Текст книги "Меж двух океанов"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Он поднялся до самого конца длинной раны в коре дерева, метров десять над землей наверняка, и выдернул из нее полотняные тряпочки, пропитанные бальзамом. После этого острым ножом продлил разрез сантиметра на три-че-тыре, сбросил с него кору, обнажил кусок дерева острым кончиком ножа и раздвинул кору по краям раны, а затем к свежему разрезу приложил факел.

– Огнем он раздражает прилегающую ткань, после чего дерево начинает «плакать» обильнее, – пояснил Хименес. – Посмотрите, кора уже вспыхивает, сейчас парнишка быстро задует огонь и засунет туда тряпочки длиною с четверть метра. Он затолкает их как следует кончиком ножа под кору и хорошенько расправит там, чтобы они лучше высасывали. Ведь каждая капля бальзама драгоценна. Ну, а дней через десять он полезет на дерево снова.

Бальзамовое дерево невероятно стойко. Оно выдерживает столь жестокие хирургические вмешательства на протяжении веков. На некоторых стволах было нетрудно насчитать до четырнадцати разрезов, один возле другого, от корня до самой кроны. Это было похоже на самопроизвольное деление ствола, как у клеток, только в длину. Словно здесь происходит массовое перерождение старых стволов в целые колонии молодых.

– Взгляните-ка сюда, – привлекает наше внимание Хименес. – Вот здесь кора уже была не в состоянии перекрыть всю рану. В этом месте дерево погибло и выгнило, но кора сама произвела асанацию. Она прорастала в рану с обеих сторон до тех пор, пока не расщепила ствол. С виду кажется, будто здесь два ствола, но обратите внимание на то, что и у корня и в кроне ствол единый. Разве какое-нибудь другое дерево на свете выдержит что-либо подобное? Мне не известна ни одна более благородная и более выносливая порода. Если попробовать то же самое в нескольких десятках километров отсюда, возможно, эти же деревья погибли бы еще до первого разреза. Вам, наверное, известно, что кое-кто уже пытался подсидеть нас с нашим ремеслом. Ничего не вышло.

Остаток производственного процесса – это уже всего лишь кухонная ловкость. Собранные panales, полотняные ленты, пропитанные бальзамом, сперва обливают кипятком, а затем еще кипятят на медленном огне. Щепки и грязь всплывают на поверхность, после чего их выбрасывают. Вываренные panales как следует выжимают под прессом, и они снова возвращаются в процесс производства.

– Еще один вопрос, сеньор Хименес. Количество бальзама на рынке наверняка зависит также и от того, сколько воды останется в нем после кипячения…

– Плохо вы бальзам знаете, – засмеялся бригадир. Это благородная материя от начала до конца. Он отделяется от воды сам и раз навсегда. Воды в нем не остается ни капли. Многие пытались разжижить бальзам, но даже испанским золотоискателям это не удалось, а уж они-то были на такие вещи мастера!

Сальвадорский бальзам подобен благородному человеку. Он не выносит обмана, помогает людям в чем только может и не поддается пересадке. Он обошел весь мир, всюду ему рады, но дома он себя чувствует только в своем родном уголке – в Сонсенате.

ОПЯТЬ ВУЛКАНЫ!

С девятым ударом часов, минута в минуту, как и накануне, когда мы торопились на заключительную встречу с торговым представителем наших фирм в Сальвадоре, за оградой близлежащего рынка раздались резкие звуки фанфар доморощенного оркестра; жалобный плач трубы старался перекрыть щебетание кларнетов, оживленный ритм вальса вскоре сменился похоронным маршем, словно за стеной прощались с покойником.

– Давай-ка посмотрим, что происходит на рынке. Все равно нам нужно купить в дорогу свежих фруктов.

