Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Из каменной равнины, на которой кое-где возвышается разлапистый древовидный попал, показался невысокий пригорок. У подножья его работает человек шесть-семь мужчин. За упомянутые пять недель они уже успели многое сделать. Они освободили от земли и камней северный фасад пирамиды, открыли какой-то стол для жертвоприношений с отверстием посредине, старательно заделывают цементом щели на приподнятом пьедестале и щеточками очищают рельефы на передней стене.

Сеньор Хорхе Акоста, главный археолог, человек не очень разговорчивый, не любит, когда здесь появляются люди с фотоаппаратами. Ведь речь идет о приоритете, популярности, славе первооткрывателя.

– Вон там можете посмотреть, мы нашли кое-какие предметы обихода, – наконец разрешает он благосклонно.

На чисто выметенном месте разложены обсидиановые коготки, каменные топорик и молоток, метлапильи для размола кукурузы, примерно трех дециметров длиной; и тут же рядом каменная плита шириной в двадцать и длиной двадцать пять сантиметров с пирамидальным острием на оборотной стороне.

– Это метатль, доска для растирания кукурузы, – охотно поясняет старик, пришлепавший к нам. – Этот шип втыкался в землю, чтобы во время работы доска не ерзала…

Он покосился по сторонам, осторожно огляделся и чуть заметно кивнул нам.

– Идемте со мной!

Он поплелся к деревянному сарайчику за пирамидон, ступая неслышно, как кошка, и ежеминутно испуганно озираясь.

– No me dejan dormir los toltecas, – вырвалось у него неожиданно. – Не дают мне спать эти тольтеки! Я сплю примерно до полуночи, а потом они приходят меня пугать, они все время меня неотступно преследуют…

И он отвернул брезент. На земле тщательно, кость к кости, были сложены два скелета. А рядом лежал скелетик ребенка лет двух.

– Сильнее всего меня преследует малыш. Вчера я переселился в соседнюю палатку, но в полночь он снова пришел ко мне, негодник этакий!

Он погрозил скелетику палкой, прикрыл брезент и, не проронив ни слова, поплелся к работавшей бригаде.

Км. 557 – для этого надо только верить!

Днем, в половине пятого, 9 января 1932 года Хуану Валенсуэла, худощавому ассистенту профессора Альфонсо Касо, удалось через узкую щель проникнуть в гробницу номер семь. Крик удивления невольно вырвался у него, едва луч его электрического фонаря вонзился во тьму. Удивление это вышло за пределы горы Монте-Альбан, где многочисленная археологическая экспедиция профессора уже четвертый месяц освобождала от наносов земли и камней странные холмы. Это удивление разнеслось по всему миру: обнаружен клад невероятной исторической и материальной ценности.

Более пятисот номеров в каталоге получили предметы, найденные в пресловутой «семерке». Богато украшенные гребни и жертвенные ножи, вырезанные из ягуаровых и оленьих костей, круглые серьги, высеченные из нефрита наподобие катушки, массивные золотые и серебряные ожерелья с бахромой из золотых колокольчиков, подвески, отчеканенные в форме черепахи, рассыпавшиеся нитки жемчуга, ожерелья из бирюзы, из крокодильих и волчьих зубов, подвеска из шестнадцати золотых звеньев, четыре пластинки которой олицетворяли небо, солнце, луну и землю. Золотая маска бога Хнпе-Толека, серьги из невероятно твердого вулканического стекла, вазы, высеченные из оникса и отшлифованные так искусно, что стенки их просвечивают. Урна высотою в одиннадцать сантиметров из горного хрусталя. Что? Из горного хрусталя? Да ведь он стоит на седьмом месте в таблице твердости Могса. Ему не уступают только топаз, корунд и алмаз! Чем же, скажите на милость, обрабатывали монтеаль-банцы этот хрусталь, чем его гранили, шлифовали и полировали, что из рук их вышла урна, толщина стенки которой не превышает сантиметра?

