Текст книги "Паноптикум Города Пражского"

Автор книги: Иржи Марек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

АДВОКАТ И ДУХИ (Перевод Л. Ермиловой)

Молодой Дубский, выдержав последний экзамен и став доктором гражданского и уголовного права, juris utrisque[ 29 ]29
  Юрист с университетским дипломом I степени (лат.).


[Закрыть], был удивлен сим фактом не меньше, чем сама экзаменационная коллегия. Та и другая сторона обменялись взаимными поздравлениями с успехом, и вот перед юношей открылся мир со всеми его радостями. Хотя распознать, что в этом мире дано человеку на радость, а что на беду, бывает ох как непросто. Спервоначалу, получив известие от дальнего своего дядюшки из провинциального городка, где размещался окружной суд, он пришел в восторг: тот предлагал ему на правах постоянного помощника свою адвокатуру, которую почтенный родственник вел уже спустя рукава, прозрев, что жизнь быстротечна и нет смысла наживать больше, чем человек в его годы успеет спустить. Дядюшка отдыхал себе на водах с разными, подходящими по возрасту дамами, а тут ему подвернулась возможность и вовсе в городок не возвращаться. Чем он и не замедлил воспользоваться.

Для молодого же человека представился случай заделаться вдруг солидным адвокатом.

Приняв дела в дядюшкиной более чем скромной конторе, Дубский убедился, что вкушать жизнь означает в местном понимании совершать степенные променады, лицезрея местных девиц. Вскоре он уже назубок знал их внешние и финансовые плюсы и минусы и стал проклинать судьбу, загнавшую его в эту дыру. Вдобавок ко всему выяснилось, что много есть в его работе такого, в чем он ни бельмеса не смыслит.

Взять, скажем, закон о водопользовании, о существовании которого он и не подозревал, а тут ему, как на грех, достался великолепный образец мельницкой тяжбы, хозяева двух мукомолен судились уже в третьем колене. Пришлось немало попотеть, проштудировав заново сей предмет. Полным профаном оказался он и по части исков, связанных с нанесением мелких оскорблений, а ведь только благодаря им еще и держалась на плаву дядюшкина контора.

Чтобы выиграть перепавшие на его долю дела, молодой честолюбивый стряпчий по второму разу засел за статьи и параграфы. К счастью, его вовремя предостерегла от такой глупости барышня Пригожая, секретарша, ставшая уже в этой ветхозаветной конторе чем-то вроде мебели, – так вот, она внушила ему сакраментальную истину: дескать, если уж штудировать законы, то, напротив, для того, чтобы по возможности подольше затягивать тяжбы.

Доктор права Дубский предпочел бы барышне Пригожей просто пригожую барышню, но по части казуистики ему надо было у нее еще учиться и учиться, что он и не преминул сделать. Секретарша вела регулярную переписку со старым хозяином, держала его в курсе всех дел и к отчетам, подписываемым паном доктором, присовокупляла записочки с собственными соображениями, довольно-таки проницательно подмечая в них и недостатки новоявленного своего шефа.

Кроме Дубского, в городке подвизались еще три адвоката, все они заправляли солидными конторами с персоналом и принадлежали к местной элите. Молодой юрист в это общество пока вхож не был. Сподобиться такой чести он мог разве что благодаря удачному браку, политической или профессиональной карьере. Последний путь, вполне понятно, был ему заказан.

Тяжба трех поколений за водопользование славы ему не прибавит, как, впрочем, и всякие там иски насчет сломанных на танцульках ребрах или свары двух торговок. В этом смысле жизнь к нему, можно сказать, не шибко благоволила.

Так что приходилось довольствоваться променадами, раскланиваться с молодыми дамами, посещать танцевальные вечера местного студенческого клуба, где ему и самому было невдомек, к какой братии он принадлежит – к тем ли юнцам, которым папашины денежки позволяют смотреть свысока на все, в чем преуспели их отцы, или же к людям серьезным, почитающим за честь добиваться успеха собственными силами.

