Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

С момента старта в Гватемале мы уже дважды перевалили высоту, превосходящую две тысячи метров, но до сих пор наше движение напоминало тренировку на качество перед главной схваткой.

На ветровое стекло упали первые тяжелые капли. Ага, два часа дня! Дождь начался с точностью чуть ли не до минуты, как и каждый день в период ливней, с методичностью механизма, способной заставить человека верить в чудеса.

На поворотах машину ежеминутно заносит то к одному краю, то к другому, в ручейках жидкой грязи колеса начинают рискованно пробуксовывать, терять скорость.

– Внимание! Я вынужден перейти на первую скорость, держи, чтобы опять не вылетела, только держи крепче!

Мирек судорожно вцепился в рычаг коробки передач и держит его так, что тот едва не гнется. Это даже смешно, «татре» уже мало одного шофера, за три года мук сна по-

требовала слаженной коллективной игры всех троих членов экспедиции. Что поделаешь! Лучше плохо ехать в машине, чем хорошо бежать рядом, подталкивая ее.

Стрелка высотомера перепрыгнула за три тысячи и подбирается к очередной сотне. Дорога так отвесно поднимается в гору, что кажется нам крутой крышей. И как раз на самом страшном подъеме вдруг поворот, этакая ничтожная скрученная серпентина, черт ее нам сюда подсунул! Вот-вот мы выедем из нее, осталось каких-нибудь два-три дециметра, и вдруг… бац! Первая скорость вылетела, как пуля из ружья. Мы сидим оба, мокрые от пота, беспомощно глядя друг на друга. Утешать друг друга ни к чему, мы все отлично понимаем.

– Давай попробуем еще раз, держи, держи!..

Едва мотор завелся, как рычаг скоростей вылетел снова.

– Сломан зуб. А может, и несколько. Все кончено.

– И как раз теперь, почти у цели!

Мы ждали этого уже давно, только помалкивали, чтобы не накликать беду раньше времени. Путешествие вокруг света постепенно может превратить человека в суеверную бабу.

Мотор молчит. В машине тихо как в могиле, только потоки тропического ливня ревут, низвергаясь на крышу и на капот.

– Ну, что дальше?

– До вечера мы должны загнать машину под крышу. Будь добр, покажи-ка карту!

– Похоже, что у нас есть только две возможности. Либо развернуться и ехать сорок один километр обратно до Чп-мальтенаиго; возможно, там нам удастся отыскать ночлег. Либо подождать какой-нибудь грузовик, который перетащил бы нас через самое трудное место, и доехать до развилки, где дорога сворачивает на Энкуэнтрос. Это тридцать пять километров…

– Хорошо, это сегодня. А что дальше? Может, разберем коробку передач, выясним, сколько зубьев мы накосили, и пошлем телеграмму, чтобы нам прислали запчасти?..

– …и тем самым проиграем пари. Мы должны доставить машину в Копрживнице в нетронутом виде. А здесь нам пришлось бы вытаскивать мотор, сцепление и задние полуоси. Все это намеревались сделать на заводе в лаборатории…

Даже если бы мы захотели примириться с мыслью о ремонте, нужно было рассчитывать только на столицу. Без оборудованной мастерской о сложном демонтаже нечего было даже и думать. Следующим городом на нашем пути был только Тапачула на мексиканской территории. Но за Тапачулой насовсем кончается труднопроходимая высокогорная местность и плохие дороги. Путь до самой столицы Мексики можно преодолеть без первой скорости. Ведь у нас есть точная диаграмма высот.

– Чтобы трогаться с места, нам вполне достаточно будет второй!

– Хорошо! Ничего демонтировать не будем. Бог знает, сколько нам пришлось бы тут проторчать в ожидании, пока подойдут запасные части. За это время мы давно уже будем в Мексике. Не вскрывая мотора.

Решено.

Теперь нам оставалось только одно: ждать, когда на дороге появится первый грузовик.

