Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

ОТСТУПЛЕНИЕ В ЭЛЬ ВАЛЬЕ

– В таком пекле просто невозможно работать! Разве что в десять утра влезть под душ и торчать там часов до четырех. Ведь здесь постепенно становится хуже, чем на экваторе! Прошу тебя, опусти хоть эти жалюзи…

– …И будет еще хуже. Солнышко нам задаст жару, Йожка был прав. Более или менее нормально работать тут можно пять, ну, восемь часов в день, а по четырнадцати мы вряд ли вытянем.

В полумрак небольшой комнаты снова доносится из душа шум воды, прерываемый облегченным фырканьем. Но и после этого не легче: мысли все равно мечутся между ванной и рабочим кабинетом.

– Послушай, Мирек, если мы не успеем, то скоро опять попадем впросак. В Эквадоре мы еле-еле удрали от дождей, а через месяц они сядут нам на шею в Коста-Рике… Да, чтобы не забыть, ты виде.'! сегодняшнюю почту?

Солнце, процеживаясь сквозь опущенные жалюзи, устилает полосками света и тени диван, на котором лежит стопка газет, журналов, телеграмм и конвертов. Под названием гуаякильской газеты «Ла-Ора» бросается в глаза двухдюймовый заголовок:

Мирек тревожно пробегает глазами по строкам.

– Юрко, в Эквадоре плохо! Поступили газеты из Кито. Везде катастрофические оползни… Послушай!.. Столица связана с миром только самолетами. Небывалые наводнения на западном побережье. Большинство мостов на линии Риобамба – Гуаякиль снесено. Железная дорога и шоссе… постой… Риобамба– Гуаякиль! Ведь это же тот путь, по которому мы возвращались на побережье!

– Читай дальше!

– Железная дорога и шоссе во многих местах завалены. Столица в течение нескольких месяцев обречена на изоляцию… А тут, брат, целых две страницы фотографий. Картины, нечего сказать!

«Мы вспомнили о вас, когда впервые услышали это сообщение по радиостанции «Кондор», – писали нам друзья из представительства в Кито. – И подумали, что, пожалуй, нигде вам так не посчастливилось, как в Эквадоре. Самолет, на котором вы летали к шуарам, на обратном пути потерпел аварию, пытаясь совершить вынужденную посадку. Военная «Дакота», что доставила вас из Сукуа, разбилась спустя несколько дней, так как пилот перед вылетом подвыпил. Если бы вы задержались на денек-другой с отъездом к побережью, вы бы застряли тут на несколько месяцев. Большинство мостов, по которым вы проезжали, направляясь к Тихому океану, сейчас разрушено. И вдобавок ко всему перевернувшийся «Боливар» и под ним, на дне залива, две машины…»

После такого итога говорить как-то не хочется. И трудно определить, отчего по спине бежит холодок: то ли от рубашки, противно прилипшей от холодного пота, то ли от слишком живых представлений. Сколько же случайностей привело тебя невредимым сюда, за вот эти жалюзи панамской комнатушки!

– Все осталось позади – и довольно уж об этом. А сейчас нужно решать. Ведь такая куча дел, что голова идет кругом. Разобрать почту, технические дневники, идентифицировать груду снимков, перенести в дневник записи из десяти блокнотов и, наконец, самое главное. Вот опять телеграмма из радио. Неделю назад мы отослали последний репортаж, а запас в редакции «Свет праце» кончится со дня на день. Кроме того, следует осмотреть машину. И на все у нас месяц, иначе через Коста-Рику не проехать.

– Йожка предлагал нам на время работы переселиться в… как он это назвал?

– В Эль Валье. Восемьсот метров над уровнем моря. Говорят, там гораздо прохладнее, чем здесь. И можно было бы наладить работу днем. Где карта?

Острие карандаша бежит по нитке дороги от звездочки к звездочке.

– Всего-навсего сто пятьдесят километров и хорошая дорога. Два часа – и мы там. Едем?

– Завтра утром.

– А почему только завтра? Дорога даже половина дня. За ночь мы сменим этот парник на Эль Валье, а утром примемся за дело.

Люди у дороги

Проезжаем американскую крепость Форт-Клеш он, указатели ведут нас налево.

