Текст книги "Терновая крепость"

Автор книги: Иштван Фекете

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Если бы здесь теперь оказался Эрнеи со своим пневматическим ружьем, он наверняка застрелил бы черного дрозда и хвастливо заявил бы: «Я угодил прямо в эту дохлятину. Она свалилась, как тряпка».

К чему такие слова: «дохлятина», «тряпка»? Дрозд – полезная птица, она бескорыстно работает на человека, очищает сады от гусениц, значит, будет лучше урожай фруктов, а потом явится Эрнеи – от этого мальчишки всегда пахнет потом и у него дрожат коленки, когда Кендел вызывает его к доске, – явится Эрнеи со своим пневматическим ружьем и убьет усердного работника, маленькую пернатую жизнь, вечернюю песню.

За что?

В эту минуту Плотовщик с отвращением думал об Эрнеи, хотя дрозд, целый и невредимый, сидя на сухой ветке, уже в сотый раз тянул ту же самую ноту, которая каждый раз звучала по-иному.

Вдруг по дорожке сада беззвучно, как тень, прокралась кошка. Она остановилась, – прислушалась, принюхалась и потом, посмотрев на дерево, увидела дрозда.

– Брысь! Чтоб тебя! – вскочил с места Дюла, и кошка сделала полутораметровый прыжок с места и исчезла в картофельной ботве.

– Дурак я, – прошептал Дюла, – у меня же в кармане рогатка! А я ору, вместо того чтобы выстрелить в кошку.

Это неожиданное происшествие отвлекло его от высоких дум и вернуло на землю, потому что к поэтическому аромату резеды и роз словно примешался реальный запах жареных цыплят.

На дворе и в доме стояла тишина.

Дюла еще раз внимательно осмотрел ванную комнату и, убедившись, что она выглядит так, будто ничего не случилось, стал собираться в завтрашний поход. Он положил в рюкзак все, что могло понадобиться, приготовил новенькие сандалии, рубашку и долго думал, взять ли с собой пальто. Тут к нему заглянула тетя Нанчи.

– Не знаю, ждать ли нам с ужином твоего дядюшку. Иногда он поздно приходит.

– Давайте подождем, тетя Нанчи. Я вот думаю, надевать ли мне завтра пальто.

– Не собираешься ли ты идти голышом?

– Да ведь тепло.

– А если пойдет дождь? А если будет палить солнце? Без пальто ты промокнешь или зажаришься.

– Я привез мазь от загара.

– Ей грош цена, если ты просидишь долго на солнышке. Загорать надо понемногу. Потом твоя кожа потемнеет, и тебе уже нечего будет бояться. Но пальто всегда пригодится.

Однако дядя Иштван не в пример тете Нанчи не испугался, когда Матула сказал ему, что «парнишка хочет идти в сандалиях».

День клонился к вечеру, когда шарабан главного агронома остановился на минуту неподалеку от болота, где Матула проверял резчиков осоки.

– Дядя Матула, пожалуйста, не думайте, что здесь теперь все должно вертеться вокруг мальчонки.

– Да они, – Матула указал на резчиков, – не сегодня-завтра кончат. И мы с малышом пойдем туда, куда мне надо. А так, тут он или нет его, – мне все одно.

– Разумно! Если он хочет тащиться в сандалиях, его дело. Пусть набирается ума-разума. Ушибет ногу, не беда. Он не нежная роза и приехал сюда, чтобы окрепнуть. Пусть учится жить своим умом. Один раз на чем-нибудь обожжется, второй раз не полезет.

– Ясно, – улыбнулся Матула. – Ну, конечно, я буду за ним присматривать: ведь есть много такого, о чем он понятия не имеет.

– Он ни о чем не имеет понятия! Вот если бы вас, к примеру, отправить в городскую школу, вы бы провалились на экзаменах. А мальчонку я привез сюда, чтобы познакомить с нашей жизнью. У него к ней большая тяга. Под конец вы скажете, выдержал ли он экзамен?

– Разве он не будет инженером, как его папаша?

– Он? Да из него выйдет такой же инженер, как из меня церковный певчий. Нет уж!

– Вот не подумал бы…

– Словом, дядя Матула, я поручаю его вам.

– Все понятно. Резиновые сапоги можно купить в кооперативе.

Главный агроном помахал рукой на прощание, Матула притронулся к полям своей шляпы, и шарабан укатил. Но было уже совсем темно, когда тетя Нанчи, насторожившись, сказала:

– Едет.

