Текст книги "Терновая крепость"

Автор книги: Иштван Фекете

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

От такой критики Лайош Дюла, потомок древних воинов, сразу пришел в себя.

Он вскинул ружье на плечо и лихо сплюнул – да, сплюнул! – в темноту. Мальчик прежде и не подозревал, что злость – хорошее лекарство против безотчетного страха.

Буу-буу!.. – все еще раздавалось вдали, но теперь это звучало уже совершенно по-другому, и Дюла только сердился.

«Черт бы тебя побрал! Но только попробуй сюда сунуться, я всажу в тебя весь заряд!» И Дюла грозно посмотрел в темноту, но никто и не собирался соваться.

«Эге, уже светает!» – И Плотовщик вздохнул полной грудью, словно свалив с себя тяжелый груз ночного мрака. Звезды стали меркнуть, можно было уже различать ленивое течение реки, узенькую ленту тропинки, метелки камышей, следы его сапог. Правда, все было еще бесцветным, серым, но уже выделялось из черноты, уже различались свет и тень, земля и небо.

– Шап-шап-кря-кря! – закричала утка и захлопала крыльями.

На востоке по кромке неба разгоралась алая полоска; над рекой стал подниматься туман; где-то вдалеке закаркала ворона. Звезды почти совсем погасли, луна побледнела, а тьма, словно в испуге, отступала все дальше и дальше на запад.

Наш Плотовщик дышал уже совершенно спокойно, он шел ровным шагом, а если останавливался, то тотчас же начинал мерзнуть, будто ночь еще гладила ему спину холодной дланью.

Вот показалась и легкая арка моста. Однако телеги на мосту не было и следа.

Дюла положил ружье, снял куртку и умылся, потом причесался: зеркало ему не нужно было, так как в воде он хорошо видел свою все еще немного перекошенную физиономию. Впрочем, Плотовщика это совсем не трогало – ведь взошло уже солнце и его лучи смело растекались по глади вод. А вскоре он услышал стук телеги и поспешно направился к мосту. За мостом виднелся уже Балатон.

Когда Дюла облокотился о перила, ему и в голову не пришло, что несмотря на его тщательно расчесанный пробор, если бы его увидела сейчас какая-нибудь слабонервная девица, она обязательно убежала бы от него. Действительно, наш Плотовщик немного смахивал сейчас на бродягу: высокий, загорелый и обветренный, с исцарапанными коленками и синяком на правой щеке – последствием легкомысленного обращения с ружьем.

К счастью, слабонервные создания в этот час сидят дома, и поэтому у них не могло быть повода испугаться страшной внешности Плотовщика.

Со стороны рощи к озеру полетели птицы, и Дюла провожал их взглядом, как старых знакомых.

«Надо бы подстрелить баклана для школьного музея, – подумал он. – И чтобы было подписано: «Подарено учеником VIII класса Лайошем Дюлой Ладо». И одну квакву».

Но тут подъехала телега, и Дюла уже не смог продолжить списка своих подношений.

– Доброе утро, дядя Балаж, я сяду сюда, рядом с вами. – И Дюла устроился на телеге рядом со старым возчиком. – Что нового?

– А какие могут быть новости? Пшеницу и рожь уже обмолотили. Сейчас молотят овес. Корову одну раздуло, но господин главный агроном сделал ей прокол, и все обошлось. Не хотите ли накинуть капюшон? Я вижу, вы вспотели.

Телега затряслась по выбоинам, под капюшоном было тепло и уютно, и Дюла замолчал: он предвкушал свою встречу с Кряжем и то, как будет рассказывать другу о своих приключениях. Вдоль дороги мелькали придорожные тополя, и Дюла сладко задремал под теплым шатром капюшона. Проснулся он оттого, что телега загромыхала через переезд и у шлагбаума со скрипом остановилась.

– А я заснул!

– Вот и хорошо, – сказал Балаж. – Спать всегда дело хорошее. А потом вы, наверное, поднялись сегодня в самую рань.

– Нужно было, дядя Балаж. Ведь в темноте не побежишь. Позади них со стуком опустился шлагбаум.

По перрону расхаживали два-три человека. Из станционного помещения доносилось постукивание телеграфного аппарата; под сапогами у Дюлы поскрипывал гравий. «Интересно, – думал Плотовщик, – привезет ли Кряж фотографию дяди Гезы? Дяди Гезы, который был и врачом, и заправским охотником, и воспитателем юных магараджей, хотя начинал кочегаром».

