Текст книги "1661"

Автор книги: Ив Жего

Соавторы: Дени Лепе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

66
Париж, ворота Сен-Мартенского предместья – четверг 19 мая, одиннадцать часов вечера

Женщина мрачно посмотрела на собственную тень, проступившую в лунном свете на ограде сада, быстро начертала на земле рукой какую-то надпись, после чего разворошила землю и разровняла, издавая при этом странные гортанные звуки. Потом выпрямилась, поплевала на ладони и, подняв лопату, принялась закапывать ямку под кустарником, куда перед тем уложила три бесформенных мешочка, завернутых в коричневые тряпки. Бросив последний ком земли, она похлопала обратной стороной лопаты по образовавшемуся холмику, чтобы его разровнять.

Только после этого она решила перевести дух и вытерла лоб тряпкой, висевшей у нее на поясе. Не обращая внимания на растрепавшиеся волосы, прилипшие ко лбу и вискам, она подхватила лопату и направилась к распахнутой задней двери своего домика, но остановилась, услышав на разбитой мостовой дробный перестук колес экипажа. Женщина затаила дыхание и прислушалась – не заглушает ли стук сапог ночного патруля цокот лошадиных копыт. «Нет, это она, одна пожаловала. В самую пору», – усмехнулась женщина и заторопилась к дому.

– Иду-иду! – недовольно крикнула она в ответ на настойчивый стук в дверь. – Потише там, потише!

Дверь со скрипом отворилась, и в темное пространство жилого помещения проскользнул женский силуэт. Только отблески огня в очаге слабо освещали деревянный стол и две скамьи возле него. На полках над камином и на стенах стояли в ряд необычной формы бутылочки вперемежку с колдовскими книгами, а также деревянными и железными коробочками, громоздившимися одна на другую. На полу, вымощенном охровой терракотовой плиткой, виднелись подтеки.

Олимпия Манчини откинула капюшон своего широкого плаща и едва сдержала приступ тошноты от удушливо-приторного запаха, заполнявшего комнату.

Хозяйка дома молча, с лукавой ухмылкой наблюдала за ночной гостьей, вытирая грязные руки о мокрую тряпку на поясе.

– Чем могу услужить, сударыня? – осведомилась она самым любезным тоном, на какой только была способна. – Если вас гложет печаль и мое мастерство может избавить от нее… – продолжала она, открыто поглядывая на руки девушки, которые та скрестила на животе.

Олимпия смерила ее надменным взглядом.

– Нет, дело совсем не в этом. Я думала, вы куда более прозорливая колдунья, – язвительно заметила она.

Услышав унизительное замечание в свой адрес, женщина присмирела.

– Сударыня, – проговорила она, – я имела в виду…

– Вы меня совсем не знаете, – заявила Олимпия, расхаживая по комнате и разглядывая ряды запыленных бутылок, – зато я вас знаю очень хорошо, как и то, чем вы тут занимаетесь. Катрин Вуазен, колдунья, отравительница и фабрикантша ангелов![47]47
  Женщина, занимающаяся незаконными абортами. (Прим. перев.)


[Закрыть] Я здесь ради того, что превыше вас и чего вы даже представить себе не можете. А если попытаетесь что-то выведать, обещаю: сюда очень скоро нагрянет полиция, и ее наверняка заинтересуют странные растения, которые вы высаживаете по ночам у себя в саду.

* * *

Катрин Вуазен встрепенулась.

– И о свертках, которые вы поставляете для ночных обрядов, не совсем праведных.

Увидев, что ее угрозы произвели на струхнувшую женщину должное впечатление, Олимпия продолжала:

– Впрочем, если все пройдет благополучно и вы будете держать язык за зубами, вам нечего бояться. Фабрикантши ангелов и черные мессы – не совсем то, что интересует моих заказчиков. Им угодно получить верное средство, чтобы облегчить одной особе переход из этой бренной жизни в иную. Средство, какое было бы невозможно распознать.

