Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Поле длиною в семьдесят четыре метра с трех сторон обнесено высокими бетонными стенами, вместо четвертой продольной – изгородь из проволочной сетки. Она поставлена для охраны тысячи пятисот зрителей, на тот случай, если летящий на большой скорости мячик перепутает направление и вместо плетеной ракетки выберет своей мишенью бурно реагирующих зрителей.

Трибуна заполнена вся до последнего местечка, зрители, сидящие друг над другом, как куры на насесте, в круто поднимающихся рядах взволнованно шумят, на поле уже выбежали обе пары игроков… Э-э-э, смотри-ка, никак они поссорились! Те, что у передней стены, повернулись к своим коллегам спиной. Левой рукой они нервозно ощупывают запястья своих удлиненных правых рук, по вот уже весело улыбаются друг другу, значит ничего между ними не произошло! Так уж заведено правилами, что играющие на второй линии – zaueros – смотрят в спину тем, что стоят впереди – delanteros.

И вот первый мяч в игре. Новичку кажется, что темп игры с самого начала чертовски быстрый, но знатоки громко протестуют против такой наивной оценки, они подбадривают «красных». Ну же, омбре, шевелитесь, ведь мы заплатили по десять песо! «Красный» берет мяч слева, на долю секунды задерживает его в совке, акробатически падает на землю, лежа прогибается, как лук, и – раз!., мяч пулей летит в переднюю стену, полторы тысячи пар глаз следят за его полетом. Гляди, «синий», в оба за козьим снарядом, а то не успеешь поймать его своим совком! Тогда прощай, очко!

Игроки искусно пользуются обманными ударами, направляют мяч в боковую стену, чтобы он пошел фальшивым ходом и отскочил туда, где делаптеро ждет его меньше всего. Стоящий сзади мчится на помощь своему обманутому коллеге, мчится сломя голову; часть публики, поставившая на «красных», отмечает его старание одобрительным ревом; столь же стремительно он тут же несется обратно; мяч, отразившийся от ракетки заднего «синего», уже снова здесь. Но он не успевает, опоздал всего на какую-то долю секунды!

– Burro, burro! – гневно ревет сотня глоток из круто поднимающегося зрительного зала в адрес заднего «красного», который беспомощно свалился на землю. – Эх ты, осел!

«Красный» сагуеро поднялся, тяжело дыша, оперся о степу, можно хоть десять секунд отдохнуть, пока «синие» отыщут мяч и выбегут с ним на линию подачи…

Не менее лихорадочное оживление царит и по другую сторону проволочной сетки. Мы не говорим о выкриках, ругани и проявлениях симпатии. Снаружи сетки носятся спортсмены иного рода – букмекеры в белых куртках, красных баскских беретах и разыгрывают из себя великодушных радетелей за деньги полутора тысяч зрителей. Они громко предлагают участвовать в ставках и швыряют зрителям разъемные мячи с талонами. Они не выпускают из поля зрения ни игроков, ни своих клиентов, проворно ловят мячи, которые те им возвращают, при этом еще успевают пересчитывать деньги.

– Сорок против ста! – кричат они в публику при счете 19:22 в пользу «синих».

Желающие сделать ставку машут руками в знак согласия, букмекеры кидают в них свои мячи, тем временем «красные» под ликующие крики половины сидящих на трибуне и под злобные восклицания другой половины подтягивают счет до 21:22; предложение подскочило с сорока на шестьдесят пять. 22:22, поровну!

Сидящий перед нами мужчина держит в руке веер из пяти стопесовых банкнот – трехнедельный заработок сцепщика на железной дороге. От волнения у него дрожат пальцы, когда он отсылает эти пять сотен букмекеру. Теперь или никогда! Люди в белых куртках и красных беретах все еще набивают цену «сипим», ведь это легендарная пара братьев Эчеверриа, чьи имена на афишах напечатаны самыми большими буквами. Девяносто против ста!

Внизу козьи мячики летают от одной стены к другой, идет дьявольская стрельба финальной встречи, наверху летают мячики делающих ставки, над головами полутора тысяч зрителей поднимается густой дым сигарет, который, как это ни странно, оказался не в состоянии заставить их голосовые связки не издавать звуков. «Синие» ведут со счетом 27:22, шансы «красных» упали до жалкого уровня, шесть против ста, ими уже никто не интересуется.