Он все больше осознавал, что при своем, вполне уже приличном знании уголовного кодекса совсем не знает людей, среди которых живет. Скажем, вел он дело об оскорблении достоинства, вполне банальное, ничем не примечательное. Женщину из ближней деревни обозвали колдуньей, и она подала в суд. Молодому стряпчему стоило немалых трудов обосновать на процессе, в каком смысле это слово можно считать оскорблением, но каково же было его удивление, когда судья стал на заседании выпытывать, точно ли в действиях истицы нет ничего от колдовства, и домогался от ответчицы доказательств, что коровы у ней и вправду после посещения истицы стали хуже доиться. Пылкая речь молодого защитника не произвела на суд впечатления – дамы разошлись непримиренными, так что очередная тяжба была не за горами.

Хотят судиться – пускай судятся, – беззаботно сказал судья, когда все разошлись.

Конечно, господин советник, в обиходном смысле вы правы... Но позволю себе в частном порядке спросить у вас, возможны ли в принципе доказательства того, что потерпевшая и впрямь навела на коров порчу?.. Если мне не изменяет память, их еще могли принять всерьез разве что при Марии Терезии, добрых два века назад!

Судья уже листал новое дело и запальчивого молодого защитника слушал вполуха.

–Да-да... Но перед тем, уважаемый, они считались правовой нормой без малого тысячелетие, если не больше.

Но позвольте, господин советник, тогда с таким же успехом можно ссылаться и на malleus maleficorum, молот для колдуний!

Зачем, коллега? Судопроизводство с тех пор все-таки шагнуло далеко вперед, а потому мы эту даму, прозванную колдуньей, приговаривать к сожжению не будем. Напротив, сегодня она выступает стороной потерпевшей... Так что налицо истинный прогресс. Но в наших краях по сей день верят в дурной глаз, и у нас нет никаких оснований полагать это предосудительным.

Молодой адвокат вышел из зала суда в растрепанных чувствах, а в конторе вдобавок услышал от секретарши, что в округе есть деревни, где слыть колдуньей вовсе не зазорно – занятие не хуже и не лучше других.

А ночью ему причудилось, что он спас где-то в пограничье юную и, конечно же, нагую колдунью, пробился с ней через полицейский кордон и взял ее потом в жены. Утром встал как побитый, на душе кошки скребли.

Надо бы съездить в Прагу, авось развеюсь, дядюшка ведь не зря по водам раскатывает!

Возвратился он через два дня, с чувством приятной усталости, и узнал, что в округе случилось какое-то убийство; в подробности он не вникал, убийства обычно прибирают к своим рукам маститые адвокаты, те, у которых конторы на площади.

Вскоре, к его изумлению, выяснилось, что защитником ех offol адвокатская коллегия назначила на этот процесс его достопочтенного дядюнгку. В связи с болезнью назначенного адвоката коллегия не возражает, если защиту подсудимого Вацлава Бурды, обвиняемого в убийстве, возьмет на себя ex offo его постоянный помощник доктор Дубский.

Молодой человек почувствовал себя на седьмом небе. Это его первое крупное дело, предстоит суд присяжных, о котором будут писать в газетах. Он выступит с волнующей речью (какой и о чем, еще не знал, поскольку вообще о деталях убийства пока ничего не слышал), и из зала суда будут выводить рыдающих женщин, которые засыплют его потом цветами...

– Речь идет о защите ex offo[ 30 ]30
  ex officio – по обязанности.


[Закрыть], если вы обратили внимание, то есть без вознаграждения, – охладила его пыл барышня Пригожая. – И это при том, что подсудимый может нанять себе адвоката, я уже справлялась о его платежеспособности.

Доктор помрачнел:

Какого тогда черта он его не нанял? На что рассчитывает?

Твердит, дескать, невиновен, а потому в защите не нуждается.

Невиновен! Этого мне только не хватало! – рассердился молодой адвокат и заерзал в протертом дерматиновом кресле, из которого торчала пружина. Он был почти разочарован. Защитить невиновного – много ли в том заслуги? Другое дело – вытащить такого, который увяз по уши, тут уж блестящая репутация обеспечена!

Послушайте, барышня, если он невиновен, кто же тогда убийца? – спросил он наивно.