– Осторожно! Сворачивай; в третью золу, гам, впереди, на бетоне стрелка… вот досада! Именно сейчас решили развести мост. Ну, а дорогу дают тому, кто больше: придется ждать, пока этот пароход вытянут из камер.

Шлюзы Мирафлорес. Два дня назад мы проходили их на «Марко Поло», направляясь в Кристобаль. Огромная металлическая арка моста, перекинутого через капа! с двусторонним пропуском судов, медленно поворачивается на одном-единственном центральном стержне, пока не встает перпендикулярно направлению дороги, над средней ст. нон между обоими каналами.

Электрические мулы впрягаются в пароход и тащат его за ворота шлюза. Неповторимое зрелище. Когда смотришь с дороги, то воды канала скрыты от глаз в каком-то воображаемом русле, а трансокеанская громадина длиною в добрых полторы сотни метров медленно ползет между бетонными дамбами, как бы двигаясь прямо по земле, и вздымается над капотами автомобилей десятиметровыми палубами, словно говоря: куда лезете, сверчки, на своих колесиках!

Мост становится на место, конец представлении. Двести выхлопных труб выбросили облако сизого дыма, взревели двести моторов – и через канал покатились вереницы машин.

Мы в самом начале второй и – если не считать трансконтинентального шоссе между Панамой и Кристобалем, – по сути дела, единственной современной бетонной дороги в Республике Панаме. Перед нами зародыш того, что автомобилисты – мечтатели Нового Света – представляют себе как «среднеамериканский отрезок панамериканской автострады».

Белая лента нового бетона убегает в даль, к горам на тихоокеанском побережье Панамы. Временами еще бросаются в глаза дорожные знаки, напоминающие, что мы находимся на территории Соединенных Штатов Америки, и предписывающие максимальную скорость сорок миль в час. Затем шлагбаум, проверка документов и – лихой старт десятков машин с сотнями лошадиных сил пол капотами. Водители судорожно сжимают рули, мчась наперегонки. На этой дороге им представляется одна из редких возможностей выжать из своих моторов все, что они способны дать. Это «лихачи которых не исцелят ни предупреждения, ни статистика несчастных случаев. Здесь их как бы подгоняют тремя шпорами сразу: южным темпераментом, силой машины и волной прохладного ветра, которого никогда не хватает в Панаме.

Мотор «татры» удовлетворенно мурлычет. Сегодня у нее вроде отпуска: почти весь багаж остался в Панаме. На задних сиденьях лежит тишь самое необходимое: пишущие машинки, архив, запас бумаги и чемоданчик с бельем.

Сменяющиеся друг за другом пейзажи вот уже полтора часа убеждают нас, что тысячи драматических километров, пройденных в горах там, на юге. и недели, месяцы борьбы с разбитыми дорогами и невообразимыми склонами, песком и грязью, камнями и бродами остались только в дневниках и воспоминаниях.

Мы позабыли даже и про ту радиофицированную полицейскую машину, что с раннего утра до поздней ночи кружила, объезжая наш временный кров в столице Панамы, и преследовала нас по пятам, едва мы куда-нибудь трогались. Теперь же нам выпала редкая минута отдыха за рулем, и мы беззаботно наслаждаемся ею. Мимо проносятся то сухие пастбища, то радующие свежестью банановые рощи, в тени которых, как бы играя в прятки, притаились хижины земледельцев. Шоссе проскочило сквозь тоннель и крутой горе, до самого верха поросшей лесом. И опять долина за долиной, выстланные зеленым руном растительности.

Первое крупное селение. Легкие постройки, крыши из рифленой жести, батарея бензоколонок, батарея холодильников, набитых бутылками кока-колы, пепси-колы и всех прочих бог весть как называющихся соперниц-кол.

Здесь мы снова встречаем старых знакомых. Судя по людям, селение Чоррера не имеет ничего общего с космополитической каруселью на канале. Вместо разномастной мешанины народностей, языков, интересов, рас и классов тут живет своей бедной и тихой жизнью горстка метисов, на первый взгляд ничем не отличающихся от мил тонов крестьян в южноамериканских тропиках. Сюда уже не доходит власть компании Панамского канала, но тут также, еще не начинается территория государства в государстве, банановой компании «Чирики ланд К°», принадлежащей североамериканской «Юнайтед фрут». Так что жизнь здесь ходит по ничьей земле, живет в деревянных лачугах и хибарках из кирпича-сырца, печется под железными крышами, отдыхает в палисадниках, копошится в пыли двух-трех улочек и медленно тащится по заплатам маленьких полей – с головой, палимой солнцем, и корнями, ушедшими в землю.