Нечестный прием: демультипликатор

– Слушай… что-то едет…

– Ну что ты, откуда! Ведь мы ждем всего час. Это значит, что мы должны были обогнать машину где-то за Чимальтенанго.

Снова послышался сигнал, на этот раз близко. А спустя некоторое время из-за поворота появился тяжелый грузовик.

– Какой черт воткнул вас как раз сюда, в самую серпентину! – зашумел еще издали шофер. – Как я буду вас объезжать? Не могли…

– Не могли, не сердитесь, пожалуйста. У нас неисправна коробка скоростей.

– А, ну тогда другое дело. Не нужна ли вам помощь? Что, собственно, у вас случилось?

– Полетела каретка первой скорости. Она сильно изношена.

– А остальные?

– Все в порядке.

– Ничего страшного. Я вас вытащу в гору. Этот чертов подъем кончается меньше чем через километр. А дальше уже сможете сами. Впрочем, я поеду следом за вами, в случае если вы где-нибудь засядете, встретимся. Давайте спустим вашего инвалида сюда, на край серпантины, здесь немного пошире. Я объеду вас и подам машину задом.

– У нас машина изрядно нагружена. Все это в общем весит более двух тонн. Утянете?

– Хоть четыре. У меня коробка скоростей, рассчитанная на горы, плюс демультипликатор. Сюда в горы без этого никто грузовик не пустит. Ну что, поехали?

Спустя четверть часа мы все усаживаемся по машинам, перепачканные и промокшие до костей. Шофер грузовика

нажал на стартер, завел машину, воткнул первую пониженную передачу и тронул с моста. Гляди-ка, вот что значит коробка скоростей для гор. Мотор ревет, словно голодны!»! тигр, а машина тащится со скоростью около двух километров в час. Медленно, упорно, словно танк. Если бы снаружи не j так лило, можно было бы с удовольствием прогуляться.

Через полчаса самый страшный подъем остался позади. Мы хотим заплатить шоферу за услугу, но он чуть не обиделся.

– Разве вы не помогли бы мне, окажись я в такой каше? Спокойно поезжайте вперед. Через тридцать километров отсюда встретимся на развилке…

– В Энкуэнтрос?

– В Энкуэнтрос. Там небольшой деревянный трактир. Если хотите, подождите меня там. А пока можете спокойно поесть.

Еще часа полтора нас сопровождал ливень и бешеная пляска стрелки высотомера. Вверх-вниз, вверх-вниз, без надежды на то, что когда-нибудь это кончится. На второй скорости мы еле-еле дотянули. Приехали уже в су-, мерки.

Спустя чае под окнами послышался шум мотора грузовика.

– Ну как, обошлось? – обратился к нам шофер, явно будучи в хорошем настроении, привыкший к тому, что езда в горах – это не игра в бирюльки.

– Остаток пути кое-как выдержали. А вот что будет дальше? Ваши barrancas, те, что на карте, никак нам те нравятся!

– Как раз об этом-то я и хотел с вами поговорить. Ехать так дальше вам нельзя. Я знаю эту дорогу как свои пять пальцев. До Таначулы в Мексике вам осталось ровно двести тридцать три километра. Но дорога – гора на горе. Смените сперва каретку, в противном случае не стоит даже и пытаться ехать. Первая скорость вам понадобится как при подъемах, так и при торможении на спусках. Второй здесь не затормозите.

– Запасная каретка не дойдет сюда и за месяц. Да и ждать столько времени мы не можем. Посоветуйте-ка лучше, не сможет ли кто-нибудь помочь нам в самых трудных местах так, как это сделали вы?

– На помощь там не рассчитывайте. Лично я со своей машиной на это не решился бы. Там уйма неогороженных поворотов. В некоторых местах они не шире трех метров, а сейчас они будут скользкие как змея. Буксиром вас можно на каком-нибудь из узких поворотов совсем стянуть с дороги. Тогда уж вас никто не найдет…

– Значит, нам ничего не остается делать, как взвалить нашу машину на грузовик и везти ее двести километров.