Поняв, что разговор наконец дошел до цены, Катрин Вуазен успокоилась и слащаво заулыбалась.

– Да-да, понимаю. Это крепкий, изящный мужчина? Или, может, дородная дама? Мне надо это знать, чтобы приготовить нужную дозу, ведь одно дело извести крысу, а другое – собаку, – пояснила она в ответ на подозрительный взгляд Олимпии.

* * *

Сидя одна в карете с наглухо задернутыми шторками, Олимпия достала из-под плаща маленькую склянку. Осторожно держа ее обеими руками в перчатках, она поднесла бутылочку к глазам и посмотрела на налитую туда мутную, голубовато-молочную жидкость.

«Уж теперь-то Кольбер будет доволен, – решила она. – До чего простая штука жизнь! И до чего хрупкая!» В ее ушах отдавался скрип кареты, катившейся в непроглядную ночь, а перед глазами стояло лицо Луизы де Лавальер.

67
Сен-Манде – понедельник 23 мая, десять часов утра

Никола Фуке стоял на первой ступеньке парадной белокаменной лестницы, спускавшейся в парк, и наблюдал, как его дети играли в обруч. Он следил за их беготней и возней, прислушивался к их радостным крикам и смеху, и ему не хотелось возвращаться к себе в кабинет. С рассеянным видом он сорвал красный цветок из огромной вазы, украшавшей, среди прочих, каменный плитняк, и принялся обрывать лепестки, один за другим.

– Да отпусти же его, Арман! – послышался обиженный детский возглас.

Фуке опустил глаза и увидел, что от цветка остался лишь голый стебелек. Вздохнув, он бросил стебелек и начал подниматься по лестнице.

* * *

Двустворчатая дверь распахнулась перед суперинтендантом, оторвав посетителя от созерцания одного из живописных полотен на стене.

– Господин Жабак, – приветствовал банкира Фуке, – весьма сожалею, что заставил вас ждать возле полотна, недостойного вашего внимания. Да не осенит печаль ваш утонченный взор, оскорбленный отсутствием изысканности, к которой вы так привыкли.

Банкир, облаченный как всегда во все черное, отвесил низкий, продолжительный поклон.

– О нет, господин суперинтендант. Полотно, напротив, очень хорошее, и сцена…

– Сражения Горациев с Куриациями.[48]48
  Горации и Куриации – герои древнеримской мифологии.


[Закрыть]

– …просто восхитительна. К тому же гостеприимство вашего дома способно легко обратить простую стекляшку в драгоценный камень, – улыбнулся Жабак.

– Благодарю, что пришли, – сказал Фуке серьезно, показывая, что нора переходить к делу.

– Для меня это огромная честь, – ответил банкир, сделав вид, будто не обратил внимания на резкую перемену в голосе суперинтенданта.

– Господин Жабак, – продолжал Фуке, указав гостю на кресло, – я намерен говорить без обиняков. Мои служащие докладывают, что на счет вашей конторы были переведены два векселя на сумму…

Он потянулся к папке с бумагами на сервировочном столике рядом со своим креслом и быстро ее пролистал.

– …двести тысяч экю. Однако ваши счетоводы отказались их принять. Более того, мне доложили, что депозит тут же переправили одному из королевских интендантов, то есть моему подчиненному!

Жабак, поджав губы, только моргнул, подтверждая слова Фуке.

Голос Фуке зазвучал более сухо.

– Возможно, они сделали это по рассеянности или по чистой случайности, но, как бы то ни было, мне хотелось бы получить от вас объяснения, господин Жабак, помня об искренности наших с вами отношений, которую вы еще недавно так нахваливали.

Жабак в знак бессилия только развел руками.

– Господин суперинтендант, я всего лишь ссужаю вас деньгами, а через ваше посредство – короля. Как вы знаете, я предоставил вам изрядный процент скидки. Однако не заставляйте меня играть по правилам, не имеющим никакого отношения к роду моих занятий. Политики рискуют, господин суперинтендант. А банкиры этим пользуются. Это тонкое и очень важное различие.

