Текст книги "Судный день"

Автор книги: Иса Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Весь этот гомон тупой болью отзывался в голове Фазла, он словно бы уже тысячу раз все это видел и слышал и не знал, как избавиться. Но когда вслед за лекарем все упали на колени перед ним, из его изболевшейся груди вырвался крик:

– Это болезнь, дети мои! Ваша любовь перешла в болезнь!.. – И он пошел, задыхаясь и поднимая с земли одного за другим своих мюридов. – Вставай, сын мой, вставай! – твердил он. – Как... как возможно такое самоунижение?! сокрушался он.

Если бы ему пришлось поодиночке поднимать всех своих мюридов, то он потратил бы на это всю ночь до утра, до тех пор, пока не поднимет последнего, но с пути своего не свернул бы, это было всем ясно.

Но вдруг кто-то с силой и даже грубо схватил его за руку. Фазл, замерев, оглянулся и увидел Насими.

То обстоятельство, что Насими после событий на Куре и на Кюрделеме, не присоединился к мюридам и не пошел со всеми на сход, подтвердило мысль Фазла, что он выше преходящих забот, и укрепило его надежду на любимого ученика.

Фазлу было ведомо, что когда халифы обнародуют сбой сговор с союзниками, то мюриды, поверив, что большая война приведет к созданию Царства справедливости, пойдут за ними, и судьба каравана, сосредоточенная до сих пор в Ширване, вокруг Всадника вечности и Высокоименитого, будет решаться не здесь, а в Анкаре, в резиденции гаджи Байрама Вели. Поручая Насими дервишество в Рум, Фазл, по существу, вручал ему судьбу каравана, хотя и назначил выразителем воли Хакка досточтимого мовлану Таджэддина. Проникнув в резиденцию гаджи Байрама Вели, Насими данной ему способностью проникать и в суть людей обнаружит и выявит подлинные цели анкарского суфия и отвратит от него халифов, и, вернув караван на истинный путь, встанет во главе его. Одно беспокоило Фазла, что Насими по своей неосторожности и безмерности, узнав о сдаче, бросится один на встречу с Высокоименитым и снова угодит в руки шейха Азама.

На берегу реки Кюрделем Фазл делился своими мыслями о Насими с Гусейном Кейа. "Не со мной, а с ним должен связать свои надежды отныне Высокоименитый, а первым условием преданности Амина Махрама должна стать охрана Сеида", говорил Фазл Гусейну Кейа, надеясь, что он успеет еще повидать Насими, чтобы с глазу на глаз внушить ему важность возложенных на него задач и уберечь от неосторожности.

Когда все упали на колени, один человек остался стоять во весь свой рост. Это был Насими. Он стоял над распростершейся на земле Фатьмой, как над покойницей. В темных, как ночь, глазах его кипели гнев и протест. Взгляд его, перебегая с Фатьмы на павшую ниц толпу, с Фатьмы на Фазла, остановился наконец; Насими смотрел на Устада, как на убийцу.

Обернувшись, чтобы посмотреть, кто схватил его за руку, Фазл встретил тот же взгляд и услышал страшное обвинение.

– Не любовь наша превратилась в болезнь, Устад, а безжалостная воля Хакка, породившая столько горя и страданий! – сказал Насими, и слова его обдали лицо Фазла жаром.

Фазл даже отступил на шаг. Он сам всегда понимал, что безжалостная и бесчеловечная воля Хакка – это вынужденное средство противостоять миру гнета и тирании – сама может перейти в тиранию, но то, что Насими назвал это болезнью, больно ударило его, за сердце задело.

– Свет очей моих, и ты обвиняешь меня?! Разве, без тебя мало обвинителей? Свет очей моих! – сказал он дрогнувшим голосом.

Но Насими в гневе своем был неукротим.

– Посмотри на эту несчастную, наследницу вечного духа! Не по твоей ли вине она так больна и жалка?! Посмотри на своих мюридов! На меня, наконец, посмотри! Мы стремились походить на тебя даже желтизной своих лиц, потому что были страстотерпцами за великую любовь! Во имя чего наши муки сейчас, Устад? Как мне не упрекать тебя, если ты так упрямо идешь на смерть и не видишь спасения ни в чем, кроме самопожертвования?

