Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

ТОЧКА С ЗАПЯТОЙ ЗА СЛОВОМ ОБ АМЕРИКЕ

Об этом мы знали за много месяцев вперед: автомобильной дороги, которая прямо связывала бы столицы Гватемалы и Мексики, не существует. Яснее всего об этом говорила подробная карта, на которую от самой Аргентины мы наносили любое упоминание о достопримечательностях Мексики. А что, если тем временем гватемальцы докончили строительство шоссе! Пли мексиканцы! А что, если кое-кто, информируя нас, преувеличивал, желая поважничать!

Шел первый час нашего пребывания на земле Мексики, в самой южной ее точке, в глухом пограничном городке Та-пачуле. Не так давно мы простились с Хулио и все еще не могли избавиться от фантастических картин последнего дня в западной Гватемале, где мы чувствовали себя то словно в горах Эфиопии, то в предгорьях эквадорских Кордильер над Бабаойо. От стремительного спуска перед Малакатаном, который вскоре «шевроле» Хулио будет преодолевать снова, в обратном направлении, у нас так заложило уши, что ощущение это долго не проходило. Это была не дорога, а узенький карниз, который высек какой-то великан в разбушевавшемся океане, окаменевшем вдруг в самый разгар беснующегося урагана.

Мы расстелили на коленях бумажную простыню карты и ломали себе голову над вопросом: что делать дальше?

Карта оказалась немногословной. Она высунула в синеву Тихого океана белый прямоугольничек с предупреждением по-английски: «Automobile travel not recomended south ot Comitan», «Поездки автомобилем южнее Комитата не рекомендуются». Отрицание «not» красноречиво подчеркнуто.

При беглом взгляде на карту у вас складывается впечатление, будто в этих местах с обеих сторон начали пробивать тоннель, но вдруг строители, двигающиеся с востока, выяснили, что они уклонились от строителей, идущих с запада, на сто километров.

Веракрус или Хучитан?

Действительность такова: гватемальцы запланировали выход своего участка Панамернканы на южную часть границы. И в самом деле, они подошли прямо к порогу дома своего мексиканского соседа. Попробовали они было еще сделать ответвление на северо-запад из Уэуэтенанго, но через двадцать километров выдохлись. На карте осталась только двойная пунктирная красная линия – «запланированная дорога».

А мексиканцы? Как бы «на зло надменному соседу» (и во вред себе), они спокойно принялись строить шоссе в сторону северной части границы. Через Теуатепек они пробились сквозь горы до самого Кристобаля, а затем еще несколько дальше, до Комитаиа. Как раз за несколько недель до нашего приезда в Мексику неподалеку от гватемальской границы, в Эль-Окотале, состоялось историческое торжество, на которое прибыл даже сам президент. Мексика докончила строительство Панамернканы от границы Соединенных Штатов до Гватемалы, но пожать руку своим южным соседям мексиканцы не могли по очень простои причине: не было дороги, по которой гватемальцы могли бы приехать для совершения этого торжественного обряда.

Автомобилисту, очутившемуся в Тапачуле, предлагается на выбор объехать этот дорожный вакуум либо на пароходе, либо по железной дороге. Хотя мы и вспомнили нашу костариканскую встречу с Хартом Глеесеном и Штепаном Галабуком, но, взглянув на карту, мы потеряли всякое желание повторять их сумасшедшую выходку и скакать на «татре» по железнодорожным шпалам до самого Хучитана.

Двигаться по железной дороге мы вынуждены хоть так, хоть этак. Но куда? До Хучитана четыреста километров, до Веракруса вдвое больше.

В руках у нас была всего лишь скупая карта. Но рекламная брошюрка подсказывала, что во многих местах шоссе пробивается сквозь горы на высоте до двух-трех тысяч метров над уровнем моря. О точной его высотной диаграмме мы не имели ни малейшего представления. Справимся ли мы, на второй передаче трогаясь с места?

Фаворитом при этих размышлениях, бесспорно, был Веракрус, хотя он и находился дальше.