Мы с трудом пробираемся сквозь густую толпу покупателей и торговцев, обходим корзины с неотразимо-золотистыми апельсинами, пирамиды из ананасов, изумрудно-зеленые плоды манго, янтарные гроздья одуряюще пахнущих бананов, проскальзываем среди торговок, преграждающих нам путь и пытающихся навязать метровые гирлянды потрясающе белых цветов. Если бы нам удалось довезти такую красоту на родину и повесить на шею первой же девушке, которая встретит нас приветственным взмахом за пограничным шлагбаумом, – это одно дело. Но подвергнуть их смерти на груде чемоданов в раскаленной солнцем «татре», которую спустя некоторое время мы погоним навстречу новой стране? «Что вы, сеньора, не сердитесь на нас, но мы не купим…»

Оркестр, усевшийся в дальнем углу квадратного рынка под открытым небом, среди мясных лавок, видимо, привлек и тех, кто пришел вовсе не за мясом: здесь яблоку негде упасть, люди толкаются, встают на носки, рвутся вперед. Двое здоровенных детин, мясники в белых фартуках, прокладывают себе путь четвертинами говяжьей туши с торчащими мослами конечностей, которые, словно палицы, раскачиваются из стороны в сторону за их затылками. По проходу, образующемуся за ними, мы движемся к цели и вскоре оказываемся перед горсткой людей, надувающих красные щеки и торжественно взирающих на ноты. Ага, вот в чем дело: среди мясных туш, свиных голов и груд вымытой требухи, обвешанный гирляндами сарделек и утопающий в громе труб и флейт, в нише стоит алтарь со статуэткой какого-то святого, опутанного разноцветными лентами и усыпанного свежими цветами.

– Это святой Хуан-креститель, наш хранитель, – многозначительно шепчет одна из торговок, заметившая нашу неиспанскую речь и удивленные взгляды. – Мы играем для него целую неделю, чтобы он не забывал нас. Это наш добрый Хуансито…

Отзвучал похоронный марш, торговка мясом перекрестилась, захватила горсть из груды требухи и бросила ее на весы. «Папаши» отложили инструменты и принялись с аппетитом уплетать жирное угощение, которым их завалили набожные мясники.

Цветы и полиция?

– Ну, с упаковкой и погрузкой на этот раз мы управимся быстро.

– Если бы повсюду гостиницы были устроены так, как здесь, в Сальвадоре, то за три года мы наверняка смогли бы сберечь немало дней.

– И мускулы тоже!

И в самом деле такое встречается редко. Идея построить гостиницу таким образом могла возникнуть от страха перед частыми землетрясениями и от необходимости в любое время быстро выбраться на открытое место. А также ради собственного покоя владельца гостиницы, которому надоело вечно открывать главный вход загулявшимся до ночи постояльцам. Поэтому у каждой комнаты был свой собственный выход не только в общий внутренний коридор, а из него на просторный патио, но и на улицу. Сколько комнат, столь-хо выходов на улицу. Чтобы не обидеть никого из клиентов, владелец отказался от второго этажа и удовлетворился одноэтажной постройкой, преспокойно растянувшейся на углу одной из самых оживленных улиц Сан-Сальвадора.

Обмениваемся последними рукопожатиями с группой новых друзей, пришедших пожелать нам счастливого пути. Черноволосый Хосе Элисео Колорадо, который недавно сопровождал нас к бальзамовым акробатам в Сонсонате, вдруг резко вырвал из крепкого рукопожатия руку, вскочил в свой «шевроле» и крикнул из окошка:

– Я поеду вперед, хоть немножко попутешествую вместе с вами вокруг света…

Сальвадорская природа, как бы желая присоединиться к дружеской атмосфере прощания, за каждым поворотом подсовывает нам все новые и новые цветные открытки с видами живописной природы. Тропический лес играет палитрой всех оттенков зелени, дышит смесью одуряющих ароматов и сырой прохладой тенистых зарослей, почти несовместимой с нашим представлением о тропиках с их палящим солнцем. Ведь асфальтированное шоссе вынесло нас на высоту тысячи метров над уровнем моря, оно то вздымается, то опускается, то на минуту вырывается из тесных объятий леса и ныряет в банановую рощу. Из глубокого ущелья за краем шоссе послышался отчетливый шум падающей воды, и вслед за тем нам открылся вид на ущелье, словно бы созданное специально для производства романтически-живописного снимка самого волшебного тропического леса. Сигналим Хосе, чтобы он хотя бы на минуту остановился и не проносился мимо уголков, которые не могли даже присниться на высушенных и выжженных пустынях соседних Гондураса и Никарагуа. Тянет хоть немножко подышать свежим воздухом, полюбоваться капризной красотой буйного леса, насытиться ароматом гирлянд белых цветов, которые издали так напоминают нашу акацию.

