Текст книги "1661"

Автор книги: Ив Жего

Соавторы: Дени Лепе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

35
Венсенский замок – среда 9 марта, два часа утра

Никто не сомкнул глаз той ночью, когда смерть бродила вокруг спальни Джулио Мазарини. Домашняя прислуга и дворовые при доме кардинала бодрствовали и ждали. Бдение в столь неурочный час создавало в замке странную обстановку. Все ходили на цыпочках и разговаривали шепотом, словно опасаясь накликать беду. Восьмого марта, ближе к вечеру, кардинал погрузился в беспамятство. Он уже никого не узнавал и бредил с широко открытыми глазами, взывая по-итальянски к своей матери. Мазарини во весь голос беседовал с Гортензией Буфалини, «матушкой моей», как он, должно быть, называл ее в детстве, когда жил в Абруцци. С наступлением ночи дыхание у него сделалось более прерывистым. Первый министр лежал посреди кровати, казавшейся теперь слишком широкой для его исхудавшего тела. Белоснежные простыни, которыми его бережно, с любовью укутывали верные слуги, уже больше походили на саван. На щеки кардиналу осторожно наложили румяна, чтобы скрыть невероятную бледность лица. Волосы, сильно поредевшие за время болезни, аккуратно причесали. В камине теплился огонь – только он и освещал спальню, где находились врачи и исповедник его высокопреосвященства, погруженный в молитвы. Королева-мать оставалась у изголовья умирающего только до полуночи. Утомленная долгими бдениями, Анна Австрийская удалилась в свои покои, велев предупредить ее «при малейшем признаке убыстрения хода судьбы». Король возвратился в Лувр к молодой супруге. В комнате, смежной со спальней кардинала, бодрствовал Кольбер, а вместе с ним Лионн и Летелье.

Дыхание умирающего за стенкой вдруг стало более затрудненным. С каждым вздохом из его груди вырывался глухой хрип. Жизнь покидала тело человека, чья судьба должна была войти в историю Франции. Врачи не успели предупредить Анну Австрийскую, прежде чем кардинал отдал Богу душу. Швейцарские часы на камине были остановлены в то мгновение, когда исповедник его высокопреосвященства закрыл кардиналу глаза на веки вечные. Случилось это в два часа сорок минут утра 9 марта 1661 года.

36
Лувр – среда, 9 марта, четыре часа утра

Нарочный прибыл, загнав коня по дороге из Венсенского замка. Вручив пакет с депешей командиру дворцовой охраны, всадник сообщил ему на словах новость, которую узнал от прислуги, состоявшей при первом министре в Венсене. Капитан гвардейских охранников тут же направился к начальнику королевской интендантской службы, разбудил его и передал новость вместе со срочным извещением. Тот спешно оделся и вышел из служебного помещения в сопровождении двух слуг с заспанными глазами, то и дело поминавших черта, оттого что их подняли на ноги чуть свет. В руках у обоих были подсвечники, чтобы освещать интенданту путь по темным извилистым коридорам Лувра.

Ту ночь его величество провел в близости с королевой. Год назад Людовик XIV решил жениться на испанской инфанте, и причиной тому были очевидные государственные интересы. Этот союз, столь желательный для Мазарини, стал величайшей победой в политических играх старого кардинала, мечтавшего покончить с бесконечными распрями между двумя народами, а заодно – с любовной страстью между юным Людовиком и его, кардинала, племянницей Марией Манчини.

Будущие супруги впервые встретились на Фазаньем острове на франко-испанской границе за три дня до заключения брачного союза. Мария-Тереза, которая была одного возраста с королем Франции, верила, что Людовик полюбил ее всем сердцем: ведь он окружал ее таким вниманием и заботой во время свадебной церемонии, состоявшейся в Сен-Жан-де-Люз 9 июня 1660 года. Однако по возвращении в Париж в августе того же года новоиспеченный супруг вновь воспылал страстью к Марии Манчини. Королева-мать, державшая ухо востро и питавшая симпатию к юной невестке, которая отвечала ей взаимностью, отослала прекрасную Марию подальше от молодого короля. Но и через несколько месяцев Людовик XIV не утратил интереса к новым победам на любовном поприще…

Вечером накануне 9 марта государь неожиданно выразил желание провести ночь со своей супругой. Что вызвало в нем внезапный прилив любви и нежности – агония ли дорогого его сердцу кардинала или сильное желание стать отцом в то самое время, когда судьба намеревалась отнять у него горячо любимого крестного? После ночи любовных утех Людовик XIV не спал, хотя время близилось к утру, и, пристально глядя на спавшую рядом женщину, думал о своем.

