Текст книги "1661"

Автор книги: Ив Жего

Соавторы: Дени Лепе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

9
Театр Пале-Рояль – воскресенье 6 февраля, девять часов вечера

Облачная пелена нависла над Парижем, предвещая скорый снегопад. Пронизывающий холод сковывал зрителей, выходивших из театра, и они спешили к своим экипажам, выстроившимся вереницей у основания лестницы парадного подъезда. Редкие зрители, собравшись в группы и дрожа от холода, задерживались ненадолго под колоннадой, чтобы обменяться прощальными словами и затем спешно отбыть восвояси. Впрочем, одной группе, человек из десяти, холод как будто был нипочем, да и домой они, похоже, не торопились. Их смех гулким эхом отдавался под колоннадой. Так они отвечали на реплики и жесты маленького толстяка с круглой головой в завитом парике, с глубоко посаженными голубыми свиными глазками и вздернутым носом. Его яркое шелковое платье и башмаки с пряжками резко отличались от грубошерстной униформы, сапог и плащей обступивших его солдат.

– За здоровье господина Мольера! – провозгласил он с диким гоготом, подняв бутылку вина.

Он стукнул своей бутылкой о две другие, пущенные его собутыльниками по кругу, и утер рот шелковым рукавом камзола.

– Чума побери этого паяца! По крайней мере, ему недолго осталось докучать нам своей пьеской. Что ж, господа, вы славно потрудились сегодня вечером, – продолжал он, взвешивая на ладони привязанный к поясу кошелек к вящей радости подручных, нанятых, чтобы освистать и провалить спектакль.

С громким хохотом клакеры двинулись мимо колонн, бесцеремонно пялясь на спешивших домой прохожих. За углом театра дебоширы ненадолго задержались, чтобы выбросить опорожненные бутылки, и принялись швырять в стену театра оставшимися у них гнилыми яблоками.

Человек в парике наблюдал за подручными, стоя в стороне, и шарил взглядом справа налево, словно выискивая очередную жертву для осмеяния.

– И вы еще смеете высовывать нос? – едко бросил он кому-то, показавшемуся из потайной двери, через которую обычно проходили актеры.

В отсвете фонаря проезжавшего мимо экипажа мелькнуло лицо девушки – к ней-то и обращался предводитель дебоширов с похотливо осклабившейся жирной рожей.

– Или у тебя есть другие таланты, голубка моя? – воскликнул он, подходя ближе.

Застыв на месте при виде приближавшихся явно не с добром людей, девушка натянула шаль на плечи и тревожно огляделась вокруг.

– Должно быть, ты не создана для этой сцены! А хочешь, покажем тебе другой спектакль?

Ехидная усмешка на лицах злоумышленников, подступавших все ближе, вызвала в глазах комедиантки жуткий страх.

– Нашу бедняжку даже некому проводить? – слащаво продолжал толстяк, потирая жирные ручонки. – Она вся дрожит, сердечная! Замерзла, красотка?

– От вашей грубости, сударь, кого угодно может пробить озноб.

Услышав незнакомый голос, толстяк в парике подскочил. Он прищурился, чтобы лучше разглядеть тень, неожиданно возникшую в проеме двери.

– Куда лезешь? – злобно бросил толстяк.

– Идем, Жюли, – сказал Габриель, подходя к девушке, – вернемся на минуту.

Подскочив к юноше, толстяк угрожающе вскинул трость с набалдашником и ткнул ею Габриелю в грудь.

– Ни с места, бездельник, или не знаешь, что не следует вмешиваться в чужие разговоры и что такому мужлану, как ты, вовсе не пристало раскрывать рот?

Габриель стиснул зубы и, схватив девушку за руку, спрятал Жюли за своей спиной. Вокруг стали собираться прохожие, но слуги торопили господ уйти подальше от происходившего.

– Я слышу тут не разговор, а пьяный галдеж, – усмехнулся юный секретарь. – И если вино помутило ваш рассудок, я намерен оказать вам честь и забыть ваши грубости.

Толстяк побледнел и повернулся к собутыльникам в поисках поддержки.

– Сейчас я задам тебе добрую трепку, шельма!.. – прорычал он, снова оборачиваясь к Габриелю.