Откуда мне знать? Но в ходе процесса это уже не столь важно. Суд присяжных – все равно что театр. Материалы вам перешлют вовремя, можете не волноваться.

Вовремя... До чего же режет слух такое слово человеку, рвущемуся к первому своему крупному делу! "Вовремя" может означать и завтра, и послезавтра, и через неделю... Но ему нужно досконально вникнуть в обстоятельства уже сейчас. Сию минуту!

Надо сказать, что молодой юрист, не отличаясь большой страстью к чтению кодексов, до смерти увлекался чтением детективов, особенно таких, в которых молодые адвокаты утирают нос полиции. Вот он и решил навестить судебного следователя, ведущего этот случай, объяснив свою спешку вполне понятным любопытством и желанием новичка разобраться в деталях как можно обстоятельней.

Следователь, человек добродушный, с пониманием отнесся к нетерпению молодости. Материалы у него в полном порядке, скрывать нечего. Преступление расследовано строго по букве закона и, кстати, довольно быстро, поскольку оказалось чрезвычайно простым, так что никаких препятствий для назначения слушания не имеется.

По сути, все сводилось к следующему: в Голинове, соседнем горном селении, была обнаружена утопленница, Анна Пршимдова, сорока двух лет, вдова, проживавшая там же, в доме № 72. Нашел ее местный житель Ян Хлоупек, летом и осенью работающий общинным ночным сторожем. Сельчане по сей день не смирились, что по их территории проложена железная дорога, а поскольку раз-другой на жнитве случалось возгорание от искр, содержат сторожа йз местных. Вот он-то при утреннем обходе и обнаружил в лесном пруду женский труп – под щитовым затвором, на глубине двух метров. Будучи в некотором роде блюстителем порядка, сам его вытащил и узнал в утопленнице вышеупомянутую Анну Пршимдову,

По его вызову на место происшествия прибыли жандармы из окружного розыска; осмотрев погибшую, они обнаружили у нее на голове следы от удара. Вскрытие подтвердило это, установив, что женщине был нанесен удар тупым предметом в затылок, вызвавший повреждение черепного свода. Она потеряла сознание и только после этого была брошена в воду, еще живой, на что указывает прозекторская экспертиза бронхов и легких. Смерть наступила в результате насильственного утопления, то есть речь шла, без всякого сомнения, об убийстве.

Огромная кипа всевозможных протоколов, да еще топорный слог, каким их составляла розыскная жандармерия, повергли молодого помощника адвоката в глубокое уныние.

– А что вы скажете о моем обвиняемом? – пробормотал

он.

– Сейчас и до него дойдет черед. Вот, прошу, здесь вся документация, – усмехнулся пожилой следователь. – Читайте, пан доктор. После опроса местных жителей выяснилось, что погибшая длительное время состояла в интимной связи с односельчанином Бурдой Вацлавом, владельцем дома № 123. Его неоднократно видели с нею за селом, в полях и у леса, бывало, и вечерами, а его жена утверждает, что и до нее доходили слухи о том, что супруг ее путается с Анной Пршимдовой. Все это обвиняемый Бурда не отрицает, напротив, признает. Вот тут, читайте... Есть одна деталь, пан доктор, очень усугубляющая ситуацию подсудимого, а именно: погибшая, то бишь убитая, была в положении, где-то на пятом месяце. Вот вам и повод избавиться от нее, как полагаете?

Адвокат вздохнул. Да, отягчающее обстоятельство налицо, черт бы его побрал. Хотя так просто он не сдастся.

– Сколько в этом селе жителей? Сотни три, а то и больше? Разве покойная не могла состоять в связи с кем-нибудь еще? Разве убийцей не мог быть кто-то другой, кроме Бурды?

Видавший виды следователь ласково улыбнулся:

Понимаете, пан доктор, когда жандармам попадет в руки дело столь очевидное во всех деталях, то им и в голову не при-дет копать его дальше. Это во-первых. А во-вторых, лично я тоже не стал бы утруждать себя, случай и без того ясен.

А у Бурды нет никакого алиби?

Утверждает вместе с женой, что был дома, вот и все. Никто, кроме них, засвидетельствовать это не может. Сам он, конечно, отрицает убийство.

