Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Помучила она меня! Зато килограммов тридцать будет!

– А как она называется, Джимми?

– Индейцы называют такую рыбу «вагу», а как по-английски, я, честное слово, не знаю. В этих местах водится свыше двадцати видов этаких колод: не забывайте, что вы в Панамском заливе! Ведь и само слово «панама» на языке индейцев означает…

– …много рыбы.

– Ну вот, вам это уже известно. Однако вряд ли вы знаете, что на счету у здешних рыболовов-спортсменов есть несколько мировых рекордов. В 1941 году тут, например, поймали черного марлина весом в семьсот четырнадцать фунтов. Это больше трехсот двадцати килограммов.

– Ничего себе! Вот и говорите после этого, что рыболовство не тяжелая атлетика!

Неоновые дельфины

– Мирек, смотри, летучие рыбы! Вон там, слева! Десятками выстреливают они из воды, расправляют длинные заостренные плавники, несколько секунд планируют против ветра, ловко огибая гребни волн, и снова падают в воду.

В воздухе они игриво, точно ласточки, ломают направление полета.

Джимми лишь посмеивается, глядя на наше возбуждение.

– Да вы посмотрите вперед, правее носа лодки. Видите вон тот черный треугольник над водой?

– Уж не акула ли эго?

– Еще какая! Их здесь столько, что не приведи господь. А бон там черепаха, здоровая штуковина. Немногим меньше ярда. Если вы некоторое время постоите на палубе, то удивлению вашему не будет конца: чего только нет в этом море! Возьмите мой бинокль.

Вернули мы его Джиму, лишь когда над Тихим океаном раскинулась ночь.

Мы сидим на освещенной корме «Альбатроса», утомленные зноем дня и непомерным множеством впечатлений. Сравниваем и дополняем заметки последних трех бурных диен, отдыхаем. По бесконечному простору океана скользят зеленоватые щетки волн, одна за одной. Они мерцают и светятся в лунном свете, но как же так? Ведь луна еще не появлялась! нет, это не отражение! Волны светятся сами собой! А сияние за лодкой? От кормы отлетают целые снопы зеленоватых жемчужин, они сверкают и искрятся прозрачно-зеленым светом, кружатся и пляшут в воронках водоворотов, пока их сплине не растворяется в таинственном освещении, источаемом широким следом «Альбатроса». Да, этот свет струится прямо из океана всюду, где его взбурлили судовые винты, везде, где вода находится в движении. Гребни волн от горизонта до горизонта прочесывают светящейся пеной необозримую гладь океана. В эти мгновения мы чувствуем себя в плену чудес.

Уходят минуты, а может быть, и часы; мы с трудом освобождаемся от изумленного оцепенения, мысли лихорадочно ищут ответа, способного защитить от волшебства тропического моря, от миражей, которые продолжаются, существуют, которые мы видим своими глазами.

Планктон! Одно слово, простое и неромантичное, открывает тайну Панамского залива. Фосфоресцирующий планктон, до глубины пронизывающий поды тропического моря. Он начинает светиться при малейшем движении. Вот почему в гребнях волн горит этот спокойный зеленоватый свет. Есть здесь и другой вид планктона, который собирается в маленькие шарики. Их свечение наиболее ярко. Это они творят каскады жемчужин в водной дорожке за кормой. «Никаких чудес, никаких чар, одни только шарики из морского студня. Заденешь их – они светятся, оставишь в покое – погаснут», – удерживает тебя на земле логика разума. Но внутри тебя что-то противится этому. К черту холодную рассудочность! Логику же прибереги до того времени, когда станешь считать морские мили, когда будешь париться на солнце. А сейчас открой все чувства! Прими редчайший дар, подчинись красоте, принадлежащей лишь сказкам и морским тропикам!