– Burro, burro! – гремит после каждого забитого им мяча: – Вы, ослы, что вы с нами натворили!

При счете 28:22 взбешенная половина зрителей, вытянув руки в сторону измотанных «красных», покидает трибуну. При счете тридцать состязание кончится, чего еще ждать от этих тюфяков!

Коней. 30: 22. Игроки, насквозь вымокшие в собственном поту, убегают с поля, в рев публики врываются оглушительные звуки оркестра маэстро Мпгэля Лердо де Техады, люди мчатся к окошкам касс в нижнем этаже, чтобы получить выигрыши.

«В четверг приходите снова, вы увидите прославленную пару Габриэля и Эрму из Испании!» – призывают афиши, которые, пока шло состязание, успели расклеить в вестибюле. «Приходите, не пожалеете».

Los muertos в idos…

Хотите – верьте, хотите – нет, но у тореро в Мехико жизнь нелегкая. Когда он взберется на вершину собственной славы, ему могут предложить, например, за полдня работы сто тысяч песо. (А это немалые деньги. Железнодорожнику, чтобы получить тысячу на руки, нужно иметь за плечами немало лет выслуги!) Имя его и портреты заполняют первые страницы газет в понедельник, он принимает поклонение десятков тысяч восторженных зрителей, на него лавиной сыплются сомбреро, когда он, торжественно-важный, шагает вдоль барьера, держа в руке ухо или даже хвост поверженного им быка. Он ездит в роскошных автомобилях, бывает на приемах, принимает у себя торговых представителей, которые засыпают его деньгами, лишь бы он только разрешил им напечатать его имя на рекламных плакатах.

Но тем не менее… Давайте-ка некоторое время погодим с этим «по». Оставим в стороне ликующие трибуны, на которых мы сидели в Ла Пасе, в Лиме и в Сап-Хосе. Не будем пока обращать внимания на Пласа де Торос, самую большую в мире арену для боя быков. Давайте оглянемся и посмотрим, где же рождаются эти прославленные люди.

Всюду по всей Мексике, в городах и деревнях!

Их можно увидеть, например, в пропыленном предместье, на клочке пустыря, среди куч отбросов, в буйно разросшихся зарослях рицины и серо-зеленой опунции: пятилетних мальчишек в рваных штанах, усердно гоняющих друг друга в поте лица. Веснушчатый Панчо – бык. Наклонив голову, он судорожно сжимает у лба в каждой руке по палке, изображая рога, и, злобно отфыркиваясь, бросается на долговязого Хуанснто. Остальные ребята измазали красной глиной старую рубаху, чтобы она хоть немного напоминала плащ на который должен броситься каждый мало-мальски порядочный бык. Хуансито демонстрирует подсмотренную стойку, ловко поворачивается на носках и кричит Панчо «олё-ё!». Тот снова бежит назад, чтобы приготовиться к новому нападению.

В семь лет у мальчишек уже вместо двух палок – собственноручно вырезанная голова быка с острыми рогами. Она укреплена на легкой двухколесной тележке. Осторожней, Хуансито, как бы тебе не пришлось плакать!.. Вечером Хуансито блаженно засыпает, уверенный в том, что никогда мальчишки не хлопали ему так, как сегодня, когда ему удался самый лучший его пируэт. Во сне ему слышатся звуки фанфар, он прокладывает себе путь к выходу с арены сквозь толпу ликующих зрителей и усаживается в сверкающий автомобиль, он, Хуанснто, который всего раз в жизни проехался в облупленном автобусе.