Ну вот!

Но это ничегошеньки не значит. Простой человек, бывает, упорствует в своей лжи даже тогда, когда дело ясно как божий день. Был у меня один случай с кражей. Злоумышленника видели на месте преступления, дома у него обнаружили украденного поросенка, а он знай себе твердил, дескать, ни сном ни духом не ведает, кто эту животину в хлев ему подкинул. Ну, я перед ним козырнул такой диковинкой, как дактилоскопия. Отпечатки пальцев на замке совпадали с его собственными. И что вы думаете? Мало того, что сам он упрямо стоял на своем, да еще и общественное мнение перетянул на свою сторону: как, мол, так, из-за чего-то такого, что и глазом не разглядишь, сажать человека в кутузку? Свидетель, утверждавший, что видел преступника, отказался от своих показаний. Знаю я этих людей, сам из горной деревушки. Народ там особый.

Пан советник, у меня может быть, прошу прощения, любовница, она от меня понесет, но это еще не значит, что я ее должен убить!

Так-то оно так, но и не удивляйтесь тогда, если на вас падет подозрение.

Но мой подзащитный не подозревается, его обвиняют!

Вину Бурды подтверждают свидетельские показания сторожа. Ага, вот они... Ян Хлоупек, проживает в Голинове, дом N° 64, безземельный, тридцати пяти лет, работает по общинному найму ночным сторожем... заявляет, что поздней ночью 6 сентября видел женскую фигуру, направлявшуюся из села в сторону лесного пруда... узнал в ней Анну Пршимдову. Его не удивила такая поздняя прогулка, он и прежде частенько ее подмечал и связывал это с Вацлавом Бурдой. Позднее ему бросилась в глаза уже мужская фигура, идущая в том же направлении. Двигалась она быстро и легко, поначалу вышеупомянутый свидетель даже испугался, ему показалось, что это лешак. Но потом разглядел Вацлава Бурду.

Адвокат вскинул голову:

Лешак? Это что, имя?

Ну да.

А почему свидетель, обознавшись, потом вдруг решил, что это Вацлав Бурда? Может, эти двое чем-то похожи?

Судейский следователь вздохнул:

– Вы не так поняли, пан доктор! Лешак – имя, но не человека. Некоего существа, если можно так выразиться. Когда он издает звуки, его еще называют гоготуном.

Молодой адвокат вытаращил глаза:

– Получается, свидетель верит в привидения. Но это же черт знает что!

Следователь не разделял его изумления.

Здешние крестьяне верят в них. А свидетель из здешних.

Но ведь для нас это неприемлемо!

– Само собой, я тоже не верю, что это был лешак. Да и сам сторож засомневался и в конце концов здраво засвидетельствовал, что это был Бурда. Так что все в порядке.

Ретивый защитник, вздохнув, распрощался с судебным следователем. Шагая домой, он только головой качал: ну и дела!

Не хватало только мне доказывать на суде, что убитая была лесной нимфой или бесовкой.

Окружной начальник сыскной службы, жандармский поручик Тымл, полагал, что у молодого адвоката есть все основания считать его человеком незаурядных способностей – ведь с преступлением разобрались за предельно короткий срок, а убийцу обнаружили в тот же день.

Убийцу? – с недоверием усмехнулся молодой адвокат. – Может, обвиняемого?

Ну хорошо, обвиняемого, хотя сомневаться не приходится.

Пан поручик, неужели вами не обнаружено ничего такого, что направило бы ваши подозрения на кого-нибудь еще? Поймите меня, подсудимый не признался, так что ситуация не из легких.

А зачем ему признаваться, когда он знает, что очевидцев нет? Будет все отрицать, хотя это его рук дело, больше ни у кого в селе не было резона ее убивать. Я эту вдову знал: миловидная особа, одиночество толкнуло ее на связь с Бурдой. Женщина одна жить не может – во всяком случае, долго. А в остальном вела себя порядочно, Бурду ничем не шантажировала, по крайней мере нам ни о чем таком не известно.

Тогда почему он ее убил?