– Или ждать запасную каретку и ремонтировать…

– Этого мы не можем сделать. Завод хочет произвести весь ремонт у себя на месте.

Шофер некоторое время раздумывал, а потом вдруг сказал:

– Miren, muchachos. Сейчас, ib период дождей, нам особенно торопиться некуда. Заплатите <мне за бензин, за масло и сколько-нибудь сверх того, и я довезу вас до Таначулы.

– Сколько времени на это понадобится?

– На этой дороге сильная легковая машина в среднем не превысит тридцати в час. Пожалуй, даже двадцати. Грузовик– этак десять. Через два дня можем быть на месте. Идет?

– Идет!

– Особенно не переживайте, что не едете своим ходом. Все равно в Таначуле я выгружу вас прямо на железнодорожную платформу. Дело в том, что шоссе там кончается совсем. На собственные колеса вы можете стать только в Хучитане…

Поиграем в туристов!

– Bueno, я вернусь послезавтра, и тогда мы займемся этим делом, я должен разгрузиться внизу. Впрочем… – и Хулио Кахас, который после ужина представился нам, церемонно сообщив свое имя, и чуть стыдливо стал обращаться к нам «сеньорес» вместо прежнего «мучачос», вероятно, потому, что теперь мы стали его клиентами, на минуту задумался. – А что вам, собственно говоря, делать здесь все это время без машины? Загоните ее вон туда под крышу возле бензоколонки, а я скажу Пересу, чтобы он ее покараулил. И можете ехать со мной, не пожалеете. Чичикастенанго стоит того!

Большую радость, чем доставило нам это приглашение, мы получили бы, вероятно, только если бы Кахас каким-нибудь чудом заменил больную каретку здоровой. Ведь Чичи, как называют гватемальцы Чичикастенанго, было включено в нашу программу, но после событий второй половины дня мы уже примирились с тем, что эту подлинную жемчужину гватемальской этнографии мы не увидим. Тягостное ощущение усталости от чрезмерного количества все новых и новых впечатлений, которые валились на нас уже более трех лет, овладело нами. Заплаканное небо и поврежденная машина нагнали на нас вдруг смесь меланхолии и тоски по родине. Скорей бы все это уже кончилось, и домой, домой, домой! Мы чувствовали себя почти так же, как и те, кого мы на протяжении нескольких лет называли земляками, считая свой передвижной домик на колесах частицей хотя и далекой, но совершенно конкретной родины; «татра» не была ни ранчо, ни куском плантации хлопчатника, которые засасывают человека и не выпускают потом из своих когтей.

Слова Кахаса заставили нас встрепенуться и выйти из этого состояния болезненного пораженчества. Печалью «татру» не отремонтируешь и не сдвинешь ни на сантиметр! Почему бы нам два дня не поиграть в туристов, которым мы до сих пор никогда не завидовали? Почему не стать путешественниками, которым даже и во сне не приснится печалиться заботами о том, каким образом они будут двигаться дальше, которые перестали сознавать, что путешествуют-то. собственно, не они, а кто-то за них, и этот кто-то передвигает их с места на место и предлагает их взору то, что пожелает он, а не то, что хотели бы они. Путешественниками, которые, получив купонную книжку с проездными билетами и талонами на питание, изо дня в день позволяют передвигать себя, как фигуры на шахматной доске, а по возвращении самое большее что сделают, это неохотно расскажут, как они были вынуждены целый час ждать, пока этот чумазый недотепа, лежа под автобусом, ремонтировал лопнувшую рессору…

– Вы очень добры, дон Хулио, подождите нас минут пять, мы только захватим полотенца и зубные щетки. И фотоаппараты. Все остальное бросим здесь под присмотр Переса…

Грузовик врезался во мрак, фары его выкроили из тьмы клин дороги, и вот он, словно ненасытный мурлыкающий хищник, ползет сквозь ночь с горы на гору. Потом нам показалось, что мы проспали сто лет, когда вдруг Кахас похлопал нас по плечу и в тишине выключенного мотора сказал:

– Вставайте, вставайте, мы уже на месте. Видно, вы здорово устали, а?