Резким движением юноша схватил поднятую трость, вырвал ее из рук владельца и, замахнувшись, ударил ею толстяка по уху. Оглушенный, тот отшатнулся и рухнул на грязную мостовую, охая и держась за ухо, из которого на съехавший набок парик текла кровь.

Сообщники толстяка, на мгновение оторопев, кинулись его поднимать, обеспокоенные тем, как бы финальная сцена не отразилась на великодушном настроении предводителя, посулившего им щедрое вознаграждение. Воспользовавшись коротким замешательством, Габриель проскользнул вместе с девушкой в дверь и прощальным жестом швырнул трость, упавшую прямо на брюхо распластанного на земле толстяка.

Дверь захлопнулась. Недруг Габриеля, с трудом поднявшись, оттолкнул сообщников и принялся поносить их на чем свет стоит.

В смотровое отверстие Габриель видел, как, прижимая к уху платок, толстяк заковылял к стоявшему поодаль экипажу.

– Свинья, – проговорил юноша, оглянувшись на девушку, все еще дрожавшую от страха.

Она улыбнулась в ответ.

– Какой ужасный вечер!.. Спасибо, Габриель, но ты сошел с ума. Разве не знаешь, что это за человек?

– Знаю только, что он грубиян и получил по заслугам…

Девушка взяла его за руку.

– Маленький провинциал, решивший поиграть в рыцаря! Хочешь стать актером – будь умнее.

Габриель посмотрел на нее с удивлением.

– Это же господин Беррие, ставленник Кольбера, секретаря самого кардинала Мазарини. Он страшный человек и могущественный враг всех актеров.

Габриель пожал плечами.

– Беррие, ты сцепился с Беррие?

В сорочке, с осунувшимся лицом и красными глазами перед своим секретарем вдруг возник Мольер и, положив руку ему на затылок, по-отечески прижал голову Габриеля к своей груди.

– Дуралей несчастный, – проговорил он сердито-насмешливым тоном. – Ты хоть понимаешь, на кого поднял руку? На главаря шайки, освиставшей нас сегодня вечером. Одного из тех, кто решил мстить нам за то, что мы, по их разумению, принадлежим к чужому лагерю.

Мэтр вздохнул и отпустил голову Габриеля, дав ему напоследок легкую затрещину.

– При нынешнем положении… Знаю, друзья господина Кольбера не очень-то меня жалуют. Впрочем, им не по нутру не столько мой театр, сколько деньги, на которые мы содержимся… Ладно, друзья мои, – проговорил он, как бы ни к кому не обращаясь, – утро вечера мудренее. А вы, господин мой секретарь, пожалуйста, меньше стройте из себя рыцаря и больше занимайтесь бухгалтерией!

В замкнутом пространстве одного из последних экипажей, еще остававшихся на площади перед театром, девушка наклонилась к сидевшей рядом подруге и спросила:

– О чем задумалась, Луиза?

Задернув окошко шторкой, Луиза де Лавальер наконец оторвала взгляд от маленькой дверцы для актеров, за которой следила все время, пока продолжалась описанная выше сцена, внимательно наблюдая за поведением Габриеля.

– Да так, – сказала она, покачав своей очаровательной головкой, – ни о чем.

10
Мон-Луи – воскресенье 6 февраля, десять часов вечера

Четверо человек, кутаясь в черные плащи, вот уже час шли вдоль берегов Сены, направляясь к городским стенам, служившим своего рода границей между городом и прилегавшей сельской местностью. Дрожа от пронизывавшего до костей холода и снега, валившего теперь большими хлопьями, они продвигались на север друг за другом почти след в след. Командовал маленьким отрядом верзила, прижимавший к себе огромный холщовый мешок.

– Эй, монсеньор, куда так торопишься? Могу согреть тебя, если пожелаешь, – проговорил дрожавший от вездесущего холода голос.

Он принадлежал тени в перчатках, отороченных рваными кружевными манжетами, которая схватилась за мешок, чтобы привлечь к себе внимание его хозяина.

Вместо ответа во мраке мелькнуло острое лезвие кинжала. По глухому удару упавшего на мостовую тела убийца понял, что не промахнулся. Бедная блудница даже не успела перехватить взгляд престранных глаз – одного зеленого, другого светло-карего – того, кто отнял у нее жизнь. Снег позаботится о том, чтобы скрыть тело уличной девицы. В Париже, насколько было известно убийце, немало женщин, которых нужда гнала на улицу продавать себя прохожим, и никто не станет не только оплакивать смерть несчастной, но даже не востребует ее окоченелое, скрюченное на земле тело.

