Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Кроме голландцев и французов, из Веракруса отплывают еще только итальянцы. Но они заходят в испанские порть:. А получить визу от Франко столь же вероятно, как и от дяди Сэма. Как же в таком случае прорваться за «железный занавес», опущенный над Карибским и Мексиканским заливами и мешающий свободному передвижению каждому, кого американская тайная полиция взяла на мушку?

– Знаешь что? Попробуем еще в советском посольстве. Время от времени из Веракруса отплывают советские суда с грузом хенекена.

Сердечный прием в советском посольстве.

– Жаль, что вы не пришли на три недели раньше. Сейчас вы уже могли бы быть в Ленинграде. Пароход шел без заходов в другие порты. А от Ленинграда до Праги сущие пустяки. Постойте, следующая партия груза пойдет во Владивосток. Через две недели. Мы возьмем вас без всяких разговоров. Только это вам немножко не с руки, а?

– Чуть побольше, чем немножко. Это новое путешествие вокруг света. Вернуться из путешествия по Африке и Америке через Владивосток, это было бы неплохо, если бы…

– Ничего, Мексика хорошая страна, подождите здесь каких-нибудь три месяца – и будете в Ленинграде без лишних хлопот!

– Спасибо и… до свиданья. Вашему спокойствию и чувству юмора я сегодня даже завидую.

Телефон! Звонят из «Френч лайи». Бегом к машине и прямо на авениду Хуарес. Неужели лед сломан?

– Вот телеграмма из Парижа. В начале сентября из Веракруса выходит французское грузовое судно «Ибервиль». Примерно недели три оно будет собирать хлопок по американским портам… я понимаю, это небольшое удовольствие, сойти на берег вам не позволят. Но другой возможности попасть в Европу нет. И не будет.

– А куда, собственно, «Ибервиль» плывет?

– Этого мы еще не знаем. В Шербург, в Гавр, возможно в Амстердам. Не исключено, что даже в Бремен или в Гамбург. Об этом вы узнаете только на судне, все зависит от того, что оно будет грузить. На всякий случай, кроме французской визы, запаситесь также и голландской.

Последние поездки к пирамидам. И затем лихорадочная упаковка. Согласно предписаниям в «татре» не должно быть ни килограмма багажа. Все нужно втиснуть я морской чемодан и в чудовищно большой ящик, все тщательно переписать в испанские и французские таможенные декларации. Вбит последний гвоздь, теперь должны прийти трое ребят из транспортной конторы, и… больше ни о чем заботиться не нужно.

В комнате парни молча обмениваются многозначительными взглядами, один из них выглядывает в коридор, снова недоверчиво смотрит на ящик, однако, плюнув на руки, они тащат его наружу. Но не тут-то было! На площадке ящик застревает. Парни пробуют сдвинуть его всячески, вдоль и поперек, наискось, через перила, пыхтят и кряхтят, лица у всех красные от натуги. Все! Один угол ящика врезается в штукатурку, второй прочно застревает в перилах, и теперь уже ящик невозможно двинуть ни взад, ни вперед. Жильцы ругаются, не могут попасть в верхние этажи, верхние шумят тоже, заявляя, что они опаздывают на автобус, что их могут прогнать с работы. Проклятый ящик, шевелитесь же, ребята, ведь не может же он там оставаться!

Приходится все вынимать из ящика обратно. Целый день работы пошел насмарку. Ящик нужно обрезать, и все начинать сначала…

И, наконец, главное: возвращаешь одолженный «форд», на спидометре которого прибавилось четыре с половиной тысячи километров, и… получаешь «татру». Только дело в том, что с «фордом» все обстоит вовсе не так-то просто.

– Об украденном радиоприемнике и не говорите, – смеется сеньор Таке. – Я слышал, как вы искали его по Тепито. Это торговые издержки. Они давно покрыты вашим африканским ветераном. За все это время двери у меня не закрывались. Заказов полный ящик. Теперь только остается, чтобы ваши поставляли машины!