Кроме людей, сросшихся с вековой традицией архаической жизни земледельцев, тут еще есть много иных, безземельных, цепляющихся прямо за бетон. Их кормит новая дорога. Господи боже, каких только дел тут нет! Если наняться к владельцу бензоколонки, то тебе дадут великолепный комбинезон с эмблемой фирмы, и ты станешь продавать бензин, менять масло, чистить окна, мыть машины, чинить покрышки… лишь бы заполучить такое место! Хозяева привередливы: одного примут, а сотню других пошлют к чертям. Но можно попытать счастья и с лимонадом, и со сладостями, и с китайскими орехами, и с чисткой обуви, а у бензоколонки случается сбыть с рук даже соседские фрукты. Подзаработать выпадает и в новом ресторане. Что поделаешь: если не течет, то пусть хоть капает. Не повезло нынче, повезет завтра, через год.

За горами на западе время от времени проглядывает своей назойливой синевой, а то и совсем дешевым блеском зеркало Тихого океана. От главного шоссе одна за другой ответвляются к нему дороги: в последние годы курорты на морских пляжах растут, как грибы после дождя. И там метисы тоже подбирают крохи со стола богатых, ибо одна рыбная ловля их всех не прокормит.

Эль Валье – Долина

В ста километрах от Панамы, как раз там, где кончается образцово-показательный бетон начатой автострады, узкая дорога сворачивает в глубь страны, в горы. В сумерках «татра» петляет по серпантинам, а когда над горами распростерся вечер, ее мотор уже гремит на перевале. Над дорогой, вздымаясь к звездному небосводу, высятся лишь чудовищные головы скал. А из глубокой долины в бархате тропической ночи мерцает гроздь дрожащих огоньков.

Кажется, будто в жилы вливается новая сила. Уходит прочь вялость и утомление от душной и липкой Панамы. Мы в лоне гор, мирных и ласковых, в оазисе приветливой прохлады, куда европейцы хоть изредка убегают из парника на канале.

В космическом покое ночи тут безмятежно отдыхает горное селеньице – наше пристанище на несколько недель. Желтоватые точки россыпи электрических лампочек вскоре приоткроют нам уголок неведомого мира, а весь он до самого рассвета останется окутанным покровом заманчивой таинственности. Нас вновь пронизывает знакомое чувство двойного открытия. Что может быть в дороге более возбуждающим и чудесным, чем ночь, которая словно надевает на глаза темную повязку, скрывая неизвестный уголок мира, чтобы с восходом солнца постепенно, как в сказке, снимать ее?

Свет фар метет выкрошившуюся горную дорогу. В мыслях проносятся, точно на ковре-самолете, все бесчисленные ночные сюрпризы. Из глубины воспоминаний медленно возникает картина памп и пустынь с залитой лунным сиянием безлюдною дорогой, врезающейся в стены Мендосы под чудовищным массивом гор. но настанет день и волшебно превратит ее в густую зелень садов и виноградников, над которыми высоко в небе заискрятся снежные и ледяные вершины Кордильер. Вот перед мысленным взором предстали фантастические каменные призмы, что поглотила египетская ночь, прошитая гирляндами каирских огней; под звездным колоколом ночной тьмы они перелистают всю книгу истории, а утренняя заря сотворит из них те самые пирамиды, какие стояли перед глазами людей пять тысячелетий назад. Но вот ты уже плывешь над кручами боливийских гор-великанов, чьи бездонные пропасти окутала мраком морозная ночь, чтобы назавтра разостлать перед тобой либо бесплодный камень Серебряной горы, либо живописную долину субтропической Кочабамбы. Да разве могут изгладиться из памяти все те превращения, которые обогатили палитру воспоминаний разнообразнейшими впечатлениями от одних и тех же мест только благодаря тому, что въезжал ты туда ночью, а смотреть начинал уже днем?..

Солнце, наконец, раскидало свои лучи над небольшой горной долиной – Эль Валье.