– Не советую вам увлекаться их ароматом, – смеется Хосе, – а то может случиться, что уснете за рулем. Это флорифундия…[6]6
  Древовидный дурман Datura arborea (Brugmansia Candida) из семейства лилейных.


[Закрыть]

– Флорифундия? Но…

– Какое уж тут «но»! О ней у нас мало кто знает. Разве что еще полиция.

– Цветы и полиция?

– Скорее флорифундия и воры. Высмотрят место, ночью подсунут через окно букет к постели, подождут минут десять, а потом уже действуют наверняка. Как правило, таксе наслаждение ароматом обходится дорого!

Исалько – тихоокеанский маяк

Как будто Хосе знал поговорку «хорошего понемножку». Он развернул свою машину среди этого райского лесного блаженства, вторично и в последний раз подал нам руку на про-шанье и бросил в тронувшуюся с места «татру» маленький сверток, сказав:

– Un pequeno recuerdo de mis chicos. Маленький подарок на память от моих детей…

Мы развязали сверток только вечером. В нем оказались две пары чудесных кукол в сальвадорских костюмах. Индеец с ношей на плечах, с малюсеньким сверкающим мачете за поясом и индианка в ярко расшитом платье с корзиной кукурузных початков на голове и с маленьким карапузом за спиной. Un pequeno recuerdo salvadoreno…

И снова ветерок разбрасывает вдоль шоссе открытку за открыткой. На каждую можно прилепить марку, а на обороте написать: «Привет из Центральной Америки». А для автомобилистов сделать приписку: «…с самыми великолепными дорогами».

Сальвадор, по сути дела, единственная из латиноамериканских стран, которая закончила строительство своего участка Панамериканы от одной границы к другой и которая не забыла залить его асфальтом.

Вероятно, превосходных степеней и приветливых улыбок сальвадорской природы было уже чересчур много, и поэтому на полпути к гватемальской границе слева на горизонте появился правильной формы конус горы. А для того чтобы не было ни малейшего сомнения в подобии, над вершиной вдруг поднялась зловещая завеса желто-коричневого дыма, прорезанного пурпурными вспышками пламени. Из них вырвались белые клубы пара, и спустя несколько секунд к нам донесся прерывистый рокот вулкана. «Volcan Jzaico», – сообщала карта. А жители ближайшей деревни, Коатепеке, добавили без большого энтузиазма, словно говоря о покойнике в доме:

– Моряки называют Исалько «Faro del Pacifico», тихоокеанский маяк. В безоблачные ночи он освещает путь кораблям, хотя до побережья от него по прямой более тридцати километров. По нему можете проверять часы. Посмотрите, что он выделывает каждые восемь минут.

И в ответ на эти слова, будто дошедшие по телеграфу, все повторилось снова: вулкан беззвучно пыхнул, красный клин пламени врезался в бледно-голубую лазурь неба, и вслед за тем появился белый как вата султан – последний элемент трехцветного флага, который каждые восемь минут взвивается над Исалько, сегодня и ежедневно с незапамятных времен.

– Дай бог, чтобы вулкан вел себя так каждый день, – вздохнула пожилая женщина. – Плохо, когда Исалько замолкает. Это он набирает силу, а потом обрушивает ее на нас, мерзавец. Видите, повсюду вокруг трещины на домах?

«Бррум, бррум, бррум», – загремел в ответ на эти слова Исалько и затем спокойно выпустил желтый дым, который постепенно растаял на востоке.

«Я совсем не то имел в виду»

В банановых республиках между Карибским морем и Тихим океаном мы расстались с масштабами африканских и южноамериканских стран, где путешественник от границы к границе добирается целыми неделями и месяцами. В Сальвадоре разница между этими странами проявляется сильнее всего. Спустя часа два с момента, когда вы нажмете на акселератор в столице, вас встретят таможенники в Канделярии.