– В Европу мы можем отплыть все равно только из Веракруса. Оставим «татру» в таможенном складе и съездим в столицу поездом. Без лишних хлопот.

Но в Мексику мы должны приехать своим ходом! А карнет? Без машины действие карнета нам не продлят.

Несмотря на то, что таможенники в Талисмане были само воплощение доброжелательства, лица их нахмурились, когда они посмотрели наш карнет. Такой документ попал им в руки впервые. Если бы у нас были обыкновенные паспорта, то достаточно было бы заплатить несколько песо, и мы бы сразу получили разрешение на беспошлинный ввоз автомобиля сроком на шесть месяцев. Но здесь вдруг оказались служебные паспорта с официальными мексиканскими визами, а на них льготы туристских виз не распространялись. Либо заплатите крупный таможенный залог… либо, понимаете, в пра-рилах об этом не написано, в Мексику вы не въедете. После долгих переговоров мы пришли к соглашению, что разрешение в виде исключения нам даст министерство в столице. Министерство все может, вы поймите, мы не…

Весы нерешительности сразу же перестали колебаться, едва мы пришли на вокзал.

– Сколько времени вам пришлось бы добираться до Веракруса? – повторил вслед за Миреком вопрос маневровщик, с которого мы из осторожности начали разведку. – Дней так десять-пятнадцать. Все зависит главным образом от того, как вы сумеете убеждать начальников станций в том, чтобы ваш вагон прицепляли к более скорому поезду. – Он хитро улыбнулся и сделал пальцами правой руки привычный жест, как бы пересчитывая, сколько перепало.

Это решило вопрос. Каких-то восемьсот километров пути… и пятнадцать, в лучшем случае, десять дней торчать на открыто» платформе, бакшиш за бакшишем и сознание, что мы полностью отдаемся на милость господ начальников станций.

– Едем в Хучитан. Утром сообщим в посольство, что мы уже в Мексике!

Маньяна, маньяна..

Только к четырем часам Тапачула очнулась от тяжелой, как обморок, сьесты. на улицы высыпали чистильщики обуви, мальчишки с ящичками для крема и щеток, неразлучными принадлежностями их походного ремесла. Перед нами совершенно иная картина, чем наверху, в горах Гватемалы: полотняные рубахи, магазинные брюки без вышивок, однотонные; широкие сомбреро, босые ноги либо сандалии; испанский язык звучит совсем по-иному, чем у соседей, более протяжно, мелодичнее.

Из открытых дверей питейного заведения доносится рыдающий звук гитары: он выводит нас из задумчивости. Палящее солнце и аромат кореньев в ларьках зеленщиков, смрад человеческого пота, выгоревшие цвета одежды, фигуры, бредущие по теневой стороне тротуаров, ниоткуда и никуда, сонные, жмурящиеся глаза людей, клюющих носом под арками, перенесли нас из Тапачулы в Марокко.

В окрестностях вокзала темп жизни кажется более энергичным. Но это за счет множества бездельников и ожидающих поезда пассажиров. Люди здесь сидят на мешках, ящиках и узлах, некоторые толкутся у вагонов, руки их чешутся от безделья, они завидуют каждому, у кого есть к чему приткнуться. И маневровщикам и тем, кто вложил свой скромный капитал в ведро со льдом и несколькими бутылками лимонаду и теперь бегает с перрона на перрон, чтобы заработать хотя бы на кукурузную лепешку.

Едва мы остановились перед вокзалом, как машину окружила толпа. Десять пар здоровых рук потянулось к чемоданам, два десятка ртов предлагало свои услуги в качестве проводников и помощников но любым делам: «я отведу вас в самый лучший отель», «я выглажу костюм», «я постираю», «я вымою машину». Вам нужно погрузить ее на платформу? Урегулировать формальности? Или, может, вы хотите знать, где в Тапачуле самые красивые девушки?

Попробуй разберись в стольких голосах и глазах, выбери человека честного, а не мелкого жулика, дай возможность заработать одному и разочаруй двадцать остальных.