Нет, не поддавайся опрометчиво первому чувству разочарования, увидев край с жидкими лохмами наполовину засохшего леса, щетиной убогих пастбищ, где бродят две-три худосочные коровы. Тщетно искать здесь живописные веера кокосовых пальм, о которые еще вчера в сумерках разбивался прибой заката над побережьем Тихого океана. Глаза, избалованные вечным пиршеством тропиков, протестуют. Им хотелось бы окунуться в буйные фонтаны цветов и зелени, насытиться этим безумным плодородием. без конца упиваться теми потоками жизни, что неистово бьют из земли там, на взморье. Обманутым глазам хочется переметнувшись через горы, вернуться к синеве океана, к золоту пляжей; они порываются бежать из этой серенькой невзрачной долины в сверкающее ревю тропиков.

Но легкие, кровь, каждый нерв кричит: нет! Довольно того потного, сводящего с ума пекла! Здесь дышится легко, как у нас дома, – ощущаешь на лице ласковое прикосновение прохлады. Здесь весна, сегодня, завтра, круглый год; днем ты почувствуешь себя вдвое сильнее, ночью будешь спать сном младенца; солнце лишь приголубит тебя, по не станет расплавлять твои мозги, как там, на юге. Этот горный венец вокруг Эль Валье – Долины, это кольцо каменных крепостей защитят тебя покоем и свежестью от набега варварских тропиков.

Похищение

– Вы как-нибудь все же заберитесь вон на ту гору, на Серро-Ганталь, – сказал, показывая пальцем в сторону горизонта, наш новый знакомый Джимми, управляющий пансионом, сидя с нами на веранде за чашкой чаю. – Такое вам придется увидеть не часто, поверьте мне на севере Атлантический океан, ка юге – Тихий. С одного места можно видеть сразу два океана, стоит лишь повернуться!

В этом-то и заключается весь секрет Эль Валье с ее вечной весной. Морские ветры, несущиеся с обеих сторон через гребень перешейка Центральной Америки на высоте почти тысячи метров, превращают душное приморье в уголок свежести. Здешний климат мог привлечь сюда целые деревни индейцев и метисов, но скупая земля не дает тут и минимальных средств к существованию. Во всей долине насчитывается лишь два-три небольших селения, куда более бедных, чем самые убогие рыбачьи деревушки на побережье.

Только в последние годы, когда от канала в глубь страны хоть на сто километров прополз червячок дороги, здесь начали, как на глазах, расти роскошные резиденции и особняки панамских богачей. Их просторные виллы, а также возможность найти около них работу приманили других поселенцев. Бедняки панамны переселились сюда с семьями. За пропитание и несколько центов в день они до упаду трудятся на кухнях, стирают белье, убирают, ухаживают за садами, сторожат, строят себе деревянные домишки, с новыми надеждами стоят за прилавками зеленных лавок и распивочных, у новой бензоколонки, в новой автомастерской. Здесь почти все новое. Эль Валье растет.

Зажиточные владельцы летних дач чересчур хорошо сознают полную зависимость несознательных и неорганизованных работников. Они злоупотребляют этим, ничем себя не ограничивая, и порою пускаются на ухищрения, напоминающие средневековье.

Это произошло в Эль Валье с молниеносной быстротой. Было воскресенье, только что закончилась утренняя месса. Девушки выходили из небольшой деревянной церкви, когда на шоссе остановились два шикарных автомобиля. Из них вышли несколько очень, очень хороню одетых женщин. Они могли быть только из города, из Панамы. Неожиданно они схватили рослую тринадцатилетнюю девочку, силой втащили ее в машину, и не успели подружки молодой Росалинды Алонсо Родригес прийти в себя от испуга, как за обоими автомобилями уже клубилась пыль.

Это было не просто похищение, а совершенно обычная и удачная охота за рабынями. В Панаме не хватает служанок, и им приходится платить солидное жалованье. Девушка из Эль Валье не стоит ничего, а в городе она затеряется, словно песчинка в пустыне. Полгода ее будут держать взаперти в доме предприимчивой хозяйки, пока она не привыкнет, а за кормежку и поношенные тряпки она станет гнуть спину в четырех стенах своей тюрьмы, так как ей не останется ничего другого. Эль Валье на два дня переполошится, люди будут проклинать всех белых, отец Родригес с отчаяния начнет умолять соседей помочь. Он заявит о случившемся полиции, приведет двадцать добровольных свидетелей, составят длинные протоколы – и на этом все кончится. Здесь, как и во многих других странах Латинской Америки, для цветных законы имеют силу только на бумаге. Бедняк не добьется справедливости.