Нет, не все он, очевидно, сказал им. Опустив голову, Фазл начал говорить, и слова его падали словно бы в безлюдное безмолвие ущелья, не нарушаемое даже дыханием.

– Не на смерть я иду, сын мой. Я иду на важное дело. На счастливое дело.

– Ты идешь на смерть! – крикнул Насими. – Я тотчас уразумел, что встреча в назначенном месте и намаз перед Высокоименитым означают твою сдачу! Обезопасить же Дива ты намерен своей смертью!

Мюриды поднимались и все теснее обступали Устада с его любимым учеником.

– Насими прав! Ни для кого уже не тайна, что ты идешь на верную смерть! сказали они.

– Не надо словопрений, Устад! Вернись в безопасное убежище! – сказали они.

– Объяви День Фазла! Призови нас к самопожертвованию! Позови союзников! сказали они. Фазл огляделся в волнении.

– Дети мои! Я верно называю это дело счастливым! Оно должно свершиться, дети мои! Я должен идти, даже если впереди смерть! – сказал он. – Ибо не мною началось, не мною кончится. Умер Джазидан (Джавидан – основоположник движения сопротивления халифату (IX в.) – ред.) – вечный дух пробудился в Бабеке, умер Бабек – дух явился в Гусейне Халладже! После гибели Гусейна Халладжа – в ахи Фаррухе, после Фарруха – в шейхе Низами, а после Низами – в шейхе Махмуде (Шейх Махмуд Шабустари – знаменитый на Ближнем Востоке философ-пентеист (XIII в.) – ред.). Цепь наша не мною началась, не мною и кончится. Я лишь звено Великой цепи. Сегодня высший дух во мне, завтра объявится в другом. Вы забыли эту великую истину! И если нет выше славы, чем смерть во имя сохранения Великой цепи, то почему я не могу сам распорядиться своей судьбой? Повелеваю: сойдите с пути моего!

Мюриды вокруг заволновались.

– Не сойдем, Устад! Твоя смерть – это наша смерть! – сказали они.

– Мы не хотим безопасности ценою твоей жизни! – сказали они.

Фазл попытался перекричать их.

– Но я ведь не на смерть иду, дети мои! – воскликнул он. – Как это похоже на Насими: назвать каплю морем, а дождик – грозою. Я не отрицаю, что путешествие мое небезопасно. Очень возможно, что по прибытии я окажусь в темнице. Кто из моих дервишей, творивших намаз перед правителями, не знает, как это бывает? На пути к единству, темница – вещь обычная. А в шемахинской темнице я смогу часто видеться с Высокоименитым, с Амином Махрамом, багадурами, с Дервишем Гаджи, учеными и купцами и держать связь с теми, кто имеет доступ в армию Дива. А связь с армией Дива – вопрос судьбы нашей, дети мои! Вам известно, что Див обеспокоен приближением Тохтамыша и связывает это с активностью наших союзников. Раис Юсиф не зря так часто поминает Ильдрыма Баязида. Мои халифы связаны с Румом, и Див, несомненно, знает о том и ждет одновременного нападения Тохтамыша, Ильдрыма Баязида и нашего. И, конечно же, полагает, что и я поставил себе целью большую войну. У меня есть основания так говорить. Мовлана Махмуд сказал мне, что в Белом шатре теперь только и разговоров, что обо мне. Услыхав же, что я в темнице, Див успокоится на наш счет и немедля вступит в войну с Тохтамышем, после чего, если останется жив, года на полтора-два лишится военной силы, не сможет воевать и вернется в Самарканд. А что может быть для нас лучше этого? За полтора-два года мы с помощью Очага Хакка в столице и Ключа к дверям Дива приобщим к истине влиятельных военачальников Дива, может статься, и его наследников! Да, Дети мои, я сказал – наследников. Будь здесь мовлана Махмуд, он поведал бы вам о плодах своего намаза перед наследниками Дива, о том, как они отчаялись от непрерывных войн и как жаждут истины! Знайте же, что "Джавиданнамэ" делает свое дело и в армии. И помните, что век Дива недолог. Война уже съела его нутро, он близок к концу. В нем самом произойдут перемены. Нужно терпение, дети мои, терпение и еще раз терпение! Запаситесь терпением, а я в стане врага, переделав нутро Высокоименитого, с его помощью буду влиять на Дива. И отпадет тогда нужда в войне, и наступит день, когда я снова вернусь к вам.