Сам не зная почему, Дюла почувствовал вдруг странную неуверенность, совсем не вязавшуюся с этим замечательным утром, и никак не мог от нее избавиться.

Дюла посмотрел на убегающие вдаль рельсы и почему-то подумал о том, что «параллельные линии сходятся в бесконечности». Так учили его в школе, и это было туманным, как тайны камышовых зарослей, как прошлое ушедших в землю крепостных стен, как световые года, которыми измеряется расстояние до звезд, как все то, о чем не говорил Матула, о чем умалчивал старик. А сейчас эта неясность вполне подходила, ибо делала вероятными и три профессии дяди Гезы, автомобиль, на котором он разъезжал с отпрысками магараджи, и всю пеструю карьеру бывшего кочегара. Плотовщик смотрел на дрожащий над рельсами воздух, видел, как они сходились вдалеке и бессознательно цеплялся за реальность своих грез. «Каждый сон, – думал он, – может стать явью, точно так же, как явь далекого прошлого постепенно погружается в призрачный, подобный сну туман. Так привезет ли Кряж фотографию и знает ли дядя Герге, что такое магараджа? А действительно, что же такое магараджа? – встрепенулся Плотовщик. – Магараджа – это ведь что-то вроде графа, словом, землевладелец. А может, и больше. Почти князь, хотя и не совсем».

От размышлений о магарадже нашего Дюлу оторвал поезд; дымя и грохоча, он катил по рельсам, давя и сметая все мысли, не связанные с ним.

В одном из окон Дюла увидел тетушку Пондораи, махавшую ему рукой.

– Дюла! Милый Дюла! Бела сейчас выйдет.

Плотовщик подбежал к вагону и обомлел: в дверях появился не Кряж, а какой-то отпрыск вельможи или дворянина – юный магараджа.

– Кряж? – воскликнул опешивший Дюла; руки, раскрытые для объятий, невольно опустились.

– Привет, дорогой Дюла, – поздоровался Кряж, приподняв охотничью шляпу с околышем из меха серны, и тут же сам замер от удивления: ведь Дюла, украшенный синяком во всю правую щеку, в донельзя грязной одежде, с исцарапанными коленями, нестриженый, тоже выглядел далеко не обычно.

– Дюла, последи за Белой! – крикнула тетушка Пондораи, потому что поезд уже тронулся.

– Желаю вам хорошо покупаться в Балатоне, тетя Пондораи! А за Белой я послежу. Мы вам потом напишем!

На руке у Кряжа – пальто, рядом с ним – красивый чемодан, на ногах – совсем новые «тирольские» башмаки, толстые чулки до колен и бриджи.

– Кряж, ты ли это?

Теперь уже друзья радостно жали друг другу руки, и гость скромно улыбался.

– Дядя Геза прислал денег.

– Не может быть! – вырвалось у Дюлы.

– Это еще почему? Я всегда говорил…

– Это верно!

И Дюла подумал: «Вот мечты и сбываются».

– А ты захватил с собой настоящую одежду? Ведь этот наряд не для камышей. А я как приехал сюда, живу в чащобе. Однако пошли! Поговорить мы и на телеге сможем.

– Кряж приподнял шляпу, поздоровался с дядей Балажем, а потом надвинул ее поглубже на глаза, так как солнце светило прямо в лицо. Телега тронулась.

– Как ты выглядишь, Плотовщик?

– Ты о чем?

– Как самый настоящий… не сердись только… бандюга. А руки у тебя, а лицо! Ты же всегда был таким опрятным…

– Погоди недельку, а потом взгляни на самого себя! – рассмеялся Лайош Дюла.

– И вообще ты какой-то другой! Совсем другой… словно… И руку жмешь крепко. А что у тебя с ладонью?

– Стер веслом.

– А с лицом?

– Неправильно держал ружье.

– А с коленями?

– Ободрал об осоку и колючки.

– Это твое ружье?

– Ну конечно, то есть. – Дюла сглотнул, – я им пользуюсь, когда хочу. А вообще-то оно Матулы. Вчера я подстрелил из него гуся. Ах, чуть было не забыл! – Дюла опустил руку под сиденье. – Остановимся, дядя Балаж. Я что-то проголодался. Это – от того гуся. – Плотовщик вытащил куски гуся и хлеб. – Ну-ка, Бела, приступай!

– Прямо тут?