До их гватемальских коллег в Сан-Кристобаль-Фронтере, то есть через «ничью землю», ровно девять километров. Девять километров асфальта, девять минут. Этого времени вполне достаточно, чтобы в памяти промелькнул план сценария полной драматизма истории Гватемалы, с которой вы предварительно познакомились. Собственно, даже не сценарий. Сюжет, основа действия, сконцентрированная в одном вопросе: какой будет эта страна, отмеченная четырнадцатилетней диктатурой Хорхе Убико, генерала, который хвастался, что сумеет обуздать и держать в страхе не только своих министров, но и народ. Сумела ли пробудиться к жизни страна – наследница культуры майя, и веет ли в ней снова ветер свободы?

Здание таможни было построено весьма солидно и издали напоминало маленькую военную крепость. Только перед самым полосатым шлагбаумом выяснилось, что здесь подумали также и о тропических ливнях, которые во всех странах, чьи гербы были оттиснуты в наших паспортах, могут в два счета перечеркнуть служебные занятия: льет дождь – ладно, подождем, пока он не перестанет. Час, три, полдня. No imporla, senor! Надо все же произвести таможенный досмотр…

Для этого они накрыли крышей шоссе между таможней и иммиграционной канцелярией. Едва мы остановились в этом симпатичном тоннеле, как возле машины появилось несколько людей в униформах. Человек бывает существом недоверчивым, после целого ряда подобных встреч он старается разглядеть за улыбкой заученный обязательный официальный жест, проявление официальной доброжелательности, и ждет только момента, когда на самом деле приступят к выполнению формальностей. В Сан-Кристобаль-Фронтере этого не случилось. Спустя пять минут, при обоюдных улыбках, уже неофициальных, в паспортах и в карнете стояли все печати.

– А теперь загляните, пожалуйста, к коллегам напротив, в таможню.

В памяти молниеносно проносится одиссея в таможенном складе другого Кристобаля, панамского; бешеная, почти истерическая облава в костариканской Либерии и вслед за тем зря потерянный день в Пенья-Бланка, сразу при вступлении в Никарагуа Сомосы.

Гватемальский таможенник с одобрением оглядел «татру» и пригласил нас – тоже с улыбкой – в кабинет.

– А какие у вас имеются с собой деньги? – растерянно спрашивает он, стоя за своим столом.

Предполагая, что речь идет о регистрации валюты, мы начинаем старательно пересчитывать наш изрядно истощенный запас платежных средств, но человек в мундире качает головой.

– Я совсем не то имел в виду. Я всего-навсего хотел помочь вам в том случае, если бы вам потребовались гватемальские деньги. Обменного пункта здесь нет, и поэтому мы могли бы обменять вам оставшиеся у вас сальвадорские колоны, разумеется, по официальному курсу. Мы с таким же удовольствием оказываем услугу едущим в обратную сторону. Но об этом потом, сперва закончим с вещами!

– Вы осмотрите их в машине или нам принести их сюда?

– Ну, что вы! Вы только скажите мне, сколько их у вас!

– Это будет довольно сложно. Один большой морской чемодан, в нем белье, одежда, наш передвижной кабинет, запас пленки…

– Хватит, хватит! Меня это вовсе не интересует. Вы ведь совершаете дальнее путешествие, лишнего ничего с собой не везете. Мы напишем двенадцать мест, предметы личной необходимости и предметы, необходимые по профессии. Ну вот и делу конец! Разве у нас здесь чехословаки проезжают каждый день? Лучше расскажите мне о вашей удивительной машине или о том, какие у вас на родине новости…

Через десять минут поднялся второй шлагбаум, и «татра» начала свой бег на первых километрах Гватемалы.

За нами осталась ее визитная карточка – приветливая, улыбающаяся, искренняя.

Carretera Roosevelt

Вулканы в западном Сальвадоре рассеяны, как горох, некоторые даже перебежали в соседнюю Гватемалу. Вулкан Чинго раскорячился на самой границе и вместе с целым полком других, во главе которых он стоит, весьма успешно пытался загородить дорогу каждому пришельцу. Особенно тому, кто обулся в шины.