Вокруг стояла тишина, как в заколдованном злым волшебником городе. Ухабистая мостовая без тротуаров, обрамленная двумя рядами низких домиков, уходила вдаль, пока хватал свет фар. А дальше тьма, гробовая тишина и ни живой души.

Кахас выскочил из машины и забарабанил в ворота.

– Это пансион Чугуила. Снаружи он ничем не привлекателен, зато… ну и копаются же!., зато патио, как в Севилье!

Откуда-то послышался злой крик попугая, затем шлепанье босых ног, загремел тяжелый засов. Ворота приоткрылись, и сквозь щель на нас заморгали заспанные глазки морщинистого индейца.

Спустя десять минут мы уже снова были далеки от этого мира.

Путешествие и филология

Ни одна другая часть света не может похвастаться тем, что двадцать независимых государств, даже можно сказать республик, расположенных на ее территории, обладали столь выдающимся связующим средством, как язык. Хотя испанцы давно лишились своих правящих позиций, которые были начертаны в Тордесильясе папой для их предков-захватчиков в виде смелой демаркационной линии, от Огненной Земли и до Рио-Гранде на границе США звучит кастильская речь. А в том, что язык этот звонкий, как колокол, полнокровный и мелодичный, язык рыцарей и поэтов, не будем сомневаться ни на минуту.

На нем говорят не только сто миллионов потомков прежних конкистадоров, метисов, более поздних пришельцев и индейцев, которые, кроме того, сохранили свои местные языки, им говорят и карты на территории намного большей, чем Европа с ее двунадесятью языками. Поэтому для путешественника, повернувшегося лицом к Латинской Америке с намерением пробиться через весь континент с одного конца на другой, знание этого языка окупится сторицей. Словно детектив, помогает он проникать за географические названия в их таинственный смысл, раскрывать их подлинный характер, вычитывать кое-что из истории.

Так с помощью этого кастильского союзника вам прежде всего удастся узнать, сколь неслыханно набожны были конкистадоры, хотя они и наворотили такие горы преступлений. Они наводнили Америку бесчисленным количеством городов и селений Святых крестов, Успения, Непорочного зачатия, Вознесения, Святых духов и Троиц, равно как и легионами святых обоего пола, какие только известны католическому календарю. Далее вам наверняка станет известно, что в окрестностях селения Наранхильяс – Апельсинчики – выращивают апельсины, что в Пиньяс – Ананасах – заложили ананасовую плантацию, что возле Альгодонера – Хлопкового – можно заснять фильм о хлопке. Вам удастся разоблачить подлинное лицо рек, часто скрывающихся за такими сказочными названиями, как Рио-Эскондидо. Рио-Колорадо или даже Рио-Конфусо, которые вдруг превращаются в Скрытую,

Красную и Блуждающую реки. Автомобилист своевременно узнает, что окрестности Барранкильяс – Овражков – изобилуют обрывами и оврагами, что на побережье возле Аре-нас – Песков – он встретится с песком, что Сантьяго-дель-Эстеро названо так в честь святого Яго средь Болот, как это было в Аргентине, но что селение того же названия в Чили стоит на берегу ручья или же высохшей реки, если Эстеро находится в Эквадоре.

Вы срываете завесу таинственности, которая со школьной скамьи покрывала даже названия стран и с удовлетворением узнаете, что Сальвадор есть не что иное, как Спаситель, что Гондурас – это Глубины, что Коста-Рика – Богатый берег. Затем наступает черед названий, так сказать, классических по звуковому рисунку, как, например, Флорида. Невада либо Мараньон. Неожиданно они превращаются в Цветущую (страну), Заснеженную (гору) и Гигантскую (чащобу).