Тон Фуке стал ледяным:

– Что это значит?

– Я больше не могу предоставлять кому бы то ни было кредиты без гарантии, поскольку в противном случае мне самому придется взвалить на себя все бремя рисков… и у меня не останется ни малейшей надежды на причитающиеся мне проценты.

Фуке резко встал, хлопнув ладонями по подлокотникам кресла.

– Но ведь гарантии есть!

– Только с вашей стороны, – оправдывался Жабак, – а не со стороны казны. Если Никола Фуке добропорядочный клиент и плательщик, то государство – да простит господин суперинтендант мою откровенность – плательщик ненадежный.

– Экое открытие!

– В принципе так и сеть, господин суперинтендант, однако в денежных делах, помимо принципа, существуют правила объема. И за отсутствием сумм, записанных в приход, правила попросту перестают действовать. Поймите меня правильно, господин суперинтендант, – продолжал Жабак, поднимаясь в свою очередь, словно для того, чтобы защититься от гнева, отразившегося на лице Фуке, – вспомните нашу последнюю встречу! Вы рассуждали тогда об откровенности, но не я ли предостерегал вас от опасной игры, какую вы затеяли, решившись взять на себя риски, превосходящие ваши возможности? Это касается третьих лиц, чья благодарность и ручательство по отношению к вам не вызывали моего доверия. А вы мне ответили – это, мол, ваше личное дело.

– В политике – да, – хрипло проговорил Фуке, – но при чем тут опасность? И если вы вспомнили о нашей последней встрече, давайте, если угодно, заключим сделку. Сыграем опять в вашу справедливую игру! Хотя убранство моего кабинета, как видите, убого по сравнению с убранством вашей галереи… ну да ладно, надо уметь применяться к обстоятельствам.

На лице Жабака появилось грустное выражение.

– Неужели вы станете меня уверять, будто вмешательство господина Кольбера – чистая случайность и это никоим образом не изменило вашего отношения ко мне, вследствие чего вы вдруг усомнились в моей платежеспособности?

Жабак покачал головой.

– Я вовсе не имел в виду вашу платежеспособность, господин суперинтендант, и ни за что не позволил бы себе судить, действительно ли вы распоряжаетесь вашим собственным кредитом во благо королевской казны. Я бы даже сказал, ваши действия в том смысле, по-моему, свидетельствуют о вашем беспримерном самопожертвовании и благородстве. Мне всего лишь хотелось заметить, что даже ваш собственный кредит, а я только его и имею в виду, небезграничен и на сегодняшний день достиг своих границ. И тут я с вами откровенен как никогда. Что же до вмешательства третьих лиц…

Банкир запнулся.

– Ну да ладно, – продолжал он, – раз уж мы затеяли честную игру, давайте играть до конца: причина моих сомнений кроется в задолженности по причитающейся мне части заранее оговоренного платежа, как за морские компании, приобретенные нашим семейством, так и за строительство вашего замка Во. Да, это так. Но что прикажете мне делать? Простите, сударь, только я позволю себе снова вернуться к главному моему доводу: политика – дело политиков, а я всего лишь банкир.

Жабак подошел к министру и уставился на него своими черными, как угольки, глазками.

– Я сам по себе, господин суперинтендант. И это совсем не моя заслуга, потому что никто не хотел поддерживать со мной никаких отношений – ни со мной, ни с моими соплеменниками, – кроме отношений собственности. Вы помышляете о власти и служите королю из чисто благородных побуждений. А я не раз видел, как многие мои соплеменники заканчивали жизнь на костре, господин суперинтендант, только за то, что не поддавались ни на лесть, ни на посулы.

– Не занимать никакой позиции уже само по себе означает определенную позицию, господин Жабак, – сказал Фуке, – и в этом смысле ваши доводы безосновательны. Господи, сделай так, чтобы назначение господина Кольбера на должность вице-протектора Академии изящных искусств, то есть всемогущего хозяина на рынке произведений искусства в королевстве, никоим образом не повлияло на ваше отношение ко мне!