Вот каково то "дело счастья", на которое я иду, дети мои! Народ слушал его, зачарованный.

– Не вернешься! – сказал Насими. – Сдашься – и сразу повезут тебя и казнят перед крепостью Алинджа! – сказал и в миг один рассеял чары. – Слушайте, мюриды! Не в темнице "дело счастья", а в тайне, которую я прочитал в лице Фазла! Слушайте я открою вам ее!

Когда мюриды, подняв свои факелы, еще плотнее сомкнулись вокруг, Насими, расколов людскую массу, взошел на бугор у обочины.

– Я был в смятении накануне ухода Фазла из Страны спасения, – начал он. Я видел крушение в том, что Самитом при Натиге назначен Юсиф, что ему доверены резиденция Ахи Гассаба и подготовка восстания в День Фазла. Я полагал, что ошиблись не только халифы, но и сам Фазл, я не допускал мысли о том, что Устад не понимает своей страшной ошибки. Мне предоставили вольное дервишество, но какая это воля – одно горе и стенания! Я устал наконец от собственных стенаний и послал Фазлу весть, умоляя его не скрывать своего лица от меня. Ответа не последовало, мюриды! Остерегаясь моей откровенности так же, как переменчивые халифы, Фазл ушел, завесив от меня свое лицо. Я долго думал... и сорвал завесу с лица его... и узнал его тайну! Вот она, мюриды, я возвещаю ее вам: в программе Фазла нет оружия!

Заколебалось пламя факелов, заколыхалась толпа в белеющих хиргах, что-то похожее на озноб прошло по ней.

Насими знал какое действие возымеют слова "в программе Фазла нет оружия" на этих людей, на этих скитальцев, которые живы были единой мечтой о возвращении на родину, в добытое с оружием в руках Царство справедливости с центром в Тебризе. Но он по длительном и мучительном размышлении понял всю тщетность этих надежд, непоправимые бедствия, в которые они ввергнут Караван единства, понял и то, что Фазл, обещая им Царство справедливости еще при жизни, сам в это не верил.

– Не изумляйтесь, мюриды! Выслушайте мое толкование, – сказал он. – Война, к которой призывает раис Юсиф, уводит вас от истины. Не сам ли Фазл изрек: "Восстание наше внутри человека"? Остановитесь, вглядитесь в себя: способны ли вы убивать и проливать кровь? И явись сейчас перед вами Див – тиран и изверг, то разве вы поднимете на него руку? Нет, вы победите его не силой оружия, а силой слова Хакка! Такими я вижу вас, мюриды, такими вас знаю. И если сами вы возбуждены до такой степени, что не способны заглянуть в себя, то оглянитесь на путь, вами пройденный, на все этапы вашего образования и приобщения к великому учению. Слыхали ли вы на первом этапе обучения хоть слово против Корана и шариата? Говорили ли вам о том, что Мухаммед двадцать три года проливал кровь и арабов, и иных народов? Мы толковали вам Коран, вкладывая мысли Фазла в уста пророка и восхваляли его. И только освоив новое толкование Корана и "Джавиданнамэ", вы осознали, что истины, высказываемые от имени Мухаммеда, по сути были открыты и поведаны нам Фазлом. Не раскрывая своей тайны, он от имени ложного пророка поведал нам свою правду и тем уничтожил ложь. Стало быть, тайна Хакка необходима, и лицо его до поры сокрыто от нас множеством завес, срывая которые он постепенно открывает нам свое подлинное лицо. Я сорвал последнюю завесу, и вот вам истинное лицо Хакка, читайте – в нем нет ей слова о войне и оружии. Рыцари символического меча, узревшие в лице Фазла лик Иисуса, странствуя по свету, завоевывают сердца человеческой заповедью "не убий". Вдумайтесь: почему Фазл покинул Ширван, отлучил от дел Юсифа, расценил сход и призыв к самопожертвованию как нарушение воли Хакка? Потому что обнаружил в вас решимость вооружиться и вступить в войну.