Сквозь очки доллара

Четыре недели – срок и большой и короткий.

Большой, если он означает перерыл в целом путешествии.

Короткий, если недели с утра и до ночи забиты работой и подгоняются страхом перед грозящими дождями.

Но и в эти четыре недели сидения за пишущими машинками не раз стучалась к нам в дверь окружающая действительность, напоминая, что нельзя так легко отвернуться от нее или просто наблюдать со стороны. Да и сама она не всегда ограничивалась лишь робким напоминанием о себе.

Подходил к концу наш третий вечер в Эль Валье. Мы уже засыпали в скромной комнате, как вдруг здание пансиона сильно тряхнуло. Сквозь сон в голове блеснула мысль: землетрясение! Через секунду мы были на ногах. Но нет, это не походило на знакомые подземные толчки. Здание сотрясал ураган. Он ломился в окна, в двери, как бы стараясь сорвать их с петель, вырвать из рам. Ветер выл в крыше, трещали сучья деревьев перед окнами. Большой палаточным брезент, которым мы покрыли стоящую на дворе «татру», бил по машине, как по наковальне. И только в пансионе было спокойно. Никого из местных не встревожило неистовство ветра. К этому давно привыкли.

Рано утром мы решили, что машину лучше не покрывать, а оставить дождю, солнцу и проявлениям птичьего непочтения. За одну ветреную ночь брезент сбил на крыльях серебристую окраску, обнажив металл.

Арендатор пансиона, энергичный высокий старик Джимми Прайс, только рукой махнул:

– Здесь такое не в новинку. Нет ли в комнате новых трещин на стенах? Вон те старые тоже от ветра. Да это все пустяки! Вот когда я…

Тогда мы еще и не подозревали, что последует за столь невинным: «Вот когда я…» Дело в том, что нашего нового знакомого несколько лет назад многие люди в Соединенных Штатах Америки знали по радиопередачам. «Джунгле Джим» обычно рассказывал о своих богатых впечатлениях охотника и скитальца, большую часть жизни оставившего в девственных лесах тропической Америки. А теперь, на старости лет, в спокойном уголке Эль Валье он ловил любую возможность, чтобы вслух повспоминать о годах полной приключений молодости.

Пр ироду в Эль Валье он знал в совершенстве – от маленьких водопадов, открытых им в лесу, до местных особенностей цветов и животного мира. Он не упускал случая, чтобы не похвастаться чем-нибудь новым.

В пятилитровой банке из-под огурцов, стоящей на конторке в его приемной, он держал вместо квакш прекрасные экземпляры golden frogs, золотых лягушек, что изредка встречались как раз в долине около Эль Валье. Редчайшее зрелище. Они заслужили свое название и привлекали внимание гостей. Все их тело было как бы обтянуто тоненькой фольгой нежно чеканного золота. Они казались нам скорее сказочными существами, чем живыми тварями.

Однажды, вскоре после нашего приезда, Джимми вернулся с обычной прогулки по лесу, держа в охапке… ленивца.

– Как вы его поймали? – помчались мы к нему наперегонки.

Впервые в жизни нам представлялось увидеть живого «уюши», которого наши друзья шуары на реке Упано окутали таинственными преданиями.

– Да его бы и черепаха догнала! Вы только посмотрите!

Ленивец боязливо прятал голову на груди. А когда мы посадили его на развилину дерева, он пустился наутек с «бешеной» скоростью – метр за две минуты. Ему с трудом хватило полминуты, чтобы переставить одну руку и одну ногу. При этом он не спускал с нас своих испуганных, почти человеческих глаз. Добравшись, наконец, до кроны дерева, он уцепился всеми четырьмя конечностями за ветвь и два часа висел там, даже не пошевельнувшись.