– Повозка, – прислушался и Дюла.

– Я нашу узнаю из сотни повозок.

Плотовщик недоверчиво улыбнулся, но лошадь действительно свернула во двор.

– И ты научишься. Каждая повозка грохочет по-своему, у нее свой голос, как у человека.

– Что на ужин? – пробасил великан. – Что на ужин, тетя Нанчи? А то я съем вас вместе с этим тощим лещом.

Он обнял леща по имени Лайош Дюла, а потом сел, и стул всеми четырьмя ножками вцепился в пол, чтобы не развалиться.

– Ну что, Нанчи, подохли цыплята?

Дюла с ужасом смотрел на свою тарелку и лишь тогда успокоился, когда старуха сказала, что цыплята, конечно, подохли, раз им отрезали голову, но что не положено портить аппетит гостю, лишь бы хозяину досталось побольше.

– Плотовщик, принимайся за цыплячьи ножки! – распорядился хозяин дома. – Наберись побольше сил, потому что завтра Матула тебя поведет далеко.

– Как-нибудь выдержу.

Потом разговор прекратился. На тарелках росла горка костей, и тетя Нанчи с удовлетворением смотрела, как тает на блюде красивая пирамида жареных цыплят.

– Теперь спать? – спросил дядя Иштван.

– Я давно постелила. Лучше бы вы не курили ночью в постели. Одеяло уже в двух местах прожжено.

При упоминании о курении Лайош Дюла слегка вздрогнул, но, очутившись в кровати, сразу забыл о злосчастной сигаре. И здесь у него была тесная каморка, как дома, а в окно, затянутое сеткой от комаров, словно через сито, заглядывали звезды. Мальчик думал о том, что его ждет завтра, но потом под окошком залаяла собака и другая издалека ответила ей.

«Неужели они разговаривают между собой?» – задал себе вопрос Плотовщик, потому что одна собака словно ждала, пока другая произнесет речь.

Потом заговорила сова, что не помешало собакам. Ночные голоса не создавали неприятного шума, и Дюла напрасно думал, что не сможет из-за них уснуть. Лай начал как бы отдаляться, и уханье совы тоже отодвинулось в неизмеримую даль.

Затем все смолкло, потому что собаки закончили свою вечернюю беседу, и сова лишь иногда изрекала что-то во сне. Позже взошла луна и озарила комнату тусклым мерцающим светом.

Но наш Плотовщик уже крепко спал и улыбался во сне. Что ему снилось, останется вечной тайной, но можно поручиться головой: сигары во сне он не видел, иначе бы не улыбался.

И словно через минуту, а пожалуй и через полминуты, кто-то постучал в окно.

– Рассветает, – сказал хриплый голос. – Пора отправляться.

– Это вы, дядя Матула?

– Ну конечно. Или ты ждал кого другого?

– Не-е-ет, – протянул, зевая, наш юный друг. – Да который же час?

– Четыре.

Дюла не поверил. Значит, он проспал семь часов, а ему-то казалось, что не прошло и семи минут!

– Иду, – сказал Плотовщик, но тут же уснул бы снова, если бы Матула не продолжал:

– Два часа уйдет на дорогу, и будет самое время для рыбной ловли.

– Я не разбужу дядю Иштвана?

– Едва ли! Я ведь только что повстречался с ним на краю деревни.

Лайош Дюла со вздохом сбросил теплое стеганое одеяло и, покинув нежные объятия постели, окунулся в холодный воздух безжалостного рассвета.

Матула, шурша травой, отошел от окна, и, когда Дюла появился на кухне, он уже курил там.

– Нанчи столько нам наготовила, что хватит на трех землекопов.

– Обратно домой не принесете ни крошки.

– Покойников с кладбища домой не носят, – сказал старик. – Да и ты на нас осерчаешь. Уж лучше мы все съедим! Пошли.

Напоследок Матула задержал взгляд на новеньких красивых сандалиях Дюлы, но промолчал.

Они прошли через сад и по тропинке направились к лугу. Мальчик лишь теперь проснулся по-настоящему. Прохладный воздух полей словно обмыл его легкие и разгладил лицо, окропив его капельками росы.

Взошло солнце.

На стерне сверкала паутина, которую нельзя разглядеть днем, и красная тарелка солнца как будто остановилась у края земли, раздумывая, стоит ли от нее отрываться.