Насими высоко поднял руку с символическим деревянным мечом и увидел, как Юсиф, опершись на двух дюжих мюридов, собирается, как это у него было в привычке, взобраться на плечи им; в позах как Юсифа, так и окружавших его людей ясно прочитывалась стойкая воля к оружию и войне. Сознавая, что он, как всегда, поторопился, начав дело спасения судьбы каравана и возвращения его на истинный путь здесь и сейчас, а не так, как предписывал ему Фазл в Руме, в резиденции анкарского суфия гаджи Байрама Вели, Насими тем не менее не видел возможности откладывать и ждать, ибо, если сейчас он со всею решительностью не отвратит этих людей навсегда от оружия и не восстановит веру в священный символ, не найдется уже силы, способной сломить решимость к войне. Фазл после поражения в споре со своими халифами на берегу Куры, так же как и там, устанет от бесплодных пререканий и поторопится тайно уйти и сдачей в плен отвратить беду. И наглец, которого мовлана Таджэддин велел с позором стащить с высокого минбара, воспользовавшись отчаянием наследницы духа, почти потерявшей рассудок, заставит объявить День Фазла.

Насими верил, что ему удастся добиться в Шемахе мер против вооруженного отряда, даже против Дива. Но судьба и будущее каравана сосредоточились сейчас здесь, и не может он уйти, не переубедив своих спутников на пути единства и не добившись полного признания и победы символического меча.

– У Фазла-Хакка одно-единственное оружие – священный символ! – сказал он, держа высоко над головой деревянный, в две пяди длиною меч. – Святое слово наше "Я есмь бог" утвердилось силою символического меча и той же силою завоевывает все больше людей на земле. А День Фазла, Царство справедливости с центром в Тебризе и война – дела преходящие, неистинные, ложные и чуждые учению! Я докажу вам это, мюриды!

По слитой массе народа снова пробежало волнение, раздался ропот; ропот перешел в сильный гул, поглотивший даже зычный голос Юсифа; который кричал, взобравшись на плечи мюридов.

– Дожили! Насими – и тот бросает камень в Царство справедливости! долетело до Насими. – Если Царство справедливости – ложь, то что же правда?! Если Насими переменился – кому же верить?!

Это был бунт, а на бунт надо отвечать бунтом, иначе Насими не умел.

– У Фазла-Хакка одно царство на земле – царство истины! – крикнул он.

Никто не слушал его.

– Нельзя опираться на оружие на тысячелетнем пути к единству, ибо это половинчатость! – крикнул он. – Кровопролитие сломит вашу веру в человека и переменит вас изнутри! Победа ваша станет вашим поражением!

Но никто не слушал его.

Насими был привычен к тому, что его проповеди и стихи прерывали, когда он читал в среде невежд; даже проклятья, ругательства и угрозы были там делом обычным. Но в караване ему – Дыханию уст Устада – всегда внимали восторженно; здесь ценили остроумное слово и сладкозвучные стихи поэта; здесь, как говорил Устад, он был любимец и баловень.

Но сейчас его никто не слушал. Слова его тонули в возмущенном гуле толпы.

– Доверьтесь мне, мюриды, я заменю Фазла в стане врага! – крикнул он, но, отчаявшись быть услышанным обезумевшей толпой, готов был уже отвернуться от нее и уйти с обидой в просторы вольного дервишества. Глаза его из-под натянутых, как тетива, бровей заметались в поисках родного лица, понимания, одобрения. Он увидел Фазла – тот стоял в одиночестве и страдании. Он увидел Фатьму, свою несчастную, безвинно загубленную возлюбленную, – она лежала без чувств и признаков жизни на обочине. Он увидел упрямые лица Юсифа и его мюрддов, тупую решимость отринуть все и вся, и взяться за оружие. И если бы он увидел их белоснежные хирги окрашенные людской кровью, то и тогда не расстроился бы больше, ибо не было для него большей беды, чем ограниченность людей, носящих хиргу и звание мюрида Фазла.