Множество подобных вопросов вызывала не только гробница номер семь, но и все остальные. А открыто их было более ста пятидесяти. Огромный вопрос повис над всем вскрытым и невскрытым пространством, над подворьем длиною в триста и шириною в двести метров. Когда сегодня смотришь на старую фотографию, сделанную перед началом раскопок, вдруг задумываешься: почему же эти заросшие холмики, правильными рядами окружавшие огромное подворье, многие века щадило человеческое любопытство? Эти соображения возникают вслед за тем, как в руки попадает другой снимок, на котором в холмиках просматриваются упорядоченные лестницы, площадки, валы. Для порядка берешь еще в руки аэрофотоснимок Монте-Альбана на фоне Оахаки. Разве эти искусственно насыпанные холмы чем-либо отличаются от натуральных, которые каскадом поднимаются из долины к небу?

В передней части подворья, окруженного со всех сторон ступенчато поднимающимися террасами, находится самая широкая в Америке лестница (Монте-Альбан тоже не может обойтись без рекордов!) шириною в сорок метров. Тридцать три ступени ее ведут к какой-то площадке с остатками храма в виде нескольких оснований колонн. В углу одна возле другой стоят каменные плиты с высеченными на них гротескными рельефами: люди с кривыми ногами, перекошенными и сплюснутыми головами дико взирают на пришельцев и ухмыляются смешно оттопыренными губами, словно ворчат на них. Кого здесь изобразил скульптор: побежденных врагов или калек, которые пришли в Монте-Альбан за божьей милостью? Или же прообразом ему послужили дети, головам которых придавали удлиненную форму, так как их предназначали для храмовой службы? А может, у сапотекских и микстекских мастеров было развито чувство юмора, позволявшее им создавать карикатуры на своих современников? В этом не было бы ничего удивительного, ведь могли же они создать своими руками жертвенные урны, снабженные внизу колокольчиками, призывающими на помощь в том случае, если кто-нибудь попытался бы похитить святыню. Ведь придали же они глиняному сосуду форму открытой сверху человеческой головы, у которой вместо носа три страшных загнутых зуба. Средний зуб направлен вверх, а два крайних вниз. Смогли же они сотворить фантастический сосуд, украсив его поверхность различными фигурками и головой птицы, из клюва которой выглядывает голова человека с вытянутой рукой вместо носа, сжимающей две палки. Ведь посадили же они на край таким образом украшенного сосуда фигурку мужчины с золотыми серьгами, который расставил ноги и мочится в него– приятного аппетита, чревоугодник, решивший напиться…

Нам ничего не остается, как попрощаться со знаменитым Монте-Альбаном, окинуть взглядом это удивительное место, открытые площадки для игр и часовни, поросшие холмы, которые мы добросовестно облазили, чтобы сделать снимок с самой высокой точки. Чем иным могут быть эти пригорки, кроме как замаскированными пирамидами! Сколько еще гробниц скрыто под ними, сколько ожерелий и ваз из горного хрусталя, сколько творческой фантазии!

От вершины Монте-Альбана до Оахаки всего каких-нибудь четыре километра. Спустя несколько минут мы уже внизу в городе, перед стройными арками ратуши. Вокруг бурлит жизнь. На площади, цад которой простерся купол из ветвей столетних деревьев, толпа плотно окружила человека, возбужденно размахивающего руками. Парень расхваливает снадобья, разложенные тут же на лотке, предлагает баночки с таинственными мазями и пакетики со смесями трав, ругает современную медицину, поочередно посылает к черту хирургов, пенициллин и переливание крови. Его лекарства могут вылечить все на свете, все, quendas senoras у senores, видит бог: и сифилис, и лишаи, и нарывы. Для этого надо только верить, свято верить в нашего Иисуса Христа и Деву Марию Гваделупскую.

Собравшиеся внимательно прислушиваются, при каждом упоминании бога Христа и Девы Марии единодушно снимают сомбреро и крестятся. А наблюдающий за всем этим полицейский, вместо того чтобы отправить шарлатана в ближайшую кутузку, добросовестно при этом козыряет.