Четверка быстрыми шагами двинулась дальше – к Сент-Антуанским воротам, где собрались крестьяне с ручными тележками, спешившие покинуть предместье, пока дороги к их домам вконец не замело. За городскими стенами заснеженные поля сверкали непривычной белизной, радовавшей тех, кто покидал тускло освещенные улицы города.

– Прибавим шагу, – сказал человек с мешком, шедший по-прежнему во главе отряда. – Не стоит заставлять ждать этих господ.

По мере того как одежда на них тяжелела под налипавшим снегом, идти становилось все труднее. Но вот вдалеке показался холм Шан-Левек, известный также под названием Монт-о-Винь. Скоро на горизонте обозначилась и конечная цель их ночного перехода.

– Особняк Реньо. Туда! – скомандовал предводитель отряда, указывая пальцем на лежавшее впереди имение.

Не раз перестроенное старинное поместье зажиточного торговца пряностями Реньо де Вандонна тридцать пять лет назад превратилось в дивную обитель покоя и отдохновения для иезуитов. Многие святые отцы приходили сюда доживать свои дни или просто отдохнуть в деревенской тиши. Огород и сад в теплое время года приносили основной доход и давали работу самым крепким и трудоспособным членам братства. В тени произраставших в саду редких пород деревьев шедшие на поправку отцы-иезуиты находили благотворный покой, способствовавший их более скорому выздоровлению. Заправлял же всем в мирном, благодатном поместье отец де Лашез. Сюда в тяжелейшее время Фронды,[14]14
  Фронда (от fronde – праща, фр.) – общественное движение 1648–1653 гг. против абсолютизма и правительства Мазарини. (Прим. ред.).


[Закрыть] когда войска, вооруженные мятежной знатью, восставшей против королевской власти, угрожали эту власть захватить, кардинал Мазарини препроводил Людовика XIV, который в ту пору был еще четырнадцатилетним отроком. С вершины холма, откуда была видна часть Парижа, они наблюдали за ходом жестоких сражений в Сент-Антуанском предместье. После отъезда короля из обители, давшей ему кров и защиту, иезуиты заручились особым монаршим соизволением называть возвышенность, где располагалось поместье, холмом Мон-Луи.

Добравшись до главных ворот, ночные гости не стали задерживаться, чтобы насладиться великолепным видом на укутанную снегом столицу. Они двинулись вдоль стены и наконец вышли на задворки, где возвышалась часовня святого Космы.

– Подождем здесь, – велел предводитель, все больше беспокоившийся о том, как уберечь мешок от снега и сырости.

Все четверо прислонились к стене часовни, прячась от снежной круговерти. Они стояли совершенно неподвижно, невзирая на холод и усталость. Лишь по неуловимым движениям губ можно было догадаться, что они начали молиться.

– Господи, помилуй! Христе, помилуй! Господи, помилуй!..

Громкие голоса иезуитов, служивших вечерню, возносились под своды часовни святого Космы. Служил мессу отец де Лашез – он делал это изо дня в день. Народ в часовне собрался самый разный: тут были и святые отцы-постояльцы, и местные крестьяне с домочадцами. В глубине часовни, возле статуи святого – покровителя обители, освещенной зыбким пламенем свечей, стояло человек десять. Никто как будто не обращал внимания на эту группу, погруженную в благоговейную молитву.

– Радуйся, Царица, Матерь милосердия: жизнь, сладость и упование наше. Радуйся!..

В то время как святые отцы и паства возносили хвалу Богородице, один иезуит, проскользнув в боковую дверь, подошел к тем четверым, что стояли, прислонясь к наружной стене часовни.

– Идемте, пора.

Они спустились по трем ступенькам в подвал под клиросом часовни снятого Космы. Это было просторное помещение, освещенное свечами в больших канделябрах, дававшими к тому же еще и тепло. Посреди залы стоял огромный крестообразный стол, окруженный высокими стульями, что, собственно, и составляло всю меблировку комнаты. На стене висело простое распятие из оливкового дерева. В залу спустились и те десять человек, что молились в глубине часовни; войдя, они встали вокруг стола – каждый на своем месте.