Дорожные инженеры, вступившие в неравный бой с этими непокорными смутьянами, навязали им тактику активной обороны. Они решили разделить вулканы на два лагеря, а потому смело прочертили между ними красную полосу, линию фронта. Эта линия проходит по склонам гор, пробивается сквозь мохнатую шубу тропического непроходимого леса, стараясь не растрачивать силы на бесполезные спуски и подъемы. С надлежащим размахом, соответствующим гордому названию «carretera Roosevelt» – «автострада Рузвельта», ее проложили напрямую. На поле боя рассеяны павшие с обеих сторон надорвавшиеся гусеничные тракторы, сраженные сорокаметровые лесные великаны, изрытые склоны гор с вывалившимися внутренностями, заржавелые грейдеры. Но обе стороны непрерывно бросают в бой новые и новые подкрепления, отдохнувший лес защищается с отчаянной свирепостью неутомимого великана, в наступление против него идут новые самосвалы, бульдозеры, еще пахнущие заводской краской, краны, скреперы и моторы, моторы, моторы. Обе стороны показывают друг другу обнаженные зубы, но перевес на рычащей механизированной стороне, потому что за нею стоят американский капитал и военные планы Пентагона. Американские стратеги наметили «оборонную линию» Панамского канала, ахиллесовой пяты Америки, объявив тем самым бой гватемальским вулканам и гватемальскому девственному лесу. Но стратеги всего лишь пешки на видимой шахматной доске, передвигает же их невидимый игрок – капитал, который еще до начала партии положил себе в карман лавры победителя в виде долговременных кредитов, лицензий, таможенных ограничений, дармовой «аренды» сотен тысяч гектаров плодородной земли. Ибо ничего другого не могли дать до сих пор управлявшие страной правительства взамен моторов, вступивших в бой с тропическим лесом.

Ежеминутно нам приходится съезжать со свежей, еще не успевшей осесть насыпи на старую каменистую петляющую дорогу, за которой уже давно никто не следит, раз ее обрекли на смерть. «Татру» встречают здесь невероятно крутые подъемы, повороты, временами настолько резкие, что их приходится преодолевать в два приема. Каково же здесь шоферам грузовиков или же автобусов! Мы наблюдали за тем, как они проделывают эту процедуру, скорее с сочувствием, чем с любопытством. Пассажиры вышли из автобуса, шофер подъехал вплотную к левому краю дороги, выкроил из поворота все, что было можно, по команде кондуктора осадил машину назад и начал выворачивать руль обратно, в то время как из-под машины тянуло гарью от буксующего сцепления.

Короткий отдых в селении Прогресс на пересечении синен, уже оставленной обороняющимися линии боя и красной «carretera Roosevelt». За изгородью носятся резвые поросята с подвешенными на шее деревянными рогатками, чтобы они не могли пролезть через забор. Здешние поросята удивительно спортивные, быстроногие, невероятно резвые. Они не обременяют себя излишним жиром. Радостно взвизгнув и крутнув хвостиком, они с удовольствием пускаются наперегонки со стальным соперником, болтая рогаткой на тонкой шее. Их здесь видимо-невидимо.

Авениды, калье

Пожелав найти общий и притом самый типичный для всех городов Латинской Америки признак, вы не стали бы колебаться ни секунды. Это их планировка. Градостроителям небезынтересно было бы узнать, чем это можно объяснить с точки зрения исторической, кто был первый архитектор, предложивший такую планировку городов, а также почему его предложение так быстро и прочно прижилось. Но поставив себя на место первых поселенцев, принявшихся основывать города, приходишь к выводу, что самое разумное в этом случае было нарезать земельные участки квадратами или прямоугольниками и расчертить улицы по линейке. К чему еще терять понапрасну время на никому не нужные повороты улиц, площади с ладошку величиной, глухие живописные уголки, уличные тупики, к которым привычна перенаселенная средневековая Европа. Земли повсюду сколько хочешь, прав собственности на нее у соседей никаких, о чем тут еще раздумывать!

Любитель романтических уголков в европейских городах станет упрекать города Америки за нудное однообразие улиц, словно одетых в униформу, ничем не примечательных. Но объективный наблюдатель не сможет отрицать, что в них легко и просто ориентироваться, а главное, что особенно важно в последнее время, – транспорт по ним может двигаться к цели быстро и кратчайшим путем.

В Гватемале шагнули дальше: центр города разделили соответственно странам света; коммуникации, ведущие с запада на восток, наименовали калье (улицы), с севера на юг – авениды, и затем перенумеровали их. Осями города стали Восьмая улица и Шестая авенида, на пересечении которых стоит правительственный дворец – «Casa de gobierno».