– А где еще? Не слезать же нам с телеги ради того только, чтобы съесть по кусочку гусятины! – Он положил кусок мяса на хлеб и протянул возчику: – Пожалуйста, дядя Балаж. Я сам вчера подстрелил. А дядя Герге зажарил на вертеле.

Кряж перестал строить из себя барина, и через несколько минут только жирная бумага напоминала о первом гусе Лайоша Дюлы Ладо.

– Большое спасибо, – сказал старый возчик, оглядываясь. – Очень вкусно. Кто-кто, а Герге, надо признать, умеет жарить гуся. Что ж, поехали?

– Поехали, дядя Балаж.

Телега снова заскрипела по дороге, а Дюла положил руку на плечо другу.

– Ты даже не представляешь, Бела, как я рад, что ты приехал!

Кряж ответил не сразу. Его мягкая душа была переполнена впечатлениями от окружающего их пейзажа, событий минувшей ночи, волнениями поездки и, главное, тем, что сбылись ожидания и он снова видит своего друга. С первого класса школы они всегда сидели за одной партой, но даже сами не знали того, что постоянно готовились к этому лету, к этой поездке, которая до самой последней минуты казалась им несбыточной мечтой.

– Большое спасибо, Дюла. Я так рад, что смог сюда приехать. Мама тоже тебе очень благодарна. Она прислала тебе слойку с творогом. Словом, большое спасибо и…

– Не валяй дурака, Кряж! – нарочито грубо ответил Дюла, чтобы скрыть овладевшую вдруг им нежность к другу. – Я забыл написать тебе, чтобы ты захватил резиновые сапоги.

– А я взял. Знаешь, те, в которых мама стирает.

Оба мальчика замолчали. Кряж думал о своей матери, о корыте для стирки, о разъеденных щелоком руках, о старых больных ногах, о безотрадном дворике и о той одинокой липе, под сенью которой пожилая женщина с больными ногами отстирывала чужие рубашки. Примерно о том же думал и Дюла.

Кругом пробуждалась природа: плескалась вода, заговорили камыши и вот засияло в своем извечном великолепии лето. А мальчики все больше и больше проникались благодарностью при мысли о том, что новые времена принесли людям и новые радости, и теперь прачки с больными ногами могут ехать летом лечиться на курорт. Возможно, мысли ребят были и не столь конкретными, но, во всяком случае, их молчание настраивало и на этот лад.

Эти смутные мысли были, скорее, лишь ощущениями, но друзья находили в них место и друг для друга, и для старого возчика, и для бесконечности пути, и для необъятной дали и свободы.

– Да, хорошо, что ты приехал, Кряж, – повторил Плотовщик, и потом они снова долго молчали, как бы осознавая, что Кряж действительно приехал.

– Это мост через Залу, – сообщил Дюла, кивнув в сторону металлической арки моста, когда колеса застучали по его деревянному настилу; но возчик натянул вожжи потому, что в монотонный этот стук ворвался резкий звук свистка.

– Герге, – проговорил возчик и показал кнутом на реку: Матула как раз втаскивал лодку на берег.

– Дядя Матула? – с недоумением произнес Дюла. – И чего это он надумал? Пошли, Кряж, не будем заставлять его карабкаться вверх.

– Вот, дядя Герге, мой друг, Бела Пондораи. Матула притронулся к шляпе и протянул руку.

– Добро пожаловать! – сказал он, забрав руку Кряжа в широченную свою ладонь. – Мы уже заждались вас… А тут я подумал: схожу-ка за вещичками, чего ради вам самим их тащить.

– Верно, дядя Герге! Недаром говорят, что дом держится на стариках!

– Даже если у старика нет ни капли ума? – улыбнулся Матула.

Я этого не сказал. Пойду принесу чемодан.

Кряж остался с Матулой, который, кивнув вслед Дюле, заметил доверительным тоном:

– Становится настоящим парнем.

После этих слов верное сердце Кряжа сразу раскрылось для старика.

– Я еле узнал его.

– Однако эта одежда вряд ли защитит вас от холода, – заметил Матула, окинув Кряжа с головы до ног внимательным взглядом.

– У меня есть и другая, дядя Герге.

– Ну, тогда хорошо. А так, думаю, – он снова пристально посмотрел на мальчика, который пришел в явное замешательство, – думаю, мы втроем неплохо поладим.

Матула, разумеется, и на этот раз не ошибся. Но прежде чем попасть в хижину, ребятам пришлось одолеть праздничный обед, приготовленный тетушкой Нанчи, и выдержать дружеские похлопывания тяжелой руки дяди Иштвана.