В глазах Жабака на мгновение вспыхнули искорки.

– Я бы еще прибавил: не поддавались на оскорбления, господин суперинтендант, – бросил банкир, направляясь к двери.

* * *

– Ну и плут, – прошептал Фуке, провожая взглядом гордо удалявшегося банкира. – Лафонтен говорил мне это сто раз.

Он сжал кулаки.

– Надо действовать быстро, не теряя ни секунды. Мне нужен этот кредит. А свести счеты с Жабаком я еще успею.

Его охватил гнев.

– Какой же вы мошенник, господин Кольбер! – вскричал он.

Голос суперинтенданта эхом раскатился в пустой комнате.

Услышав детский плач, Фуке обернулся.

– Па-поч-ка, – всхлипывал младший его сынишка, напуганный отцовским криком, – Мария-Мадлена украла обруч!

68
Дампьер – вторник 24 мая, одиннадцать часов утра

Весной Анна Австрийская любила уединяться в замке Дампьер. Ей нравилось каждый день подолгу гулять по парку, заканчивая прогулки в дивном розарии. В этом году она стала уделять какое-то время послеполуденному отдыху: накопившаяся с годами усталость, понятно, брала свое. В то утро королева-мать читала у себя в будуаре, сидя у открытого окна, чтобы вдыхать полной грудью запахи сада, согретого лучами благодатного майского солнца. Ей было горько оттого, что сын без всяких объяснений отстранил ее от власти. Она, еще недавно державшая в руках бразды правления дорогого ей французского королевства, испытывала тоску по государственным делам.

– Господин Габриель де Понбриан, – доложил старый камердинер кардинала, оставшийся служить Анне Австрийской.

Юноша вошел с троекратным поклоном, трижды обмахнув пол пером своей шляпы. Широкий жест был изящным, доведенным до совершенства. На Габриеле была белоснежная сорочка, а его любимые рыжеватые кожаные сапоги до колен придавали юноше довольно воинственный вид.

«Красавчик!» – подумала королева-мать, подавая посетителю руку для поцелуя.

– Добро пожаловать в Дампьер, господин де Понбриан, – великодушно приветствовала его Анна Австрийская. – Вас принимают здесь как друга. Рекомендация очаровательной мадемуазель де Лавальер служит пропуском ко мне для любого, – прибавила королева-мать, показывая Габриелю на кресло, обшитое ярко-желтым бархатом.

Потрясенный величественным выражением лица государыни, Габриель сделал над собой усилие, чтобы не выдать своего смущения.

– Ваше величество, я глубоко тронут радушным приемом, который вы мне оказываете. Я искал встречи с вами в память о моем отце Андре де Понбриане, который жил в Лондоне… – начал Габриель, глядя в глаза королеве-матери, недоумевавшей, к чему он ведет.

– Лондон замечательный город, – со вздохом сказала государыня, предавшись вдруг своим воспоминаниям.

– Отец перед смертью хотел, чтобы я передал вам эти бумаги, поскольку они не должны попасть в нечистые руки, которые могли бы использовать их во зло, – продолжал Габриель, доставая из дорожной кожаной сумки пачку документов, перевязанных красной лептой.

Анна Австрийская неспешно развязала ленту и, не говоря ни слова, начала медленно читать. Вдруг она побледнела и принялась лихорадочно перелистывать всю пачку, бумагу за бумагой.

– Молодой человек, известно ли… известно ли вам?.. Но как это попало к вашему отцу? Вы представляете себе, что означают эти бумаги? – проговорила королева-мать, пристально вглядываясь в лицо юноши.

– Понятия не имею, ваше величество, – ответил Габриель, солгав, впрочем, довольно убедительно. – Знаю только, что с тех пор, как эти бумаги попали ко мне, неожиданности подстерегают меня на каждом шагу. Такое чувство, что те, кто ищет эти бумаги, готовы на все, чтобы их получить!