До сих пор ваш союзник в испанском языке был прямым и открытым; объяснения его были четкими и прозрачными, ясными с первого взгляда. Куда хуже становится, едва словарь обнажает меч прозвищ.

Так совершенно неожиданно мы узнали, что chivo, которое в Испании означает «козленок», в Панаме служит названием маленькому полуразвалившемуся автобусу, в то время как на Юкатане так называют мешок, в который собирают чикле, жевательную резинку. В Гватемале это прозвище жителей второго по величине города страны Кесальте-наиго.

Самих себя костариканцы называют tico, а соседей в Никарагуа именуют либо тиса, либо менее лестно chocho, что примерно означает «никчемный». За сальвадорцами закрепилось прозвище qnanacos, за жителями Гондураса – Глубин – catrachos, за гватемальцами – cliapmes (они издают журнал под названием «Chapmlandia»!) или gachupines. что некогда служило обозначением благородных испанцев, родившихся в Испании, в отличие от креолов, тоже испанцев, но рожденных уже в американской колонии.

К подобным головоломкам в последний, волнующий день в Гватемале прибавилась новая – «машеньос». Услышав это слово несколько раз в Энкуэнтросе (Встреча), мы начали подозревать гватемальцев в том, что они научились шепелявить вроде боливийцев из окрестностей Оруро. Но Хулио Кахас посмотрел на нас удивленно, словно не понимал, что загадочного нашли мы в этом обычном слове, и сказал:

– Чичикастенаиго – индейское название. В переводе оно означает «Город крапивы». Старое же испанское название его Санто-Томас. Из второй половины Томаса и сделали «машеньос».

Таким образом, случилось, что ни с того ни с сего мы проснулись в городе томасовцев. Да к тому же еще в воскресенье, в день, когда везде полным-полно народу, когда здесь собираются не только тысячи индейцев из дальних окрестностей, но и уйма туристов, поскольку все рекламные брошюры, вывески отелей и красочные плакаты бюро заграничных путешествий утверждают дословно следующее:

«Если вам предстоит посетить хотя бы один индейский город в Гватемале, то этим городом должен быть Чичикастенанго!»

Каждый сам себе портной

Нас разбудили отдаленные голоса, шлепанье босых ног, высокий звук какой-то пастушеской свирели, шум. В комнате было еще темно, казалось, что только начинает светать, хотя окно было завешено всего лишь реденькой занавеской.

Мы сразу очутились у окна. А еще спустя четверть часа перед пансионом. Ухабистая мостовая была мокрой: ночью шел дождь. Теперь же на землю сыпала неприятная изморось, не то дождь, не то туман. По улицам, однако, уже текли толпы индейцев, собиравшихся на воскресный базар и к церковной службе в Город крапивы задолго до восхола солнца. Женщины, большей частью босые, мелко семеня в двух-трех шагах за своими мужьями, несли за спиной младенцев и, не раздумывая, шагали прямо по лужам, явно привычные к неудобствам пути и холодным утрам высоко в горах. Мужчины тащили на головах корзины или были обвешаны громоздкими коробами, некоторые перебросили мешки через плечо. Из них доносилось то куриное кудахтанье, то робкое кукареканье петуха. То там, то здесь в беспорядочно спешащей толпе на глаза нам попадался поросенок, резво, словно собачонка, бегущий за своим хозяином.

Увлекаемые толпой, пришли мы на площадь, где расселись со своими товарами торговцы, кто в ларьке, кто под ближайшими арками, а большинство прямо на горбатой мостовой, расстелив на камнях сверкающие красками шерстяные попоны. Горы фруктов, овощи разных сортов и целебные травы, стебли сахарного тростника, початки кукурузы, любимые «тамалес» из кукурузной муки, а рядом какие-то коричневатые лепешки. Чуть дальше – ларьки с прекрасными тканями, такими яркими, что в глазах рябит. Здесь как в капле воды отражалась вся торговля одеждой в Гватемале, это была демонстрация простых одеяний отечественного производства, в которые одевается девяносто процентов жителей страны.