Плотовщик вспомнил о школьных товарищах. Если бы Бык увидел, как он с Матулой отправляется в настоящий поход, то, конечно, не осмелился бы больше хамить, как раньше: «Сгинь, каланча, не то я тебя сотру в порошок!»

– Дядя Матула, а куда летят вороны?

– Леший их знает. Может, к болоту ловить мелкую рыбешку, а может, учуяли какую-нибудь падаль. Хотя если много кузнечиков, вороны за ними охотятся. Это серые, кальвинисты.

– Какие?

– Кальвинисты, потому что они едят мясо и не постятся, как черные вороны, католики. Те только зимой появятся здесь. – Матула остановился на минуту. – Если хочешь побольше разузнать об этих птицах, попроси дома книгу, ее написал один учитель, Ловаши. Он про них все знал. Не тяжелый у тебя мешок?

– Нет. Ловаши?

– Вроде так. Ну, пошли, а то комары уже вьются.

– Да, стоило им остановиться, как комары стали проявлять интерес к ушам Дюлы, а он-то считал, что кусаются они лишь под вечер!

– И утром. И днем в кустах, – не оглядываясь, объяснил Матула. – Только в дождь и ветер они прячутся.

– Куда?

– В дупла, в разные щели, под листья. В Терновой крепости сам увидишь. Их там столько, что стоит потрясти куст, как оттуда целая туча вылетает.

– Дядя Матула, там и правда есть крепость?

– Была, но, наверно, из терновника, потому как камня в тех местах не найдешь. Мой дед говорил, что в его молодость еще торчали какие-то остатки стен, но потом и они сровнялись с землей. Снег и мороз разрушили стены, ломонос оплел их своими плетями, и все заросло кустами. Была крепость, а теперь нету.

– Надо бы устроить раскопки.

– Можно, если кому охота. Только комары заедят, верное дело. Нынче будет жара. – Матула поглядел на небо: – Но к полудню мы заберемся в шалаш.

– А там есть шалаш?

– Если говорю, значит, есть, да еще какой! Настоящий дом.

Дюла понял, что вопрос его был излишним. Если Матула говорит «заберемся в шалаш», значит, действительно есть шалаш.

– Большой?

– Какой надо. Сам увидишь.

Тропинка теперь вилась между кочками, и то здесь, то там, как большие осколки зеркала, сверкали лужи. Кое-где осока склонялась к тропке и неприятно щекотала нежную кожу Плотовщика. Осока – хотя Дюла этого никак не ждал – царапалась, даже кололась, и вскоре его ноги стали удивительно похожи на нотную бумагу с ярко-красными линейками.

Плотовщик молчал, но думал о резиновых сапогах.

– Листья осоки острей, чем брытва. – Матула посмотрел на лодыжки мальчика. – И царапины плохо заживают…

Дюла ничего не ответил.

«Почему брытва? – про себя недоумевал он. – Папа и дядя Иштван говорят «бритва». На всякий случай проверю по академическому словарю. Хотя ему нельзя особенно верить». – И он презрительно махнул рукой.

Такое убийственное мнение о солидном орфографическом словаре сложилось у Дюлы после того, как он безуспешно искал в нем слово «колбаса». Не было ни «колбасы», ни «калбасы». Он был крайне разочарован и не без основания: ведь если в словарь вошли и «брынза» и «катастрофическая политика», то такое важное слово как «колбаса» следовало набрать жирным шрифтом.

– Черт бы тебя побрал! – пробормотал наш юный друг, имея в виду не противника колбасы, академика, составителя словаря, а лужу, в которую он, задумавшись, наступил. Новым сандалиям роса пришлась не по вкусу, но теперь после осоки они приобрели такой жалкий вид, словно их подобрали на помойке.

Услышав чмоканье, Матула обернулся и увидел злополучные сандалии, во всей их красе.

– Мы их потом помоем, – сочувственно сказал он. – Когда дойдем до воды.

«Разве здесь мало воды?» – подумал Дюла, окинув взглядом цепочку луж, из которых, казалось, преимущественно состояла тропа, но промолчал. Для разговоров не хватало сил, потому что Матула шел как заведенный, и все трудней было не отставать от него. Сандалии с растянувшимися ремешками плохо держались на ногах, натирали пятки, и Дюла боялся потерять их в какой-нибудь луже.

– Дядя Матула!