Снова впиваемся мы взглядом в волы океана, перевесившись через носовой борт. Над ватерлинией поднимаются, уходя в темноту, стальные бока судна, выкрашенные мертвыми белилами. А под «одой – вся килевая часть лодки словно сделана из стекла, из тончайшего хрупкого хрусталя, озаренного изнутри ясным зеленым светом. Миллионы сверкающих жемчужин разлетаются крыльями-каскадами от неоновой трубки – стеклянного острия носа, разрезающего свет волн, – и летят, летят по морю, уносясь в ночь.

В темных глубинах под лодкой промелькнула молния. Потом вторая, пятая. Их семь, семь зеленоватых молний: это семь дельфинов мчатся в глубине наперегонки с «Альбатросом». Их глаза, дыхательные отверстия, края плавников, каждый выступ тела как бы обведены тонким люминесцентным слоем. Вся поверхность их корпусов мягко светится. Они играют, петляют, намного опережают лодку. На секунду выныривают из воды и – гаснут. В это короткое мгновение видишь в отблеске моря мясистую тучность их тел, слышишь сильное пыхтение. Но это лишь на миг, пока семь дельфинов вновь не пролетят сквозь волну и не уйдут вглубь, – в чудесное царство, превращающее семерых морских исполинов в сказочные создания из хрусталя, вокруг которых вьются мириады стеклянных рыбок.

Между тем время, это неумолимое предостережение разума, без нашей помощи и не считаясь с нами отмеряет мили залива, окутанные волшебством сияющей воды и темных звезд. Но, смилостивившись, оно отдает нас непостижимой красоте сказочного мира. Страшно протянуть руку – боишься, как бы от этого он не рассеялся. Молчишь, ибо даже самое хрупкое слово будет слишком вещественным в чарующей ночи чудес. Отдайся же ей целиком, всей душой, любуйся красотой, которая никогда не повторяется…

ВО ВЛАСТИ «ЮНАЙТЕД ФРУТ»

В небольшой комнате на третьем этаже доходного дома в предместье царил необычный порядок и покой. Утих стрекот двух пишущих машинок, редко прерывавшийся в последние дни. Со столов и стульев, с кроватей и пола исчезли груды блокнотов, почтовой бумаги, книг, проспектов, папок, карт и конвертов с сотнями негативов. В углу у двери аккуратно сложены сумки и чемоданы.

Зато этажом ниже – суматоха. Лидушка Шпалкова, жена представителя наших компаний в Панаме, просто не знает, за что раньше взяться. Четырехлетнему Иржику не хочется ложиться в постельку, настало самое время готовить киедли-кн, пиво «Праздрон» уже давно должно было стоять в холодильнике, а стол между тем все еще не накрыт. Через полчаса за ним соберутся несколько друзей на последний прощальный ужин.

Лишь вокруг дома, совершая неизменный цикл, с истинно полицейской докучливостью кружит и кружит знакомая нам полицейская машина, снабженная ранней. В последние дни и ночи она разорвала свой заколдованный крут, по пятам следуя за «татрой». А как только мы вернулись на стоянку перед домом, эта машина снова пустилась в свою круговерть, продиктованную запоздалым и несколько комичным страхом перед двумя путешествующими чехословаками. Ну что ж, по крайней мере сэкономим на охране. Пусть караулят наш автомобиль даром. До завтра. Выездные визы у нас в паспортах.

Револьверы вместо ордера на арест

Время приближается к одиннадцати. Йожка Шпалек с плохо скрываемым умилением готовится преподнести главный сюрприз вечера – поставить новую грампластинку с записью детского хора Кюгна. Сюрприз для нас и для горстки наших панамских земляков, не побоявшихся прийти сюда.

Приятная гармония детских голосов сжимает горло и увлажняет глаза. Она проникает до глубины души и будит чувства, которые весь вечер прятались и заглушались разговорами и преднамеренным весельем.

Вдруг двери распахнулись настежь, и в них появилась группа вооруженных револьверами людей. В гражданском и в форме панамской полиции. Первым входит толстяк коротышка в белом полотняном костюме, в надвинутой на глаза шляпе, со свиным подбородком и лицом торговца.

– Yo soy juez nocturno de policia! – громко кричит он. – Я ночной судья полиции.