«Хоть эта пышка и не вышла ростом да и умом не блещет, – рассуждал он про себя, – но детей она родит мне прекрасивых, это наверное».

* * *

Услышав приближающиеся к спальне шаги, король вскочил с постели. Увидев интенданта, склонившегося перед ним в глубочайшей покорности, он почувствовал, как у него учащенно забилось сердце и от сильнейшего волнения к горлу подступил комок. На депеше, которую интендант вручил королю, стояла подпись Кольбера. Текст депеши был предельно краток: «Его высокопреосвященство кардинал Мазарини смиренно почил сегодня под утро 9 марта».

Человека, которым король Франции восхищался превыше всего на свете, который наставлял его после смерти Людовика XIII и который вместе с матерью его Анной Австрийской служил защитой их сплоченной семье, никогда больше не будет рядом; он уже никогда не поможет добрым советом и не научит, как достойно править государством. Впервые в жизни на плечи юного короля легло тяжелейшее бремя ответственности. Однако в эту минуту душу Людовика XIV, как ни странно, раздирали два противоречивых чувства: с одной стороны, горечь утраты, а с другой – ликование от предчувствия того, что он наконец станет единственным полновластным правителем в своем королевстве.

– Сударыня, – обратился король к проснувшейся Марии-Терезе, – величайшее горе постигло наше государство, мы лишились нашего первого министра. Я немедленно отбываю в Венсен, чтобы отдать необходимые распоряжения. Надо утешить королеву-мать, показать ей сыновью поддержку и любовь, как и пристало правителю в столь скорбный час.

Услышав горькую весть, юная королева разрыдалась, и слезы ее глубоко тронули Людовика, разволновавшегося при виде того, как его супруга выражала чувства, которые ему, королю Франции, приходилось скрывать.

– Господин интендант, прикажите немедленно послать нарочного в Венсен, чтобы предупредить о моем приезде. Пусть он также передаст Кольберу, что я желаю собрать совет министров в узком составе. А мои карета и охрана пусть будут готовы к незамедлительному отъезду.

Покидая столицу той холодной ночью, Людовик XIV под убаюкивавший дробный стук копыт по мостовой размышлял о ближайшем будущем и о том, как ему отныне править королевством.

* * *

Стук копыт по вымощенной брусчаткой эспланаде всполошил мушкетеров, охранявших подступы к Венсену. Людовик XIV спешил заключить в объятия королеву-мать, которая, как ему казалось, пребывала в безутешной печали. Король спешил еще и затем, чтобы показать всем, на что он способен, и хотя в глубине души не испытывал большой уверенности в своих силах, показывать это кому бы то ни было он вовсе не собирался. Войдя во дворец, Людовик заметил, что гвардейцы кардинала в знак траура перевернули ружья дулом вниз. По дороге из Парижа в Венсен к королю присоединились маршалы Виллеруа, Грамон и Ноайль, и сейчас они шли рядом с ним. Анна Австрийская, в окружении находившихся в замке министров вместе с Кольбером, ожидала его в комнате, смежной со спальней, где покоилось тело кардинала.

– Король! – зычно возвестил привратник, распахивая двери.

Появление государя в такой час, да еще при таких обстоятельствах являло собой действительно небывалое зрелище: оно сочетало в себе торжественность придворной жизни и печальную простоту траурного сборища домочадцев. Королева-мать согревалась чашкой шоколада с корицей, сидя в кресле у камина. Лионн беседовал вполголоса с Летелье, Бриенном и Кольбером. Все встали, приветствуя вошедшего короля Франции. Людовик устремился к матери – она тоже успела подняться, чтобы поцеловать сына. Глаза ее воспалились от усталости и пролитых слез.