Душная парниковая жара висит над Веракрусом, люди ходят как привидения, хотя и привыкли к этой атмосфере, и половину рабочего времени заполняют сьестой, забравшись куда-нибудь в тень, подальше от портовой сутолоки и пароходных гудков.

– Поторопитесь, через час мы поднимаем якоря. Не забудьте опорожнить бензобак и отключить аккумулятор, иначе машину на борт не возьмут. И заберите документы в таможне!

Ватерлиния поднялась высоко над водой, «Ибервиль» показывает свои ярко-красные бока, стараясь удивить ими порт, который на это обращает мало внимания. Заработать ты нам все равно не дашь, брюхо свое будешь набивать где-то в американских портах, так что убирайся ко всем рогатым!

Судовой агент, который еще совсем недавно суматошно носился по молу, резко захлопнул таможенные книги и нетвердой походкой направился к своей машине. «Ибервиль» его больше не интересует. На берегу остались лишь несколько рабочих и ни одного зеваки. Какое может быть прощание с грузовым судном? И с его матросами! Ведь та, что делила с матросом любовь ночью, не придет прощаться, когда на улице день и солнце стоит в зените…

В десять часов пятьдесят минут трехдюймовый канат шлепнулся о воду к лениво выполз на берег.

Спустя пять минут заработал гребной винт.

А через полчаса земля скрылась из виду. Только море ходит зелеными волнами кругом да чайки следуют за судном.

Adios, Мексика! Прощай, очаровательная красавица! Хотел бы я еще раз вернуться к тебе, не думая о времени…

Америка из корабельной тюрьмы

– Алло, вставайте, черт побери, что с вами?

Гроздь огоньков мерцает за иллюминатором каюты и прыгает по волнам, которые лениво плещут о борт судна. Машины молчат. Мы в порту. У берегов Америки, в Корпус-Кристи. Два часа ночи.

– Ну, так что, проклятье! Я чиновник иммиграционной службы Соединенных Штатов, открывайте!

В памяти мелькает столь же бесцеремонный прием, оказанный нам в Панаме. Впрочем, к чему проверка паспорта, если ты все равно не смеешь сойти на американскую землю, если ты узник плавучего островка до той самой минуты, пока не появятся берега Европы?

Надменный, унтерпришибеевский тон вопросов, копание в паспорте и медицинских свидетельствах и, наконец, исподлобья:

– Вам уже сказали, что на берег сходить не разрешено?

– Мне это очень хорошо известно…

– То-то же! Сифилис есть? Триппер? Покажите!.. Ну, ну, нечего из себя строить! А то я вам помогу!

Брошен наметанный взгляд… парень с суверенным орлом Соединенных Штатов молча повернулся на каблуках. Вежливый прием, ничего не скажешь!

С наступлением рассвета причал ожил. Три партии грузчиков набивают брюхо «Ибервиля» хлопком. Две партии – целиком из негров, в третьей – белые. Они делают ту же самую работу, но расовые предрассудки не позволяют им работать вместе. Трое из каждой партии подвозят со склада спрессованный в тюки хлопок, сваливают его на два растянутых троса, четвертый стягивает их концы, подцепляет к петле стальной крюк, тросы, потрескивая, натягиваются, и вот уже восемь центнеров груза плывут вверх. Одна партия за другой, с утра до вечера, изо дня в день. Через каждые шестьдесят пять секунд на дне трюма раздается хор ревущих голосов семи парней. Это сигнал машинисту лебедки опустить груз на нижний ряд тюков. Потом следующий и следующий…

На седьмую ночь «Ибервиль» тихо, словно корабль контрабандистов, отчалил от берега. Направление? Очередной американский порт Галвестон. Вместо хлопка чрево судна заполняют груды лимонно-желтой серы. Поток глыб и пыли по ленточным транспортерам течет из железнодорожных вагонов прямо на судно. Слезящимися глазами смотришь на эту печальную картину, на желтую пелену, которой покрыты причалы, крыши складов, ковши землечерпалок, суда и люди, бродящие по берегу. Даже поверхность моря желтая, вспененная, словно усеянная нарывами, которые оно пытается слизать, но так и не может. Желтая пыль, от которой першит в горле и щиплет глаза, неподвижно висит в воздухе. Люди возле вагонов и в кабинах крапов надели на глаза очки, в легкие же набирают серной пыли сколько хотят.