Вместе с хозяином Иожкой поднимаемся из-за стола.

– Мы не знали, что в этой стране практикуются ночные нападения на иностранцев. В других местах, бывает, и полиция стучится в дверь, прежде чем войти.

Толстяка это не сбило с толку.

– Вы сеньор Лиселка, вы сеньор Сигмунт, – размахивает он у нас перед глазами увеличенными фотографиями с наших паспортов. К слову сказать, работа технически выполнена отлично, надо отдать им должное. – А это сеньор Эспалек, хозяин квартиры. Прошу отдать ключи – от дверей, от шкафов, от вещей! Все вы пойдете со мной!

«Спокойствие, спокойствие, спокойствие, – стучит сердце, – этот коротышка ходит по тонкому льду: это провокация, и он прекрасно знает, что оснований для ареста у него нет и не может быть. Спокойствие, спокойствие!»

– Прежде всего мы хотели бы видеть ваши документы.

– Разве полицейской формы конвойных недостаточно?

– Предъявите ордер на арест!

– Прекратите пререкания, – ощетинивается толстяк. Шея у него багровеет, на лбу выступают капельки пота.

– Мы имеем специальные чехословацкие паспорта и официальные панамские визы. Вы нарушаете международные нормы.

– Мне до этого нет дела: Вы понимаете приказ? – голос у судьи сорвался, а за его спиной снова поднялись револьверы. Такой аргументации невозможно не понять. Мы хотим договориться по-чешски, но он обрывает нас на третьем слове:

– Говорите по-испански!

Нужно что-то предпринимать и – быстро.

– Послушайте, господин, мы принимаем к сведению, что в этой стране револьверы имеют больше силы, чем международные соглашения и панамские законы…

– Сеньор!

– Не перебивайте! стараемся мы говорить как можно спокойнее. – Мы принимаем также к сведению, что вы намерены произвести обыск наших вещей и квартиры нашего хозяина. Без нас. Это не обыск – дайте нам досказать! – это ночной налег. С вами пойдем мы двое и наш хозяин, сеньор Шпалек. Женщины и гости останутся здесь.

– У меня совершенно ясный приказ.

– Но у вас нет ордера. Или пойдем мы трое, или никто.

Судья с минуту беспомощно топчется на месте, потом

сдается.

– Vamos nucs! – Идемте!

В полумраке лестницы показались еще двое вооруженных револьверами, следующая пара дежурила у входа. Восемь человек. А у тротуара стояли две закрытые полицейские машины.

Через десять минут за нами опустилась тройная решетка панамской полицейской префектуры.

Бизнес за решеткой

Мы плетемся по бесконечным коридорам и лестницам, охраняемые спереди и сзади. Ночной судья молчит, словно воды в рот набрал. Он даже не возбраняет нам говорить по-чешски.

В коридорах и за приоткрытыми дверьми помещений лежат вповалку десятки, а то и сотни полицейских. Шлепают карты, стучат кости, в углах валяются обтрепанные книжонки с шедеврами о Диком Западе. Гарнизон единственных в Панаме вооруженных сил, власти, за которой всегда последнее слово.

Конвойные впустили нас в просторную комнату. По углам здесь та же картина, что и в коридорах: люди в военной форме, не знающие, как убить время. У стены напротив двери с важным видом склонился над письменным столом офицер с золотыми погонами. Перед столом, прямо посреди комнаты, стоят три стула, а из двух углов помещения на них нацелены стволы тяжелых пулеметов. Великолепная режиссура!

Офицер встает, на лице его расплывается сладчайшая улыбка.

– Я майор Сатурнио Флорес, третий помощник начальника панамской полиции. Садитесь, пожалуйста, – и он с преувеличенным радушием пожимает нам руки.

Мы спокойно повторяем свой протест – совершенно формально; майор извиняется – также формально; фарс начинается. Полчаса отвечаем на вопросы, которые в тысяче вариантов уже слышали из уст репортеров, любопытствующих и автомобилистов-болельщиков всех трех частей света. Пора кончать всю эту комедию и идти отсыпаться.