…На нем было сомбреро такое же, как и на остальных, полотняные штаны, как и у остальных, он был молод, как и остальные, только глаза его сверкали сильнее, чем у остальных, и возбуждали больше доверия.

– Альфонсо Рамирес a sus orclenes, к вашим услугам, – произнес он, когда мы ему кивнули, и сверкнул двумя рядами белых как сахар зубов.

Через пять минут он уже знал, что мы от него хотим.

– Во сколько вы можете выехать? Это делается не так-то скоро. Сегодня мы уже сделать ничего не успеем, можем начать только завтра с утра, в девять.

– Вероятно, зайти к начальнику станции можно еще и сегодня?

– Он спит. Потом на некоторое время покажется в кабинете, но ничего для вас не сделает. Только завтра. Маньяна.

– А что будет завтра?

– Прежде всего надо сходить в нотариальную контору. Там выполнят все формальности. Затем в мунисипалидад, городскую управу. Там вам должны дать разрешение на погрузку машины. Потом в полицию. Тоже за разрешением. Потом в таможню…

– Мы уже выполнили таможенные формальности на границе!

– А здесь надо снова. Затем с таможенными документами еще раз в полицию. После пойдем к тарификатору… ну. а потом наступит главное, железная дорога.

– Тогда начнем с другого конца, спросим, как обстоят дела с вагонами.

– Ничего не узнаете. Пока все бумаги не будут у вас в руках, с вами никто не станет разговаривать. Маньяна… Завтра…

Маньяна, маньяна! Опять это злополучное слово, которое, как оковы, висит над всей Латинской Америкой, самое распространенное слово на всем континенте.

Веди себя тихо, европеец! Два года эта часть света оказывает тебе гостеприимство, а ты все никак не приучишься к его стоической философии. Куда ты мчишься, куда ты все торопишься? Ведь завтра тоже будет день!

Завтра. Завтра – маньяна.

Разве это плохо звучит?

Терновый венец с канцелярскими кнопками

В Мексике живет ряд художников с мировым именем. Здесь есть свой Диэго Ривера, который за пять лет украсил ста двадцатью четырьмя выдающимися фресками, кроме всего прочего, здание министерства просвещения, положив начало свой школе живописи. Здесь есть Хосе Клементе Ороско, есть Давид Альфаро Снкепрос, Лсопальдо Мендес, Альберто Бельтран и другие.

И, несмотря на это, Мексику захлестывает такая волна художественной безвкусицы, что от нее только дух захватывает. Рекламные отделения американских фирм Форда и Гудьира распространяют ее с упорством мексиканских фабрикантов корсетов и лака для ногтей. Они стремятся завоевать расположение публики, карман страны, численность населения которой кое-что для них значит. Поэтому они обрушивают на тридцать миллионов жителей поток из миллионов настенных календарей, отпечатанных на меловой бумаге самым совершенным методом полиграфии, настолько совершенным, насколько мало этого совершенства во всех красотках, которые по тридцать дней подряд висят в кабинетах, в магазинах, в парикмахерских, на вокзалах, в залах ожидания и частных квартирах, до того как с наступлением нового месяца их сменят свежие обнаженные красавицы. Чтобы не обойти вниманием ни женщин, ни девушек, реклама изрыгает на них душещипательные картины из жизни арены, лихих тореро, которые не только демонстрируют свое балетное мастерство перед разъяренным зверем, но и распарывают себе живот об его рога. Наибольший успех выпал на долю картины «Смерть Манолете». Мертвый тореро, самый прославленный боец всех времен, лежит покрытый красным сукном, оплакиваемый мексиканкой, лицо которой скрыто за черной вуалью. Все это на фоне разъяренного быка в луже крови. Эту картину можно встретить во многих домах; ее вырвали из рекламного календаря, поместили в рамку и повесили на почетное место рядом со свадебными фотографиями.

Третью группу картин составляют святые. И Христос.