– Кто еще, кроме вас с отцом, мог держать их в руках, молодой человек?

– Больше никто, ваше величество, точно говорю, ни кто!

– Откуда у вас такал уверенность? – помрачнев, недоверчиво спросила королева-мать.

Габриель решил поставить все на карту и признаться Анне Австрийской в том, что было ему известно и как к нему попали злополучные бумаги. Он подробно рассказал ей, как его преследовали и о том, при каких обстоятельствах погиб его отец. Однако о налетчиках и о человеке, их подославшем, он умолчал. Не упомянул он и о некоторых других документах.

– Благодарю за откровенность, мальчик мой, – проговорила королева, после того как Габриель закончил свой рассказ. – То, что эти бумаги существуют, должно навсегда остаться тайной. Ваш отец поплатился жизнью за то, что хранил их у себя. Советую вам ради вашей же безопасности, забудьте о них!

Габриель, пораженный достоинством и самообладанием государыни, поднялся и раскланялся. Королева-мать тоже встала, чтобы проводить посетителя до двери, что с ее стороны было поступком совершенно необычным.

– Мальчик мой, – ласково проговорила она, – я никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Можете считать, что отныне вы находитесь под моим покровительством. Передайте мадемуазель де Лавальер мою глубочайшую признательность за то, что она направила вас прямо ко мне.

– Смею ли я просить ваше величество взять под свое покровительство и мадемуазель де Лавальер? Откровенно говоря, я боюсь за нее больше, чем за себя, – с горечью признался он. – У меня есть основания думать, что некоторые высокопоставленные особы, приближенные к вам, желают ее погубить.

– Господи, сударь, о чем вы говорите! И что значит – приближенные ко мне?

– К примеру, Олимпия Манчини, – шепотом сказал Габриель.

Королева задумалась.

– Хорошо, сударь. Ваша просьба будет удовлетворена. Я обдумаю ваши слова. К тому же это такая малость в сравнении с тем, чем я вам обязана. Но неужели вас не заботит ваша собственная судьба?

Габриель еще раз молча поклонился и вышел из комнаты, говоря себе, что не зря решился на этот шаг.

Анна Австрийская потребовала, чтобы ее не беспокоили. Она медленно подошла к своему креслу, взяла пачку бумаг и принялась перечитывать их одну за другой.

«Вот и все! – сказала она себе. – Псы просчитались, явно недооценив храбрость и верность Понбрианов».

Королева-мать встала и направилась к камину. В этот теплый весенний день очаг не растапливали. Анна Австрийская позвонила и потребовала затопить камин. Она терпеливо смотрела, как усердствовал слуга, потом неспешно подошла, бросила бумаги в огонь и отступила на несколько шагов.

Пока в камине замка Дампьер догорали ее брачный договор с кардиналом Мазарини и признание его отцовства в отношении короля, королева-мать тихонько плакала.

69
Венсенский замок – четверг 26 мая, три часа пополудни

– Розы самые верные подруги и спутницы, господин Кольбер, к тому же они не болтливы.

Кольбер едва заметно улыбнулся – как ему показалось, любезно, – вдыхая аромат цветка, который Анна Австрийская срезала и передала ему.

– Я ценю это достоинство превыше всего, государыня, – с поклоном ответил он.

Анна Австрийская и новоиспеченный интендант финансов не спеша прогуливались по саду – за его обустройством королева-мать следила самолично – в тени башни, где помещались ее покои.

– Впрочем, какое это имеет отношение к встрече, о которой вы испрашивали, господин Кольбер? – сказала государыня. – Ведь не ради того, чтобы полюбоваться цветами или поиграть в молчанку, вы оставили свой кабинет и обязанности и прибыли отдать визит немолодой уже даме?