– Майор, ответы на эти вопросы вы знаете из газет – вы же их читали, если заинтересовались нами. И знаете их из нашей корреспонденции, принятой и отосланной. Вам следовало бы поучить ваших почтовых чиновников. Они делают свое дело несколько дилетантски. Нож и цензурная печать были бы куда приличнее. И вообще почему вы приказали нас арестовать?

майор с минуту помолчал, поудобнее устроился в глубоком кресле и медленно прикурил сигарету.

– К сожалению, – говорит он, прячась за облако дыма, – я получил приказ свыше. Итак, приступим к делу. Каковы ваши дальнейшие планы?

– Они вам известны. Завтра утром мы выезжаем в Коста-Рику.

Майор еще раз пытается прикинуться заботливым.

– Но ведь Панама не имеет с Коста-Рикой сухопутного сообщения.

– Имеет, майор. Правда, о шоссе мы ке слышали, но между обеими странами есть железнодорожная линия. И в конце концов при необходимости мы, вероятно, найдем каботажное судно. В любом случае, вам известно из газет, что мы едем в Мексику.

– А затем намереваетесь в Соединенные Штаты? – спрашивает майор, наклоняясь над столом.

– Вы знаете, что Соединенные Штаты в общей сложности четыре раза отказывали нам в транзитных визах. Эго единственное из сорока государств, не считая Колумбии. Поэтому из Мексики мы вернемся домой.

Третий помощник начальника начинает резать слова, как бритвой:

– Итак, скажем точнее: вас действительно не интересует поездка в Соединенные Штаты?

– Простите, майор, но вам скорее следовало бы заниматься нашими планами в Панаме.

– Если так, то у меня было бы для вас иное предложение. Возвращайтесь в Южную Америку!

– А что нам там делать? Мы уже были там достаточно долго.

Флорес потерял самообладание. Резко поднялся и сунул руки в карманы:

– В таком случае садитесь на первый пароход и поезжайте в Европу!

– Благодарим за дружеский совет, майор, – спокойно отвечает Мирек, уверенный, что на этот раз Флорес зашел слишком далеко. – Но у нас имеется свой план путешествия. Разрабатывали мы его не на скорую руку и не в одну ночь, так что и менять не станем за одну ночь. Жаль, что вас так-мало информировали и ваш коллега из Кристобаля и офицеры-паспортисты с «Марко Поло». У вас с ними на редкость сходные взгляды на то, что нам следовало бы делать. А теперь просим вас ответить откровенно. Сколько времени нам придется сидеть тут?

– Это… это зависит от результатов обыска ваших вещей и от сообщения ночного судьи.

– Есть ли у вас еще какие-нибудь вопросы?

– Gracias, спасибо, достаточно.

Майор Сатурнио Флорес театрально закрыл папку с толстой стопкой бумаг, и вдруг лицо его принимает иное выражение, он удобно усаживается в кресле и приглушает голос.

– Прошу вас, забудьте теперь на время, что я майор полиции. Видимо, сеньора Эспалека особо заинтересует то, что у меня есть кофейные плантации. Что бы вы сказали о компенсации, например, за ваши автомобильные покрышки…

После полуночи в дверях появляется взмокший ночной судья. Почтительный поклон майору, минута приглушенного разговора – и майор отпускает нас, принося многочисленные извинения.

– Если позволите, вас отвезут на моей личной машине.

Дома было целое светопреставление.

– Нас заперли в пустой комнате, там, у вас, наверху, – пытается покороче рассказать о случившемся расстроенная

Лидушка. – У дверей выставили стражу. Внизу опустили жалюзи, закрыли на ключ двери и перерыли там буквально все, и ваши чемоданы тоже! Потом нас впустили обратно и, не сказав ни слова, уехали. Бандиты!

На следующий день мы все утро провели в полицейской префектуре, пробиваясь через заслон часовых, секретарей, отговорок и отказов, пока все же не вошли в кабинет по-лицей-президента, «сильного мужа Панамы», полковника Хосе Антонио Ремона. Он холодно выслушал наш протест и требование письменного извинения.