– Ну?

– Лучше я разуюсь.

– Ладно, – отозвался старик, – попробуй.

Плотовщик быстро скинул расшлепанные сандалии, но не сознался, что его изнеженные ноги не привыкли к холодной росе, хотя вода в лужах была тепловатой, и на дне чернела мягкая, как повидло, грязь.

На солнце теперь уже трудно было смотреть, и от путников шел пар, словно их подогревали.

Рюкзак казался все тяжелей, но Дюла забыл про него, услышав какой-то далекий гомон.

– Что это?

– Кряквы и другие птицы. Об эту пору они кричат, а потом примолкают.

– А почему они кричат?

– Не знаю. Всю ночь молчали, видно, теперь спешат наговориться. Радуются свету, ведь сейчас им нечего бояться лисы, выдры, хорька или ласки. Хотя днем они тоже могут попасть в беду.

– Как?

– Да вот так: коршун свернет им шею, орел или ястреб. Иногда сокол нападает на них. Осторожней, здесь яма.

Они обошли яму по высокой, до колена, траве.

– Ой! – вырвалось у Дюлы. – Ой! Постойте, дядя Матула, мне что-то впилось в ступню.

– Хорошо, я пока покурю, – сказал Матула и закурил, покосившись на мальчика, который растерянно оглядывался по сторонам, прыгая на одной ноге.

– Надо сесть. Так я не могу!

– Ну, сядь.

О чем думает Матула? В траве стоит вода, и на нем, на Плотовщике, новые шорты. Он наступил на колючку, а старик говорит: «Хорошо». Теперь еще в новеньких шортах усесться на землю?

– Я испорчу свои штаны.

Промочишь, не беда. Я пока пойду не спеша…

Дюла выбрал место посуше, но все равно ему показалось, что он сел в таз с водой, да кроме того, что-то кололось. Ноги у него все порезаны осокой. Занозы и не видно. А Матула идет себе…

– Где, черт побери, эта поганая заноза?

Он в ярости вырвал пучок травы и стер грязь с подошвы, но занозы так и не нашел. Нажал пальцем, однако боли не ощутил.

– Оцарапался слегка, бывает, – сказал Матула, когда Дюла догнал его. – Если подошва загрубеет, ей и проволока не страшна.

Плотовщика не воодушевила такая перспектива, поэтому он промолчал, подумав опять о резиновых сапогах, но вдруг испуганно остановился: какая-то черно-белая птица пролетела над ним так низко, что чуть не задела его. К тому же она жалобно плакала: «И-и-и, и-и-и…»

– Дядя Матула, что ей надо?

– Бранит нас. Решила, что мы ищем ее гнездо. А ведь теперь у нее и гнезда нет. Своих птенцов она давно вырастила.

– Тогда чего же она?

– Так, по привычке. Всегда вопит там, где нет гнезда, и старается увести человека подальше, если он ищет ее яйца.

– Ее яйца?

– Да. Отличная яичница из них получается. Умная птица – чибис, обманывает только людей и собак, а на скот никакого внимания не обращает, даже если он пасется возле гнезда. Ну, скоро мы пройдем это болотце.

– Вот хорошо, – откровенно заявил Плотовщик; ему пришлось повысить голос, потому что тысячи водоплавающих птиц крякали, клохтали, верещали и свистели так громко, что Матула иначе бы его не расслышал. Но их пока еще не было видно.

Тропка дальше стала посуше, и впереди постепенно начала вырисовываться из тумана широкая дамба.

– Теперь ты увидишь птиц, – сказал Матула. – За дамбой разлив, большая вода, она там осталась еще от Балатона. Вот где они кричат. Только иди тихо.

И Плотовщик увидел их. От удивления он широко раскрыл рот, и глаза полезли у него на лоб, потому что на берегу их мелькало немного, но над рекой, похожей на огромное, вдребезги разбитое зеркало, с оглушительным шумом кружились несметные стаи пернатых.

Теперь Дюла и Матула, даже крича, с трудом слышали друг друга, так оглушительно крякали и свистели птицы, а в той стороне, где начиналось озеро, взлетали ввысь все новые и новые стаи, сливаясь с шумной ордой.

– Они боятся нас, дядя Матула? Старик пожал плечами.