Км. 592 – Великий Пророк, маримба и крестины

Когда турист отправляется к пирамиде почти за шестьсот километров, «Пемекс» по праву может быть доволен им. Но довольным оказывается и турист, потому что в этом случае он одним ударом убивает сразу двух зайцев: примерно в сорока километрах за Оахакой находится еще один известный центр сапотекской культуры – Митла. Его не разочаровывает тот факт, что в Митле никакой пирамиды он не найдет. Это заманчивое слово все путеводители обходят, заменяя его выражениями «развалины храмов», «группа Юг», «отделение из кирпича», «приход», «подворье монолитов» и тому подобными.

Подворье монолитов и в самом деле примечательно. Здесь стоят шесть гладких колонн четырехметровой высоты, которые когда-то поддерживали свод храма. Его массивные стены отличаются от классической простоты колонн, как день от ночи. Терпеливые скульпторы покрыли их бесчисленным количеством сложных меандров, ни один участок фриза не похож на другой, мастера добросовестно ломали себе голову над тем, чтобы не повториться. К флигелю одного из памятников архитектуры, которые, как это ни странно, сохранились в относительно нетронутом виде, конкистадоры прилепили уродливый католический храм – ладно еще, что не снесли предварительно «языческое» творение сапотеков!

Сведений о Митле не намного больше, чем о недалеком Монте-Альбане, хотя она и не была покрыта тайной столь долго. Тем не менее и здесь не нашлось ни единого следа, который бы твердо указывал на прошлое тех, кто все это строил. Не сохранилось ни единого папируса, ничего! Ни один писатель не напишет исторического романа о Митле, ни один сценарист не включит действие исторического фильма в ее стены, даже если бы он и желал этого самым искренним образом. Она останется запечатленной лишь в немногих словах испанских летописцев, которые «не видели в Новой Испании более величественного города, чем Митла». Да в недостоверном повествовании падре Франсиско Бурго, который в XVII веке написал, что Митла была резиденцией Великого Пророка, верховного жреца, столь святого, что ни один смертный не смел на него взглянуть, не опасаясь при этом за свою голову. На его совести останется уверение, что под храмом в Митле находился склеп, куда по велению сапотекских жрецов сбрасывались тела принесенных в жертву божествам и трупы врагов, убитых в сражении. В этом склепе якобы начинался подземный ход длиною в тридцать миль, который уходил в неизвестном направлении.

Этот подземный ход до сих пор никто не обнаружил и вряд ли когда-нибудь обнаружит!

Словно глыба золота, лежит на горизонте солнце. Плита, которую перед тем оно само раскалило докрасна, постепенно плавит его. Вот уже только небольшая горбушка плывет в остывающем шлаке. Прощай, славный день! Последние золотистые нити как бы приподнимают широкополые шляпы юношей, которые, беззаботно опершись о стену, словно кошки, греются под сенью сапотекских меандров. Жаль, очень жаль, но мы вынуждены вернуться в Оахаку, а киносъемки придется кончать завтра. Все сразу не получилось.

– Мирек, слышишь? Похоже на маримбу.

Это и была маримба! Мы уложили камеры в футляры, сложили штатив и остановились перед простеньким строением с открытой калиткой. Несколько пар танцоров покачиваются за высоким забором кактусов – старые, молодые, дети.

– Проходите сюда, мы сегодня празднуем крестины, – приглашает нас стройный мужчина в белой рубахе, белых полотняных туфлях и в зеленом платке вокруг шеи. – Заходите, мы вам будем очень рады, выпейте хоть стаканчик мескаля…

Трое мужчин стоят за маримбой, палочки отскакивают от махагониевых пластин. Маримба мерно звучит, парни улыбаются, улыбается гитарист, смеется парень, потряхивающий сверкающей маракой. А, собственно, отчего бы им хмуриться? Девочка родилась здоровая, пришли гости из Европы и не стыдятся говорить по-кастильски!

– Es una guapa bonita, eh? Славная девчушка, a? – Глаза у отца сияют, губы улыбаются. – Вот она, покачайте ее немножко, мы посмотрим, пойдет ли вам это!

Звенят стаканы, глаза сверкают, гости покачиваются сначала в ритме сандунги, а потом в ритме харабе. Заложив руки за спины, они с серьезным, даже торжественным видом ходят по кругу. А сейчас, сеньоры, играют мукуру, нашу прославленную мукуру! Два шага влево, два-вправо, это не танец, а приятная прогулка. Танцоры только галантно раскланиваются друг перед другом, но никто еще ни в одном танце не коснулся талии или руки другого.