– Я признаю, что мои люди действовали не совсем тактично. Принести же вам извинения я могу лишь в устной форме. Очень сожалею, но у меня был приказ свыше.

И замолчал. Ибо сказал больше, чем намеревался.

По приказу свыше велел нас арестовать верховный командующий Панамы, человек, который вопреки результатам выборов посадил на президентское кресло своего кандидата. Начальник полиции в стране, не имеющей армии. Полковник Ремой действовал по приказу свыше!

Лишь спустя педелю после этого разговора мы поняли, в чем суть дела. Речь шла не только о провокации, шантаже и уговорах. Речь шла о большем. Спустя неделю во время работы мы обнаружили, что ночной судья похитил у нас часть дневников, записей и адресов.

После ряда странных и на первый взгляд случайных актов вмешательства из-за кулис это было первым открытым делом полиции. Чем же еще разнообразят наше путешествие режиссеры панамского фарса до того, как таможенники на нашей границе поставят нам в паспорта последнюю печать?

Осторожно, самолеты!

Вид карты был малоутешителен.

Мало утешала и та с трудом собранная информация, из которой мы кое-как составили себе представление о возможностях сухопутного сообщения с ближайшим соседом, Коста-Рикой.

Из всего этого бесспорным и не подвергающимся сомнению было лишь одно: по дороге туда не доехать.

Почему?

Потому, что дороги не существует.

– Можете попробовать поездом. Или морем, – говорили нам.

А менее остроумные добавляли:

– Не будь у вас автомобиля, можно было бы пойти пешком. Или еще на мулах. Это было бы наиболее надежно.

Действительно, мудрый совет. Дороже золота!

– Есть ли какое-нибудь водное сообщение из Пуэрто-Армуэльеса?

– И есть и нет. Когда как. Не воображайте, что там бог весть какой порт! Дорога к нему не ведет, она кончается в Давиде, и вам пришлось бы погрузить машину в вагон и проехать восемьдесят километров к морю. В Пуэрто-Армуэльесе перегружают одни бананы. В зависимости от этого и ходят туда пароходы. Иногда два в неделю, иногда один за месяц, а то и за три. Большего вам тут в Панаме никто ничего не скажет. И не поможет. Кого здесь интересует, кто и когда пошлет пароход за бананами в Пуэрто-Армуэльес? Ведь это такая даль! У черта на куличках!

От Панамы до Давида немногим меньше пятисот километров, расстояние, о котором в Южной Америке вообще не говорят. Если есть хоть какая-нибудь дорога, нажимают на газ, и – катись себе. Здесь же, в Панаме, полтысячи километров превращается в головоломку. Дорога на кран света! К черту на кулички!

– Ну ладно, если вам кажется иначе, испробуйте это. Поезжайте туда! В худшем случае вернетесь и сядете на пароход, идущий в Коста-Рику, прямо тут, в Панаме.

– Видите ли, машина все-таки создана для того, чтобы ездить на своих колесах, пока можно. Поэтому возвращаться мы не будем.

Первые сто двадцать километров бетонного шоссе мы уже знали по двукратной поездке в Эль Валье. Несколько пыльных селений, замученных зноем и засухой, отроги внутриконтинентальных девственных лесов, маленькие поля тростника и кукурузы в долинах, рощи банановых деревьев и кокосовых пальм, а за ними большие полузасохшие пастбища и кустарники. Такова в общих чертах пятая часть пути от Панамы до Давида.

Однако сплошным вопросом для нас были остающиеся триста восемьдесят километров. Дорожная карта вдруг вошла в роль Гарпагона. Ничего не показывает и ничего не говорит. Если вблизи от столицы на красную нитку бетонного шоссе были подряд нанизаны бусинки селений, то следующие длинные участки зияли пустотой. Большие белые места карты были прорезаны лишь пунктирной линией временной дороги.