Насими сунул свой меч за кушак, скрестил руки, горько вздохнул и оглядел всех. Он был терпелив, очень терпелив, бесконечно терпелив. Просто меж его терпением и нетерпением не было грани. Не для того же он, отрекшись от дома, уюта, тепла родственного общения, оставив отца и мать, воспоминание о которых больно сжимало ему сердце, не для того же он поверил в идеал совершенного человечества, чтобы смотреть, как люди, надевшие белоснежную хиргу-бабочку и произносящие "Я есмь бог", превратились вдруг в невежественную толпу, отринувшую все святое, и требующую лишь оружия да власти?

Фазл запретил, сказали ему, раскрыть тайну измены халифов. О халифах, сказали ему, ему дозволено говорить по возвращении из Рума, не раньше. Фазл доныне терпит присутствие властолюбца – изменника, ограничившись лишь временным отлучением его от дел.

Но Насими не станет терпеть. Он выявит нутро Юсифа и навсегда рассеет пленившие мюридов чары Царства справедливости.

Насими посмотрел на Юсифа, который, стоя на плечах мюридов, что-то горячо говорил.

– Эй, начало всех наших бед! – обратился к нему Насими, но Юсиф, спустившись с плеч мюридов, которых по мере надобности превращал в свой минбар, пересекая бурлящую массу, шел к Фазлу.

Выпученные глаза его горели яростью. Проходя мимо бугра, где стоял Насими, он смерил его взглядом с головы до ног и подошел к Фазлу.

– Я не могу не вмешаться в безумную речь Сеида, хоть и отлучен тобой, Устад! – сказал он. – Я принимаю позицию мюридов как позицию Хакка и не принимаю позицию Насими и твою личную! Удали его из среды мюридов и прикажи ему дервишествовать. Иначе я могу волею всех мюридов лишить его хирги за отрицание Дня Фазла и Царства справедливости!

Фазл, опустив голову, тяжело дышал.

Раздраженный молчанием и отключенностью Фазла, Юсиф, как если бы он обращался не к могущественному Хакку, а к провинившемуся мюриду, прикрикнул:

– Почему не отвечаешь?! Шестеро твоих халифов отвергли тебя! Седьмой ушел, не удостоив тебя намаза! Очень возможно, что он сейчас, как и некогда прежде, служит Диву! А восьмой твой халиф, вот он... перед тобой! Подняв, как знамя, давно отжившую свой век деревяшку, мечтает с ее помощью одержать победу в стане врага! Единственно верный тебе халиф стоит перед тобой. Почему ты не отвечаешь ему, Устад?!

Фазл стоял с закрытыми глазами, и никто не слышал, как проговорил он про себя: "Ложь, опять ложь..."

Юсиф еще раз громко потребовал удаления Насими и, опять не получив ответа, гневно крикнул:

– Повели наказать его! Если этого не сделаешь ты, то я волею мюридов прикажу, и его закидают камнями!

Мюриды стихли. Ярость Юсифа заставила их смолкнуть. И тут с бугра раздался голос Насими:

– Эй, невежда, если даже распнут меня, как Ису (Иса – Иисус Христос ред.), от истины своей не отрекусь! Если в твоей воинственной голове есть местечко, не занятое жаждой войны и власти, то наберись терпения и выслушай доводы в подтверждение моей истины!

Достоинство и выдержка Насими привели Юеифа в бешенство. Не сломившись от одиночества, человек этот, высившийся на бугре во весь свой рост, оказался опасным врагом. Юсиф никогда не любил его, но опасным не считал. Когда халифы, прощаясь с ним на берегу Куры, сказали: "Берегись Насими!" – он ответил с улыбкой: "Что может Насими против воли мюридов?" И позже, когда, назвавшись Дервишем Ватином, он призывал к самопожертвованию и вместе со сходом поджидал Всадника вечности, он ни разу не вспомнил Насими. Он привык считать халифов и себя всевластными и только сейчас ощутил силу одинокого, отлученного от дел халифа. Оставив безмолвствующего Фазла, Юсиф с криком пошел на Насими:

– Что ты можешь нам доказать? Только с позиции врага можно отрицать Царство справедливости! – И, обратившись к мюридам, бросил подстрекательский вопрос: – Как мы поступим с тем, кто сомневается в Царстве справедливости?