– Знайте, сударыня, я разделяю ваше горе, – нежно сказал король, заключив мать в объятия. – Представляю, насколько ваше присутствие облегчило крестному страдания, которые он пережил за эти несколько дней перед смертью.

– Сир, – проговорила королева-мать, не в силах сдержать слезы, – королевство лишилось самого преданного своего слуги. И ваш приезд принес нам приятное утешение. Ваш крестный до последнего вздоха вспоминал ваше величество, – сквозь слезы прибавила Анна Австрийская сдавленным голосом.

– Я хочу видеть его, – решительно заявил король.

Его воля показалась всем неожиданной: чтобы король Франции находился возле мертвого тела – такое и представить себе было трудно. Нарушив тягостную тишину, Людовик XIV повторил:

– Я хочу его видеть!

И тогда привратник открыл дверь в комнату, где лежал покойник.

Людовик застыл на месте. Он почувствовал огромное горе при виде неподвижного тела крестного. Как зачарованный смотрел он на постель, освещенную лишь зыбким пламенем свечей в расставленных вокруг подсвечниках. По щекам Людовика текли слезы. Сейчас он переживал самые яркие воспоминания своего детства, проведенного возле крестного. Он слышал голос с особенным выговором, который столькому его научил, и понимал, что отныне ему предстоит в одиночестве идти навстречу своей судьбе.

Стараясь не выдать душевной боли в присутствии окружающих, Людовик XIV простым жестом велел закрыть дверь.

* * *

– Господа, – торжественно объявил король, – сейчас время молитвы. И все же я просил господина Кольбера созвать присутствующих здесь государственных министров у себя в кабинете, куда я всех вас прошу пройти и где вам придется меня подождать.

Мишель Летелье, поняв, что Людовик XIV хочет побыть наедине с матерью, вышел из комнаты, увлекая за собой остальных.

– Сударыня, не желая утомлять вас государственными делами в такой горестный час, я решил ограничиться собранием одних только министров.

Ошеломленная этим заявлением, королева-мать не нашлась что ответить: ведь таким образом ее отстраняли от управления государством, и для нее это стало огромной неожиданностью. В эту минуту Анна Австрийская почувствовала себя одинокой и слабой. Разве после кончины Людовика XIII не она приняла на себя более тяжелое бремя власти, чем ей причиталось, особенно в лихие времена Фронды? Чем мог попрекнуть ее родной сын? – недоумевала она с тем большей досадой, что это заявление обрушилось на нее всего лишь спустя несколько часов после смерти ее милого друга.

Король даже не удосужился выслушать матушку. Он только поцеловал ее в лоб и вышел из комнаты. С досадой в сердце Анна Австрийская спешно направилась в свои покои.

– Я так и знала. Я так и думала, что он отплатит неблагодарностью и захочет показать свой нрав, – сетовала она, пока шла к себе.

37
Венсен – среда 9 марта, одиннадцать часов утра

Ускоряя шаг, чтобы быстрее пройти через сад, отделявший его дом от эспланады Венсенского замка, Никола Фуке не замечал дивного зрелища деревьев с ветвями, все еще покрытыми тончайшей корочкой инея. В тревоге он сжимал кулаки в карманах широкого плаща; зубы у него были стиснуты.

«Черт бы побрал этих тайных агентов и осведомителей, – думал он, – даже не удосужились меня предупредить, прохвосты. И все же почему никто не сообщил мне ни об этом совете, ни о приезде короля? Наверно, просто забыли», – пытался утешить себя он.

Однако от мрачного предчувствия теснило грудь.

* * *

– Сударыня, – с поклоном приветствовал суперинтендант королеву-мать, которая прохаживалась взад и вперед по просторной передней, ведущей в покои короля, – я только что узнал прискорбную весть.

Королева улыбнулась Фуке, обрадовавшись при виде хоть одного светлого лица в череде мрачных ликов этого скорбного утра.