Раскаленный воздух дрожит над выжженными прибрежными равнинами. Впервые за многие месяцы путевой дневник без дела лежит в сумке. Нечего записывать. Иногда мы подсчитываем высохшие русла поперечных речушек и ручьев, «текущих» с северных гор к берегам Тихого океана. Кое-где на юге поблескивает гладь моря. И снова долгие десятки километров под знойным небом. А как бы хотелось высунуть из окна руку in подставить ее под сточный желобок! Да куда там! Крыша раскалена, как утюг.

Мимо машины проползают усталые тени деревни Пененоме, потом, через часик, Агуадульсе, Сантьяго… Разве дело в названиях? Все эти кучки глинобитных построек похожи одна на другую. Крыши из соломы или оцинкованной жести, на площади два-три каменных дома – и опять вокруг лишь пекло голой сухой земли.

А когда у дороги, словно по волшебству, появляется пальмовый кустик или жидкая крона акации, нога невольно нажимает на педаль тормоза. Хоть на минутку бы лечь в тени, выбраться из-под раскаленной крыши, но подставляя при этом голову жаркому солнцу, закрыть утомленные глаза, вздремнуть, проспать пылающий полдень, но нет, нет! Взгляд падает на счетчик пройденного расстояния: до Давида еще две сотни. Мы должны быть там до сумерек.

Но что такое здесь двойка с двумя нулями за нею? На первом от Панамы участке это расстояние пронеслось бы за два с небольшим часа. На укатанной дороге, что сейчас шуршит под колесами, хватило бы пяти часов. Но она с каждым километром ухудшается. После полудня мы уже не рискуем делать свыше тридцати в час. И вдобавок ко всему еще прокол! Первый за четыре тысячи километров – и именно здесь

Изо всего у нас осталось в памяти под конец только два момента. Первый возвращает нас к тому месту за Санта-Кларой, где кончается асфальт. Красный свет над закрытым шлагбаумом, за которым, к нашему удивлению, не было ни рельсов, ни шпал. Это переезд, какой не часто и не везде встречался нам. Через некоторое время за шлагбаумом промчался спортивный самолет, красный свет погас, путь открывается. Пожалуйста, дорога на время дается автомобилям. Ибо, знайте, этот переезд сделали тут, скрестив дорогу и взлетную дорожку аэродрома.

А второй момент был предзнаменованием панамского края света. На горизонте, под угасающей вечерней зарей, показались робкие огоньки Давида, того далекого Давида, что находится у черта на куличках, и города, где нам придется решить трудную задачу на транспортный вакуум, так как за Давидом хоть и кончается свет, но тем не менее начинается Коста-Рика.

Шаг в пустоту

Утреннее солнце обрушивается зноем на невыспавшийся Давид. Оно будит ярким светом и в то же время наливает голову и тело свинцом сонной вялости.

Ориентироваться в таком пограничном городке ничуть не трудно. От мощеной главной улицы, застроенной одно– и двухэтажными домишками, крестообразно расходятся пыльные дороги, наполовину скрытые за утомленной зеленью небольших садов, и в конце теряются на окрестной равнине. Кажется, будто жизнь тут целый день дремлет. Только к вечеру улицы оживают, пробуждаясь, как и всюду в тропиках, со звездами на небе. Но здесь, в Давиде, упрятанная под поверхностью, течет и другая, более бурная жизнь. О ней можно судить по намекам в разговорах и по непомерно набитым складам, которых хватило бы для обеспечения двадцати, а то и пятидесяти таких городков.

Коста-Рика начинается в сорока километрах отсюда.

Давид, по всей вероятности, самая крупная в Центральной Америке перевалочная база контрабандистов. Именно это обстоятельство, облегчающее контрабандистам совершать свои сделки, и встало теперь перед нами китайской стеной.