Время близится к полуночи, соседи незаметно исчезают, самое время попрощаться.

– Вы себе не представляете, какое вы нам доставили удовольствие. Во всей Митле гости из Европы были только у моей Консуэлиты, – радостно улыбается Альберто Ортега, счастливый папаша. – Оставьте мне ваш адрес, через год я вам напишу, что поделывает ваша маленькая крестница…

Он написал.

Консуэлита скоро уже начнет бегать, она очень живая девочка. Она una guapa bonita, вся в маму.

ЮКАТАН – ПОСЛУШАЙТЕ, КАК ОНИ ГОВОРЯТ

Город пылал, пораженный сотнями огневых ударов; над крышами домов и шпилями башен метались клочья едкого дыма. Мутное февральское солнце безуспешно пыталось вызвать на лицах людей улыбку. Около полудня опять завыли сирены и загнали все живое в щели, в унылую полутьму бомбоубежищ.

Как бесконечно далеки были в те минуты «Новые края», заколдованные в книжку с пальмами на обложке! Как безнадежно недоступны были эти полные очарования края, отмеченные хотя и романтичной, ко тем не менее здравой мечтательностью вечного искателя приключении Г'аллнбуртона! Безумно смелое плавание через Панамский канал, паломничество по следам Кортеса, драматическое восхождение на легендарную гору Попокатепетль, прыжок в священный колодец майя, в который они некогда бросали невинных девушек, вымаливая влагу у бога Дождя.

Мучительную боль причиняли эти недоступные края, в то время более далекие, чем солнце и звезды. Снаружи вторично взвыли сирены, можешь захлопнуть книжку и снова вылезть из катакомбы в шестой год нацистской оккупации. В узком колодце Целетной улицы послышались удары староместских курантов.

…А теперь, спустя много лет, приятные голоса колоколов раздаются на авеннде Хуарес, звучат с кафедрального собора на Сокало, и снова, как тогда, на улице полдень. До отплытия парохода из Веракруса остается около трех недель. И в них нужно втиснуть кое-что поважнее, чем романтические паломничества. До легендарного Юкатана по прямой ровно тысяча двести километров. Теперь вовсе не обязательно добираться до империи майя пароходом, поездом и верхом, ведь для этого существует авиакомпания «Мехи-кана де авиасьон».

– Завтрашний самолет в Мериду уже переполнен, но вы можете лететь послезавтра.

– Знаешь что, Мирек, поскольку ты теперь осиротел, мы полетим с тобой, – сказали Иван и Либуша, только позавчера прилетевшие в отпуск в Мексику из Вашингтона, где они работают в посольстве. – Если мы тебе не помешаем…

– Наоборот, вы мне поможете при киносъемках. А то мне придется всю аппаратуру оставить дома!

– Ладно, значит послезавтра в пять на аэродроме!

Массовый альпинизм

– Футляр с камерой восемнадцать килограммов, чемоданчик с объективами и запасом пленки девятнадцать, штатив девять, аккумулятор шесть. Всего пятьдесят два килограмма на троих, можно будет провезти без доплаты.

– Ручной багаж возьмем с собой в кабину, через шесть часов мы будем в Мериде.

Чаша Долины Мехико где-то очень глубоко, сверкающая поверхность озера Тескоко озорно пускает зайчиков в глаза пассажирам левого ряда кресел, которые с высоты любуются удаляющимся городом. Тем временем справа уже надвигается куда более интересное зрелище: курящаяся гора Попокатепетль и Белая женщина – Истаксиуатль. Облака вежливо удалились со сцены, Попокатепетль демонстрирует белую бахрому своего снежного покрывала, полоснув при этом по глазам лимонной желтизной, которой он устлал свой кратер, неисчерпаемый склад чистейшей серы. Вдоль горизонта проплывает гигантская гора, которая, пожалуй, держит мировой рекорд по количеству совершенных на нее восхождений. Со времен, когда испанцы открыли этот бесценный клад в глубине дымящейся горы и принудили ее к соучастию в производстве огнестрельного пороха, сеявшего смерть среди ацтеков, из кратера Попокатепетля было добыто более миллиона тонн серы! Превращенные в рабов индейцы совершали ежедневные восхождения на высоту 5 450 метров и затем по сыпучему пеплу съезжали на самое страшное из всех, какие только существуют, «место работы», в кратер. Набрав там в мешки по двенадцати килограммов серы, задыхаясь в сернистых испарениях, непрерывно поднимавшихся из чрева вулкана, они опять карабкались к его краю, голодные, замерзшие, полузадушенные серной пылью. Массовый альпинизм, массовая смерть.