Юсиф в бешенстве не постоял бы перед тем, чтобы закидать Насими камнями.

– Царство справедливости – наша святыня! – загудела толпа в ответ. – Нет пощады тому, кто бросит камень в святыню!.. Не поглядим – кто, лишим хирги! Насими должен отречься от своей позиции!

Юсиф бросал короткие быстрые взгляды на Фазла. Молчание его, так же как и молчание Насими, просившего выслушать его доводы и замолчавшего, было чревато взрывом. И, чтобы еще больше разжечь бунт мюридов, заставить навсегда замолчать обоих молчащих и окончательно утвердить свою власть, Юсиф заговорил, не давая передышки ни себе, ни тем, кто его слушал:

– Нам известно, почему Фазл не поощряет оружие! Мы слышали. Он говорил нам на реке Кюрделем: "Восстание наше требует жертвы". И о том мы слышали, что он решил пожертвовать собой ради сохранения в нас Хакка! Но мы полны решимости воспротивиться этому и самим пойти на самопожертвование ради сохранения Хакка в Фазле-Хакке! Я уверен, что мы в конце концов придем к согласию с Устадом. А Насими известный упрямец, Его упрямство можно сломить только всеобщей волей! Изъявите же свою волю, мюриды! Изъявите!

Юсиф всколыхнул толпу своей короткой речью; она пришлась им по душе, она была понятна им и близка.

Фазл, обрадованный и гордый интуицией и проницательностью любимого ученика, вобравшего, как принято было у них говорить, "в себя все черты своего Устада" и говорившего словами Устада, как если бы он присутствовал в Малхаме на намазе, был настолько же огорчен и угнетен потрясением мюридов-скитальцев, когда открылось, что семь лет они жили ложным обещанием. Раскрыта тайна Хакка, и обещание Царства справедливости врагом и разоблачителем религии, которая лживо обещала людям рай в потустороннем мире, тоже ложно. Ему нечего больше таиться, он откроется мюридам до конца. Он скажет им, как и мовлане Таджэддину в Малхаме, что вовсе не против того, чтобы взять власть и занять свое место у трона повелителя, опирающегося на учение хуруфи, – напротив, он мечтал бы увидеть своих скитальцев счастливыми, у родных очагов, в кругу семьи. Именно с этой целью он и включил когда-то в резиденции Ахи Гассаба в программу День Фазла и предназначил тебризский трон Высокоименитому и наследнику его, верному Амину Махраму. И если все сложится счастливо, то мюриды и союзники изопьют еще из чаши победы и, посадив Высокоименитого или же его достойного наследника Амина Махрама на тебризский трон, объявят его государем Азербайджана и Ирана и создадут Царство справедливости. Но мюриды должны знать, что оружие – не единственное средство создания Царства справедливости, и если дела пойдут, как намечено им, Фазлом, то все обойдется без оружия. Второе, что должны знать мюриды, это то, что Царство справедливости, созданное на ограниченной территории невозможно оградить от окружающего царства гнета и тирании, и тому убедительный пример Страна спасения.

Созданная Высокоименитым двенадцать лет назад с помощью восставшего класса ремесленников, она оказалась лицом к лицу с миром завоевателей-тиранов. Именно поэтому в Царстве справедливости не будет совершенной свободы, и мюридам придется подчиниться воле, опирающейся на меч и силу, что будет унижать их достоинство. К тому же, по мере усиления опасности извне – нашествий, войн, погромов, – мюриды, сами превратившись в рабов своих страстей, станут творить несправедливость, чинить погромы и, окончательно переменившись нутром, потеряют веру в человека и в грядущее. И наступит светопреставление, ибо потеря веры в человека это и есть светопреставление.