Пожалуй, за исключением коротких мужских брюк черного цвета основу всей остальной одежды, мужской ли, женской ли, составляет обычный прямоугольный кусок материи, который прорезается посредине вдоль и подрубается, чтобы не обтрепался. В дыру просовывается голова, с боков материя стягивается несколькими стежками – и уипиль, женская кофта, готова. Впрочем, все ткани продаются в таком виде, что после приобретения нет необходимости нести их к портнихе или к портному. Достаточно нескольких стежков иглой, и покупатель одет тут же на месте. Нужно только выбрать соответствующий размер. Хотя солнца не было и в помине, продавщицы разложили все ткани изнанкой наверх, чтобы не пачкались, чтобы не выгорали на солнце, а вдруг что-нибудь…

– Это привычка, сеньор, – стыдливо, словно извиняясь, сказала продавщица. – Мы их так носим и при черной работе, чтобы они дольше сохранили хороший вид.

Позже, уже в Мексике, мы узнали, что слово «уипиль» ацтекского происхождения и означает «мое одеяло».

Юбки, преимущественно крикливого красного цвета, окаймленные орнаментами других расцветок, называют здесь корте или рефахо. Неизбежная составная часть юбки – фа. ха. полоса ткани, которую обертывают вокруг бедер, чтобы юбка не сваливалась. На каркасе ларька их было развешано видимо-невидимо, шерстяных, шелковых, хлопчатобумажных, одна ярче другой. Тут же рядом были разложены платки, знаменитые гватемальские тзуты, которые служат дополнением к одежде любой, самой простой индианки, вероятно из-за их универсальности. В дороге тзут расстилается на земле, как скатерть, и на нем раскладывается еда. В нем же носят женщины все необходимое, превращая, таким образом, тзут в сумочку и корзинку для покупок одновременно; входя в храм, они набрасывают его себе на голову, в него они заворачивают ладан и принадлежности для жертвоприношений, в пути прикрывают им ношу, но чаше всего носят в нем маленьких детей, завернув так, что только голова да ножки их торчат по сторонам.

Мужчины в окрестностях Чичи носят тканные вручную льняные или хлопчатобумажные рубахи, а поверх них черные куртки, которые называются «котонес». Рубахи вышиты различными стилизованными орнаментами из животных или цветов. Часто к рубахам пришиваются стеклянные пуговицы. Ворот бывает очень тесный, украшенный пестрой тесьмой.

Гватемальские индейцы страшно любят путешествовать и обычно берут с собой в дорогу массу всякой всячины – от запаса продуктов до свидетельства о прохождении годичной воинской службы. Все это сложено в матате – мешке, сотканном из конопли, шерсти или сизаля. Носят его через плечо. Для переноски фруктов или овощей служат мешки большего размера – редес.

На противоположном конце площади прямо на земле были разложены желтые плетеные циновки – петате, изготавливаемые из особого сорта камыша. Нам сказали, что плетение петате дело не простое. Камыш сеют, как хлеб, и делают это в то время, когда серп месяца очень тонкий. Убирают же урожай в полнолуние, иначе стебли будут недостаточно гибкие и при плетении станут ломаться.

А еще тут было невероятное количество корзинок всех размеров и форм, плоских, с твердыми краями, как наши плетеные хлебницы, и мягко округлых, с искусно сплетенной ручкой.

– Эти не покупайте, если не хотите, чтобы над вами смеялись, – стал зубоскалить торговец, едва мы взяли одну из таких корзин в руки. – Es una hembra, это самка…

Вероятно, в тот момент у нас был нид людей, которые, не поняв анекдота, смеются вместе со всеми, чтобы не выглядеть глупыми.

– Самец, канасто, – вот эго, без ручки! – выручал нас от растерянности продавец. – Покупайте без ручки, ведь вы говорите не на американо.

Таким образом мы узнали, что в Гватемале корзинки двоякого рода. Канасто мужского рода, без ручек, для порядочных людей, для индейцев. И еще канаста женского рода, напоказ, для туристов, которые говорят на американо.