– Крест Господень – все достоинство наше.

После того как была произнесена эта сакраментальная фраза – в один голос и проникновенно, тайное заседание было открыто, и все расселись по своим местам. Только четверо прибывших из Парижа остались стоять, обратись лицом к собранию. Предводитель четверки с крайней осторожностью выложил на стол содержимое мешка. При виде того, что было им похищено, на его лице мелькнула довольная усмешка.

– Господь был нам порукой в нашем священном деле, господа, – вот бумаги, изъятые несколько часов тому из кабинета его высокопреосвященства.

– Спасибо, – сказал старший из собравшихся, чье лицо почти целиком было скрыто под черной фетровой шляпой. – Однако ж дошло до меня, ты пролил кровь и потерял одного человека. Владыка наш небесный, уверен, принял его к себе по правую руку как мученика, но оплошность твоя дорого нам обойдется. Сегодня вечером в Лувре кое-кто из наших уже попал под подозрение, и все по твоей вине.

Разноглазый побледнел и склонил голову. Он никак не ожидал, что его встретят с укором.

– Я… я… – проговорил он, подаваясь назад.

– Довольно, об этом после, – сухо прервал его старейший. – Симон-Пьер, проводи их.

Иезуит, приведший четверых похитителей, кивнул и, открыв дверь, указал им на выход.

– Братья, борьба наша скоро обретет иной размах, – продолжал старейший, убедившись, что тайному собранию больше ничто не помешает. – Мазарини напуган, и мне кажется, бумаги эти подтвердят мои подозрения. Деньги – вот что им движет. Он чувствует – грядет Страшный суд. Этот пес сделает все, чтобы скрыть свои постыдные деяния. Всемогущий, как никогда, взывает к нам, дабы мы очистили королевство от скверны. Только что, перед отъездом из Лувра, я узнал, что Джулио Мазарини должен отбыть сегодня вечером в Венсен. Королева-мать последует за ним.

– Долго ли еще терпеть то, над чем насмехается весь Париж? – гневно выпалил один из заговорщиков, потрясая пасквилем, который он незадолго перед тем подобрал на острове Сите.[15]15
  Сите – остров, исторический центр Парижа, здесь находятся две самые знаменитые церкви Франции: Собор Парижской Богоматери (Нотр-Дам) и Святая капелла (Сент-Шапель). (Прим. ред.).


[Закрыть]

В этом пасквиле, как и во многих других, выходивших несколько лет кряду, разоблачались с ужасающей беспощадностью близкие связи Джулио Мазарини с Анной Австрийской.

– Конечно, нет, – отрезал глава поборников праведности, – ибо весь смысл нынешней утренней операции состоял как раз в том, чтобы заполучить неопровержимое доказательство этого бесчестья. Договор об их тайном брачном союзе нужен нам для того, чтобы открыть глаза народу и поднять волнение, оправдывающее устранение итальянца!

– К тому же деспотия его перешла все границы, – продолжал человек в шляпе. – Он уже проводит заседания кабинета министров в своей спальне, покуда его бреют!

– Надо действовать, ибо так велит нам Бог, – заметил кто-то.

Участники тайного собрания кивали и перешептывались, подтверждая нараставшее отчаяние всех, кого кардинал сегодня днем назвал за глаза «фанатиками-висельниками».

– Нужно проявить силу духа, – продолжал все тот же поборник благонравия. – Предлагаю судить Мазарини во имя христианской морали. Пусть поплатится за свои злодеяния. Так мы покажем всему королевству, что десница божественного правосудия властна покарать любого, даже самого могущественного. Братья, возьмем пример с отцов наших, вложивших клинок в руку Равальяка.[16]16
  Равальяк, Франсуа (1578–1610) – католик фанатик, убивший французского короля Генриха IV, первого из династии Бурбонов. (Прим. перев.).


[Закрыть]

– Все в наших силах, – заметил старейший, который уже успел наскоро просмотреть похищенные бумаги. – Боюсь только, при первом взгляде на то, чем мы располагаем, нам недостает самого главного аргумента, чтобы начать судебный процесс. Среди доставленных бумаг нет ни одной, касающейся брачного договора между Мазарини и Анной Австрийской! Посланцы наши воистину оказались неспособны выполнить порученную им священную миссию!