А потом в одно из воскресений наступает момент, когда он стоит один на один с настоящим быком. Предприниматели боев жаждут свежей крови, ищут новые таланты, которые бы привлекли зрителей молодецки удалыми приемами. Для этого в северо-западном предместье Мехико на Пласа де Чарро проводятся бон новичков с новичками. Горяча кровь у шестнадцатилетних парнишек, взволнованных присутствием зрителей, но они полны решимости доблестно биться и сразу же прославиться. Горяча кровь у novillos, молодых второсортных бычков, неподходящих для избранной публики самой большой арены мира. Роскошного одеяния тореро, traje de luces, здесь не увидишь. Ребята пришли в коричневых курточках, в ботинках, в брюках с широкими манжетами. На некоторых лишь белая рубашка да узкие черные брюки, они скорее напоминают грумов, чем последователей искусства тореро. Репродукторы сообщают, что для лучших участников боев приготовлены золотые и серебряные медальончики со святой девой Гваделупской, покровительницей всех мексиканских тореро.

Вот отец благословляет сына, крепко обнимает его. Парнишка целует крестик, становится на колени и с бьющимся сердцем принимает из отцовских рук мулету. Вот уже судья подал сигнал – на арену вылетает бычок, обегает полный круг. Юный тореро набирается мужества, перепрыгивает ограду и неуверенно выбегает навстречу животному. Всего десять-пятнадцать шагов успевает сделать он, прежде чем наклонившее голову к земле животное замечает его. Вслед за тем раздается топот и… глазом не успеваешь моргнуть, как юный тореро прыжком оказывается за оградой. А красную мулету бычок яростно втаптывает в землю. «Cobarde, cobarde!» – язвительно кричат зрители. – «Трус, долой, долой!»

Это слово жжет душу сильнее, чем соль и перси, посыпанные на рану. Коней славе, конец карьере. Слезы мешают видеть Хуану, как на арену уже выскочил другой, как подошел он на пять шагов к быку, как стремительно уклонился от его рогов, как снова встал, готовый к новой вуэльте. «Браво, браво!» – выкрикивают несколько голосов. Следует новый выпад, новая увертка. Даже сюда доносится яростное сопенье животного, когда он всем весом своих трех центнеров наносит удар в пустоту и падает на колени. Юноша, ослепленный двумя всплесками аплодисментов, вновь стоит на носках; танцующим шагом, которым столько раз был очарован, глядя на героев собственных грез, он сам теперь обходит полукруг рядом с беснующимся животным. Давай, давай, покажи, кто сильнее!

Все произошло в несколько секунд. Никто, собственно, даже и не заметил, как это случилось, почему вдруг юный тореро споткнулся. Он взлетает быку на рога, животное бешено топчет его ногами, к облаку пыли сбегаются служители, которых на мексиканском жаргоне называют monos sabios, мудрые обезьяны, двое-трое опытных бойцов отвлекают внимание животного в другую сторону, залитого кровью парнишку уносят на носилках. Спустя минуту под вой сирены скорая помощь мчится к больнице.

В Мексике существует поговорка: «Los muertos в ulos no tieneir amigos». – «У мертвых и ушедших нет друзей».

Этой поговоркой руководствуются и на арене.

Перед барьером уже стоит новый смельчак, стройный юноша с гривой густых волос, ему и шестнадцати-то не дашь.

– Прервать бой, сеньор? Даже и не подумаем, из-за такого-то пустяка! Забудьте о случившемся…

Вступайте в Общество охраны быков!

В испанских хрониках от 1512 года имеется запись о том, что «при одной фьесте в Мадриде обстоятельства сложились так, что за половину всего лишь одного дня не менее десяти рыцарей от рогов и копыт бычьих свою смерть нашли».

Но не подумайте, что только быки угрожали тореро!

В папской булле, датированной 20 ноября 1567 года, папа пригрозил отлучением от святой церкви «всем принцам, которые потерпели бы исполнение омерзительной фьесты в своих поместьях» и запретил христианское погребение всех тех, «кто смерть свою на арене нашел».

История убеждает в том, что папу в то время не принимали всерьез. Принципы его буллу презрели, страсть к фьесте в Мадриде продолжала процветать, а в 1743 году для удовлетворения ее даже было открыто постоянное пристанище. «Вот где парят благородные нравы средневековья, – приветствовал открытие Пласа де Торос автор хроники, – когда враждующие между собой князья и даже короли вступали на арену, чтобы с помощью выделенных быков споры решить, которые иначе пришлось бы решать их войскам. Только ныне выродилась коррида в отвратительную резню мясников!..»