– Здравствуйте, господин суперинтендант. Надеюсь, король соблаговолит вас позвать, – произнесла она каким-то странным тоном.

– Не думаю, государыня, ведь я пришел лишь затем, чтобы преклонить голову перед телом господина кардинала. И тут мне сказали, что король держит совет…

– Причем в узком составе, как вы, должно быть, поняли, глядя на меня.

* * *

В нескольких шагах от передней, в своем маленьком личном кабинете король, стоя у окна, пристально разглядывал вымощенный брусчаткой двор. У него за спиной Лионн, Сегье, Летелье и Кольбер молча выслушивали сухие фразы, которые он произносил отрывисто, с долгими паузами.

– О похоронах поговорим позднее. Что касается дел кардинала, условия завещания должны быть соблюдены в точности, но без излишней огласки. Господин Кольбер, вы займетесь архивом кардинала и потом передадите мне его опись, но только мне одному, и только в устной форме. Что касается правомочий, распределением которых занимался кардинал, то завтра в девять часов, на утреннем совете, – его созовете вы, господин канцлер, – я сообщу, что думаю по поводу новых преобразований, которым нам должно следовать.

С этими словами король резко повернулся к неподвижно стоявшим министрам и добавил:

– Благодарю вас. До завтра.

По-прежнему храня молчание, четверо государственных мужей глубоко поклонились и направились к выходу.

– Кольбер, прошу вас остаться еще на одно слово, – сказал король.

Сдерживая улыбку, Кольбер остановился и пропустил трех остальных участников совета, которые вышли один за другим, не глядя на него.

– Сир?

Людовик XIV сел и несколько смягчился.

– Мой крестный, да хранит Господь его душу, сказал мне, сударь, что я могу полностью вам доверять.

Жестом он пресек робкие попытки Кольбера возразить в ответ.

– Он рассказывал о ваших делах. О тех усилиях, которые вы предприняли, чтобы защитить нас от клеветников и мятежников. Знайте же, я никогда не забываю добро. И потому хочу, чтобы вы рассказали мне о своих опасениях, если таковые у вас есть, а заодно доложили в конфиденциальном порядке о ходе секретных дел, которыми вы занимаетесь. Крестного что-то сильно тревожило последнее время, особенно после пожара и гнусной истории с грабителями… Что-нибудь прояснилось? Насколько все серьезно?

– Не хотелось бы сгущать краски, сир, тем более что для этого пока нет серьезных оснований, – ответил Кольбер. – Однако опасность действительно существует, и не одна, к тому же иные люди, приближенные к власти, смеют тешить себя честолюбивыми помыслами, которые не могут не настораживать. Но позвольте мне продолжить этот разговор, когда мои подозрения подтвердятся и я буду располагать вескими доказательствами как об этих людях, так и об их деяниях. Я делаю все, что в моих силах, чтобы такие доказательства у меня появились.

– Хорошо. Надеюсь, должность интенданта, которую вы займете около суперинтенданта, о чем кардинал вас, наверно, уже уведомил, поможет вашему делу, – загадочно продолжал король.

Глаза Кольбера полыхнули радостью, когда он раскланивался в знак благодарности.

– Идите, у вас утомленный вид. Отдохните немного. В ближайшие недели мне понадобятся все ваши силы.

– Ваша слава, сир, не нуждается в чьей-либо поддержке, – мягко заметил Кольбер, пятясь и не переставая раскланиваться.

Проходя через дверь, человечек поднял глаза и увидел, как солнечный луч, пробившись сквозь оконное стекло, упал на волосы короля, озарив его гордый лик ярким ореолом.

Кольбер шел через анфиладу комнат, ведущую в другое крыло замка, где располагались покои кардинала, и сердце у него билось так сильно, что, казалось, готово было вырваться из груди. Погруженный в сладостные мечты, он не заметил Никола Фуке – тот задержался во дворе, после того как преклонил голову перед бренными останками Мазарини. Взглянув на проходившего мимо человечка в черном, суперинтендант почувствовал, как у него снова защемило под ложечкой.