Пан доктор, – усмехнулся поручик, – потому же, почему не нанял себе адвоката, а получил его, то есть вас, официальным путем. Скорей удавится, чем отдаст крону, такие уж они тут. А на ребенка пришлось бы денежку из кубышки выкладывать.

Вы хорошо знаете этого сторожа?

Конечно, знаем. Человек как человек. Хибара у него от родителей, поле уже продал, живет, как говорится, тем, что бог пошлет, в корчме бы сиживал в свое удовольствие, кабы карман не был пуст, а так заглядывает туда, если кто на пиво подкинет...

А если ему кто-то подкинул на пиво с условием, чтобы он наговорил на Бурду – дескать, видел его идущим за этой бедолагой?

А кому понадобилось бы давать ему на пиво? Зачем? То-то и оно. У нас, знаете ли, хватило ума разузнать, не держит ли этот Хлоупек за что-то зла на Бурду, но ничего такого не откопали. Наоборот, говорят, сторож хорошо относился к Пршимдовой, правда, был порядком моложе ее, так что какая-нибудь серьезная связь исключена. Случалось, она штопала ему белье – словом, обычная взаимовыручка двух соседей-бедняков.

– А как насчет Бурдовой жены? Она не ревновала? Поручик рассмеялся.

– Думаете, она могла... Да что вы! Это же деревня, понимаете? Люди смотрят на вещи просто; чего бы ей так уж злиться на него, ежели он и повалит какую-нибудь бабенку в сарае на солому? Особенно когда это остается между ними.

– Но между ними не осталось. В селе проведали.

– Проведали позднее. Они ведь долго встречались. Но в разговоре с Бурдовой мне не показалось, чтобы она воспринимала это так уж трагически.

– А может, все переменилось, когда Бурдова узнала, что его любовница в положении?

Поручик пожал плечами.

И вот еще что, пан поручик. В показаниях Хлоупека меня поразила одна вещь. Поначалу он решил про ту фигуру в темноте, что это лешак или гоготун. Не странно ли, как считаете?

Очень даже странно. Ерунда какая-то. Лешак ведь появляется не ночью, а в полдень...

Защитник по уголовному делу отправился в этот день не домой, а прямиком в кабачок. Ничего другого ему попросту не оставалось. А из кабачка к зданию суда, навестить в камере своего клиента. Ему еще никогда не доводилось бывать в тюрьме. Первым делом его удивили необычайно чистые коридоры, у него-то сложилось представление о темницах по виденному когда-то замку Крживоклат[ 31 ]31
  Крживоклат – бывший королевский за мок-крепость; построен в середине XIII в., ныне музей.


[Закрыть]. Но потом его одолело уныние: в окружной тюрьме не было предусмотрено помещения, где бы адвокат мог поговорить со своим подзащитным, и его провели прямиком в камеру. По пути надзиратель удивлялся, ну не чудак ли этот Бурда, по сей день сидит на казенных харчах, ни разу не послал его в трактир за обедом; надзиратель по сему поводу очень уж сетовал – ведь и ему от этого кое-что перепадало. А вообще-то ведет себя Бурда спокойно, да и с чего бы ему переживать, здешним арестантам жаловаться не на что. Знаменитый бродяга Филипек по кличке Вагус, знающий все тюрь мы в чешской и моравской стороне как свои пять пальцев, утверждает, что если уж сидеть, то лучше места не придумать.

Заскрежетал засов, дверь медленно отворилась; в камере сидел высокий, угрюмого вида мужчина, напоминая собой пойманного зверя. Молодой адвокат вдруг почувствовал, что воротничок ему жмет.

– Бурда, к вам пришли, это ваш судебный защитник, – торжественно возгласил надзиратель.

Мужчина что-то буркнул себе под нос.

– Пан доктор, соберетесь уходить, постучите, я буду за дверью.

Засов снова грохнул, отдавшись в душе адвоката зловещим эхом и заставив еще больше поежиться.

– Так вот, пан Бурда, я доктор Дубский... приставлен к вам защитником, – попытался он взять бодрый тон. – Поскольку вы сами не наняли себе адвоката, меня назначили, как говорится, ex offo.

Я ничего такого не сделал, зачем мне адвокат? – буркнул арестант, отойдя к крохотному зарешеченному оконцу.