– Кряж, – гремел самый низкий бас из хора донских казаков, – Кряж, только голова у тебя осталась прежней! – И он с такой силой хлопнул мальчика по плечу, что тот с трудом удержался на ногах. – Надеюсь, ты не намерен отправляться в камыши в этом шикарном костюме с улицы Ваци?

– Дядя Иштван, – ответил, краснея, Кряж и поправил на плече куртку, – я вам очень благодарен и мама тоже…

– Что ты плетешь, черт побери?

– Потому что я знаю…

– Что ты знаешь, черт возьми?

– Что вы написали… И про сотню знаю…

– Ничего я не писал. Терпеть не могу писать! Правда ведь, тетушка Нанчи?

– Правда.

Кряж замолчал, как делал всегда, когда его прерывали во время ответа в школе.

– Кряж хотел сказать… – пришел на помощь другу Дюла.

– Плотовщик, – прикрикнул на него дядя, – тебя, по-моему, никто не спрашивал! Поблагодари Кряжа за то, что он приехал: ты ведь рад-радехонек.

– Я уже поблагодарил, – обиделся Плотовщик, но дядя Иштван этого даже не заметил.

– Правильно сделал. Но если кто-нибудь еще раз вздумает рассыпаться тут в благодарностях, то даю честное слово, он у меня получит на орехи. Ну как с обедом?

– Суп налит.

– Несчастные! Суп тетушки Нанчи уже на столе, а они занимаются здесь болтовней! К столу!

Так и не суждено было прозвучать тщательно продуманной благодарственной речи Кряжа, оттесненной на задний план аппетитным запахом и замечательным вкусом супа. Оба мальчика ели с таким удовольствием, что старая Нанчи даже прослезилась от умиления.

– Представляю, мой бедный Дюла, как вы там питаетесь в камышах!

– Ну конечно, тетушка, такого супа там не…

– Плотовщик! – остановил его дядя, и глаза у него засверкали. – Плотовщик, я и не думал, что ты такой криводушный…

– Но это сущая правда!

– Разумеется, потому что ты там вообще ни разу не ел супа. Дюла покраснел.

– Да это и сам дядя Герге говорит, что никто так вкусно не готовит, как тетушка Нанчи…

– Что-то ты, Плотовщик, виляешь! Ну, да не беда. В общем, ты толково говорил. Видишь, Кряж, твой друг совсем одичал – он даже уже и не врет…

– А он и не имеет такого обыкновения! – в один голос сказали Кряж и тетушка Нанчи, на что дюжий агроном так зычно расхохотался, что несколько сонных мух пробудились и ошалело заметались по комнате.

– Заговор, – гремел дядя, – подлый заговор! Что ж, пора подавать того тощего цыпленка, что погиб вчера под ножом мясника.

– Не слушай его, сынок, – проговорила старая Нанчи и погладила Кряжа по голове. – Он всегда такой: думает, что гости меньше съедят и ему больше достанется. А потом в один прекрасный день его хватит удар.

– Что такое? И ты еще называешь этот день «прекрасным»? Ну, тебе сполна воздастся за это! А сейчас давайте посмотрим, как выглядит этот худосочный цыпленок. Ешьте, ребята!

Но пришел все же и обед к концу, тем более что во дворе агронома их уже дожидалась телега. Дядя Иштван встал и вытер губы.

– Заботьтесь, ребята, друг о дружке и слушайтесь Матулу. И здесь и там, в камышах, вы дома. Приезжайте сюда, когда только захотите. Ну, до свидания. Если у меня будет время, я, пожалуй, навещу вас там– И, сказав это, он вышел из комнаты.

– Он всегда был таким, – сказала тетушка, посмотрев ему вслед, – с тех пор, как я его знаю, а знаю его я уже давно – ведь я когда-то пеленала его, когда он был еще мал, как Початок кукурузы.

Мальчики посмотрели на дверь, словно видели за ней огромную фигуру дяди Иштвана. Но фантазия у них уже достаточно обленилась, и они никак не могли представить себе хозяина дома в виде кукурузного початка.

Было уже далеко за полдень, когда они наконец отправились в путь, унося с собой воспоминания о сытном и вкусном обеде. Неумолимая тетушка Нанчи уложила их после обеда спать, несмотря на протесты Дюлы:

– Все равно мы не сможем заснуть.