Стиснув зубы, он выпустил из рук связку бумаг, и она упала перед ним на стол.

– Ступай за ними, Симон-Пьер, – велел он иезуиту.

Тяжелая тишина царила в зале, пока заговорщики ждали, когда вернутся их подручные. Наконец снова скрипнула дверь, и через порог переступил разноглазый. Он остановился в нескольких шагах от стола.

– Вспомни-ка и постарайся ответить честно, – обратился к нему таинственный председатель собрания, – точно ли ты знаешь, что взял все бумаги из инкрустированного секретера? Обыскал ли ты потайные ящики?

– Мы перерыли все деревянные ящики, – не колеблясь, ответил тот.

Теперь в его сверкающих глазах угадывался вызов, даже гнев. Человек в шляпе смягчился.

– Дело очень важное, здесь недостает самого главного… Ты действительно ничего не забыл и не упустил в рассказе ни одной детали, которая могла бы подсказать, почему здесь кое-чего не хватает?

Разноглазый снова забеспокоился. Порывшись недолго в памяти, он вскинул руку и сказал:

– Может быть, когда Малыш упал… Упал и расшибся насмерть, – продолжал он. – У него в руке была кожаная папка. Да, точно, вспомнил, он держал в руке папку, когда бежал по стеклянной крыше…

Председательствующий жестом прервал его.

– Иди, – проговорил он. – Иди к своим братьям и жди от меня известий. И главное – будь тише воды, ниже травы, чтоб ни одна душа тебя не заприметила. Иначе берегись, – пригрозил он напоследок.

Когда разноглазый вышел, председательствующий сел и обвел взглядом сотоварищей.

– Нельзя терять ни минуты. Будем искать дальше, надо найти то, что сегодня потеряли. А что до Мазарини, будьте спокойны, в свое время он за все заплатит. Он и все его стервятники рано или поздно ответят, откуда у них такое богатство и почему они узурпировали власть при дворе и во всем королевстве. А нам во имя веры нашей надлежит и впредь делать все, чтобы настали новые времена.

Сказав последнее слово, старейший встал и подал знак: собрание закончено.

– Помолимся, – сложив ладони, сказал он. – Отче наш, сущий на небесах!..

Пока благочестивцы творили молитву, Симон-Пьер, проводив четверых налетчиков до решетки ворот имения Мон-Луи, погасил один за другим канделябры, и зала постепенно погрузилась во тьму. Затем он отворил дверь и впустил снаружи холодный ветер. Снегопад уже закончился.

– …но избави нас от лукавого.

Старейший, у которого половина лица по-прежнему была скрыта под странной шляпой, пожелал собратьям спокойной обратной дороги. И вновь враги кардинала Мазарини в один голос произнесли заветное заклинание:

– Крест Господень – все достоинство наше!

11
Улица Лион-Сен-Поль – понедельник 7 февраля, одиннадцать часов утра

– Подскажите, пожалуйста, где тут дом господина де Понбриана?

Мальчуган в драных штанах, сидевший на пороге одного из домов на улице Лион-Сен-Поль, в изумлении вскинул голову. Вот уж и впрямь странное дело: каким ветром занесло сюда в этот предполуденный час такую красивую девицу! Мальчуган нахально разглядывал платье юной красавицы, забредшей в одиночку, да еще пешком, в скромный квартал, ограниченный с севера улицей Сент-Антуан, а с юга Сеной. Глянув же в лицо девушки, с очаровательной улыбкой смотревшей ему прямо в глаза, он покраснел.

– Почем я знаю! Поищите лучше по соседству с особняком Сен-Поль, знатные господа живут там. А на нашей улице, принцесса, одни только каменотесы, плотники да столяры, так-то вот!

– Но я точно помню адрес, – мягко настаивала девушка. – Он мне так нужен! Ты точно не знаешь Габриеля де Понбриана?

– Ах… ну да, – ответил мальчуган, довольный, что наконец вспомнил. – Известное дело, у нас тут все знают Габриеля – актера из труппы великого Мольера. Сейчас он, верно, у себя. Его комната под самой крышей. Подниметесь по лестнице до самого верха и упретесь в дверь, она там одна-единственная. Не ошибетесь.