– Сначала пугаются, потом привыкают. Но теперь их разве столько, сколько водилось прежде! Это вот Зала. – Он показал на реку. – Когда здесь не было дамбы, она текла куда хотела. Вот тогда ты посмотрел бы! Тучами утки вились, да все на свете переводится. Хотя нынче птиц не разрешают трогать; ведь здесь заповедник. Так это называется. И очень умно, что заповедник.

– Значит, здесь нельзя охотиться? – огорчился наш друг Плотовщик, забыв свои благие мысли по поводу насвистывавшего черного дрозда и Эрнеи с пневматическим ружьем.

– Можно только тем, у кого есть разрешение. Ну, пошли к шалашу, оставим там свои припасы. Потом обмозгуем, из чего бы сварить обед.

– А не утащат рюкзак?

– Сюда без пропуска никто не проберется. Да и в шалаше Серка.

Дюла не спросил, кто это. Может быть, какой-нибудь старик вроде Матулы.

Тучи пернатых уже не кружили в воздухе. Они рассеялись вдали или снова опустились на воду. Теперь, когда над мальчиком пролетала какая-нибудь птица, он останавливался.

– Кто это?

– Серая цапля. А еще говорят кваква.

– Почему кваква?

– Так ее называют, потому что она кричит «квак-вак»…

– Странно.

– Чего странного? Кричит так, ну и пусть себе кричит. Сама знает, что ей кричать. Ну, нам сюда, в кусты. Только сначала дай мне руку. Нет, правую.

Матула выудил из мешка, набитого разным добром, кусочек сала и помазал им Дюле руку.

– Теперь можем идти.

– Зачем же это?

– Потом узнаешь.

Плотовщик предполагал, что возле густого кустарника они свернут в сторону, но Матула полез в самую чащу, и лишь за ней обозначилась проторенная тропка. По этой извилистой ленте они вскоре вышли на полянку, поросшую низкой травой, где под двумя ольхами прятался шалаш, который Матула называл «салашом».

«Говорит так, ну и пусть говорит. Может, так и надо», – подумал весело Дюла, хотя ноги у него были в кровавых ссадинах, рюкзак резал плечи, а грязные сандалии болтались в левой руке. Нашего Плотовщика манило нутро шалаша, где он надеялся избавиться наконец от тяжелого рюкзака.

Перед входом стояла собачонка и, махая хвостом, рычала. Она была привязана.

– Обрадовалась, меня увидала, а рычит, потому что тебя не знает. Это моя собака, Серка. Прикинься, будто ты ее и не заметил. А потом, как мы сядем, тихонечко подставь к ее морде руку, помазанную салом.

Серая собачонка, услышав свою кличку, радостно затявкала, а когда старик подошел к ней, обхватила передними лапами его ногу, но по-прежнему не спускала глаз с мальчика.

– Это гость, – строго указал на Дюлу Матула. – Гость! Ступай на место!

Серка растянулся в углу шалаша, а Плотовщик сел так, чтобы его правая рука оказалась поближе к собачьей морде.

«Укусит еще», – мелькнуло у него в голове, но затем, вспомнив про резиновые сапоги, он понял, что лучше послушаться совета Матулы.

Серка стал принюхиваться, и его умные глаза подобрели. Если бы он умел разговаривать, то, наверно, сказал бы:

«Приятно пахнет от этого человеческого щенка. Видно, он ничего себе».

Но поскольку Серка знал лишь собачий язык, он выразил свою мысль тем, что почти уткнулся носом в руку Дюлы, от которой так притягательно пахло.

Потом он настороженно вскочил и уставился на мальчика: «Ударит? Тогда я укушу его, не глядя на то, что он гость. Но нет. Такой не ударит. Если от человека так вкусно пахнет, он драться не будет». – И Серка добросовестно слизал с руки Дюлы соблазнительное сало.

– Теперь его можно спустить с цепи. У кого он полизал руку, того уже не укусит. Не бойся, если он зарычит, только не вскакивай и не дергайся.

Серка и в самом деле зарычал, но это было уже совсем другое рычанье. Притворное.

А когда зазвенела цепь, он в предвкушении свободы словно сбесился от радости. Подпрыгнув, он лизнул Плотовщика в лицо и завертелся волчком.

– Ишь как обрадовался, – усмехнулся Матула. – Надо оставить его в покое, пусть напрыгается. А мы, – прибавил он, – можем чего-нибудь пожевать.

Дюла не знал, что ему дали дома с собой, но решил, что в таком тяжелом рюкзаке должно быть много всякой всячины, и не ошибся.