Вы предстанете перед судом присяжных, пан Бурда, это вам не шутка. Гам без защитника нельзя. Вам известно, что такое суд присяжных?

Арестант ничего не ответил. Помолчав, снова повторил:

Я ничего такого не сделал.

Допустим... Но все же прошу вас отнестись ко мне с полным доверием. Если у вас есть какие-то пожелания, скажем, что-нибудь передать семье, я к вашим услугам.

Главное, чтоб картошку убрали. А потом надобно будет навоз вывезти, я небось могу припоздниться.

Адвокат вздохнул:

Пан Бурда, не скрою, ситуация у вас не из легких. Вряд ли вам удастся нынешним летом вывезти навоз.

Как это? – взвился мужик. – На том поле под Висельным холмом с навозом надо в срок управиться, это всякий знает!

Ну, может, я вас как-то вытащу, хотя... боюсь, дела ваши хуже некуда, пан Бурда.

Сказал он так умышленно: его раздражало это невозмутимое мужицкое спокойствие.

Бурда раскрыл рот, что-то буркнул, но никакой особой тревоги не выказал, разве что слегка подался вперед. Вот только в глазах засветился страх, как у зверя, когда его прихлопнет капкан.

– Вы обвиняетесь в убийстве. Если присяжные большинством голосов решат, что вы виновны, худо вам придется, пан Бурда, я, конечно, и ex offo буду защищать вас в меру своих возможностей, но вы должны рассказать мне в подробностях, что случилось. Как на исповеди. Я должен знать всю правду, чтобы убедительно говорить, понимаете?

Молодой адвокат, увы, был в своем деле наивным новичком. Еще понятия не имел, что защитник говорит тем убедительней, чем меньше знает, чем меньше эта самая правда связывает его по рукам. Окажись рядом достопочтенный дядюшка, тот бы ему поведал, что самым коронным его процессом была защита одного поджигателя, которого он по ошибке представлял себе и защищал как убийцу. Не одному присяжному довелось тогда утереть слезу, и подсудимый был оправдан.

Итак, вы утверждаете, что не убивали эту женщину! – строго сказал адвокат.

Не убивал, как на духу... А скажите, пан доктор, что такое... Ну, как это, вы говорите, должны меня защищать...

Ex offo? Решением суда. По обязанности. А проще – бесплатно.

Мужик даже ахнул:

Бесплатно? Это что же, мне ничего не надо вам платить?

Нет, успокойтесь, абсолютно ничего.

Стало быть, придется вам языком чесать перед судом задаром?

Молодой защитник вздохнул. Ему тоже приходила в голову такая святотатственная мысль, но он гнал ее от себя прочь.

– Есть люди, которым нечем оплатить адвоката, но их все равно положено защищать. Этого требует справедливость, и в таких случаях по закону назначается адвокат ex offo.

– Но я не бедняк, пан доктор! Я просто не виноват, и потому адвокат мне без надобности. Я хочу домой! – взвизгнул мужик.

–Вас не отпустят, поймите вы это, вам вменяют убийство, а за него полагается либо смерть, либо пожизненное заключение. Если все сложится очень уж удачно, то дадут лет двадцать или около того, учитывая все смягчающие обстоятельства.

На этот раз мужик растерянно опустился на табуретку. Хлипкое сиденье под ним затрещало.

Я ничего такого не сделал.

Очень вас прошу, скажите, положа руку на сердце: вы нечаянно ее убили? Толкнули – она и свалилась?

Да зачем же мне... Пресвятая богородица, даже язык не поворачивается. Анна была сердечная женщина, ласковая такая, мне с ней хорошо было.

Она забеременела от вас?

Бурда посмотрел на него озадаченно:

Не знаю, непорожняя от меня была, это точно. Сама мне сказала.

Да ведь это одно и то же! Словом, ждала от вас ребенка. И вы не боялись?

Чего мне бояться? Да что там, кабы родился мальчик, я бы когда-никогда взял его к себе, кому-то за конями все одно надобно присматривать.

А ваша жена?

Какое ей, жене то есть, дело, не ейный ведь! – удивился мужик.