– Эта гадость добывается примерно в ста милях от Галвестона. Возят ее сюда непрерывно один поезд за другим, – говорит негр возле крана. – Только что мы закончили погрузку английского судна, оно взяло ровно десять тысяч тонн. И снова грузим!

На тринадцатый день за бортом проплывает густой лес нефтяных вышек, непрерывная цепь нефтеперегонных, цементных, коксовых, металлургических заводов, доменных печей. Мы прокладываем себе путь через центр техасских нефтепромыслов в Хьюстон, второй по величине американский порт. Запах нефти пропитал все вокруг, буровые вышки сползают с суши в океан, море серебристых цистерн тянется в глубь материка. Нефтью здесь поят суда, стоящие на якоре у берега, нефтью заполнены газеты. Сегодня как раз завершен день рекордной добычи. В период с 9 по 16 сентября в Соединенных Штатах ежедневно добывалось 5 938 000 баррелей нефти, из которых на Техас приходится ровно тридцать пять процентов!

Вместо желтой пищи сегодня «Ибервиль» принимает черный корм: тысячи мешков сажи для европейских резиновых комбинатов – разумеется, рожденной нефтью. И снова в море.

Мы плывем по извилистой реке, землечерпальные работы на которой стоят бешеных денег – десять миллионов долларов ежегодно! На восемнадцатый день после отплытия из Мексики мы в устье Миссисипи. Широкое грязное течение се, с обеих сторон сжатие густым ковром зелени, мчится навстречу океану. Вот она, Оlman river, старая река, прославленная Полем Робсоном. Вероятно, благодаря могучему голосу Робсона она сделалась самой могучей рекой мира.

Здесь же, к сожалению, приходится внести поправки в свое прошлое представление о ней. Нил под мостом Аббаса И в Каире определенно был шире. Шире было и Конго, шире была Замбези над водопадами Виктории. Ты почти готов дать голову на отсечение, что и Парана у впадения в Ла-Плату шире Миссисипи. А может, это оптический обман, надувательство ее поросших берегов?

В Нью-Орлеане снова хлопок, но груз быстро иссякает. «Ибервиль» стоит у причала, и от голода у него бурчит в животе.

– Трудно с грузами, – жалуется капитан. – Шведы, что стоят рядом с нами, ждут уже восьмой день, не хотят идти порожняком. Я получил из Парижа приказ послезавтра вернуться в Корпус-Кристи.

– Что? В Корпус-Кристи?

– Так точно, мосье. Чтобы деятельность компании «Трансатлантнк» имела смысл, ей нужно заработать на перевозках триста тысяч долларов. А для этого нельзя ходить порожняком!

Таким образом, на двадцатый день «Ибервиль» направился обратно к американо-мексиканским берегам. Кому какое дело до того, что на борту судна находится пассажир, который считает время возвращения домой не днями, а часами! Оборотная сторона транспортного договора густо отпечатана блошиным текстом, который никто не читает именно потому, что он такой мелкий.

– Это ваша ошибка, мосье. Там имеется абзац, где говорится, что Всеобщая компания оставляет за собой право на любые изменения расписания и за ущерб, нанесенный в результате этого, ответственности не несет.

Таким образом время повернуло назад.

Святой Криштоф и монтажное пособие

По лицу капитана, до сих пор вежливо улыбающегося при встречах с единственным на судне пассажиром, коммерчески благожелательного, сегодня заметно: что-то не в порядке.

– Простите за беспокойство, у меня для вас несколько… неприятное известие. Не пугайтесь, ничего страшного не произошло!

– Что такое? Вы хотите высадить меня на мексиканской территории?

– Ну что вы! Завтра мы уже окончательно поднимаем якорь и без остановки пойдем в Европу. Я только хотел вам сказать, что в вашу машину залез неизвестный злоумышленник. Возможно, из нее что-нибудь пропало. Можете потребовать вознаграждение за причиненный ущерб. Не хотите ли взглянуть на место происшествия? Я пошлю вместе с вами вниз помощника. Впрочем, так или иначе, машину нам придется переместить в другое место, четвертый трюм днем будем загружать хлопком.