Фазл в своей книге доказал ложность предсказаний в религиозных книгах гибели и воскресения человечества, равно как и Судного дня, понимаемого как Суд всевышнего; ибо если творец – вселенная – вечен, то и человечество – часть вселенной – также вечно. Сочинители Торы, Библии и Корана не поняли истинного смысла Судного дня, предсказанного в глубокой древности каким-то совершенным, или же исказили его преднамеренно ради утверждения страха божьего в душе человека. Фазл понимал Судный день как потерю памяти человечества, плодов тысячелетнего совершенствования, веры в человека. И, следовательно, царство Фазла-Хакка невозможно на ограниченной территории, а требует всего земного пространства, и, как сказано в "Книге вечности", наступит не раньше, чем человечество спасется от разности вероисповеданий, языков и убеждений и вступит на единый путь познания. И, значит, самоотверженность мюридов не в том заключается, чтобы, выкинув за ненадобностью символический деревянный меч, взяться за настоящий, а в великом терпении и способности вынести все муки и страдания на пути к совершенству. Эта высшая самоотверженность, отвергая все преходящие заботы, каковой, несомненно, является и Царство справедливости с центром в Тебризе, всегда прислушивается к голосу Высшего духа, а голос тот говорит: "Эй, дервиш! Если ты не спасешь человека, опутанного ложью в мечетях, церквах, капищах, питейных домах, то и сам не спасешься, и участью твоей навсегда будут войны, кровопролития и слезы, и останешься вечным рабом в руках Дивов; скинь же с себя груз тщетных мечтаний и грез, освободись от суеты сует и ходи по земле с легкостью бабочки и достоинством бога; и посредством тридцати двух букв Хакка приведи сына человеческого к свету познания и сотвори свое Царство человека, который есть бог".

Так собирался Фазл с мыслями, чтобы начать проповедь, как вдруг почувствовал перемену в настроениях мюридов. И, прислушавшись, понял причину этой перемены: свою проповедь он с поразительной точностью слушал из уст Насими. Вот разве что два раза прозвучало имя Юсифа – с ним Насими связывал Царство гнета, в которое неизбежно превратится Царство справедливости с центром в Тебризе, и Судный день тоже связывал с ним. "Победа оружия разорвет нашу цепь, собьет с пути караван и задержит единство на тысячу лет", – говорил он.

Все же остальное, казалось, прямой связью передавалось из мозга в мозг от Устада к ученику. Это было великим счастьем, какого никому из совершенных в Великой цепи не доводилось испытать. Фазл был первым, который видел воочию, как Вечный дух перешел из него в ученика.

Он понимал, что не зря открыта тайна Хакка и снята последняя завеса с его лица и не зря ученик сказал: "Я заменю Фазла в стане вр-ага", но, увидев себя в своем любимом ученике, он не только духом воспарил, но ощутил невероятное облегчение во всем своем больном теле – его, кажется, вмиг оставили все недуги. И если несколько часов тому назад в разговоре с мовланой Таджэддином он признал себя жалким, то сейчас вновь ощущал себя могучим.

– Дайте дорогу, дети мои! Дорогу мне! – крикнул он и пошел к Насими. Он спешил прочитать на лице своего ученика признаки лица Хакка.

Он очень спешил, потому что знал, что скоро лицо Хакка покроется завесой преходящих забот, не зря же Насими сказал, что заменит его в стане врага. И когда Фазл воспротивится и скажет, что в стане врага его никто не сможет заменить, их позиции, так чудесно совпав, вновь разойдутся, и лицо Насими изменится. Поэтому он спешил не упустить те удивительные мгновенья, когда лицо Насими стало лицом Хакка.

Но странное дело! В лице Насими не появилось ничего нового, оно было прежним, всегдашним.

– Если Див отбросил меч своего наследника и приказал ему вооружаться знаниями против наших знаний, не лучшее ли это свидетельство всемогущества нашего символа?.. – говорил Насими невысказанными словами Фазла. – Если Див, разослав по своим улусам ученых-богословов, решил повторно завоевать словом однажды завоеванное мечом, то это ли не свидетельство превосходства нашего священного символа над оружием? – говорил Насими, и это тоже были те самые слова, которые сказал бы Фазл, если бы Насими не опередил его.