В дальнейшем коррида процветала поистине бравурно и широко. Записи говорят о том, что тореро, принадлежавшие к прославленной севильской школе, демонстрировали смелые прыжки через голову быка, приемы, которые нынешнему зрителю даже и не снятся. И, несмотря на это, в 1839 году в Испании тореро Педро Ромеро умер в почтенном возрасте восьмидесяти пяти лет. За тридцать чет своей славной карьеры он заколол пять тысяч шестьсот быков по большей части в эффектной, по очень опасной лобовой встрече.

Ромеро, вероятно, был редким исключением. А сколько тореро сегодня доживает до этих лет, сколько их вообще покидает арену с целыми костями? Независимо от того, прошел ли он только что крещение как новичок или уже вознесся на вершину своей славы, его постоянно преследует двоякий страх: перед быком и перед… зрителем.

Для описания характера мексиканца можно собрать самые различные прилагательные. Он умеет быть веселым, откровенным, беззаботным, легкомысленным, меланхоличным. Вдруг на него что-то находит, и он становится темпераментным, возбужденным, вспыльчивым, горячим. Этим «что-то», как правило, бывает флюид, поднимающийся каждое воскресенье над гигантской бетонной чашей в квартале Ночебуэна, куда собираются разжигать свои страсти пятьдесят тысяч зрителей.

Самые страстные из них размещаются сразу же за контрбарьером, полутораметровой деревянной загородкой, которая вместе с барьером образует узкий коридор, окружающий всю арену. В коридоре находятся помощники тореро, фотокорреспонденты, кинооператоры, врачи и медсестры. Иногда там оказывается разъяренный бык, в ярости перепрыгнувший загородку, и заставляет пуститься наутек все, что только имеет ноги. Поэтому наиболее страстные болельщики готовы заплатить за самые дорогие билеты, лишь бы из первых двенадцати рядов – тендндос – иметь возможность наблюдать столь волнующее зрелище вблизи и без бинокля определять степень нервозности тореро, выходящего на арену. С наслаждением смакуют они рассеянный жест, которым он при смене мулеты принимает or помощника стакан с водой, чтобы быстро ополоснуть пересохший рот и, искоса взглянув на быка, определить, сколько сил еще осталось у его четвероногого соперника. Несколько часов простояли они в очереди за билетами только ради того, чтобы теперь иметь возможность вскакивать со своих мест, чтобы поймать одну из шляп, которую триумфально шествующий тореро возвращает публике. А также и ради того, чтобы не промахнуться, если тореро продемонстрирует свою неспособность или даже страх перед животным. Тогда в руках их быстро оказываются гнилые апельсины и яйца, которые они принесли с собой, в глазах сверкает гнев, уста извергают пулеметные очереди самых отборных ругательств. На арену летят зажженные шары скомканных газет, раздаются крики: «Позор, трус, убирайся отсюда, скройся под землю, если ты испугался ручной коровы, cobarde, cobarde!..»

А тореро стоит, опустив плечи, не поднимая глаз от носков своих запыленных туфель. Глаза его, еще минуту назад смотревшие четвероногой смерти прямо в лицо, теперь полны отчаяния и иного страха, более худшего – страха перед зрителем. Все дело в том, что именно он, зритель, решает, что после всего случившегося сообщат пс телефону в свои газеты репортеры, что спустя час разнесут мексиканские радиостанции по всему миру: «Ты вполне созрел для того, чтобы бросить арену и больше не показываться нам на глаза, убирайся, трус!»

Вместе с кинооператором мексиканского еженедельного выпуска хроники мы стояли у кинокамер на Пласа де Торос, в том самом коридоре между барьером и контрбарьером и не знали, куда нам девать глаза. В десяти метрах от нас под дождем оскорбительных плевков, ругательств, гнилых апельсинов погибал тореро, за нашими спинами бушевали разъяренные зрители.