– А когда это произошло? В Хьюстоне я спускался вниз, и «татра» еще была в порядке. Она ведь закрыта, ключ согласно предписаниям я отдал лично вам!

– Да, да. она все время закрыта. Злоумышленник забрался внутрь через разбитое окно. Это произошло, вероятно, в Нью-Орлеане, а возможно, что уже здесь, в Корпус-Кристи. Мои люди этого сделать не могли. Ведь во время плавания трюмы закрыты. Это, должно быть, американцы!

На дне трюма, словно кем-то забытая игрушка, затерялась «татра».

– Сюда по трапу, разрешите, я спущусь первым.

Осколки «небьющегося» стекла валяются с правой стороны машины. По крайней мере видишь, насколько оно не-бьющееся! В Кении, когда на узкой лесной дороге мы подверглись нападению стада павианов и один из них швырнул в «татру» камнем, стекло выдержало. На нем остались две звезды с разбегающимися лучами трещин, следы обезьяньего коварства. Здесь же коварство расписалось грудой осколков. Кто и чего искал в машине, когда сквозь окна видно, что она пуста?

В правом дверном кармане обычно находился бортовой дневник. Но он не тронут. Ага, вот оно все-таки что: кто-то отмонтировал специальный высотомер и забрал… нашего неразлучного игрушечного Криштофа с двигающимися коленями, который пропутешествовал с нами, начиная от первого метра у пражского автоклуба. Он весело улыбался нам со своего наблюдательного пункта на зеркале заднего вида. Даже когда нам было вовсе не до смеха. Он умел с одинаковым успехом рассмешить как воинов масаев с их копьями, так и угрюмых функционеров некоторых автоклубов. Весь мир был ему не страшен, кроме американских мелких воришек! Погодиге-ка… монтажное пособие и иллюстрированный каталог запасных частей тоже исчезли! Это уже не было ни случайностью, ни погоней коллекционера за талисманами!

Экономический шпионаж?

Большую благодарность от своего хозяина злоумышленник вряд ли заработал. Он забыл, что такие пособия посылаются каждому покупателю с каждой приобретенной машиной. И даже на его языке!

Писать протокол?

– Ну вот, и будет ваша «татра» укутана ватой со всех пяти сторон. Советую, однако, вам днем сходить в четвертый трюм присмотреть за нею…

И молодой матрос – француз, обслуживавший внизу машины, улыбаясь, исчез в спирали винтовой лестницы.

Пол в правом переднем углу трюма несколько наклонный. Прежде чем машина окажется в зоне действия троса подъемного крана, необходимо проделать с нею сложные манипуляции, столь же опасные, как и во время погрузки в Веракрусе. Двое рабочих упираются в бампер и отодвигают машину на три дециметра. В эту долю секунды необходимо втиснуться между бортом ее и опорной колонной, наклониться в открытое окно и затянуть ручной тормоз. Затем нужно чуть повернуть руль, осторожно растормозить и спустить машину немного вперед. А потом быстро вытащить верхнюю половину собственного тела из машины, отскочить и… помочь рабочим. Гораздо удобнее было бы остаться в машине, но капитан сказал, что троих рабочих он дать не может. Еще раз назад, тормоз, руль, отпустить тормоз…

– Arretez, arretez! Я еще не вылез!

Парни навалились всем весом, и машина остановилась в сантиметре от критической точки. Промолчи я еще хоть секунду, и мои ребра были бы переломаны.

– Простите, эго дьявольски тяжело. Вдвоем нам не справиться.