В Тапачуле этакий рекламный Христос помещен на огромном щите напротив таможни – с мученическим выражением лица, с терновым венцом на голове. Подо всем этим большими красными буквами выведено:

«Принимай Мехораль!» Мехораль, как мы уже выяснили в Аргентине, – таблетки от головной боли. Этот вариант рекламы предназначен фирмой для пациентов верующих. Тебя мучают головные боли, друг? Даже если голову твою сжимает терновый венец, как голову спасителя, спасет тебя Мехораль, наше испытанное средство.

Другой вариант предназначен для безбожников. Ведь грех допустить, чтобы их деньги очутились в руках конкурентов.

Вместо Христа на картине измученная женщина, вместо тернового венца в голову ее воткнуты булавки, гвозди, скобки, канцелярские кнопки, иглы. Их энергично вытягивает клещами чья-то рука.

Внизу та же подпись: «ПРИНИМАЙ МЕХОРАЛЬ!»

Мордида

Хотя слово «маньяна» не сходит с языка по всей Мексике, никто над завтрашним днем слишком серьезно не задумывается. Люди живут одним днем и охотнее руководствуются принципом «сагре diem» – «лови момент».

Совсем иначе обстоит дело со словом «мордида». Никто его не произносит, но почти каждый думает о нем.

В не многих испанских словарях его отыщешь. Не встретишь его даже в тех из них, где приводятся особенности испанского языка, употребляемого в Америке. Буквально «mordida» означает «откушенное». Значение же его полностью соответствует бразильскому «хепто» либо арабскому «бакшиш», или, выражаясь четко и ясно: не подмажешь – не поедешь. Перед чудодейственным, хотя и не произносимым словом «мордида» в Мексике открываются все двери, которые согласно предписаниям должны бы быть открыты, но по причинам невыяснимым открытыми не бывают. Мы героически сказали себе: попробуем, как пойдет дело без мор-диды. Дело двигалось весьма туго, примерно так, как движется машина, из мотора которой выпустили масло. В итоге дня рубахи паши стали липкими от пота и пыли, во рту пересохло от ораторских выступлений в различных учреждениях, в руках мы несли кучу формуляров и анкет, а в голове была полная уверенность, что мы не в Тапачуле, а в Коноуркове. Бланки статистического учета, автобиографии, протоколы, таможенные декларации, городское управление, управление полиции, банк, снова таможня, управление железной дороги, почта, гербовые марки… Затем нужно было все эти заполненные и взаимно подписанные бумаги разнести по соответствующим учреждениям. Так утонул в ноту и второй день. Мы получили хороший урок: не ломай обычаев страны, в которой ты только гость, мордида есть мордида!

Изнуренные жарой и бумажной войною, на третий день мы загнали «татру» в туник за тапачульским вокзалом. Десятки рук охотно помогли машину погрузить и укрепить. Искать помощников не было необходимости, труднее было объяснить претендентам, что обеспечить работой всех мы не можем.

К вечеру пришел Альфонсо Рамирес, который уже раз двадцать ходил спрашивать, когда поезд пойдет.

– Dicen a las nueve, pero no dicen si de ahorita о de mariana, – произнес он в дверях. – Они сказали, что в девять, но сегодня это будет или завтра – не сказали. И еще вот что. Вдвоем сопровождать машину нельзя. Один из вас должен ехать отдельно, завтрашним скорым.

– По крайней мере уже завтра будет в Хучитане!

– Что вы, если все обойдется благополучно, то послезавтра ночью!

Вечером мы звонили в столицу вторично.

– Очень хорошо, что вы поддались уговорам и выбросили этот Веракрус из головы, – весело отозвался атташе по делам культуры Норберт Фрид. – Послезавтра мы приедем вас встречать на посольской машине в Хучитан. Переложим ваши вещи в «шевроле» и за день будем в Мехико!

Вздох сомнения невольно вырвался у нас. Из Хучитана до Мехико было почти восемьсот километров, кроме того, согласно справочнику в сорока километрах от столицы нам предстояло подняться на три тысячи двести метров над уровнем моря.

Что скажет на это наша «татра»?

«Рельсы у нас расползаются под колесами»

Как несчетное количество раз прежде, так и сейчас решил жребий. Решка пала на Иржи, значит ему сопровождать платформу с «татрой», Мирек поедет в Хучитан скорым.