– Дядя Матула, берите, пожалуйста.

– У меня есть своя еда, – отказался старик. – Я захватил сало.

– Тогда я не буду есть, дядя Матула!

– Ешь, что поставят, делай, что заставят, – проговорил наставительно Матула и подцепил на нож цыплячью ножку, но остановился, не поднеся ее ко рту. – Смотри, какой бестолковый старикашка, чуть было не забыл про твой складной нож. Только осторожно, он острый, как брытва.

Наш Плотовщик теперь не раздумывал, почему «брытва», а не «бритва». Нож входил в мясо легко, точно в мягкое масло, а цыпленок со вчерашнего дня стал явно вкусней. Он не помнил, доводилось ли ему когда-нибудь раньше есть такое нежное куриное мясо. Над ним нависал камышовый козырек шалаша, вокруг смешивались разные лесные запахи, в воздухе то здесь, то там мелькали неведомые птицы, неподалеку лежала горка золы от старого костра. Матула неторопливо, с полным знанием дела срезал мясо с косточки, держа в одной руке и цыплячью ножку и хлеб, а Серка с невероятным интересом наблюдал за жующими людьми. Он то ложился, то вставал, возбужденно топтался на месте, глотал слюни.

– Жди своей очереди, – увещевал его старик, но он никак не желал с этим мириться.

Пес тихо повизгивал, что, очевидно, означало: «Дайте же и мне, дайте же и мне!»

– Ну и настырный же ты, Серка! Не совестно тебе?

Но Серка не страдал излишней застенчивостью: получив от Дюлы кость с остатками мяса, он в мгновение ока расправился с ней и с мольбой уставился на мальчика, не сомневаясь в его доброте.

Вокруг в полном блеске безраздельно царило лето. В теплом воздухе возникали новые ароматы, разносились новые голоса, и в сердце Плотовщика ключом забили новые чувства. Сандалии его уже высохли и одеревенели, ссадины перестали болеть, на поясе болтался нож острый, как «брытва», хлеб казался необыкновенно вкусным, и вообще все и вся казалось замечательным, даже рюкзак, поскольку он лежал в шалаше и его уже не надо было тащить на спине.

– Дядя Матула, возьмите еще.

– Н-да, Нанчи свое дело знает, что правда, то правда. – Матула взял еще кусок цыпленка. – Но теперь нам пора отправляться, ведь в жару-то рыба не клюет. Ты тут останешься! – строго приказал он Серке. – Может, я должен караулить мешок? А?

Собачонка, радостно вилявшая хвостом, застыла на месте, с мольбой глядя вслед удаляющемуся хозяину.

Наш Плотовщик, признаемся откровенно, мало смыслил в рыбной ловле и еще меньше – в рыбах. Конечно, он удил прежде, как многие ребята, но это не было серьезным занятием, и теперь он надеялся, что Матула немногим больше его знает о современных методах рыбной ловли, о новейшей рыболовной снасти, о вываживании и подсечке, и они вместе будут осваивать эти премудрости…

Дюла питал горячую любовь, чуть ли не страсть к воде и всегда стремился узнать как можно больше обо всем, что жило и двигалось вокруг нее. Мальчик, бывало, часами просиживал не шелохнувшись на берегу Дуная возле рыболовов и так волновался, так радовался, точно сам держал удочку, хотя причин для переживания было мало: ведь в будапештском Дунае поймать какую-нибудь рыбешку ухитряются лишь выдающиеся личности, да и то в темные ночи, когда большинство людей спит.

Зато в теории наш Плотовщик разбирался отлично и говорил о ложке Фарлоу с таким апломбом, словно в раннем детстве ел ею манную кашу, и знал наперечет множество разных наживок, их цвет, запах, чуть ли не вкус, и можно было подумать, будто мама Пири давала их ему в школу на завтрак с маслом и зеленым перцем.

Только в теории! А на практике он ловил на мух невинных уклеек, носящих еще с десяток других имен, и однажды поймал леща величиной в ладонь; лещ этот постепенно рос, рос и со временем превратился в полуторакилограммового карпа, которого, судя по словам Плотовщика, удалось вытянуть лишь после долгого вываживания.

Но здесь, на берегу Залы, оказались неуместны теория и фантазия. Здесь все было реальностью. Реальная вода, реальный камыш, вполне реальные комары и самый что ни на есть реальный Матула.