Тем временем дно соседней пропасти поднялось палубе навстречу. Второй и третий этажи заполняются хлопком, остается заполнить верхний. Ни один кубический метр свободного места не должен пропасть даром. Скоро «татру» опустят на несколько слоев хлопковых тюков, затем примерно в двух метрах над крышей машины закроются железные люки. Крышу машины покрыли большим брезентом, а концы тросов закрепили под колесами. На этот раз нет необходимости ни затягивать ручной тормоз, ни маяться с заклиниванием колес. Передний и задний бамперы врезались в тюки хлопка – каждый центнера в два весом, другими такими же тюками стали обкладывать машину со всех сторон. И снова каждые шестьдесят пять секунд раздается рев бригады мускулистых негров, и восемь центнеров хлопковой кладки плюхается вниз. Вот уже второй час цепенеешь от страха и гадаешь, что может произойти скорей: оборвется ли трос, прозевает ли сигнал машинист крана, откажет ли какой-нибудь из электромоторов, ударится ли о край трюмного люка тюк (что и происходит ежеминутно), раскачается и как маятник ударит машину… а может, все эти страхи напрасны?

«Татра» исчезает в колодце, третий ряд тюков сравнивается с верхним краем ее дверок. Еще два ряда, и все будет в порядке.

– Осторожно, осторожно!

Поздно. Восемь центнеров хлопка ударяются о задний капот и падают в метре от намеченного для них места. Грузчики посмотрели на помощника крановщика, как бы говоря: «Ловко это у тебя получилось!»

Что делать? Сердиться? Ругаться? Писать протокол? Помощника уволят, а помятый капот от этого не выпрямится. Бригада была в растерянности, все ожидали крика и ругани.

На «татре» это не первый шрам. Ну что ж, стало одним больше. Ветеран возвращается из боя, а кс с прогулки…

ЧЕТЫРЕ ВСТРЕЧИ

Торжественная тишина воцарилась над плавучим островом. И хотя внизу гремят машины и шумит море, разрезаемое надвое форштевнем, чувствуешь себя так, словно попал под глухие своды кафедрального собора, куда не доносится снаружи ни единый звук. Умолк скрип блоков и лебедок, утихли крики грузчиков, раздался нетерпеливый рев великана. пробивающего себе путь из корабельного стойла на простор, в открытое море.

Прощай, Америка!

Здравствуй, далекая Европа!

Из четырех с половиною тысяч морских миль мы оставили за собой одну двадцатую. Ура!

– Теперь два дня будем держать курс сто четыре, на самую южную оконечность Флориды. Затем прошмыгнем мимо Багамских островов… и прямо на север. Да бросьте вы эту вечную вашу писанину! Попользуйтесь еще хоть немножко солнышком и хорошей погодой, ведь через неделю будем мерзнуть.

Сегодня и завтра команда отдыхает, работы по приведению судна в порядок начнутся только послезавтра. Будут драить палубу, облупившиеся мачты и реп выкрасят белоснежной краской. Еще до прибытия судна в родной порт все на нем должно сверкать, как новое!

По течению Гольфстрима

Вот' уже сутки нас сопровождают верные чайки. Плавно кружат они над судном, упорные и неутомимые. Время от времени они вылавливают отбросы, которые коки спускают в море, лениво покачиваясь на волнах вверх-вниз. Вдруг из воды вылетает стая рыб, некоторое время движется над волной и вслед затем, описав дугу, врезается в ее гребень. Ну не сказочный ли парадокс: плавающие птицы и летающие рыбы! А вот еще и еще! Словно по команде, пять живых стрел вырвалось из воды, распластав брюшные плавники, часто трепеща хвостами, словно стремясь продлить свой полет над родной стихией. Шлеп! – и вот они снова погрузились в воду. Но ненадолго. Некоторое время спустя они выскочили в другом месте, обогнали судно и смело держатся у форштевня, поддерживаемые потоком воздуха, поднятым рассеченной волной.

– В Мексиканском заливе это не редкость. Будь у вас телеобъектив, вы смогли бы наснимать их сколько угодно!

Смотреть на это равнодушно просто нельзя, поэтому на помощь извлекаются часы. Восемь, даже десять секунд над водой. За эти десять секунд рыбы легко обгоняют судно. Чтобы проделать такой номер, они должны обладать скоростью по крайней мере вдвое большей, чем скорость судна.