Однако через мгновение оба уже спали…

На болото они отправились совсем сонными и пришли в себя только по пути. Было очень жарко. Кряж чувствовал, что ноги у него совсем мокрые в сапогах; даже под темными защитными очками собирались капельки пота.

Кряж рассказывал всякие новости, и Дюла то и дело останавливался.

– Я как-то виделся с Дубом, – сообщил Кряж. – Он совсем извелся: каждый день должен решать два примера по арифметике. А потом старик Дуб обещал потащить его куда-то на проверку. Представляешь?

– Бедняга!

– А Янда терзает Ацела. Каждый день стоит у него над душой, как жандарм. Он говорит, что это вопрос престижа: приятно, мол, сознавать, что Кендел в будущем году будет учить его ученика. Но если бы он знал…

– Что?

– А то, что Кендел не будет больше у нас преподавать. Плотовщик остановился:

– Врешь! От кого ты это слышал?

– От самого Кендела.

– Ну, так чего же ты молчал, Кряж? Из тебя каждое слово выжимать надо.

– Я же не могу сразу все рассказать. Словом, иду я как-то по улице и вдруг вижу их. Идут под руку. Я хотел было спрятаться в подъезд, но Кендел издали заметил меня и помахал мне рукой. А его спутница засмеялась. Знаешь, это та самая Ева. Я очень смутился. А они нет. «Привет, Кряж, – сказал Кендел. – Как ты поживаешь, что слышно о ребятах? Ты помнишь эту даму?» – «Да, – ответил я, – это ваша невеста, господин учитель». – «К сожалению, уже нет», – ответил он. Представляешь, я готов был сквозь землю провалиться: если не невеста, то тогда… «К сожалению, – продолжал Кендел, – мы больше уже не жених и невеста. Теперь она моя жена». А она засмеялась и поцеловала Кендела. Представляешь, прямо у меня на глазах!

Тут– уже и Плотовщик рассмеялся, мысленно представив себе Кряжа, стоящего перед ними на улице.

– А почему бы ей и не поцеловать его, своего мужа?

– Конечно, но все это вышло так неожиданно. Ну, потом я сказал: поздравляю вас, и я, мол, расскажу об этом ребятам. Представляешь, Кендел стал аспирантом в университете, а эта Ева действительно преподавательница математики и физики. Такая красивая! Потом он сразу же спросил о тебе. Я сказал о маме и о том, что еду к тебе сюда, в камыши. «Вот это и надо Дюле, – сказал он. – Передай ему от меня привет. А в школе я оставляю вас в хороших руках». – «Вы уже знаете, кто будет вместо вас?» – опросил я. «Да, более или менее знаю. Супруга Миклоша Кендела». Представляешь? Я чуть сознание не потерял. А она положила мне руку на плечо и сказала: «Все будет хорошо, Кряж, и скажи это Дюле Ладо и другим. Ведь Ладо – это Плотовщик?»

– Только этого не хватало! – с некоторым испугом сказал Дюла. – Она уже все знает! Надо было бы тебе захватить учебник по математике.

– А я захватил, – сказал Кряж. – Ой, какая птица!

– Цапля, – равнодушно махнул рукой Плотовщик. – Скоро ты их всех будешь знать. Ну, хватит терять время – нам ведь еще нужно будет наловить рыбы на ужин.

Об этом, очевидно, подумал и Матула, потому что они нашли его уже на берегу реки в обществе Серки. Собака, видно, собиралась броситься к Дюле, но, увидев незнакомого, замерла на месте.

– Кряж, возьми куриное крылышко и держи перед собой. Сейчас я представлю тебя Серке.

– Серка! Иди сюда! Собака взглянула на Матулу.

– Ну иди же, разве ты не слышишь? – подбодрил старик. Серка неохотно поплелся к мальчикам, но, не дойдя двух-трех шагов, остановился и заворчал:

«Этого, второго, я не знаю!»

– Иди сюда! – прикрикнул на него Дюла, а Матула улыбнулся. Серка же, поджав хвост, шагнул вперед.

– Кряж, протяни ему угощение.

Серка бросил быстрый взгляд на Кряжа, а потом уставился на крылышко. В глазах у него появился испуг, и он подошел еще ближе, хотя продолжал ворчать.

«Ну что же, от тебя, пожалуй, можно и взять», – подумал, наверное, Серка и осторожно взял зубами крылышко из руки Кряжа.

– А теперь погладь его, – скомандовал Дюла.