38
Мон-Луи – четверг 10 марта, пять часов утра

Скрываясь за кустарником, Кольбер терпеливо следил за вереницей силуэтов, спешно перемещавшихся по открытому пространству между постройками в Мон-Луи и расположенной по соседству часовней святого Космы. Всякий раз, когда открывалась резная дверь, которая вела в проход позади хоров. Кольбер получал возможность сосчитать прибывавших. Досада охватила его, когда череда ночных гостей прервалась на несколько минут, однако он удовлетворенно улыбнулся, когда в сопровождении двух факельщиков появился последний гость, явно пребывавший в сильном возбуждении. Кольбер надвинул поглубже капюшон и повернулся к солдату, сидевшему рядом на корточках.

– Их песенка спета. А вы запомните! По моему сигналу, только по моему сигналу. До тех пор велите своим людям быть тише воды, ниже травы. Но сначала пусть они окружат ближайший дом.

Он встал и, на удивление живо для своей тщедушной комплекции, направился к скрытой в тени часовне, вздрагивая при каждом порыве шквального ветра.

Ни единый звук, кроме завываний ветра, не нарушал стылого безмолвия ночи. Крадучись, Кольбер пересек открытое пространство, подошел к двери часовни и замер возле нее. Кругом было тихо. Он приоткрыл темную деревянную створку, утыканную шляпками гвоздей, и тихонько проскользнул в узкий проем.

– Помолимся Господу нашему, дабы милостью своей он открыл нам путь истинный в это смутное время.

Услышав голос, пронзивший тишину, Кольбер застыл как вкопанный. Огромная колонна, за которой он стоял, отделяла его от собравшихся в часовне заговорщиков, не оставивших в целях маскировки никакого другого освещения, кроме пары факелов. Опять наступила тишина, Кольбер затаил дыхание и обратился в слух.

Послышался другой голос:

– Собаке – собачья смерть, тем более бешеной! Само провидение избавило нас от сомнений, устранив злодея. Если о чем и остается сожалеть, то лишь о том, что не мы потрясли умы, собственноручно уготовив смерть проклятому кардиналу!

– Злоба совсем не то, чему учит нас Господь, – продолжал первый голос. – И если мне было угодно собрать вас, после того как объявили о смерти кардинала, то только затем, чтобы велеть вам немедленно прекратить все действия в этот час нового потрясения.

Голос зазвучал тверже:

– Пример Морена призывает нас, братья, вести себя более благоразумно. Бедный наш брат поддался искушению злобой и едва нас не погубил, навлекши на нас подозрения и гнев короля. Мы проклинали Мазарини за то, что он извратил истинное предначертание божественной власти, – укрепить славу Господа нашего на земле. Греша на королевскую власть и возомнив себя бунтарем-праведником, Морен – да смилостивится над ним Господь! – забыл об этом и опорочил наше предназначение. Теперь уже не важно, что он не смог добыть для нас бумаги, подтверждающие богомерзкий союз Мазарини с королевой-матерью. Отныне это почило вместе с кардиналом. Куда важнее другое – убедиться в истинных намерениях короля. Что до меня…

* * *

– Неплохо сказано, господин королевский духовник!

Собравшиеся в изумлении оглянулись на человека, выступившего из-за колонны.

– Измена!

Один из заговорщиков вскочил, выхватив кинжал, но предводитель жестом удержал его.

– На самом деле это разумно, господин королевский духовник, – бесстрастно заметил нежданный гость. – Действительно, советую вам держать кинжалы в ножнах.

Застыв на месте, заговорщики безмолвно разглядывали спускавшегося к ним по лестнице незнакомца.

– Всякое сопротивление бесполезно, господа, если только кто-нибудь из вас не желает умереть смертью мученика. Снаружи стоят две роты гвардейцев, они окружили часовню и без моего особого распоряжения никого отсюда не выпустят.

– Кто вы такой? – осведомился духовник короля.