– А знаете ли вы, что в Мехико существует Лига антитаурина, Общество охраны быков? – вдруг сказал кинооператор, вероятно для того, чтобы увести наши мысли от этого жалкого зрелища. – Я знал одного из членов этого общества, заклятого врага боя быков. Его можно было встретить на каждом состязании. И знаете, оказывается, зачем он сюда ходил? Чтобы полюбоваться на человеческую кровь. Когда ему удавалось ее увидеть, он поднимался и уходил довольный. Он радовался тому, что бык, его подопечный, все же отомстил за себя!

Тарзан… а что за это?

Смотрите-ка, Мехико держит мировой рекорд! На высоте двух тысяч двухсот метров над уровнем моря во всем мире нет другого такого большого города, хвастают туристские проспекты.

Так оно и есть на самом деле. Весьма живописно выглядит и чаша Долины Мехико, Valle de Mexico. Выбраться за ее край в окружающий мир по шоссе в любом направлении значит пересечь границу трех тысяч метров. То же самое ждет вас, если вы решитесь спуститься вниз к Тихому океану и перед возвращением в Европу хотя бы символически проститься с дальними краями.

А поскольку и гора цветных проспектов, и рекламный фильм фирмы «Пемекс», и друзья из посольства, и сеньор Таке упирали на то, что не поехать в Акапулько, безусловно, грех, на одолженном «форде» мы отправились с друзьями на юг.

Окрестности столицы всюду одинаковы. Пригородные трущобы, деревянные, из старого железа, кусты рицины с лохматыми листьями, повсюду агавы, магеи и снова магей, а среди них, словно покрытые инеем, лепешки опунции с краями, усаженными вкуснейшими в мире фруктами. Поэтому-то эти колючие бочоночки, tunas, поспешно собирают мальчишки, ловкими пальцами укладывают их в фанерные ящички. Нужно собрать таких бочоночков триста тридцать штук и отвезти в город, чтобы на рынке за них получить десять песо.

В тридцати четырех километрах от столицы машина взбирается на самое высокое место на всем пути. Оно называется Ла Сима, Вершина, и по карте находится на высоте 3 008 метров над уровнем моря. Тут дует довольно холодный ветер, и здесь, в субтропиках, вполне пригодился бы даже шерстяной свитер! Спустя четверть часа езды слева у дороги появились четырнадцать трубчатых крестов.

– Понимаете… как бы это вам сказать, у нас в Мексике нет смертной казни, вместо нее применяется ley fuga.

– Как и в соседней Гватемале.

– Да. Убит при попытке к бегству. Чуть дальше, вон там, граница федерального округа. Как-то сюда вывезли повстанцев и сказали, что они свободны и могут идти. Их расстреляли в спину из пулемета. И теперь здесь стоят вот эти кресты…

За Вершиной шоссе на протяжении каких-нибудь двадцати километров соскальзывает в долину. Стройные сосны отступают перед тропиками – плантациями сахарного тростника и рисовыми полями. По склонам поднимаются палисандровые жакаранды, они сейчас как раз цветут великолепным синим цветом, а вот калабасовое дерево, которое в последний раз мы видели в Гондурасе! Темно-зеленые глянцевые плоды величиною с детскую голову растут на ветвях развесистой кроны, их можно встретить даже на покрытом лишаями стволе дерева. А вокруг снова Мексика, знакомая уже нам по дороге через Оахаку: кактусы всех сортов и размеров. Из кактусов здесь делают заборы, на кактусах сушат белье, вот только не успели еще применить их как телеграфные столбы!

– Все это нужно будет заснять на кинопленку, когда будем возвращаться!

– не заснимем, вот увидишь! Времени не будет. Давай остановимся и снимем сейчас!

Мы не остановились и не сняли. До Акапулько, мол, далеко, почти пятьсот километров, это значит, что мы бы до вечера к побережью не добрались. Так оно и случилось, что на сказочный городок, который вслед за тем появился из-за поворота справа, мы посмотрели лишь объективом фотоаппарата и поехали дальше. А это было всемирно известное Таско, живописный набор кубиков, разбросанных по склону, наподобие Монте-Карло или Алжира, а скорей всего Константины, пожалуй потому, что ей, как и Таско, также не хватает моря.