– Спасибо, милый, – сказала девушка и вошла в дом, а мальчишка так и остался сидеть с открытым ртом, узнав, к своему удивлению, что его приятель Габриель водит дружбу со знатными особами.

* * *

Сидя за темным деревянным столом, Габриель заканчивал просматривать бумаги из найденной накануне папки гранатового цвета. Находка поставила его в тупик. Бумаги, очевидно, были зашифрованы, и разобрать их оказалось невозможно. Юноша перевернул папку, чтобы лучше разглядеть герб на ее лицевой стороне, и побледнел: в руках у него были документы, действительно принадлежавшие кардиналу Мазарини, – его герб трудно было не узнать. В полном недоумении Габриель проглядел один за другим все пергаментные листы, силясь хоть что-нибудь понять. Единственное, что ему далось разобрать, так это подпись в конце каждой связки бумаг. Имена составителей были обозначены прописью, четко и ясно – наверное, для того, решил он, чтобы читатель, даже знающий подписавшегося, не смог, однако, с легкостью разгадать шифр всего документа.

Вдруг юноша остолбенел и стал мертвенно-бледным. Дрожа, он открыл рот, и с его уст точно выдох слетело одно-единственное слово, которое он произнес словно для того, чтобы убедиться, что не спит:

– Отец!

Внизу, на одной из бумаг, выпавшей у него из правой руки, Габриель прочел подпись: «Брат Андре де Понбриан».

* * *

В это мгновение в дверь постучали, и Габриель очнулся. Поспешно сунув бумаги под койку, юноша схватил текст пьесы.

– Входите, – наконец сказал он.

В дверном проеме возникла женская фигура. При виде лица, открывшегося, когда две белые ручки сняли капюшон, Габриель воскликнул от изумления:

– Луиза!

– Возьми себя в руки, друг мой, а то ты бледен как смерть, – с улыбкой ответила Луиза де Лавальер, обрадовавшись, что в конце концов разыскала юношу, с которым не виделась больше полугода.

– Луиза де Лавальер! Какая приятная неожиданность! – проговорил Габриель, мало-помалу приходя в себя и стараясь произвести приятное впечатление на свою красавицу подругу. – Чего же ты стоишь? Садись вот сюда, в кресло, – предложил он, указывая на самое удобное место в своем жилище.

В комнате, обставленной скромно и неприхотливо, было, однако, достаточно просторно. Оштукатуренные деревянные стены выглядели опрятно. В углу помещалась железная койка, стоявшая напротив небольшого стола с двумя стульями. Шкаф довершал меблировку, несколько облагороженную бархатным креслом со сломанной ножкой, подпертым парой-тройкой старых книг. За отсутствием стеллажей книги, притом в значительном количестве, стояли и лежали почти везде. Габриель поселился здесь осенью 1660 года, после того как бежал от родного дядюшки. Будучи по натуре жизнерадостным, решительным и отважным, он снимал эту простенькую, без излишеств комнатенку на скромные доходы, которые приносила ему должность секретаря Мольера. К счастью, благодаря своему веселому нраву и общительности он обзавелся многочисленными друзьями, в частности в этом квартале мастеров, где ему очень нравилось. Привлекательная наружность, кроме того, распахнула перед ним двери в новый, незнакомый мир, полный наслаждений, – своего рода награда за покоренные женские сердца. Ему, актеру по натуре, льстило, когда им восхищались, правда, своими актерскими талантами он пленял пока одну-единственную публику – молоденьких девиц, у которых при виде него сразу загорались глаза…

* * *

– Приятная неожиданность была прежде всего для меня, когда я увидела тебя вчера вечером возле театра Пале-Рояль в компании с актерами из труппы господина Мольера, – объяснила Луиза. – Не знала, что ты в столице, и уж никак не представляла тебя в такой убогой комнатенке, – заметила она, обведя опечаленным взглядом бедную каморку. – Никогда не думала, что ты у нас к тому же рыцарь и забияка, – рассмеявшись, прибавила она.

Габриель тоже улыбнулся, радуясь нежданной встрече, да с кем – с Луизой де Лавальер, Луизой, которую он знал всю свою жизнь… Они так часто бродили вместе по проселочным дорогам Турени в компании таких же юных уроженцев Амбуаза… При виде Луизы ему показалось, что он вернулся в родные края, в счастливое детство.