Гамельнские крысоловы

На каждой из двух противоположных сторон прямоугольной площади в Чичи стоит по храму. Меньший именуется Эль-Кальварио. Храм напротив бросается в глаза чисто выбеленным фасадом в стиле барокко.

В этот час перед ним было необычайно оживленно. Еще издали до нас донеслись грохот барабанов и визгливый писк свирелей. Мы стали пробираться среди ларьков, принадлежащих мастерам серебряных дел, на прилавках которых были кучками разложены браслеты, брошки, брелоки и старые монеты тонкой чеканки. Рядом с ними расставили свои лотки торговцы свечами, окруженные со всех сторон усердно торгующими индейцами.

Пространство перед храмом напоминало часть амфитеатра, из которого только что выгребли тысячелетний нанос земли. От тщательно побеленного фасада полукругом сбегала вниз лестница из невероятно разбитых камней; на нижнем конце ее находился каменный стол с поверхностью, по которой, как могло показаться, долго били моютами; от него к небу поднимались синеватые струйки дыма. Вокруг стола стояли мужчины с мрачными, неприветливыми лицами, в странных одеяниях. На головах у них пурпурно-красные тюрбаны с длинными кистями, болтавшимися за спиной. Поверх рубах надеты черные куртки с длинными рукавами, красные пояса – фахас, короткие, выше колен, штаны с прорехами по бокам. Вблизи казалось, будто они укутали друг друга в детские пеленки, хорошенько стянули ими ноги, а потом ножницами прорезали с обоих боков отдушины.

«Гамельнские крысоловы>у – вдруг приходит в голову сравнение; еще сунуть бы им в руку волшебную флейту, и из всех щелей потянутся за ними крысы. Словно почувствовав столь нелестное подозрение, один из них обернулся в нашу сторону, развел руками, скорчил злобную гримасу, из белого мешка, висевшего за спиной, вытащил лепешку вроде тех, что мы видели только что на базаре, и стремительным движением положил ее прямо в центр чадящего пламени.

Около десяти часов, по солнца нет и в помин:-. Над городом все еще клубились клочья тумана, все цвета казались какими-то блеклыми, на всем пространстве перед храмом лежал синеватый оттенок. Он настраивал на удивительные пастельные краски все окружающее, лишая его ярмарочной крикливости, которая при этом фантастическом зрелище в яркий солнечный! день только раздражала бы. Даже голые узловатые икры мужчин, стоящих на лестнице, стали синими, под цвет дыма.

В зрелище, которое представилось нашим глазам, было что-то от фанатизма, с каким совершали свои религиозные обряды южноафриканские кафры в ночь, проведенную нами в их индлу перед обрядом обрезания. Было в нем нечто от экстаза и безучастности к окружающему, с какими совершают бразильские негры свою таинственную макумбу. В памяти мелькнула переполненная народом площадь в Кочабамбе и на ней потные «дьяволы» с золотыми рогами, извивающиеся в языческих масках перед католическим храмом. IT тут же вспомнились отсутствующие остекленевшие зеленые глаза колдуна Муингуша, изгонявшего в глубине эквадорских лесных зарослей злого духа из Канирсы, охотника за черепами.

На этот раз здесь были какие-то мрачные разгневанные крысоловы, они фехтовали руками перед собственным носом, словно борясь с донкихотовыми великанами, выдавливали из себя какой-то невразумительный клекот, падали на колени и сами себе целовали руки. Потом приходили другие, поспешно вытаскивали из белого мешка горсть риса или кукурузы и вместе с коричневатыми лепешечками, пахнущими смолой, бросали все в огонь. Чуть дальше на небольшой площадке на уровне последних ступеней стояли иные люди и, держа в руках привязанные за проволоку круглые жестянки, непрерывно вращали их над головой. От этого вращения в воздухе повисали круги и удивительные волны дыма, он наполнялся таинственным ароматом ладана. И снова поцелуи, коленопреклонение и бормотание, и так без конца.