Защитник был потрясен такой, в сущности, простой логикой, даже в чемто любопытной, но в настоящую минуту непостижимой. Этот человек или простофиля, или, напротив, тертый калач, в общем, мне не по зубам. Но присяжных ему не пронять ни так, ни эдак.

Значит, вы ее не убивали. А где вы были в ту ночь?

Жандармы меня о том же все пытали. Где мне быть? В корчме, потом дома.

А свидетели у вас есть?

Ежели мы дома, а работница дрыхнет в чулане, то кто, окромя твоей собственной старухи, может быть под боком?

Она подтвердила, я знаю. Но этого недостаточно. К тому же нашелся свидетель, который видел, как вы шли ночью к пруду.

Ну да, и это мне говорили. Так ведь каждый знает, что Хлоупек иной раз бывает под мухой. Небось и тогда был!

Ага, отметил про себя адвокат, вот что можно пустить в ход против обвинения. Свидетелю придется доказать суду, что это точно был Бурда... А не лешак!

Послушайте, пан Бурда, вы никогда не видели лешака?

Нет, – подумав, ответил Бурда. – Но отец мне сказывал о нем.

– А пан Хлоупек чуть было его не увидел! – почти весело съязвил адвокат. Ну что ж, попробуем подкопаться под этого свидетеля! Раз он верит в привидения, значит, слаб на голову... Но тогда голова не в порядке и у жандармского поручика,.не говоря уж о судебном следователе. – Пан Бурда, вы с покойницей были близки. Не говорила ли она когда-нибудь о каких-то своих обидах, неприятностях, страхах? Не угрожал ли ей кто?

Арестант завертел головой:

– Господь с вами, кому бы взбрело ей угрожать! Хорошая была женщина, жаль ее...

Сказал он это с такой искренней грустью, что адвокат вдруг поверил: этот человек и вправду скорбит о ее смерти. Может, он и впрямь ни при чем?

Вот только переживала из-за своей девчонки, Маржки.

А что такое?

Не работала, не училась, одни парни у ней на уме. Последним временем Анна, помнится, плакала, мол, эта девка до гроба ее доведет.

Судебному защитнику вспомнились по аналогии пророчества собственного отца, когда ему довелось в гимназии провалиться по математике, и он только рукой махнул. Родители не скупятся на сильные выражения.

– Это не совсем то, пан Бурда. Мне нужно нечто такое, что бы растрогало присяжных. Вы случайно не сирота? Или, может, во время мировой войны под пулю попали?

Оказалось, что от мобилизации Бурду освободили как единственного крестьянского сына-кормильца, и вообще в его жизни не оказалось ничего такого, что могло бы выжать у кого-либо слезу.

– Обнадеживающего маловато, но постараемся сделать все, что в наших силах, – бодро сказал адвокат и поднялся.

Мужик глубоко вздохнул:

– Это на меня кара наслана, как пить дать.

– Не чересчур ли суровая? И за что? Мужик пожал плечами:

– Человеку про то знать не дано. Но еще тогда, как шел я ночью через заводи и увидал того белого бычка, сразу сказал себе – что-то станется.

Какого такого бычка? Разве белых бычков не бывает? – удивился неискушенный в жизни защитник.

Бычки пегие, пан доктор, – наставительно сказал мужик. – А там, в заводях, есть места, где человеку может раскрыться правда. Там ведь водяные живут.

Вы их видели?

Нет, я нет... Я видел белого бычка. А это было от них знамением. Бежал он впереди меня по дороге, в руки не давался, только все зыркал на меня, прямо мороз прошибал. У телят, знаете, жалостные такие глаза!

Молодой защитник через силу выдавил:

Пан Бурда, но это же...

Белый бычок означает беду либо упреждает. Ежели кому встретится, тому надо быть ох как начеку... Только от своей судьбы не уйдешь, вот как я.

Вот от своей судьбы и уйдете, если докажете, что невиновны!

Да только как? – вздохнул мужик.

Адвокату оставалось лишь присоединиться к его вздоху. Он постучал в дверь, и она тотчас открылась.

