно:

– К тому же она сможет успокоить мою будущую супругу, а то от ее безудержных фантазий у меня портится настроение…

* * *

Голоса отдалились, и Габриель перестал их различать. Вскоре смолкли и шаги. Хлопнула дверь. Воцарилась полная тишина. У Габриеля голова шла кругом, и время тянулось нескончаемо долго. У Луизы свидание с королем? Ей угрожает опасность? Как защитить ее, не выдав того, что узнал? Габриель почувствовал, как на лбу у него выступили капли пота. А еще пересуды о похищенных бумагах, папка гранатового цвета, напомнившая юноше об отце и стоившая ему стольких неприятностей, – как увязать одно с другим? Как во всем этом разобраться?

– Бедняжка Габриель, ну и вид у тебя! Ты такой бледный, будто увидел привидение.

В приоткрытой двери возникло лицо Луизы.

27
Париж, салон мадемуазель де Скюдери – воскресенье 6 марта, девять часов вечера

В то время как в парижских церквях возносили молитвы во спасение кардинала Мазарини, в одном из самых модных столичных салонов гости вели оживленные разговоры. Светская жизнь кипела вовсю, и ничто, казалось, не могло нарушить ее течения. Кто сменит первого министра? Впадут ли Фуке с Летелье в немилость? И кто заменит их? У каждого гостя, в зависимости от его дружеских связей и интересов, была на сей счет своя точка зрения.

Мадлен де Скюдери,[31]31
  Мадлен до Скюдери (1607–1701) – французская писательница, автор многотомных галантных романов. (Прим. ред.)


[Закрыть] хозяйка салона, порхала от одной группы собеседников к другой, выведывая тайны и секреты, имевшие хоть маломальское касательство к той или иной заметной личности в королевстве. Ее дружба с суперинтендантом финансов была известна всем. В своем блистательном романе «Клелия, или Римская история» она ярко изобразила Фуке, сравнив его с Ришелье, великим покровителем искусств. В этот переходный политический период она, не жалея ни сил, ни красноречия, пела дифирамбы владетелю Во-ле-Виконта при всяком удобном случае. Ее салон был одним из самых видных, и публика у Мадлен де Скюдери собиралась самая разная: и отпрыски знатных фамилий, волею судеб отстраненные от политических дел, и представители буржуазного сословия, добивавшиеся признания в высшем свете, и художники с артистами, искавшие покровителей или поклонников своего творчества. В тот день, о котором идет речь, одним из героев вечера был Блез Паскаль.[32]32
  Блез Паскаль (1623–1662) – французский ученый, философ и изобретатель, автор гидростатического закона и создатель механического арифмометра (Паскалево колесо). (Прим. ред.)


[Закрыть] Этот гениальный создатель арифмометра, замечательный ученый – физик и математик почти не выходил в свет после несчастного случая, произошедшего с ним в Нейле 24 ноября 1654 года. Едва избежав смерти, Паскаль тем же злополучным вечером вдохновенно описал свою встречу с Богом. Став, таким образом, еще и блистательным богословом, он все реже удостаивал свет своим посещением. Сейчас этот достославный человек, вызывавший всеобщее восхищение, но уже пораженный недугом, живо беседовал с Мольером.

– Лично я ставлю на Цонго Ондедеи. Епископ фрежюсский кажется мне самой подходящей заменой его высокопреосвященству.

– Поговаривают еще о маршале де Виллеруа, – с неизменной осторожностью заметил сочинитель «Смешных жеманниц», не желавший открывать Паскалю характер своих нынешних отношений с суперинтендантом.

– Истина в том, – с печальной улыбкой сказал ученый, – что Париж, похоже, заботит только вопрос о правопреемнике, тогда как нас должна занимать совсем иная вещь, куда более важная, – я имею в виду стабильность в королевстве. Видите ли, – продолжал он, не обращая внимания на недоумение собеседника, который никак не мог взять в толк, куда клонит Паскаль, – народ обескровлен, войны – гражданские, религиозные, межгосударственные, – все это ввергло народ в смятение, лишило здравомыслия, и люди уже не ведают, что для них важнее: служить верой и правдой королю Франции или какому-нибудь местному господину, который тиранит их и влияет на их будущность самым непосредственным образом…

– Потому-то и нужно молиться, чтобы Господь ниспослал нам сильного первого министра, способного одолеть всех этих местных господ…

– Нужен не сильный первый министр, – бесстрастно поправил Паскаль, – а справедливый король. В самом деле, в чем сила любого государя? Не в оружии, а в приверженности народа.

– Но вопрос о приверженности даже не подлежит обсуждению, ибо это священный оплот монархии! – воскликнул Мольер.