– Человек, достаточно осведомленный, потому что знаю: это вы пробрались к Морену и навсегда заткнули ему рот. Достаточно осведомленный, потому что знаю не только каждого из вас по имени, но и всю вашу подноготную. Достаточно осведомленный, потому что слежу за каждым из вас и за вашей тайной сектой начиная с сентября прошлого года, с тех пор, как ее разогнали. Достаточно осведомленный, потому что видел, как вы спешно покинули Лувр, едва королю объявили о смерти кардинала. Полно, господа, хватит играть в прятки, – сказал он, сбрасывая с головы капюшон.

– Кольбер!

– Он самый, господин духовник, собственной персоной.

Кольбер взял стул и сел.

– Вот мы и встретились, а после того как представились, можем и поговорить.

– Что вам угодно? – спросил кто-то из заговорщиков.

– Мне угодно не лишать жизни людей, которых я не считаю своими врагами. И вот доказательство: если бы я этого хотел, вы уже сейчас были бы покойниками или вас препровождали бы в какую-нибудь неприглядную тюрьму. И если я того не захотел, то лишь потому, что слышал ваш разговор и понял: вы вполне можете избежать гибели.

Заметив недоуменные взгляды заговорщиков, Кольбер выдержал паузу, после чего продолжал:

– Вы ненавидели кардинала, пусть. Он умер. Вы хотели его погубить, разоблачив его тайную связь с королевой-матерью. Однако он унес этот позор с собой в могилу. Так ради чего теперь бороться?

Человек, обратившийся с вопросом к Кольберу, бросил с презрением:

– Ради того, чтобы заставить кое-кого почитать истину Господа нашего.

Кольбер, смерив его суровым взглядом, спросил:

– А кто здесь враг Церкви? Поверьте, никто из приближенных короля ни о каком святотатстве не помышляет. Напротив, король желает упрочить духовную власть. Хорошо, если мы пошли на откровенность, могу сказать то, что до недавних пор считалось тайной: через несколько дней король намерен обратиться к духовенству с просьбой покарать всякого рода вероотступников и побудить его подписать свод правил, обязующих священников строго почитать не только власть святой нашей матери Церкви, но и короля, наместника Божьего на земле.

Отодвинув стул, Кольбер принялся шагать взад и вперед по залу, поглядывая на присутствовавших.

– Время Моренов прошло. Поэтому не прогадайте. Служите вашему делу. Но не проглядите истинного врага: тот, кто презирает королевскую власть, презирает и власть духовную, на которой та зиждется. На этот счет у меня есть самые серьезные опасения, основанные на веских подозрениях, о которых король сам, лично, – солгал он, умолчав о роли королевы-матери, – хотел со мной поговорить. И все вместе, надеюсь, мы поборем наших врагов. Не дайте слепоте своей лишить Господа нашего борцов, которые ему еще понадобятся, – обведя всех проникновенным взглядом, сказал он напоследок.

Кольбер почувствовал, что сумел поколебать умонастроение обступивших его заговорщиков; он понял, что одержал над ними верх, и его мрачные глаза вспыхнули ярким огнем.

– Выбор только за вами, друзья мои. Либо выйти отсюда без оков и продолжать свою деятельность не таясь, ибо через мое посредничество она будет осуществляться в полном соответствии с волей короля. Либо покинуть эти стены в кандалах и отправиться прямиком в Бастилию, а завтра на эшафот. Слово за вами. Что же вы молчите? Хорошо, – прибавил он, направляясь к выходу, – даю вам десять минут – решайте. Потом я ни за что не отвечаю.

На пороге он остановился, будто что-то вспомнив.

– Да! Вы, отец мой, разумеется, пойдете со мной. Сегодня его величество опять призвал меня в Версаль, так что, полагаю, вам следует присоединиться к своим, тем более что вы можете быть нам очень полезны.

С этими словами Кольбер открыл дверь и вышел.

Не проронив ни слова, предводитель заговорщиков перекрестился и невнятно пролепетал молитву. Закутавшись в плащ, он тоже покинул часовню. Услышав, как у него за спиной скрипнула дверь, Кольбер усмехнулся: он понял, что не только выиграл партию, но и привлек на свою сторону самых верных союзников, обязанных ему жизнью.