И еще один горный великан входит в число зрелищ во время полета к побережью океана: царица мексиканских гор – Орисаба, Звездная гора, Китлатепетль, как ее по сей день называют индейцы. Она стоит вся закутанная тучами. Сегодня неприемный день…

Крутой спуск с поднебесной высоты шесть тысяч метров, и вот уже горизонт заснял яркой синевой. Океан. Крошечные скорлупки бороздят его зеркальную поверхность, оставляя за собой клип ряби. Мачты ощетинившихся портовых кранов зло бросаются нам навстречу. Крен вправо, и мы приземляемся. Веракрус. Огненное дыхание пылающего ада ворвалось в самолет через раскрытую дверь, до обморока влажная жара приморских тропиков рвется в легкие, которые еще полтора часа назад вдыхали свежий горный воздух.

Вторая посадка на побережье в Вильяэрмосе, в центре болотистых наносов Грихальвы и Усумасинты. И, наконец, Юкатан.

Мерида – чудесный город, со славной историей. С окрестностей Мериды конкистадоры начали свои разведывательные действия. Мерида – центр оживленной торговли хенекеном, который сразу же за околицей Юкатана принимает название «сизаль» по имени небольшого причала на северо-западе от Мериды. Весь город ходит в белом, словно в праздник. Но эта мода продиктована солнцем: чем белее твоя одежда, тем меньше одолевают тебя его лучи. Рука сама тянется к футляру с камерой, такое здесь множество интересных лиц, столько прелестных уголков. Однако лучше надвинуть шоры на глаза, как у лошади, и галопом мчаться к цели, к пирамидам майя. Обратный самолет ждать не будет!

Уже темнело, когда после трехчасовой тряски мы выгрузили вещи у входа в маленькую гостиницу «Виктория» в Чичен-Итса. Давала себя знать сильная усталость, вызванная гонкой предыдущих дней и сегодняшним путешествием.

Самое лучшее сейчас – умыться и в постель.

– Разбудите меня около полуночи. Только не забудьте!

– Como по, senor, – пробормотал швейцар и удивленно покачал головой.

Человек в шкуре ягуара и летучие мыши

Ночь была трепетно-светлая, месяц плыл высоко в безоблачном небе, ни один лист не шелохнулся. Лишь со всех сторон отдаленно доносился концерт сверчков, то здесь, то там совсем рядом раздавался короткий треск цикад, который тут же испуганно обрывался. Под ботинком заскрипел камешек. Теплый сырой воздух, окутавший все кругом, время от времени приходил в движение от легкого ветерка, и всем вокруг овладевал щекочущий аромат джунглей и мечтательное очарование окружающей обстановки. Нигде никаких сторожей, охраняющих сокровища майя от грабителей, ни одного назойливого гида вроде тех, что встречали нас у подножья величественного Хеопса, никаких дьяволов в белых галабеях, навязчивых, готовых в любую минуту дня и ночи ограбить пришельца, отняв у него последний пиастр и романтику одиночества.

Под действием какого-то чудотворного круговорота судьбы полная луна опять стояла в зените, как стояла она тогда над каменными пирамидами и текущим Нилом, над хрустальным миражем экваториальных ледников Килиманджаро, над полуночной лунной радугой, опиравшейся на шумящие воды Замбези. Ну, так давай же, драгоценный мираж, возьми на себя роль чичероне, веди одинокого ночного путника! Он не стал заглядывать в карту, он не хочет знать, где север, а где запад, он хочет одного: бродить где попало волшебной ночью и стать кинооператором, которому обеспечена полная неприкосновенность и которого пригласили индейцы майя заснять их самые фантастические обряды.