Серка ел и, разумеется, ворчал; однако его ворчание, скорее, напоминало довольное мурлыкание. Расправившись с крылышком, он слизал остатки жира с руки Кряжа.

– Вот мы и пришли, дядя Герге!

– Быстро вы приручили мою собаку. Ну, разбирайте вещи и приходите быстрее, потому что клев неважный. Дай бог втроем наловить чего-нибудь на ужин.

– Я привез жареную курицу.

– Она подождет. Лучше бы наловить рыбы.

– Мы сейчас, дядя Герге. Серка, пошли!

Кряжа дурманили запахи луга, кружили голову бесконечная ширь камышей и бескрайняя синь неба. Он осмотрел хижину снаружи и изнутри и восхищенно улыбнулся.

– Вот это да! – воскликнул он. – Здорово! – и облизнул губы. – А это точно, что дядя Герге наловит рыбы?

– Можешь быть спокоен, да и мы наловим. Сегодня я дам тебе свою снасть, а завтра мы сделаем тебе такую же удочку, как у Матулы.

– А я привез свою, Дюла. Я даже взял разрешение на рыбную ловлю.

– Ну и силен ты, Кряж! А молчишь. Мне же интересно!

– Ой, я и забыл про слойку с творогом! Мама наказала мне сразу же отдать тебе.

– Ладно, после ужина. А пока покажи удочку.

Друзья быстро собрали ее, и Плотовщик несколько раз взмахнул удилищем, точно забрасывая леску.

– Лучше, чем моя.

– Мне помог выбрать дядя Угрошди.

– Оно и видно. Серка, отойди от коробки, не будь нахалом!

– Плотовщик, а может, я дам ему кусочек?

– Дай, Кряж, ради дружбы, но помни, что тут все общее, и если ты захочешь дать ему два куска – пожалуйста. И если ты дашь из моей порции – это значит, ты даешь из своей.

Кряж дал Серке два куска слойки и сразу же завоевал его сердце. Пес положил голову Кряжу на колени и с такой преданностью посмотрел на коренастого паренька, словно хотел сказать:

«Можешь даже потянуть меня за уши, хотя я этого и не люблю».

Тут Кряж крепко обнял Серку, скрепив этим их дружбу.

– Да, отличная удочка! – снова сказал Плотовщик. – Только вот что: хватит вам с Серкой миловаться. Нас ведь ждет дядя Герге. Давай скорее распаковывай, что ты там еще привез.

– Меня дядя Угрошди собирал. Вот тут все, что я привез.

Дядя Угрошди был слесарем и жил в одном доме с семьей Пондораи. Он был председателем союза рыболовов «Посейдон» и пятьдесят лет занимался рыбной ловлей; по его мнению, тот, кто не принадлежал к числу рыбаков, вряд ли мог быть стоящим человеком.

– Кряж, – восхищался Плотовщик, – ты действительно захватил все, что надо. Ты должен был прямо расцеловать старика.

– Дядя Геза прислал деньги.

– А фотографию ты привез? Какая отличная катушка! Кряж, мы напишем дяде Гезе?

– Он, конечно, обрадуется. Но ты знаешь, Плотовщик, мне не очень-то приходилось удить рыбу со спиннингом. И я бы не хотел оскандалиться.

– Как это понимать «не очень-то»? Ты просто, наверное, ни разу не удил рыбу? Ведь верно?

– Ну, верно, – робко подтвердил Кряж, не привыкший к такому резкому, настойчивому тону со стороны своего друга.

– Смотри внимательно, как я снаряжаю удочку. У Матулы такое правило: раз покажет что-нибудь, а если не уследишь, то уж потом мучайся как хочешь… Ну, пошли, – сказал Дюла через несколько минут, и Серка тут же побежал вперед, дважды весело тявкнув. Он любил общество и особенно любезных гостей, которые угощали его куриным крылышком и слойкой с творогом.

– Ничего, – сказал Матула, – когда они подошли к нему. – Почти ничего. Полдесятка подлещиков, и все. Может, когда зайдет солнце, клев будет лучше. Ты, Дюла, попробуй все-таки на кузнечика, а Бела пусть попробует на мотыля. А я и дальше буду на хлебный мякиш.

Дюла закинул леску и Кряжу, и Матула одобрительно кивнул, хотя не сказал ни слова. Теперь на берегу сидели три безмолвных рыбака; замершие в одной позе, они напоминали высматривающих добычу бакланов.