В девять вечера мы встретились с Альфонсо, весь день караулившим «татру» на платформе. Ее еще утром прицепили к составу, который по расписанию давно уже должен был находиться в пути.

– Для прощания у вас времени еще хватит, – сказал он, прежде чем мы успели произнести хоть слово. – Час назад я говорил с дежурным по станции. Где-то в пути сошел с рельсов поезд, поэтому состав тронется только около часа ночи. Возвращайтесь себе спокойно в отель и приходите так после полуночи.

В час ночи мы с Альфонсо в самом деле простились, как старые друзья, взаимно довольные друг другом. Без его знания тапачульского Коцоуркова мы бы угробили в этой дыре не меньше недели.

Лениво тянутся минуты, то здесь, то там в отдаленной Тапачуле раздается собачий лай, некоторое время звучит ответный, затем все снова затихает. При свете карманного фонаря дополняем дневниковые записи, строим планы, сколько всего нас ждет в столице.

– А как, Юрко, рука уже не болит?

– Болит здорово. Чем дальше, тем сильней. В Мехико придется с нею что-то предпринимать.

Внизу послышались шаги, из тьмы появился дежурный по станции. Хороший признак.

– Так что, едем?

– Что вы! Рог la marianita, утречком, сеньор, утречком. Немножко терпения. У нас поезд сошел с рельсов.

– Это было вчера в полдень. Разве его еще не подняли?

– Да нет же, поставили. Только вечером он сошел снова.

– И никто не пострадал?

– Нет. Мы к этому привыкли. С каждым составом ездит бригада, которая ставит вагоны на рельсы, когда какой-нибудь из них соскочит. Знаете, эта дорога с особенностями. Ее строили для десятитонных вагонов лет тридцать назад. Но потом появилась «Юнайтед фрут» со своими сарай-вагонами. Он пустой весит более тридцати тонн, да двадцать в него грузится. Ну и… насыпь, конечно, не выдерживает. Рельсы у нас расползаются прямо под колесами, а шпалы прогибаются, словно резиновые.

В шесть утра, когда уже совсем рассвело, загремели буфера, металлический лязг волнами прокатился в оба конца состава, далеко у здания вокзала загудел паровоз.

– Ну, счастливого пути, и не сходите с рельсов!

– И тебе тоже! Если окажешься в Хучитане раньше меня, присмотри там какую-нибудь разгрузочную платформу.

Путешествие оказалось изнурительным, в нем было больше дерганья и стояния, чем езды. Рельсы местами расходились и сразу же сходились снова, шли волнами вверх-вниз. вагоны болтались из стороны в сторону, в зависимости от того, где шпалы провалились больше, а где меньше. Лучше было на все это закрыть глаза и ни о чем не думать! Будь доволен, что окрестности движутся, хоть ты и не крутишь баранку.

День, ночь, новый день, ночь и еще день. Между ними восемь часов стояния за сошедшим с рельсов поездом, машинист которого дорого заплатил за то, что пытался наверстать опоздание с «головокружительной» скоростью пятнадцать километров в час.

На третий день состав остановился перед зданием вокзала в Хучитане на скрещении железной дороги и недавно достроенной Панамериканы.

О скором поезде из Тапачулы до сих пор ни слуху ни духу.

На мексиканской железной дороге

К вагону скорого поезда, который за пятьдесят или шестьдесят лет своей жизни никогда не знал бодрого стаккато дальнего экспресса, у человека может появиться только сожаление. Особенно когда на боках поезда начертано слово «экспресс», которое он позорит.

На экспресс-линии Тапачула – Хучитан ритм стаккато заменили ритмом иным. Он дал о себе знать, едва прошло первых десять минут пути.