Пятна шкуры ягуара, брошенной на землю лунным сиянием и тенями листьев, вдруг шевельнулись, и из дорожной пыли поднялся воин, одетый в эту шкуру, держа в руке палицу, усаженную острыми обсидиановыми шипами. Он распахнул ворота в каменной стене и охотно впустил во двор запоздалого гостя. Двор был полон бронзовых от загара мужчин в пестрых одеждах с замысловатыми орнаментами и отливающими зеленью ожерельями из нефрита. Некоторые из них были босы и почти голы, лишь бедра их опоясывали веревки из хенекена, поддерживавшие узкие полосы ткани. У других ноги были обуты в красные сандалии с высокими щитками, предохранявшими подъем ноги, икры оплетали полосатые подвязки с побрякушками, головы украшали уборы с золотыми пряжками и переливающимися зелеными перьями священного кетсаля, которые при каждом шаге трепетными волнами ниспадали им на плечи.

Только теперь пришелец, пораженный этим захватывающим зрелищем, обратил внимание на пирамидальное сооружение, которое справа от площади, заполненной народом, словно застывший каскад, поднималось к небу. На вершине пирамиды возвышался храм, окруженный пылающими огнями, по широкой лестнице поднималась процессия людей. Она, словно змея, вилась из края в край, издали напоминая гигантского удава, ползущего вверх. В голове процессии, которая в это время как раз приближалась к вершине пирамиды, шагали наиболее богато одетые мужчины, чьи одеяния и головные уборы сияли переливчатой зеленью, пурпуром и янтарной желтизной; золото их браслетов и пряжек отбрасывало ослепительные блики, сквозь шуршание шагов был слышен звон колокольчиков.

– Человек, идущий позади шестерых верховных жрецов, сейчас будет принесен в жертву богам, – шепнул гостю человек в шкуре ягуара, сопровождавший его от главных ворот и прокладывавший ему теперь дорогу сквозь притихшую толпу, чтобы вовремя успеть к началу зрелища. – Это пленник. Год назад за физическую красоту жрецы избрали его и стали готовить к высокой чести, которая его ждет. На рассвете он простился с четырьмя своими возлюбленными, с которыми в последний месяц по очереди разделял ложе. Он уже примирился со своей участью.

В этот миг жрецы бросили в жертвенный огонь по горстке копала, повернулись и все одновременно схватили юношу, сорвали с него дорогие одеяния и положили на выпуклый жертвенный камень. Двое жрецов крепко ухватили его за руки, двое других – за ноги, пятый откинул его голову назад, в воздухе мелькнуло лезвие обсидианового ножа и вонзилось в грудь несчастного, забившегося в чужих руках. В это мгновение толпа собравшихся, в гробовой тишине зачарованно наблюдавших за страшным обрядом, издала крик, словно исторгнутый из одной груди. Верховный жрец вырвал из тела жертвы еще бьющееся сердце и вознес его на ладонях к небу. Затем он торжественно обернулся и швырнул сердце в лицо бога Кукулькана, Змеи с птичьим опереньем, который каменным взглядом наблюдал происходящее.

Жрецы опустили тело, все еще бившееся в конвульсиях. Оно метнулось через край крутой лестницы и, страшно кувыркаясь, покатилось вниз на глазах застывшей в ужасе тысячеголовой толпы…

Спугнутая шагами запоздавшего ночного гостя летучая мышь вылетела из темноты жертвенного храма, и… видение вдруг растаяло. Золотой диск луны под тяжестью ночи укатился к западу. Прямо под ним, над бесконечно ровным горизонтом поднимались две титанические стены, перед которыми стояла какая-то часовня.

Белые слезы

Вскоре воин в шкуре ягуара появился вновь, на этот раз на склоне пирамиды, в том месте, куда только что скатилось разбитое тело.