– Государыня! – решительно проговорил Кольбер будто в свое оправдание. – Я не льстец и не пустослов, и если на кого старался произвести благоприятное впечатление, то разве что на моего государя и кардинала, да хранит Господь его душу! Возможно, причина вашего недоверия ко мне кроется в том, что вы превратно истолковываете мою сдержанность. В таком случае я перейду прямо к делу. Если я пожелал встретиться с вами без промедления и без свидетелей, государыня, то лишь затем, чтобы сообщить кое-какие факты, связанные с безопасностью государства и депозитами, составляющими часть наследства кардинала.

Кольбер сделал паузу в надежде прочесть в глазах королевы-матери тревогу или, по крайней мере, удивление. Однако ничего похожего не заметил.

– Государыня, незадолго до смерти кардинал пожелал открыть мне кое-какие тайны и поделился своими опасениями касательно исчезновения документов, содержащих эти самые тайны. Нужны ли вам уточнения, государыня?

– И что же, сударь? – проговорила королева-мать уже с явным волнением в голосе.

«Неужели Джулио проговорился?» – подумала она.

– Так вот, государыня, я нашел бумаги, похищенные, как я смею не без оснований предположить, из библиотеки кардинала, а кроме того, мне стали известны и другие тайны, не менее важные; они имеют отношение к заговору некоторых особ, жаждущих захватить политическую власть в королевстве и действующих по воле кое-кого из высокопоставленных лиц…

– Что дальше, сударь?

– Розы, государыня, создания неболтливые. И потому я позволю себе упомянуть при них имя суперинтенданта Фуке, хотя, но правде говоря, у меня пока нет против него прямых доказательств. Я говорю «пока», потому что доказательства постепенно накапливаются.

– Что ж, сударь, предположим, вы действительно располагаете секретными бумагами. В таком случае почему бы вам не передать их мне, и как можно скорее? – спросила королева-мать холодным тоном, стараясь скрыть свои подозрения.

Кольбер на мгновение задумался, потом ответил:

– Мне представляется более разумным хранить их какое-то время у себя, в целях безопасности, разумеется, перед тем как передать вашему величеству по окончании этого дела; и с безусловным обещанием использовать их исключительно в целях разоблачения преступных замыслов суперинтенданта…

«Сколько же в нем ненависти! – подумала королева-мать. – К тому же лжет без всякого зазрения совести… если только у него действительно нет бумаг, которые передал мне юный Понбриан. Боже правый, ни за что не поверю, что этот мальчик лгал. Но если Фуке…»

– Не слишком ли прохладно для вас – вы, кажется, дрожите? – как бы между прочим осведомился Кольбер, со злорадством наблюдая, как яд медленно, но верно начинает действовать. – Государыня, осмелюсь спросить, что вы по поводу всего этого думаете? Быть может, вы полагаете, что сокрушить оборонительные бастионы Фуке не так-то просто?

Королева-мать вздрогнула, угадав в словах Кольбера явный подвох. «Определенно, – подумала она, – вот кто настоящий зачинщик всех козней, да к тому же изменник и пустослов. Его молчание – против моего. Я позволю ему низвергнуть Фуке, а он взамен защитит мою честь и честь моего сына».

Поскольку пауза затянулась, Кольбер решил придержать натиск.

– Я не прошу немедленного ответа, государыня. Поверьте, единственное и самое большое мое желание – как можно скорее передать вам эти бумаги.

«Опять лжет, – подумала королева-мать. – Признаю я Фуке заговорщиком или откажусь вступиться за него, испугавшись угроз, итог один – в выигрыше останется он, Кольбер».

Королева-мать вскинула голову и сурово взглянула на него.

– Благодарю вас, сударь. Воистину, редко представляется случай узнать очевидную разницу в моральных принципах. Видите ли, вас отличает от человека чести то, что человек, действительно обладающий столь славным достоинством, недавно передал мне упомянутые вами бумаги и не попросил взамен ни о малейшей милости. А между тем он всего лишь скромный секретарь – ни положения, ни власти.

Кольбер принял удар, стиснув зубы, и тотчас откланялся.

Королева-мать смотрела ему вслед, едва сдерживая гнев:

«Розы, слава Богу, куда более милые создания», – процедила она сквозь зубы.