– Сколько узлов сейчас делает «Ибервиль»?

– Восемнадцать узлов, месье. Это почти тридцать километров в час.

На третий день к вечеру мы широкой дугой обогнули южную оконечность Флориды. Словно слабый отсвет неонового сияния, слева на горизонте повисли огни Майами. Спустя полчаса они погрузились в море.

Старший инженер похваляется тем, как подскочила стрелка указателя скорости. Мы находимся как раз в знаменитом течении между берегами Флориды и Багамскими островами, возле которых теплый Гольфстрим плавно поворачивает на северо-восток. Только после того как капитан раскладывает на столе большую простыню карты северной Атлантики, раскрываешь для себя загадку школьных поучений об «обогреве берегов Англии энергией, накопленной в субтропических морях». Хорошо, ну, а почему путь быстроходных океанских судов, плывущих из Мексиканского залива, обозначен дугой, в то время как по прямой до Европы было бы намного короче?

– В обход быстрей, а главное – дешевле. При скорости шестнадцать с половиной узлов мы расходуем в день двадцать четыре тонны мазута. При скорости четырнадцать узлов расход снижается до тринадцати тонн. Самая упорная борьба идет за десятые доли узла сверх пятнадцати. А теперь представьте себе, что в Флоридском заливе Гольфстрим гонит нас со скоростью от трех до четырех миль в час. За один только день плавания он продвигает нас даром на сто километров. При расчетах горючего это кое-что да значит!

«…я сейчас это гуляние прекращу!»

– Не вздумайте выходить с кинокамерой на палубу! Сметет в море, как щепку.

За ночь «Ибервиль» превратился в бумажный кораблик. Несмотря на то, что нагружен он был до краев, его легко швыряло на волнах. Форштевень ежеминутно взлетал над линией горизонта и тут же с грозным шумом зарывался в разбушевавшуюся стихию, с которой, словно с пасти дракона, ураганный ветер срывал пену. Соленые брызги неслись по палубным стокам вместе с пресной водой, которую с самого утра зловещие тучи низвергали с неба. Двое-трое юнг, которым выворачивало желудки, судорожно вцепились в поручни. А коль уж обстрелянных мореплавателей так-то крестит океан, это кое-что да значит.

С запасным высотомером произошла удивительная перемена. В день отплытия в Веракрусе он твердо показывал ноль. А теперь словно его с водолазом опустили под воду: минус семьдесят метров! Но на капитанском мостике уже давно зафиксировали понижение атмосферного давления. Радист ловит в эфире тревожные сообщения о том, что в двухстах километрах восточнее нас движется циклон. Перережет ли он путь «Ибервилю»?

В столовой творится что-то невероятное. Стулья и столы носятся по натертому до блеска паркету, сталкиваются друг с другом, как пьяные, ударившись о стену, отлетают к другой. Как же тут обедать?

– Мы к такому цирку уже привыкли, иногда он длится несколько дней подряд. Если бы так продолжалось все время, можно было бы с голоду умереть. Закройте-ка иллюминатор да завинтите его хорошенько. Так. А теперь посмотрите, как я сейчас это гуляние прекращу!

Стюард отодвинул медную крышку в полу, под которой была резьба, а из-под стула вытащил тягу с фасонной гайкой. Через некоторое время все стулья и столики были привинчены к полу.

– А как же с тарелками? Они от вас удерут в два счета! Если бы по краю стола хоть бортик был!

– От бортиков вам сегодня было бы мало пользы.

Спустя четверть часа стюард подавал обед так, как будто

вовсе и не штормило. Он комично сгибал колени, разнося суп, словно балерина, танцевал между стульями. К этому времени на столах уже были фанерные рамы, разделенные на девять квадратов, по три перед каждым. В среднем – круглое отверстие для тарелки, левый принадлежит соседу, в правый тебе положили прибор и салфетку. А в самом центре возвышается большой графин с красным французским вином в окружении четырех стаканов, тоже засаженных в круглые ямки. Только имей в виду, суп надо есть в два приема. Он плещется по всей тарелке, поэтому сперва получишь половину порции, а затем вторую…

– Следовало бы выпить, циклон повернул на северо-восток, – произнес за ужином второй помощник и поднял стакан с вином.