За гигантскими стенами, в сторону которых человек в шкуре ягуара молча направился, слышался отдаленный шум множества голосов. В том же направлении двигались и небольшие группы опоздавших, и, судя по тому, как они торопились, можно было предположить, что там опять происходит нечто необычное. И действительно: обе высокие стены, напоминающие крепостные валы, сверху были усеяны тысячами зрителей. Они сидели почти неподвижно, в большинстве своем держась за плечи друг друга, чтобы не сорваться с узкого верха стены. В близлежащем конце восточного вала находилась часовня, вход которой подпирали две могучие колонны в виде Змеи в птичьем оперении. Пасть ее с оскаленными зубами была обращена на запад. Колонноподобное тело, испещренное разноцветными загадочными орнаментами, вздымалось вверх, а хвост, словно крюк, выступал вперед, поддерживая тяжелый каменный свод. На ступенях перед часовней несколькими рядами стояли вельможи и жрецы, ожидая знака верховного жреца. А он в это время завершал обряд жертвоприношения благоухающих цветов, кукурузы и фруктов в невысоком храме, стоящем в передней части площади, ограниченной обеими высокими стенами.

В отличие от предыдущего страшного зрелища теперь среди зрителей находилось много женщин. Их одежда была проще, чем на мужчинах, были они в большинстве своем босы, с обнаженной грудью. Вдруг верховный жрец быстро обернулся и воздел руки к небу. По этому знаку из часовни выбежала группа рослых молодых мужчин со стянутыми узлом волосами. Бедра их были охвачены разноцветными шнурами, к которым прикреплялись лишь переднички различных цветов, достаточно узкие, чтобы не мешать бегу.

– Приверженцы бога Дождя сейчас вступят в схватку со сторонниками бога Ветра, – зашептал пятнистый и чуть заметно улыбнулся. – У защитников Дождя переднички синие, люди Ветра в красных. Игра называется тлачтли, мы научились ей у тольтеков, во время их пришествия из Долины Анауаку.

Тем временем верховный жрец бросил в центр поля круглый предмет. Как ни странно, но он тотчас же отскочил от земли. Человек в шкуре ягуара, от которого не ускользнуло удивление гостя, снова наклонился к нему и произнес:

– Это шар из чудесных белых слез, которые роняет священное дерево, если его ранить. Игрокам разрешается отталкивать мяч только локтями, коленями и бедрами. Они не смеют касаться его ни ладонью, ни ступней, за это их карают смертной казнью. Побеждает команда, которой удастся забить шар в одно из двух каменных колец, вот здесь налево и вон там в противоположной стороне.

И в самом деле, в обеих стенах было по массивному каменному кругу, украшенному удивительными орнаментами. Они были вертикально вделаны в стены. Пробитое в камне отверстие было чуть больше шара из белых слез.

А шар уже бешено метался по полю, резко отскакивал от каменных стен и от земли, но люди Ветра и Дождя передвигались с той же быстротой. Словно тигры, бросающиеся на жертву, извивались они в прыжках, змеиным движением бедер отбивали шар, стремясь загнать его к стене противника, с быстротой летящей стрелы уклоняли руки и ноги, чтобы неосторожное прикосновение не повлекло за собой страшного наказания. Не один раз казалось, что шар вот-вот влетит в кольцо, но каждый раз он ударялся о край его и снова отскакивал в поле.

Гостю показалось, что игра продолжалась долго, но зрители были другого мнения. Они громко подбадривали своих игроков, кричали даже те, что стояли на верху стены, пытаясь при этом размахивать хотя бы одной рукой. С таким же интересом наблюдали за игрой и женщины и жрецы, отбросив всю свою важность. Большинство зрителей заключали между собою пари. Богачи ставили свои пышные одеяния и драгоценности, бедняки, мечтавшие разбогатеть, но ничего не имевшие, отдавали в заклад своих жен и даже детей. Самые же бедные ставили на карту самих себя: если проиграют, то становятся рабами.