– Приятно слышать это от вас, – усмехнулся Паскаль. – Но вы, наверно, помните, что как раз во имя такого священного оплота и был убит дед нашего государя, Генрих IV. Лично я убежден: в будущем сердца людские через повиновение закону Божьему должны исполниться верой в иной закон, быть может, более прозаический, основанный на признании личной и всеобщей удовлетворенности народа. Вера необходима, она – мощный двигатель многих явлений. Впрочем, в ее движущей силе в политике я с каждым днем все больше сомневаюсь.

– Должны исполниться… – вполголоса повторил Мольер, восхищаясь столь смелым высказыванием. – Да будет угодно небу, чтобы никто не воспринял это как «заменить», сударь… Иначе небо вас же и покарает.

Паскаль бросил на комедианта отстраненный взгляд.

– Все может быть. С людьми, нам подобными, всякое может случиться, и даже без явных на то причин. Да, не плохо было бы знать, отчего случается то или другое…

* * *

Между тем в двух шагах от них Олимпии Манчини, графине Суассонской, облаченной в очень строгое, скромное платье, представляли Луизу де Лавальер. Олимпия пыталась выведать у девушки подробности о размолвке, которая, по слухам, произошла накануне между Генриеттой Английской и Месье, братом короля.

– Как чувствовала себя ваша госпожа сегодня утром? – осведомилась племянница кардинала, обменявшись с фрейлиной принцессы приличествующими случаю комплиментами. – Говорят, она страдает со вчерашнего дня?

– Будущей невестке его величества будет приятно узнать, что госпожу графиню заботит состояние ее здоровья, – уклончиво ответила Луиза.

Она сразу поняла, что весь Париж уже знает о несчастье, постигшем бедную невесту.

«Столичные нравы весьма своеобразны», – подумала она, снова вспомнив о Людовике XIV, который с недавних пор владел всеми ее помыслами.

* * *

В это время в соседней комнате Жан де Лафонтен оказался в гуще жаркого спора между сторонниками Кольбера и приверженцами Фуке. Поэт горячо защищал своего верного друга – суперинтенданта финансов.

Что до Габриеля, он безуспешно старался продвинуться в своих поисках, перенеся их в салон, куда отправился сопровождать Мольера. Когда драматург представил Габриеля своему издателю, словоохотливому Барбену, юноше пришла в голову мысль.

– Сударь, – обратился начинающий комедиант к опытному издателю, – мне бы очень хотелось попросить вас о большом одолжении.

– Слушаю вас, мой юный друг, говорите, не стесняйтесь, – ответил издатель Мольера и, помимо того, знаменитый столичный книготорговец.

– Господин Мольер поручил мне одно дело, весьма трудное, и без вашей помощи мне никак не обойтись. Желая обострить интригу в своей новой пьесе, господин мой потребовал, чтобы я составил ему зашифрованный текст, которым, по его замыслу, стремится завладеть тайный агент, герой пьесы. Но вот беда, я совсем не владею искусством шифрования и боюсь, как бы мои труды не пошли насмарку.

– Надо же, как любопытно! – воскликнул Барбен, узнав, к вящей своей радости, что его автор опять взялся за перо. – Но почему бы вам не обратиться с такой просьбой к Бертрану Баррэму? Он известный математик, я горжусь дружбой с ним. Думаю, Баррэм быстро сделает из вас искусного мастера-шифровальщика. Загляните завтра ко мне в лавку, я дам вам рекомендательную записку.

Обрадовавшись столь неожиданной, сколь и счастливой возможности, Габриель улыбнулся и в знак благодарности поклонился Барбену, после чего попросил его не говорить Мольеру о серьезном пробеле в познаниях его секретаря.

Заметив, однако, Луизу де Лавальер в компании с Олимпией Манчини, юноша нахмурился. Со вчерашнего дня он боялся за свою подругу. Чистосердечное сочувствие Луизы его злополучному положению и полное согласие, восстановившееся между ними, только усугубляли опасения Габриеля. Племянница его высокопреосвященства не замедлила взяться за исполнение обещания, данного брату короля. Габриель, однако, понятия не имел, как предупредить Луизу о том, что он случайно узнал, и оградить ее от коварных козней Олимпии, скрыв при этом и то, что ему стало известно о ее переписке с королем.

Когда девушка ему улыбнулась, показывая, как счастлива его видеть, Габриель повернулся к ней спиной и вышел из салона, думая о гам, что его милая Луиза наверняка с куда большим вниманием отнесется к комплиментам короля, нежели к предостережениям начинающего комедианта.