Солнце было у них за спиной, и их тени, постепенно удлиняясь, перебрасывали мостик через реку.

Как всегда, незаметно подкрался вечер. Матула ушел первым – готовить ужин.

– Долго не оставайтесь, – сказал он, уходя, – а то дров мало. Снова воцарилась тишина, и ничего не случил ось, если не считать того, что Кряж поймал… Плотовщика. Да-да! Поймал на крючок, так что Дюла даже вскрикнул от боли:

– Ой, не тяни, Кряж! Черт бы побрал твою удочку!

Произошло это так: Кряж широким жестом подсек, рыба не попала на крючок, а леска описала широкую дугу, и крючок впился в руку Плотовщика.

– Ой, не сердись, пожалуйста!

К счастью, крючок только распорол кожу.

– Я же говорил тебе, чтобы ты не махал, как пастух кнутом. Закинешь, а потом работай катушкой.

– Прости, пожалуйста.

– Да хватит тебе извиняться! Просто в другой раз будь осторожнее, – сказал Дюла, зажав пальцем ранку.

– Ты знаешь, это получилось…

– Нечего тут объяснять, Кряж! Получилось, что ты поймал меня. Пусть это будет тебе наукой. И хватит.

Кряжу стало не по себе.

«Это не Ладо, – подумал он. – Во всяком случае, не тот Ладо, которого я знал раньше». Кряж даже немного обиделся.

– Смотри, смотри! – сказал в этот момент Дюла. – Поплавок ушел под воду. Подсекай коротко, а потом вываживай.

Кряж коротко подсек и стал вываживать, он весь дрожал от волнения.

– Отпусти немного, она сама устанет.

Тем временем Кряж успокоился, тем более что уже научился обращаться с катушкой и соразмерять свои действия с силой рыбы, а потому он, в конце концов, затянул в сачок, который подвел под рыбу Дюла, отличную щуку.

– Дюла, дорогой мой Плотовщик, как здорово! Покажи! – И он было потянулся к рыбе.

– Нельзя, – остановил его приятель. – Видишь след у меня на руке? Это меня щука укусила. Вот я сейчас выну у нее из пасти крючок. Вот… Ты смотришь?

– Да, – пробормотал Кряж. – Плотовщик, ты просто мастер! Наш Плотовщик, наверное, покраснел от искреннего удовольствия, но на его физиономии ничего нельзя было увидеть.

– Две недели назад я еще и того не умел, что ты. А сейчас нам пора собираться: ведь дяде Матуле нужны дрова, потом надо помочь ему почистить рыбу. Твоя щука, по крайней мере, полкило весит. Только для рыбацкой ухи она не годится – у нее сильный привкус. Мы зажарим. А челюсть сможешь сохранить себе на память. Я тоже сохранил.

– Слушай, Плотовщик, ты и в правду все знаешь и умеешь! Теперь я и про гуся верю.

– А ты что, до этого не верил? – удивился Дюла.

– Знаешь, я думал, ты это так говоришь. И про сома в двенадцать кило тоже…

– Уж не думал ли ты, что я вру?

– Да нет, что ты! Я только о том, что… Словом, я думал, мы еще поговорим обо всем…

– Кряж, все, что я рассказал, – сущая правда!

– Теперь-то я вижу. И знаешь, Плотовщик, я даже чувствую… И вообще, зачем бы тебе нужно было приукрашивать, когда все и так красиво и все на самом деле. Можно, я понесу щуку?

– Конечно. А удочку давай мне – я лучше через ракитник знаю тропинку.

– Через что?

– Через ракитник. Это такой кустарник вроде ивняка. Мы сейчас пойдем прямо по нему.

– Дюла, ты тут все знаешь! Даже не верится!

На это Дюла ничего не ответил. Да и что он мог бы ответить? Похвалы Кряжа теплом растекались у него по телу, и ему было так приятно, что он чувствовал: любой его ответ только бы все испортил.

Когда костер начал угасать, бодрствовал только Кряж да, пожалуй, еще Серка; впрочем, его нигде не было видно. Мальчики очень устали, но стремительно промелькнувшие кадры яркого фильма сегодняшнего дня вновь проходили перед мысленным взором, не давая ему заснуть.

Костер уже потух, только угли тлели, и дымок от головешек поднимался вверх и таял во мраке. Иногда, правда, над углями начинали танцевать маленькие голубые язычки пламени, но вскоре с легким шипением угасали, словно выпрыгивая в темное ночное море травы.