В это время один из людей Дождя прорвался сквозь оборону противника, мастерскими подходами проник под самое кольцо людей Ветра, подкинул коленом шар на локоть и сильным ударом послал его в стену. В следующую долю секунды шар пролетел сквозь кольцо с такой силой, что защитники не успели прийти в себя от испуга. Но рев удовлетворения, пронесшийся среди зрителей, длился недолго. Он сменился поголовным бегством, всех присутствующих охватила невероятная паника. Побежденные, как побитые, неподвижно замерли на месте поражения, в то время как люди Дождя вместе со своими сторонниками набросились на зрителей, срывая с них золотые украшения и дорогие одежды и сваливая все в одну кучу. Зрители, стоявшие на свободном пространстве возле часовни, в страхе уносили ноги. Хуже всего пришлось тем, которые до сей поры теснились на гребне стены. Едва они пробились вниз, как оказались в лапах победителей и их загонщиков.

– Победители имеют право завладеть одеждой, драгоценностями и оружием любого из зрителей, либо потребовать за них выкуп. Исключение не делается даже для жрецов. Победителям позволено захватывать и женщин, вот почему самые красивые так поспешно сбежали…

Человек в шкуре ягуара не договорил. Он пустился со всех ног, потому что в это время к нему мчались двое игроков Дождя, чтобы вырвать у него драгоценную палицу, усаженную обсидиановыми шипами. Они догнали его, один из преследователей схватил палицу, другой рывком сорвал пятнистую шкуру ягуара.

Едва она коснулась земли, как тут же растаяла, превратившись в бесформенное, выжженное солнцем пятно.

Видение тотчас же исчезло, пятна тени от листьев посветлели, серебристое сияние порозовело.

Месяц погружался в джунгли, восток робко светлел.

Игра в фанты или призывание ветров?

– Горе нам, сеньор, гостиница все время наполовину пустует. Сами знаете, от Мехико к нам далеко. Да, чтобы не забыть, ваши компаньоны уже давно ушли, они тащили с собой какой-то чемодан. Они сказали, что, мол, вы их найдете. – И старик, дежуривший в этом отеле, вероятно, целыми сутками, устроился поудобней в своем кресле в швейцарской и преспокойно уснул.

Солнце уже стояло высоко. Вместо ночной каменной стены вдоль дороги тянулся ветхий деревянный заборчик, вместо стража ворот в шкуре ягуара у раскрытой калитки сидел мальчонка и продавал открытки. Двор был пуст, нигде ни одной живой души. Не дворцы, купающиеся в серебре лунного света, а жалкие развалины, жестокие следы времени, покрывали здесь огромное пространство, отданное во власть дождей, ветра и солнца. Северный фасад пирамиды, по ступеням лестницы которого ночью вползала пестрая змея жертвенной процессии, было то единственное, что реставраторы этих развалин сумели кое-как привести в первоначальный вид. Восточная и южная стороны представляли собой горы обломков каменной кладки, сдвинутых с места каменных глыб и выветрившегося щебня. По такой лестнице торжественная процессия едва ли смогла бы добраться к своим божествам.

В сырой полутьме часовни на вершине пирамиды с потолка свисали десятки темных «сосулек» – гирлянды спящих летучих мышей. Справа у подножья пирамиды возвышался прославленный Храм воинов с площадью Тысячи колонн. В западном направлении одиноко торчали две огромные стены с небольшой часовней, перед которой ночью разыгрался драматический матч между командами Дождя и Ветра. Повсюду кругом раскинулись неоглядные юкатанские джунгли, от неба их отделяла математически точная прямая горизонта. Нигде ни малейшего признака хотя бы крошечной возвышенности. Почему же люди все-таки поселились в этом негостеприимном краю? Если это были тольтеки, заложившие фундамент высокой культуры индейцев майя, то почему они обосновались именно здесь, коль до этого они жили в прекрасной долине Анауак, окруженной вулканами и сосновыми лесами, омываемой животворными дождями, с плодородной вулканической почвой? Почему они избрали для себя эти дикие заросли, на месте которых, как утверждают ученые, некогда было дно моря? Почему именно здесь они посеяли принесенные с собой зерна кукурузы, если они не встретили тут ни единой речки, ни одного ручейка, если прямо у них на глазах дождевая влага уходила в почву, если они знали, какой невероятной редкостью здесь оказывается колодец?