Зато Акапулько поистине жемчужина океана. Это Рио-де-Жанейро в миниатюре. На рельефном фоне прибрежных вечнозеленых гор разбросаны украшения, созданные человеческими руками, – и очаровательные маленькие виллы, и легкие, как воздух, отели из стекла и бетона, и террасы для загара, и причальные дамбочки с треугольниками парусов, и небольшие деревянные срубы, разбросанные среди огромных валунов. В противоположном направлении из океана торчат окаменелые караваи и сахарные головы, связанные друг с другом всякими мысами и заливами и окантованные золотыми позументами пляжей. На показательную Калету – Заливчик – ходят купаться с утра. После обеда лучше ходить на пляжи Орнос или Анауак, там такой великолепный пенистый прибой, ни большой, ни маленький, но, понимаете… Кроме того, особенно славятся купания при луне. Жаль, что мы приехали, когда луна в последней четверти!

Сколько манящего очарования таится в этом безбрежном океанском просторе! Сколько отваги было в тех смельчаках, что четыре века назад отплыли отсюда на запад, но неизвестным водам, самым большим водам этой планеты, и завоевали для испанской короны островное царство Филиппин! Здесь, именно в этом заливе, причалили потом тяжелые галеоны, наполненные дарами Востока, а потом на этом же пляже происходили грандиозные аукционы, на которых привезенные украшения продавались на вес золота. Сказочно прекрасные ковры, муслин, жемчуга, бархат, фарфор, чудесные лаковые вазы, слоновая кость, амбра, божественно ароматные духи, тонкие, как паутина, вышивки, драгоценные пряности и превыше всего ценимые шелка, чудо из чудес. На хребтах мулов и рабов-индейцев эти драгоценнейшие дары дальних стран и отправлялись в труднейший путь по горам через величественный город Мехико в Веракрус, а затем, уже на других галеонах, в Европу, в Испанию двора его королевского величества. Они совершали самый длинный путь, вокруг света, какой когда-либо приходилось товарам проделывать, путешествие, длина которого равна примерно двум третям земного шара!

А сегодня?

В ущелье залива Кебрада бушуют вспененные валы водной стихии, бушуют с той силой, с какой их неустанно швыряет сюда морской прибой. Сквозь широкое горло каньона валит внутрь его огромная зеленая масса, добела дробит свои бока, злобно лезет вверх и тут же проваливается глубоко вниз, проносится сквозь узкую пещеру и с грохотом бьется о скалу. И снова, и снова…

Из бурлящей воды в ущелье появляется голова, затем другая, третья. Руки хватаются за скалу, и вот уже три человека карабкаются по выступам вверх, на минуту исчезают в узкой расщелине; вскоре они появились в ложбине на противоположной стороне и, наконец, стоят на вершине утеса, в тридцати пяти метрах над беснующимся океаном. Вот один из них перекрестился, нервно запустил пальцы в мокрые волосы, наклонился, расправил грудь, быстро поцеловал амулет, висящий у него на шее, и… прыгнул. Безумец, самоубийца' Затаив дыхание провожаем взглядом полет тела, летящего вниз головой. Вот оно врезалось в воду, несколько секунд ничего не видно, кроме мохнатых клочьев пены, из которой появляется черная прядь волос; и под аплодисменты восхищенных зрителей, собравшихся на галерее, прыгун вылезает из воды.

– Этим они зарабатывают себе на жизнь, – заметил сдавленным голосом один из наших мексиканских друзей. – Горький хлебушек, не так ли? В позапрошлом году здесь один разбился, когда дублировал Джонни Вейсмюллера в роли Тарзана. Джонни загреб денежки, а его двойника увезли в покойницкую…

Когда представление окончилось и импрессарио собрал входную плату, десять песо с человека, мы подошли к прыгунам. Это были рослые, бронзовые от загара ребята, каждому из которых могло быть лет семнадцать-восемнадцать. Они только что вскарабкались по скалам наверх, еще устало ловили ртом воздух и стряхивали воду с волос.

Некоторое время роешься в мыслях, прежде чем набираешься смелости сказать первое слово.

– Опасная профессия, а? – спрашиваем мы, чувствуя всю бессмысленность вопроса.

Парнишка поднял глаза, слегка улыбнулся и смущенно ответил:

– Si, senor. Но голодать хуже!