На следующий день шторм утих, море стало снова кротким, как барашек.

– Спокойное, как стакан молока, – поправляют матросы.

Вдруг откуда ни возьмись появилась стая чаек. Откуда они прилетели: с Азорских островов или из Испании? Или, быть может, даже с Британских островов?

Так или иначе, Европа уже не заставит себя долго ждать.

На десять географических градусов

Путешественник, родина которого находится в центре Европы, относится к морю с некоторым недоверием. Особенно когда тринадцатый день он не видит вокруг себя ничего, кроме воды. Ему становится страшно при воспоминании о Нубийской пустыне. Там он чувствовал под ногами твердую почву, и тем не менее достаточно было отклониться на несколько градусов и… об этом лучше не вспоминать! А что же говорить здесь! Черт их знает – все эти морские таблицы, секстанты, гирокомпасы и лаги.

– Не сердитесь, капитан, но человеку вдруг приходит в голову и такое: а попадем ли мы вообще в Европу?

– Это милая шутка! Встаньте завтра пораньше и ждите с часами в руках, когда появится земля. Если будет хорошая видимость, то вам придется признать точность наших навигационных игрушек.

Ночь была спокойная. И все же не спалось. Завтра наступит и на твоей улице праздник: спустя три с половиной года снова Европа. К счастью, в Шербург мы не плывем, первый наш заход в Гавр. Там будет выгружаться сажа для парижских резиновых комбинатов, часть галвестонской серы и немного хлопка. По трезвым расчетам это продлится четыре дня. За это время можно будет немного побродить по Парижу. В Нью-Орлеане на палубу поднялись представители компании «Трансатлантик» и посоветовали:

– Договоритесь с нашей главной конторой, не оставят ли вас на борту до Бремена или же до Гамбурга. Билет у вас до Антверпена, если вы доплатите, то проезд вам могут продлить безо всяких. Это зависит только от желания…

Хлопок из четвертого трюма все равно будет выгружаться только в Гамбурге. Там погрузишь машину и» багаж на речной пароход, курсирующий по Эльбе, и сами собой отпадут заботы о разбитом стекле «татры». А может быть, все-таки лучше выгрузиться в Антверпене и отправиться через Германию? За один день можешь быть дома! Но как быть с транзитными визами через английскую и американскую оккупационные зоны? Как быть с большим ящиком, в котором более пяти тысяч метров непроявленной пленки, – весь наш киноурожай, начиная с Эквадора и кончая Мексикой? А, собственно, чего ради сейчас, ночью, заранее создавать себе лишние хлопоты? Все равно ведь ничего не решишь.

– Подите на капитанский мостик, взгляните, да захватите с собой бинокль.

В легком утреннем тумане небо и море слились в один цвет. Между ними никакой границы. Но вот в окулярах бинокля появилась узенькая полоска земли, этакий коричневый червячок.

– Это английские острова Олдерни и Гернси, за ними побережье Франции. Теперь вы верите, что мы попали в Европу? После полуночи мы вошли в пролив Ла-Манш, примерно на десять градусов южнее по сравнению с проложенным курсом. Это отклонение на одиннадцать километров, но мы его уже выправили.

А потом все пошло одно за другим.

Берега Франции проплывали на расстоянии нескольких километров справа, а слева появились белесые обрывы известняковых утесов – побережье Англии. Ежеминутно попадаются танкеры, буксиры, рыбачьи парусники. После двухнедельного отшельничества в бескрайнем Атлантическом океане вдруг чувствуешь себя словно на оживленном бульваре, только будьте, пожалуйста, осторожны, следите за красными огоньками, как бы на что-нибудь не наткнуться почти у самой цели.