Кряж вслушивался в ночь, в глубокое дыхание бескрайних камышей, вслушивался в незнакомые звуки, возникавшие и тут же пропадавшие.

«Что это?» – хотелось ему спросить, но Плотовщик спал мертвым сном, да и Матула тоже – Кряжу были видны только его белые как снег волосы.

Кряж вздохнул и тяжело засопел, потому что – что уж тут скрывать! – за ужином он объелся. Матула славно, до розоватой корочки, поджарил щуку, которую Кряж съел один, переполненный праздничными чувствами и… тремя тарелками рыбацкой ухи, уже съеденной до этого.

Кряж сел на постели, сам не зная зачем. Возможно, для того, чтобы съеденная щука поудобнее улеглась в желудке, а возможно потому, что хотел посмотреть на ночь, на угасающий костер; но как бы то ни было, он сел и снова вздохнул, так как все окружавшее казалось ему невероятным. Ведь еще вчера он спал дома, в своей маленькой комнате. Если бы там он так сел среди ночи на постели, то мама тотчас же спросила бы: «Ты чего не спишь, сынок?» А это бывало чрезвычайно редко, потому что Кряж обычно спал крепко; но если все же это случалось, мама всегда оказывалась бодрствующей.

И только сейчас ему пришла в голову мысль: «А когда же, собственно говоря, мама спит?» Утром она часто говорила: «Ночью я подумала…» или: «Ночью я так прикинула, сынок…» Кряж с большим теплом и любовью вспоминал сейчас о матери, которая стирала рубашки и полотенца господину адвокату и госпоже Лапицке, «прикидывала» время, работу, деньги, и все только ради него.

Сердце у Кряжа защемило, и он на мгновение затосковал о доме, об их голом дворе, об одинокой старой липе, о маленькой тихой комнате, о шуме трамвая на улице, о хриплом репродукторе в соседней пивной, который всякий раз, как открывалась или закрывалась дверь, изрыгал на улицу какую-то неразборчивую словесную мешанину.

Эта мягко шуршащая тишина здесь; это дрожащее безмолвие; пахнущее водой и болотом дыхание зарослей камыша; необъятное звездное небо, такое далекое и в то же время близкое, что то, кажется, глазам больно смотреть на его недосягаемую вышину, а то будто стоит лишь протянуть руку – и звезды у тебя в пригоршне.

Здесь не было понятий «снаружи» и «внутри». Здесь все сразу и снаружи и внутри – ведь и хижина имела лишь боковые и заднюю стенку, а спереди была совершенно открыта.

«Фью, фью-фью!..» – закричал вдруг сыч, и Кряж запомнил его голос, чтобы утром спросить, кому принадлежит это «фью, фью-фью», а кому горькое и жалобное «маа… маа… маа».

Костер почти уже не давал света, только красноватые отблески, подобно легкой дымке, дрожали над угасающими углями. Кряж тихонько лег.

«Может быть, и мама уже спит», – подумал он, потом осторожно, чтобы не толкнуть Плотовщика, повернулся на бок. Впрочем, его друг спал таким глубоким сном, что его и пушкой разбудить не удалось бы.

Кряж вроде бы только на минутку закрыл глаза; но когда он открыл их, темную ночь уже сменило светлое, прохладное утро. Постель Матулы была пуста, да и Плотовщик смотрел на своего друга ясным, бодрствующим взглядом.

– Привет, Кряж! Ну как спалось?

– Хорошо. Ты давно проснулся?

– Мне не хотелось тебе мешать – ты спал как убитый.

– Я долго не мог заснуть, когда вы уже спали. Слушай, Дюла, кто это кричит: «Фью, фью-фью»?

– Сыч. Он прилетает каждый вечер, смотрит на костер и кричит.

– А почему?

– Ну, этого я, Кряж, не знаю. Этого даже и Матула не знает, разве что только другой сыч. Либо удивляется, либо сердится, а может, любит огонь. Возможно, он просто любопытен.

– А потом кто-то причитал, вот так: «Маа… маа… маа…»

– Заяц, которого поймал какой-нибудь зверь. Долго он кричал?

– Нет.

– Тогда, скорее всего, его сцапала лиса или же выдра. Хотя вообще-то выдре редко удается поймать зайца. А если он попадется в когти большому филину либо ему вопьется в горло куница, хорек или горностай, то они дольше терзают беднягу, и он дольше причитает, если, конечно, не сумеет сбросить напавшего хищника.