За полчаса до отхода поезда на вокзале поднялся изрядный гам. Посадка шла через двери и окна, люди запихивали внутрь вагонов груды узлов, шли схватки за место. Теперь же в вагоне было мешков, чемоданов и свертков больше, чем пассажиров. Несмотря на распахнутые настежь окна, в вагоне стоял затхлый смрад, смесь сладковатого запаха гниющих банановых кожурок, дыма черных сигарет, человеческого нога и прокисшего пульке. А где же пассажиры? Разве что они перешли в другие вагоны, где, быть может, позаботились о лучшей вентиляции?

Ходить за ответом далеко не нужно. Открытые площадки вагонов и подножки были увешаны гроздьями людей. Время от времени кто-нибудь карабкался куда-то наверх, и… гляди-ка, оказывается, вот где еще можно путешествовать! Да, мексиканцы страстно любят путешествовать. Но самые страстные любители этого занятия хотят путешествовать и во время движения поезда. Вам это нравится? Пожалуйста, сделайте одолжение, в плату за проезд включена и стоимость прогулки по крыше. По одной стороне ровной крыши движется поток пассажиров-эквилибристов по направлению к паровозу, по другой – обратно. Правила проезда этого не запрещают. Если ты недостаточно ловок и свалишься – это твое личное дело.

С наступлением сумерек топот на крыше утих, пассажиры стали развязывать свои котомки и узелки. Всему свое время. Растущий на глазах ворох бумаги, очистков и костей, бросаемых прямо на пол, – верный показатель вместимости желудков, а также и растущего количества часов, проведенных в пути. Время тянется со скоростью самого «экспресса».

Поезд состоит вовсе не из одних только вагонов первого класса. Не менее интересно протекает жизнь и во втором классе. Там люди расположились даже на полу, среди кудахтающих кур и крякающих уток, подложив под голову мешки и котомки. Разница в лицах и в багаже пассажиров обоих классов столь же ничтожна, как и в стоимости билетов.

Мы проезжаем самую жаркую и самую влажную область Мексики. Берег Тихого океана отсюда всего в двадцати километрах на запад. Вот почему только к утру в окна чуть повеяло прохладой. Утомленные люди, наконец, засыпают. Но и машинист паровоза, похоже, тоже дремлет: пыхтенье машины становится все более астматическим, потом вдруг она на секунду приходит в себя от агонии, судорожно дергается смазанными суставами и… стоп! Вдоль линии в несколько рядов разбросаны соломенные халупы, среди чих кое-где виднеются побеленные строения из необожженного кирпича. Полустанок Акапетагуа.

Минуту спустя весь поезд был на йогах. Люди высыпали наружу размять ноги, внутрь вагонов с криком рвутся продавцы с плоскими и круглыми корзинами, взрослые, маленькие. Апельсины, бананы, арбузы, empanadas – пирожки с мясом, polio frito con chile – знаменитые цыплята, жаренные по-мексикански в горьком перце, жареная рыба, маисовые лепешки – tortillas, стаканы опьяняющего пульке, початки вареной кукурузы, сыр, кучи мелких красных крабов camarones. жбаны с любимым мексиканцами arroz con leche, жидким рисовым отваром с корицей. Ешьте, люди добрые, пейте, ведь еда – это тоже составная часть дальней дороги…

Вдруг в давке метнулся длинный серо-зеленый хвост ящера. Невольно отскакиваешь, а в памяти мелькает метровое страшилище, выскочившее из лесу в аргентинской провинции Мисьонес и промчавшееся через шоссе. Игуана. А вот и другая, третья, пятая, каждой из них до метра не хватает совсем немного. Но они привязаны за веревку, мексиканские индейцы притащили их сюда для пассажиров-лакомок. Торговля мясом идет здесь же, прямо на перроне, три песо за порцию. Порции еще шевелятся в руках жадно расхватавший их покупателей. Человек, не привыкший к такому зрелищу, на всякий случай старается держаться подальше. Хребет игуаны похож на пилу, зубатая пасть выглядит ничуть не привлекательнее. Верь ей потом, что она – травоядное.