Ну что, разбираться с убийцей – это вам не фунт изюму? – спросил надзиратель по дороге, заметив его растерянность.

Между нами говоря, пан надзиратель, – пробормотал защитник, – этот человек такой же убийца, как и мы с вами!

Вечером в ресторане адвокат Винш поздравил молодого коллегу с доставшимся ему перспективным делом. Вишну легко было так говорить, он специализировался по имущественному праву и с успехом защищал интересы местных финансовых учреждений и крупных фирм.

– Прославитесь, коллега, даже если результат будет не ахти какой, попомните мое слово, – умильно заверял он, вертя в толстых пальцах хрупкий бокал. – У меня в ушах уже так и громыхает голос прокурора Брабеца – дескать, злодей загубил две жизни, причем жизнь нерожденная еще драгоценней жизни человека зрелого; потом кстати упомянет: мол, не исключено, что преступник убил в ее чреве великого гения... Будьте к этому готовы, я его знаю, прет, как паровой каток, а тут такая прекрасная оказия, в зале суда у всех глаза будут на мокром месте. Разумеется, кроме ваших, коллега!

Адвокат Винш ехидно усмехнулся. Как тут молодому Дуб-скому было не впасть в уныние? Утром пришло письмо от достопочтенного дядюшки. Извещенный барышней Пригожей о свалившихся на них заботах, дядюшка набросал своему племяннику необычайно убедительную, по его мнению, речь. Пре-ступник-де с малолетства был существом болезненным, слабого ума, обрывал мухам лапки и крылышки и выкалывал птичкам глаза. Его отец, безнадежный алкоголик, свел в могилу свою жену. Убитая же была особой нравственно ущербной, вынашивая под сердцем плод греха, она пыталась приписать отцовство богатому крестьянину и выкачать из него денежки. Что ей и удавалось, поскольку, как уже было сказано, вышеупомянутый был человеком младенческого ума. Но однажды ночью, когда она в своих требованиях зашла столь далеко, что хоть продавай хозяйство с молотка, затравленный крестьянин грубо толкнул ее, отчего она потеряла равновесие и ударилась головой. Испуганный, в невменяемом состоянии, он спихнул свою любовницу в воду. Подсудимый глубоко раскаивается в содеянном и с доверием и благодарностью вручает свою судьбу в руки милосердных господ присяжных.

Выглядело все это довольно убедительно, но не соответствовало истине, а потому ничего, кроме раздражения, у молодого и неискушенного Дубского не вызвало.

Прекрасная речь, пан доктор, – сказала барышня Пригожая. – Ваш дядюшка мог бы мне напомнить о ней, отыскалась бы в бумагах, он уже однажды ее произносил, лет двадцать назад, на подобном же процессе, тогда жена убила своего мужа, который запил.

А я думал, забеременел, – прошипел пан доктор и вскочил с кресла. – Поймите же, ничего такого я произносить не буду, это у меня первое крупное дело, и врать я не намерен!

Тогда ума не приложу, как вам удастся защитить этого человека, – холодно отрезала барышня Пригожая. – Я просматривала протоколы, у вас как защитника нет ни малейшего шанса.

– А если он невиновен? Барышня улыбнулась:

– Такая мелочь присяжных вряд ли заинтересует. Ваш дядя частенько говаривал, что присяжная коллегия – женского рода, а потому он ее побаивается.

Во взгляде барышни скользнула тень какого-то смутного воспоминания, заставившего ее обиженно умолкнуть.

Молодой адвокат зажег настольную лампу и стал готовить речь. Продвигалась она со скрипом, он, конечно, собирался придать ей окончательный вид уже к концу разбирательства, не сомневаясь, что обвинение допустит какой-нибудь промах, которым защита не замедлит воспользоваться, а сейчас пытался лишь набросать основную концепцию. Время летело быстро, ночь клонилась к тусклому рассвету, а молодой защитник чувствовал, что не дается самое главное – нечем ему пронять присяжных. Но чем дольше листал он бумаги, тем больше убеждался, что нет смысла выгораживать безвинного человека, лучше всего открыть дело с другого, противоположного конца. Существовал ли еще некий человек, заинтересованный в гибели несчастной?