Дело в том, что граница между Коста-Рикой и Панамой, рассекающая материк тремястами километрами от Атлантики на севере и до берегов Тихого океана на юге, представляет собой область без какой-либо дороги, достаточной для проезда хотя бы двуколки. Из Давида в горы уходит пограничное шоссе. Двадцать пять километров оно вьется на запад, а потом, километрах в пятнадцати от границы, будто испугавшись чего-то, поворачивает к северу. Шоссе переваливает через самую высокую седловину в вулканической гряде Чирики и там, где, казалось бы, беспрепятственно протянется до границы, вдруг обрывается в лесах.

Из Коста-Рики навстречу ему идет по другой горной гряде, Кордильера де Таламанка, асфальтовая дорога – приятно посмотреть! Но и та кончается, преодолев наиболее трудный подъем на высоте свыше трех тысяч метров над уровнем моря. Между обоими концами дорог лежит относительно доступная долина, изрезанная лишь реками и горными потоками. Это двести километров полной неизвестности, о которой знают только контрабандисты. Даже строители понимают, что землю здесь можно было бы резать, как масло, но их сюда пока еще никто не пустил. Й дороги нет.

Всеохватывающая монополия

Одна-единственная железнодорожная линия длиной в восемьдесят километров проходит от Давида до Пуэрто-Армуэльеса. Там согласно карте она кончается. Но это только на карте.

В действительности же в тех местах берет начало другая железная дорога, представляющая собственность компании «Чирики ланд комнани» – составной части североамериканского бананового концерна «Юнайтед фрут компани». Это частное супергосударство беспрепятственно прочертило рельсами приморскую равнину не только до границы Панамы, но и за ней, проложив их по территории Коста-Рики до порта Г'ольфито.

Мы спрашиваем жителей Давида, отчего у них еще нет дорожной связи с соседями. Одни пожимают плечами, другие, более разговорчивые, осторожно упоминают о банановой компании. Но что, скажите, общего у государственной границы и государственно» железной дороги с бананами?

Статистика панамской внешнем торговли без уверток говорит, что довольно много. Больше, чем этого требуется Панаме.

Целых восемьдесят пять процентов панамского экспорта составляет одна статья: бананы. А их единственным потребителем является банановая компания «Юнайтед фрут». Это означает, следовательно, что одна частная торговая компания Соединенных Штатов Америки владеет восемьюдесятью пятью процентами панамского экспорта, а также и значительной долей импорта и, стало быть, восемьюдесятью пятью процентами панамских валютных источников. Она распоряжается ими по своему усмотрению.

А так как Соединенные Штаты до сих пор не разрешили свободной… ну, конечно же, свободной Республике Панаме выпустить собственные банкноты и так как здесь имеют силу лишь американские доллары, то «Юнайтед фрут компани» держит в руках и панамский валютный рынок.

Кстати сказать, «Юнайтед фрут компани» вполне справляется и с остающимися пятнадцатью процентами панамского валютного рынка и, таким образом, держит экономику этой страны крепче, чем компания Панамского канала пли кто-либо иной. Стоит ли удивляться, что представление о Панаме, Коста-Рике, Никарагуа, Гондурасе, а отчасти и о Сальвадоре во всем мире затуманивается общим, не очень-то почетным титулом банановых республик. «Банановая империя» – такое название не более приятно, но оно ближе к истине.

В Давиде ни для кого не секрет, что губернатора провинции избирает и сажает на пост директор банановой компании. Конституционные органы, официально назначающие губернатора, еще никогда не противились скромным предложениям директоров «Юнайтед фрут», которые столь же любезно решают за них вопросы таможенных тарифов и инструкций. Всем абсолютно ясно, что делают они это но принципу «своя рубашка ближе к телу». «Чирики ланд компани» увеличивает свои прибыли всеми средствами. В пограничной области эта компания не забыла присоединить к банановой монополии также и монополию на сухопутный и морской транспорт. Благодаря единственно]'! железной дороге, строительство которой стоило сущий пустяк, она контролирует перевозки через границу как на панамской, так и на костариканской стороне.

Насколько выгодна эта монополия на несколько десятков километров рельсов, мы испытали на собственной шкуре.