– Es una iguana bonita. senor, no te hace, dano, – убеждает пропитым голосом индеец, вливший в себя пульке больше, чем следует на голодный желудок. – Это совсем смирная ящерица, она ничего тебе не сделает, сеньор. Посмотри, как я щекочу ей шейку…

Приговаривая так, он под громкий хохот зевак обвел их осоловелыми глазами и протянул руку. Ящер рванулся… и полилась кровь. Некоторые в толпе стали ругать игуану за то, что она не позволила пощекотать себя, остальные смеялись, пьяный прыгал на одной ноге, высоко держа руку, на которой висели два перекушенных пальца. В это время раздался гудок паровоза, и люди постепенно разошлись по вагонам.

В нескольких километрах за Акапетагуа мы снова стоим два часа, пять, восемь. Никто не роптал, никто не ругался последними словами, люди ходили вдоль полотна, спали на насыпи, отправлялись в ближайшие деревни в гости к знакомым – все равно ведь от поезда не отстанешь, при таких черепашьих темпах успеешь вскочить на ходу когда тебе вздумается.

– Что случилось, почему стоим?

– Говорят, что перед Манастепеко стоит сошедший с рельсов поезд. Его еще не подняли…

В сумерках мы тронулись. Вторая ночь. Третий рассвет.

Затем из полуденного пекла и пыли вылупилось несколько строений, и спустя десять минут появилось здание с надписью «Хучитан».

На перроне стоял Иржи и говорил по-чешски с двумя мужчинами.

– Я приехал всего полтора часа назад. Мы только что выгрузили «татру» с платформы. Знакомьтесь!

Внизу рядом с перроном стояла «татра», перед ней «шевроле» со знаком дипломатического корпуса.

Перемена декорации в Теуантепеке

Горизонт на западе слегка порозовел, когда мы переложили из «татры» в отдохнувший «шевроле» большой морской чемодан, три меньших и тронулись в путь. Перед нами лежали последние восемьсот километров Панамернканы, за ними Мехико, цель, которая три года стояла у нас перед глазами как далекое, призрачное видение.

– Надо бы нам здесь еще купить крепкий сизалевый трос. Что, если вдруг…

Десятиметровая сизалевая змея свернулась кольцом на запасном колесе под капотом «татры». Старт! В экипаже экспедиции произошли перемещения. Мирек рядом с водителем «шевроле» записывает показания спидометра – на этот раз в милях. На его место в «татре» уселся Норберт. Странное ощущение: спустя много времени снова говорим по-чешски, иначе, чем когда мы вдвоем, но этот чешский язык какой-то наш, настоящий, свежий и подлинно чешский, совсем иной, чем на юге, на Ла-Плате, иной, чем у земляков в Чако. Как далеко за нами уже Аргентина, где говорящие по-чешски люди церемонно называли друг друга «земляк», «землячка»!

На аэродроме в Тапачуле мы заглянули в тарифный справочник и к нашей неописуемой радости узнали, что билет на самолет от Мехико до Буэнос-Айреса стоит всего лишь на несколько песо меньше, чем от Мехико до Праги. Вот почему и в «шевроле» и в «татре» только и было разговоров, что о Праге, о родине, за которыми следовали воспоминания и новые планы.

– В любом случае вы будете дома раньше нас. В отпуск мы поедем только через год.

Случилось так, что первое время о высотомере, термометре и стрелке спидометра все позабыли. И вдруг: сбавь газ, сбавь, ведь у тебя на спидометре сто! Сто километров в час, впервые после целых двенадцати тысяч километров, впервые после бетонной автострады за Буэнос-Айресом! Что же в этом удивительного, дорога широкая и ровная, как плита, асфальт еще пахнет смолой, едешь по образцово-показательной Панамериканской автостраде, которую тебе несколько лет назад обещали бензиновые магнаты в великолепном рекламном фильме. Ладно уж, хорошо, что хоть спустя годы и на небольшом участке их обещания превратились в действительность.

Потом перед нами внезапно появилась гроздь огней. Теуантепек. Финиш на сегодня и старт на завтра. Мы решили попытаться установить завтра рекорд дальности за все три года путешествия, устроить настоящий финиш в заключение марафона.