И то, что Насими подоспел на выручку именно сейчас, когда У стад раз за разом терпел поражения и терял надежду, то, что он сумел овладеть волей мюридов и повернуть караван на верный путь, тоже говорило о могуществе Хакка в ученике; Насими не просто взобрался на бугор у обочины, он стоял сейчас надо всеми, объединяя всех в одно целое, и Фазл, не отрывая от него взгляда, знал, что смотрит на несомненного Хакка. Но почему в лице его не было новых признаков? Фазл верил и учил, что, подобно растениям, взращенным под одним и тем же солнцем, в лицах людей, духовный мир которых освещается светом единых убеждений и помыслов, появляются черты непостижимого сходства. И, глядя сейчас на Насими, который говорил, высоко подняв над головой символический меч, он вспомнил вдруг, как халифы жаловались ему на любимого ученика: "Сеид Али впал в гордыню", – говорили они. – На вопрос: "Каков облик Фазла?" – он отвечает: "Смотрите на меня – узрите Фазла".

"И псевдоним свой Насими (Насими – многозначное имя: "Дыхание уст его (Устада)", ветерок – один из четырех элементов мироздания (земля, вода, огонь, воздух), отсюда Насими означает также "Дыхание Творца Вселенной". Кроме этого, "Нас" – означает "признак", отсюда Насими – "Признак Хакка". Математический шифр имени Насими: каждая его буква (хуруф) оз начает цифру, которая в сумме (н – 50, а – 1, с – 900, и – 10, м – 30, и – 10) дает "1001", что есть символ, означающий имя творца. – ред.) он взял из гордыни", – говорили. "И наследницу духа твоего он сбил с пути из одной только гордыни", – говорили. И не страшную ли ошибку, подумал вдруг Фазл, совершил он сам, когда под давлением халифов и их наветов он издал указ "О грехе безмерности"! Не проглядел ли он любимого ученика, лицо которого вобрало все признаки лица Устада и выражало высший дух? И не потому ли искренность и откровенность его намазов так безмерна, что он ощущает себя звеном Великой цепи? И если сейчас в лице ученика, повторившего всем своим обликом – от янтарной желтизны лица до впалой груди – своего Устада, Фазл не видит новых признаков, то не потому ли, что появились они давно, еще в ту пору, когда впервые были сказаны слова: "Смотрите на меня узрите Фазла"? И если Фазл не разглядел того, и подверг тягчайшим испытаниям высший дух, не слепота ли это самого Фазла, не свидетельство ли его половинчатости и несправедливой безжалостной воли Хакка?

Фазл, оцепенев от запоздалого прозрения, смотрел в лицо Насими, пытаясь прочитать его новым, открывшимся сердцу взором, и услышал, как ученик, объявив о своей решимости идти в стан врага, потребовал его разрешения и одобрения.

Народ молчал. Слишком многое вдруг на него обрушилось – отрицание оружия в учении Хакка и вечность "отжившей свой век деревяшки", отодвинувшиеся в неопределенную даль День Фазла и Царство справедливости и очевидная измена Фазлу Дервиша Ватина, а главное – жизнь Фазла висит на волоске, это довлело надо всем. Юсиф задыхался в бессильной ярости.

Фазл ощущал неодолимую потребность поделиться захлестнувшим его экстатическим восторгом и огласить явление Хакка, приветствовать его словом, которым приветствуют богов – Мархаба! Но если он сейчас объявит, что во главе каравана встанет Насими, то Юсиф вместе с халифами предпримут все, чтобы усложнить и затруднить дервишество Насими в Рум и все его будущие дела. И если он объявит сейчас, что узрел высший дух в Насими, и тем выговорит себе свободу действий и возможность идти в стан врага, то тем самым и Юсифу предоставит свободу действий и оставит их один на один с Насими. Но не может он не открыть явления Хакка! Не додумав до конца и не приняв окончательного решения, Фазл со смешанным чувством вины, раскаяния и просветления, с печалью и нежностью в лице взошел на бугор и взял за руку Насими.