Джунгле Джим и в самом деле готов был с утра до вечера делиться со своими жильцами добычей и воспоминаниями. Лишь гостей одного сорта старик ненавидел всей душой, хотя материально больше всего зависел именно от них. Это были богатые американские туристы. Как только на дворе раздавалась пережеванная на американский лад английская речь, спокойствию и миру наступал конец. Истерические проявления восторгов и удивления как бы взрывались неприятными тирадами то в зале, то у конторки Джима с редкими лягушками.

Группа американских туристок застигла Джима врасплох, когда он накрывал стол для обеда. Одна из приезжих вдруг схватила его за рукав и потащила к байке:

– Oh, how beautiful! Скажите, пожалуйста, мистер Прайс, чем вы красите этих лягушек?

Полчаса у обитателей пансиона бурчало в животе от голода, но бедняге Джиму все еще не удавалось убедить своих соотечественниц, что эта золотая кожа у его лягушек выросла просто так, сама по себе. После обеда он подсел к нашему столу, измученный так, будто проделал марафонскую дистанцию.

– Нет, я с этим покончу! Ведь это случается тут каждый день, как по программе. Недавно приезжал ко мне из Америки, из Нью-Йорка, старый приятель. Поехали мы с ним в Дарьей, и я показал ему там, в лесу, несколько разукрашенных индейцев. Увидел он их и говорит: «Тебе, Джимми, не стоило этого делать. Ты не должен был ради меня так тратиться. Ведь тебе пришлось ухлопать кучу денег, чтобы размалевать их всех таким образом!» Ну что бы вы сказали на это? Знаете, он один из тех, которые там, в Нью-Йорке, привыкли, что все делается за деньги, что все на свете лишь кинотрюк. Для них нет ничего настоящего, ничему они не верят, им даже доставляет наслаждение позволять обманывать себя за деньги. Я разозлился и потащил его дальше в лес. И только в третье!»; дерет не он мне поверил. Но знаете, что он тогда сказал? «Ты должен быть миллионером, – сказал он, – чтобы купить себе столько индейцев». Опять он свел все к тому же проклятому доллару!

Джунгле Джим поднялся и устало побрел от стола к столу, собирая последние тарелки. А мы поспешили к спою комнатку в дальнем конце здания, чтобы избежать встречи с земляками Джима.

Лишь однажды нам пришла в голову мысль о бегстве. Как-то забрались мы с пишущими машинками в самый отдаленный уголок сада. Но через полчаса сотни клещей загнали нас обратно в комнату. Даже название у них противное: гаррапатас. Миллионы их кишмя кишат на листве кустарников и в траве. Они впиваются в ботинки, в пески, прицепляются в складках рубашки, и тогда дело принимает плохой оборот. Клещи расползаются по всему телу, и на целую неделю тебе обеспечена работка после мытья.

В Эль Валье клещи непрестанно мучат домашних животных. Страшно смотреть на коня, тело которого сплошь покрыто язвами и ранами, усыпанными гроздьями клещей.

А еще здесь есть цикады. Но увы, не те сладкие колокольчики теплых ночей. Цикады тут ужасные и докучливые, вездесущие днем и ночью, резкие и пронзительные. Человека со слабыми нервами они способны свести с ума или обратить в бегство. Если этакая цикада заберется в крону дерева, что стоит под окном комнаты, и станет преследовать все живое, имеющее уши, своим назойливым и скрипучим верещанием от зари до зари, вы протянете всех цикад на свете и возненавидите поэтов, которые воспевают пикал и стихах.

Впрочем, в Эль Валье были не только шумные туристы, клещи, неотвязные цикады и разговорчивый Джим. Здесь, как еще нигде в последнем году путешествия, росла стопка готовых страниц репортажей. А когда вечер зажег над Долиной звезды небосвода и горы дохнули облегчающей прохладой ночи, мы тщетно искали над головой Южный Крест. Теплыми вечерами, вскоре после захода солнца, низко над горизонтом появлялась на короткое время Большая Медведица– созвездие нашей юношеской астрономии и лагерных костров.

Первый видимый посланник роднил.

Дни за пишущими машинками протекли, как вода. Два толстых конверта с запасами репортажей улетели в Прагу, один – на радио, другой – в редакцию «Свет праце». В столице Панаме доживаем последние дни, но их деловая программа не имеет ничего общего с романтикой путешествия. Экономический анализ рынка, переговоры с представителями чехословацких автомобилей.