Теуантепек (название, которое когда-то, еще на школьной скамье, вместе с такими, как Попокатепетль и Орисаба, сплелось в сверкающее трехзвездие мексиканской экзотики) открыл теперь свое инкогнито и приветствовал нас современным отелем из белого железобетона, свежепахнущего соснового дерева, стекла и воздушных жалюзи. Во дворе его ровным рядом выстроились сверкающие лаком автомобили, на верандах сидели люди в отутюженных костюмах, над столами, покрытыми белыми скатертями, раздавалось звяканье столовых приборов.

Мы вдруг показались сами себе жителями лесной глухомани. Путешествуя вокруг света, человек как-то дичает. Голова его более трех лет не знала шляпы, если не считать тропического шлема. А глаженый костюм и крахмальная рубаха были для нас праздником, который устраивался ради большой столицы, а не ради такого заброшенного угла.

Мы взглянули на себя. Помятые холщовые брюки, сплошь покрытые копотью и грязью тапачульского «экспресса». Отросшая за несколько дней щетина, осунувшиеся лица, сонные глаза, щеки, серые от пыли и усталости. В следующие полчаса картина переменилась, словно после смены декораций в театре. Выложенная кафелем ванна, душ – горячий и ледяной – вдруг кажутся человеку высшим достижением века. Почему кажутся? Они и есть высшее достижение.

В промежутке между ужином и беглым рассказом о гватемальских приключениях глотаем содержание писем, которые друзья привезли нам из посольства. А поздно ночью прощаемся с ними над картой Мексики.

– Значит, подъем в шесть, завтрак в половине седьмого, старт в семь.

– Если все пойдет хорошо, побьем наш сомалийский рекорд, шестьсот пятьдесят за день. Треть – из них проходила по пустыне.

– Только тогда у «татры» еще были целы все зубы!

Arbol de Tule

Вдоль шоссе тянулась бесконечная равнина тростниковых плантаций вперемежку с банановыми рощами. Но в северозападном направлении на горизонте уже стали появляться первые холмы. Целых тридцать километров стрелка спидометра держится на цифре «девяносто», как прикованная. Но вот она выдохлась, и с этого момента все наше внимание опять обращено на высотомер, часы и счетчик километров.

Кажется, что неведомая сила ухватила местность со всех сторон за край и поднимает ее с упорством сказочных атлантов, с каждой минутой, с каждым километром. На двадцати километрах великолепного шоссе с наклонными виражами мы подскочила на семьсот метров, после очередных десяти километров мы уже находились на тысячу двести метров выше места нашего утреннего старта.

Свежесть растительности вокруг уже далеко не та, что в прибрежных низинах около Теуантепека. Повсюду лишь красноватые и желтоватые холмы, покрытые высохшей травой, все больше и больше отступающей перед голым камнем.

И селения, которых и так до сих пор было немного, исчезли совсем. Теперь мы едем по местам почти безлюдным. Как отличаются они от покрытой сочной зеленью гористой части Гватемалы! Но ведь нужно же чем-то компенсировать перенаселенность столицы и ее пригородов с их двумя миллионами человек, чтобы дать возможность статистике утверждать, будто в Мексике плотность населения в среднем шестнадцать человек на квадратный километр. Здесь же едва ли встретишь даже одного.

Немного спустя у нас уже нет времени для подсчетов и размышлений. Моторы обеих машин загремели в первых на нашем пути тоннелях, дорога рванулась к новым, еще более крутым склонам. Резкий подъем заставляет переключиться на вторую скорость. Первую даже тронуть не смей, она теперь запретный плод, тем более соблазнительный, что находится на расстоянии протянутой руки. Мотор тянет, на какое-то время напряжение слабеет, но тоскливое чувство все равно не покидает нас. Весь сегодняшний этап отмечен беспокойством, неуверенностью, нервозностью. На нашем пути Оахака, прославленный Монте-Альбан и не менее прославленна Митла, жемчужина доиспанской Мексики. Но сегодня мы вынуждены все выбросить из головы и думать только о единственной цели – о столице. Может быть, все же до отъезда в Европу у нас останется время, чтобы хоть на день вырваться.