Спустя три часа после того как из воды появилась Европа, за бортом раздался шум большого города. Гавр. Повсюду груды оставшихся еще с войны развалин. Как же это они

до сих пор не убраны? Поврежденные подъемные краны, покосившиеся скелеты домов, ржавые ребра сгоревших складов – впечатление такое, будто еще вчера неприятель взрывал здесь портовое оборудование, будто неделю назад сюда сбросили бомбы. Но для разнообразия есть здесь и часть восстановленного порта, действующий шлюз. На причале толпятся люди, шагают рядом с нашим белым великаном, весело перекликаются. Женщина поднимает мальчика кал головой: «Привет, папа, хорошо, что ты снова дома! Что ты мне привез из Мексики?»

«Зеленый антон» [15]15
  «Зеленым а н т о н о м» во времена буржуазной республики народ в Чехословакии называл машины для арестованных. (Прим. перев.)


[Закрыть]

– Мосье Зикмунд?

– Ош, e’est moi.

– Документы… и ваши вещи!

Чиновник французской таможни помолчал и пристально обвел взглядом каюту. Вслед за ним в каюту ввалилась целая компания. Поразительная оперативность! С момента, когда с правого борта матросы спустили трап, не прошло и двух минут. Впрочем, чему удивляться. Когда пассажиров полный пароход, таможенники, паспортный контроль и врачебный контроль делят их между собой и постепенно меняют. Если же пассажир всего один, каждый хочет разделаться с ним первым, и – адьес – работа кончена.

Внимательное разглядывание страниц паспорта и затем строгое:

– Вам известно, какая виза у вас в паспорте?

– Единственная, какую ваше консульство в Мексике согласилось мне выдать. Sans arret[16]16
  Sans а г г ё l по-французски означает не только «без задержки», но и «без задержания».


[Закрыть], без задержки во Франции. Сколько времени продлится задержка, зависит от того, когда закончится выгрузка. Я следую в Антверпен. Вот мой билет и коносамент на вещи.

– Какое мне дело до того, куда вы собираетесь продолжать путь? Пассажиры французских грузовых судов испокон века высаживаются в первом же порту Европы. Сержант, сегодня же телеграфируйте в наш мексиканский филиал и запросите, почему они выписали билет до Антверпена, а не до Гавра. Мы с ними еще разберемся!.. А вы высадитесь в Гавре!

– Нет, не высажусь! У меня билет до Антверпена, коносамент до Антверпена, а вот это – договорные условия перевозки!

– Ну вот что, об этом толковать здесь нечего. Я представитель компании «Трансатлантик», и я в этом больше вас понимаю!

– А я предупреждаю вас, – вмешалась в разговор хмурая личность в форме сюрте [17]17
  Сюрте – французская полиция. (Прим. перев.)


[Закрыть], – что по французским законам ваша виза обязывает вас в течение двадцати четырех часов покинуть территорию Франции. В противном случае я прикажу вас задержать!

– Это очень хорошо сочетается. Минуту назад вы мне сказали, что в паспорте у меня написано sans arret.

Гости холодно взглянули друг на друга, человек в полицейской форме покраснел. А таможенник злобно цыкнул:

– Тихо! И откройте все вещи!

Только теперь появилась возможность сосчитать всех пришедших. Из важных гостей постепенно выявились начальник порта (какая честь, лично прибыл для встречи!), иммиграционный чиновник, представитель транспортной компании, двое таможенников, двое полицейских в форме, один тайный агент, а один – еще более тайный: не проронил ни единого слова, не издал ни единого звука на протяжении всех трех часов последовавшего затем свирепого обыска. Так вот, значит, как изменилась Франция с того момента, как мы покинули ее, по-весеннему приветливую, на юге.

Три года назад весь таможенный досмотр состоял из добродушной улыбки и пожелания счастливого пути. А сейчас? Эти восемь человек напоминают восемь собак-ищеек, разъяренных тем, что не могут найти того, что хотят. Они насильно выволокли тебя по трапу и сунули в «зеленый антон», чтобы привлечь как можно меньше внимания любопытных, которые моментально начали сбегаться. Захватили они с собой и все вещи. Роются в архиве негативов, просматривают фотографии, принюхиваются к бутылочке с жидкостью, освежающей после бритья, перелистывают кассовый дневник и перечень валютных документов, перерывают пачки писем и копии репортажей.