– Прицепи крючок, а если не получится, мы попробуем донником.

Наш Плотовщик знал о двух способах рыбной ловли, но только в теории, и поэтому начал краснеть под испытующим взглядом старика. Тот молча и безжалостно наблюдал за ним, и Дюле припомнился Кендел.

«Правило вы усвоили, Ладо, а теперь решите пример!»

В классе стояла тишина, и учитель с таким недоумением смотрел на его руку, точно мел в ней выводил на доске какие-то непонятные знаки.

– Ну, так дело не пойдет, – сказал Кендел… то есть Матула. – Дай сюда леску. Где поплавок? Грузило? Это велико, надо поменьше. Да, такое. Гляди, я больше показывать не стану. – И в грубых, мозолистых руках Матулы удивительно ловко заскользила тонкая нейлоновая нить, на место встал поплавок, грузило, катушка – все.

– Так! Где черви?

– В коробке.

– Насади одного. С этим Дюла прекрасно справился, но удилище отказался взять.

– Сначала закиньте вы, дядя Матула.

– Ну что ж, можно. Пожалуй, вон там, возле камышей. – Поплавок мелькнул в воздухе и закачался на воде точно, возле камышей.

– Ой, дядя Матула, что это за птицы? Цапли?

– Колпицы. Ты разве не видишь их клювы? Но сейчас смотри не на небо, а на воду. Или ты думаешь пообедать колпицей? Только имей в виду, она хоть белая и красивая, но вонючая. Гляди!

Поплавок зашевелился, затем ушел под воду. Матула слегка покачал удилище, потом потрогал катушку. Рыба металась в глубине, и старик ждал, пока она не выбьется из сил; наконец он вытянул из воды отчаянно бившегося линя.

– Хитрая рыба, и какая вкусная. Схватит сачок и медленно плывет с ним. Насадку в рот почти не забирает. Если бы я потянул леску, линь мог бы сорваться. Так! В садок его. Ну, теперь лови сам. Тихо, без спешки.

Поплавок, конечно, попал не туда, куда хотел Дюла, но Матула остался доволен:

– И там неплохое местечко.

Рыбы здесь была уйма, потому что не успел поплавок попасть на воду, как сразу же задергался, и Плотовщик подсек с такой силой, что поплавок отлетел назад и крючок зацепился за камыши.

– Еще раз, – терпеливо сказал Матула, – это же не кнут. Я говорил тебе, не спеши. Сначала пусть зацепится крючок. Ты почувствуешь, большая ли на нем рыба. Если маленькая, вытаскивай. Если большая, мотай леску на катушку, пока не сможешь поддеть рыбу сачком.

Затем последовало затишье. От громкого плеска, как видно, уплыли осторожные рыбы, и поплавок стоял неподвижно, словно вообще вся живность в реке перевелась.

Над водой танцевали стрекозы, над камышом дрожал нагретый воздух, и низко над землей, покачиваясь, кружила большая коричневая птица.

– Болотный лунь, – кивнул в ее сторону Матула, – большой хитрец.

Тут затрещала катушка – Дюла подсек.

– Ох, какая тяжелая!

Леска, свистя, разматывалась, и Матула быстро перехватил удилище.

– Я сам! – Он с трудом остановил катушку, потом стал наматывать леску, но рыба не давалась. Она билась в воде, и Матуле пришлось отпустить леску. – Я мог бы и угомонить ее, но боюсь, сорвется. Она сама устанет. Ух ты, нечистая сила! Но я с тобой справлюсь. Точно мотор в ней. – Дюлу трясло от волнения, но Матула хранил полное спокойствие. – Если не ошибаюсь, из нее отличная уха получится. Отличная! Это ж карп, ты уж поверь мне, карп. Он всегда поднимает такой переполох. А ну, иди-ка сюда, приятель! Держи сачок наготове. – Наконец Матула вытащил из воды рыбу. – Только спокойно, не спеши, а то вырвется. Ну, что я говорил? Карп! Его еще называют сазаном. Кило два потянет. Осторожно. Теперь уж он наш!

Дюла понес на берег красивую рыбу.

– Дядя Матула, он замечательный. Такой рыбы я еще не видел! Старик улыбнулся.

– Поймаешь и ты карпа. Клади его в садок к линю. Обед у нас уже есть. Ну, я тебя здесь оставлю: у меня дела. Забавляйся, учись, не спеши, не суетись. Через часок я вернусь.