Когда, поднявшись на последнюю ступень лестницы, мы оглянулись, то увидели под собой причудливую картину. Дым, поднимающийся снизу, закрывал всю левую часть вида трепетным покровом; люди, двигавшиеся за ним, походили на призраков. Они появлялись из-за дымовой завесы, все новые и новые, некоторые из них исчезали в ней и затем сливались с кружащейся толпой, перекатывающейся по залитому дождем, грязному базару. И вдруг мы показались самим себе бельмом в глазу этого удивительного мира; ведь ненавидящие взгляды мрачных мужчин относятся к тебе, к твоему до отвращения назойливому фотоаппарату, твоему чуждому им костюму, твоему любопытству. А что, если какая-нибудь из дымящихся жестянок, вращающихся повсюду вокруг, заденет твою голову?

В этот миг в людском рое мы увидели лицо Хулио Кахаса. Он направлялся прямо к нам.

– До четырех часов у вас есть время, я еще должен съездить в Санта-Крус, – произнес он совершенно прозаически, как будто этот причудливый мир его не касался. – Как вам здесь нравится? – спросил он, заметив нашу растерянность и безмолвные вопросы.

И тут мы узнали, что же, собственно, происходит вокруг нас. Не крысоловы, а брухос– колдуны – вымаливают здесь урожаи побогаче и божье благословение. А также накликают проклятья на головы своих врагов. Вот отчего и гневные взгляды и злобное бормотание. Ну, а коричневые лепешечки? Они не из кукурузного теста, а из ароматной смолы, копала. Дым их приятен языческим богам, с его помощью просьбы и проклятья быстрее достигнут неба. Еще быстрее достигают они цели с помощью ракет, выпускаемых по большим праздникам. Каменный стол у подножья лестницы – кемадор, жертвенник. А в храме вы еще не были? Ничего особенного там не увидите, статуи святых розданы религиозным братствам, кофрадиас, которые весь год хранят их и приносят обратно после рождества, на самые большие праздники. Идите туда спокойно и смотрите, ничего с вами там не случится. Счастливо, а мне уже нужно идти, чтобы к четырем поспеть обратно.

И ушел.

Обрадованные тем, что злобные взгляды не целиком относятся к нам и нашим фотоаппаратам, но также и к языческим божествам, мы вошли в храм.

До чего же кругом необычно! Каменный мощеный пол выстлан хвоей и ароматными травами, храм пуст, стены голы, словно перед побелкой. Свет горел всего лишь в одном месте, на главном алтаре. Зато сотни, а может быть, тысячи свечек пылали в жестяных желобах, расставленных по всему полу. Возле них стояли и сидели индейцы с гор. Они переходили с места на место, перенося с собою и свои свечки, вероятно, потому, что место, где они до сих пор стояли, им не понравилось. Некоторые сводили счеты со своими богами непосредственно сами, рядом с другими стояли нанятые богослужители. Вот прямо перед нами один из них; приветливо улыбаясь в лицо красивой молодой индианке, он касается руками ее волос, плеч и бедер, затем зажигает свечку, задувает ее, зажигает вторично и описывает концентрические круги над се головой. Вот он направляет свечку в сторону алтаря, два-три раза обходит вокруг женщины и, капнув воску на край жестяного желоба, ставит свечу среди других. Только сейчас, присмотревшись как следует, мы заметили, что женщина вскоре станет матерью. Но теперь она уверена, что произведет на свет здорового ребенка; она удовлетворенно улыбнулась и мелкими шажками направилась к своему мужу. А на их место уже встала другая пара из тех, что терпеливо ждут своей очереди к колдуну. К языческому колдуну в католическом храме.

– Католический священник? Он находится здесь же, – сообщил нам Хулио, когда вечером мы возвращались в Энкуэнтрос. – Но индейцы на него не очень надеются. Они больше полагаются на своих испытанных богов.