«…еще и палка»

В Давиде мы в конце концов перестали удивляться редкому единодушию панамских жителей в оценке положения и влияния Соединенных Штатов Америки на эту маленькую страну, лежащую между континентами. В самом деле, тут никому, буквально никому не приходит в голову серьезно отрицать тот факт, что Панамой правят американцы. Правят открыто и бесцеремонно. Но как они это делают?

Нам пришло на ум сравнить их со сторожем на детской площадке, который предоставляет малышам копаться в песке как им заблагорассудится. Они могут строить тоннели, делать пирожки, досыта играть в любую игру. Они даже могут выдумать правила игры, сели дело касается только игры. Но пусть попробуют что-нибудь выкинуть со сторожем! Дети знают, что хотя на нем красивая фуражка и он страдает ревматизмом, но у него есть еще и палка.

Правила игры тут совсем не сложные. Да и зачем им быть сложными в стране, где на территории в половину Чехословакии живет немногим больше восьмисот тысяч жителей? Большинство из них политикой не занимается уже потому, что просто не знает, что такое политика. Грамотное меньшинство населения также не заинтересовано принимать в игру остальных. Это те взрослые дети, которым хочется играть в игру по-своему. А к малышам они относятся лишь как к поклонникам и пешкам.

Но и грамотное меньшинство панамских граждан не особо лезет в политическую жизнь, так как у него и без того хватает дел, чтобы удержать душу в теле. Они еще не сознают, что повседневную жизнь нельзя отделить от политического строя государства, С их точки зрения, политика – это дело богатых, которым не сидится на месте. Мелкий землевладелец, ремесленник или рыбак, по существу, боится и бывает рад, когда заплатит налог и остается в покое.

Поэтому вся политическая жизнь Панамы вращается вокруг нескольких самых богатых семейств. Для них политика– крупный бизнес, ибо она приносит деньги и власть. Первое всегда, второе – время от времени.

Представители этих семейств ничем не рискуют, не ораторствуют, не пишут прокламации, не выдвигают кандидатур. Они лишь расставляют семейных часовых во все политические группировки.

Совершенно иначе обстоит дело с теми, кто хотя и не систематически, но зато часто сменяется в политическом созвездии Панамы, с теми, кто не желает оставаться в тени. Это не только президенты, бургомистры, префекты и судьи, но и целые группы людей, которые кормятся тем, что аплодируют своим светилам и надеждам. Когда в Панаме успешно совершается дворцовый переворот, начинаются должностные перемещения во всех учреждениях – от президентского дворца до почты, от директора до швейцара.

В соответствии с этим, разумеется, выглядит и их деятельность. Каждый, кто вместе со своим фаворитом занимает новый пост, знает, что на этом месте он продержится, может, два дня, а может, два года, но вряд ли дольше. Он знает, что размер его жалованья вообще не связан £ деятельностью. Место и должность – это вознаграждение за голос. Вы скажете, что здесь торгуют совестью? Что это неприкрытая коррупция? Зачем такие громкие слова? Ведь это же в Панаме!

Сеньора Перес

Она молода и прелестна.

Она – секретарь директора страхового общества.

Она на редкость откровенна.

В Панаме она выглядит белой вороной, так как, принадлежа к высшему свету, работает в конторе. Ее отец был панамским дипломатом, а муж умер через год после женитьбы. На ее руках мать и дочка. Сколько времени она работает?

– Неполных два года. С того времени, как на пост опять вступил президент Ариас.

– А много служащих сменилось тогда?

– Почти все. Из мужчин остались лишь приверженцы Ариаса, пережившие его предыдущее падение. Вновь нанятые все являются его сторонниками.

– А женщины?

Сеньора Перес с явным смущением подбирает слова ответа.

– Как бы вам сказать… избирательное право у нас имеют только мужчины, женщинам при помощи политики в учреждение не попасть. А новые шефы ищут секретарш, готовых к определенным… скажем, уступкам. У меня было преимущество в том, что это место мне устроил влиятельный шурин, – поспешно прибавляет она с прямотой, исключающей какие бы то ни было подозрения.