Не успев прийти в себя от приятной неожиданности, он рассеянно разглядывал ее роскошный наряд – яркое платье и разноцветную жакетку, небрежно наброшенную на плечи. Он узнал ее атласную кожу, бездонную синеву глаз, волосы, отливавшие ослепительным блеском при каждом изящном повороте шеи.

– Потому-то сегодня утром я и наведалась в театр, – продолжала Луиза, не скрывая настойчивого взгляда. – И кое-что разузнала. Пара улыбок да несколько монет – и сторож рассказал все, что нужно. Так я тебя и нашла. Теперь жду твоих объяснений. Отчего ты так внезапно уехал в прошлом году? Тебя здесь, кажется, знают только под именем Габриель? Зачем ютиться в такой каморке, ведь ею погнушался бы даже монах?

Габриель сел напротив своей подруги и подробно поведал ей обо всем, что с ним приключилось за последние месяцы. Ответил он и на ее вопросы – ничего не утаил. Его признания успокоили девушку. А он в свою очередь узнал, что Луиза прибыла в январе ко двору и стала фрейлиной будущей супруги Месье, брата короля. Представление «Дона Гарсии» позволило ей впервые выйти в свет. Теперь она волновалась оттого, что скоро ее должны были официально представить Людовику XIV и королеве. Габриель и Луиза ощущали себя воистину счастливыми, снова обретя друг друга вдали от родных мест. Они разговаривали долго-долго, вспоминая радостные мгновения юности. Юности двух сирот, почти не знавших своих отцов: ведь его воспитывал дядюшка, а ее – отчим, под бдительным и добрым оком брата короля Людовика XIII, Гастона Орлеанского, чьим покровительством девушка пользовалась и после его смерти. Так перед нею и открылись двери ко двору.

– Расскажи, – разгорячился Габриель, – кого ты повидала? И каково жить при дворе?

Луиза принялась терпеливо рассказывать обо всех радостях и печалях своей новой жизни – о мгновениях праздности и о бесконечных тяготах придворного этикета. Она описывала жизнь, полную надежд и сомнений, величия и ничтожности.

– А вчера мы битых четыре часа расшивали заново обшлага на платьях мадемуазель Генриетты Английской, потому что изначальное шитье уж очень походило по цвету на флаги тамошних приверженцев республики, и это могло не понравиться английскому двору…

– Ты счастлива? – вдруг спросил Габриель, беря ее за руку.

Луиза опустила глаза, словно пытаясь разглядеть свои тонкие пальцы в больших дрожащих ладонях Габриеля. Затем она подняла глаза и перехватила его взгляд.

– Не знаю, счастлива или нет, – ответила она. – Но у меня снова трепетно забилось сердце, ведь здесь кругом одни неожиданности, так что по-всякому бывает! Знаешь, как ни странно, здесь мне порой снятся по ночам луга, где мы с тобой гуляли. Теперь я по ним очень скучаю, хотя последнее время, до приезда ко двору, они нагоняли на меня смертную тоску.

– Я любила те луга вместе с тобой, – продолжала Луиза. – Тогда нам казалось, будто за дальним краем поля в имении твоего дядюшки начинается Америка. Мы рассказывали друг другу истории про единорогов, притаившихся в лесах вокруг замка, где я жила. Помнишь? А потом, когда ты исчез, единороги тоже куда-то запропастились. А я, с тех пор как оказалась здесь, словно попала в неведомый мир. Это так прекрасно – оказаться в новом мире… он такой потрясающий, иногда пугающий и такой чудесный. А ты как думаешь?

– Я совсем другое дело, маркиза, – отшутился Габриель. – Ты живешь во дворце, а я в лачуге.

* * *

Было около двух часов пополудни, когда Луиза отбыла восвояси. Габриель проводил гостью до улицы, обещав снова повидаться с нею при первой же возможности. Глядя вслед Луизе с волнением в душе, юноша вспомнил о своем невероятном открытии – подписи родного отца на зашифрованных бумагах кардинала. Мысли его смешались, голова пошла кругом.

Погруженный в раздумья, Габриель не заметил, что с противоположной стороны улицы Лион-Сен-Поль, из-за ворот, за ним внимательно наблюдал какой-то человек.