Плотовщик остался один и постепенно успокоился. Карп поднял в воде такси шум, что рыбы уплыли в разные стороны, и поплавок в безнадежной неподвижности застыл на поверхности.

К этому времени стало уже очень жарко. Солнце палило вовсю, так что Дюла снял рубашку. На фоне зелени его кожа казалась особенно белой.

«Я отлично загорю, – подумал он и тут же аккуратно, по всем правилам, вытащил из воды подлещика. – Жалко, что не видел Матула, жалко, что не видел Кряж, жалко, что не видел весь класс!» – И он забыл о палящем солнце, расцарапанных ногах, занозе в подошве, забыл обо всем.

Следующего леща он подцепил сачком, точно большую рыбу, держа удилище в левой руке.

«Надо тренироваться», – решил он и усердно тренировался: когда вернулся Матула, в садке было уже шесть подлещиков.

– Все в порядке! Я их вытаскивал сачком.

– Разумно, – кивнул старик. – А теперь надень-ка рубашку, не то так обгоришь на солнышке, что света не взвидишь. Если, конечно, еще не поздно. Ну да все равно. Надень же рубаху!

– Дядя Матула, после обеда можно мне опять сюда прийти?

– После обеда мы вздремнем немного, потом пойдем в другое место. Не на одной рыбной ловле мир держится, да к тому ж, если, к примеру, человек будет есть только пироги с маком, то в конце концов ему тошно станет глядеть на них.

Возле шалаша все было по-старому, только тени укоротились, и Серка встретил Дюлу так. точно мальчик имел законное право входить в храм, крытый камышом.

– Ты сумеешь разложить костер?

– Конечно, дядя Матула.

– Хорошо, но сначала погляди, как чистят рыбу. Ступай, Серка, в шалаш. Не бойся, получишь все, что тебе положено.

Но собачонка – недаром она выросла здесь, в камышах, – предпочитала реальность посулам и успокоилась, лишь когда полакомилась рыбьими потрохами.

– Теперь можешь раскладывать костер. Топор там, на обрешетине из дерева.

«Что? Какое решето? Какое дерево?» – оглядываясь по сторонам, призадумался наш Плотовщик.

Перед шалашом росли две ольхи, поодаль ива, еще дальше тополя.

На каком дереве?

На обрешетине в шалаше. Вон на том брусе…

– А-а-а… – протянул Дюла, словно раньше плохо расслышал, и старик добродушно улыбнулся. – А где мне взять дрова?

Матула сделал такой широкий жест, как будто дарил Плотовщику все лесные заросли.

– Где хочешь. Их здесь полно.

Густой кустарник, окружавший полянку, поглотил Дюлу. Он крепко держал топор. Перед ним и позади него густо переплетались кусты ракитника.

«Пи-и-и… – сказала маленькая птичка. – Пи-и-и, пи-и-и…»

Но ее не было видно. Ни птиц, ни комаров, которые здесь, в тени, начали вдруг музицировать и петь.

«Куси-и-и. Куси-и-и..» – тоненькими голосами напевая свою песенку, комары яростно набросились на нашего Плотовщика. В мгновение ока покусали они мальчика.

– Чтоб вас черт взял! – отмахивался от них Дюла, и Матула посмотрел на ракитник, который зашевелился.

«На него уже напали комары. Будет знать, что об эту пору люди не лазают за дровами в кусты».

Плотовщик недолго пробыл в приятном обществе дам-комаров и, потеряв немало крови, стал поспешно выбираться из зарослей на солнечный свет. На полянке кровопийцы отстали от него, и там росла ива, которая чуть ли не сама предложила ему огромный сухой сук.

«Эге, эге! Урок-то пошел на пользу, – кивнул Матула, прислушиваясь к ударам топора».

Разозленный Плотовщик отрубил сук, которого должно было хватить на приготовление обеда, и, присмотрев небольшую лазейку среди кустов, потащил по ней дрова к шалашу.

Комаров не было? – поинтересовался Матула.

Туча! И что они делают в такое время в кустарнике?

Спят.

Но эти не спали.

– Ты же их разбудил. Злые они были, да? Что удивительного! И я всегда просыпаюсь голодный. Дай топор. За шалашом сложен сухой камыш, возьми для растопки, но только наломай его. Вот так… Потом я сам подложу дров, потому что это надо делать умеючи.