Немногие из городов Нового Света имеют столь живописное обрамление, как столица Гватемалы. Она особенно очаровывает, если приближаться к ней с юга, по дороге, ведущей из Куилапы. Хотя мы страстно мечтали поскорей оказаться на месте, но не удержались, заглушили мотор и быстро вынули фотоаппараты. Окруженный венцом поросших лесом синих гор, город лежал на дне глубокой долины, неравномерно покрытой густо-зелеными пятнами полей, которые вдали, у самого горизонта, приобретали серебристый оттенок инея, словно в некоем гигантском альпинарии.

Столь же приятное впечатление оставлял город и после того, как мы соскользнули в его улицы сверху. Здесь нет ощущения той потрясающей разницы между кварталами бедноты и торговым центром города, которое охватывает вас в столицах почти всех остальных стран Латинской Америки. Люди здесь одеты несравнимо лучше, чисто, по-городскому или же в национальные индейские одежды, красочные и необыкновенно яркие. На главной авениде бросается в глаза ряд книжных магазинов – явление не слишком распространенное у южных соседей.

Напрасно искать здесь гордо возвышающиеся многоэтажные здания. Дома, преимущественно одноэтажные, самое большее двухэтажные, несмело, по-провинциальному жмутся к земле в страхе перед землетрясением. Архитектурных памятников эпохи древнеиспанского колониализма осталось немного, их можно по пальцам перечесть. Причины этого становятся понятными после того, как перелистаешь страницы волнующей истории города.

Неоднократно разрушенный землетрясениями, он несколько раз подряд пытался поднять голову к солнцу и, наконец, оставил на произвол судьбы место своего первоначального основания и переселился в другое. Но и это не спасло его от последующих катастроф.

В то время как на фронтах первой мировой войны города Европы разрушались под сосредоточенным огнем дальнобойных орудий, столица Гватемалы была превращена в руины, хотя по ней не выпустили ни одного вражеского снаряда. В течение нескольких недель в декабре 1917 и январе 1918 годов в городе хозяйничало землетрясение, не оставившее после себя камня на камне. Все дома вокруг, что мы видим сегодня, буквально построены из бывших обломков.

Прошлое города осталось примерно в сорока километрах западнее не только в камне пышных дворцов, храмов, домов знати и монастырей, но и в вечном молчании. Оно называется «Guatemala Antigua», в сознании же людей и на картах от этого названия сохранилась лишь вторая часть: древняя.

Город весьма знатный и верноподданный

Исследовать происхождение и значение романтично звучащего названия «Гватемала» дело не простое. По мнению одних, первоначально оно звучало Quauhtmatlau, что означало город или край деревянных жилищ; по мнению других, это искаженное ацтекское слово Cuautemallan– связанный орел. Французские путешественники А. Д’Орбиньи и Ж. В. Эйре в своей книге «De viaje pmtoresco a las dos Americas, Asia у Africa», изданной в 1842 году с Барселоне, утверждают, что название это производное от слова «Guan-htemali», что означает «старое раздвоенное дерево». Альварадо, первый белый, вступивший на землю ацтеков, встретился якобы с вождем индейцев-какчикелей там, где стояло гигантское дерево, разъеденное временем и позже расщепленное молнией надвое.

Так или иначе, основателей города это название не удовлетворило, и потому они в 1566 году благодарно приветствовали королевский декрет, которым городу присваивалось название «La Muy Noble у Muy Leal Ciudad de Santiago de los Caballeros de Goathemala», «благороднейший и верноподданнейший город Сантьяго из рыцарей Гватемальских». Таким образом родился он с серебряной ложкой во рту и за короткое время достиг величия, богатства и значения невиданного. Наряду с Мехико и Лимой он вошел в созвездие трех самых прекрасных городов Нового Света. Его строили «со щедрой роскошью и вкусом, украшая золотом, серебром и другими драгоценными металлами со вновь открытых рудников, мексиканской бирюзой, колумбийскими изумрудами, тихоокеанскими кораллами и жемчугом». Руки рабов-индейцев и фантазия испанских архитекторов воздвигли роскошные дворцы знати и десятки храмов.

Однако не долго радовался он своей славе и богатству. Четырежды на протяжении двух веков его постигло наводнение, четырежды близлежащий вулкан Фуэго – Огонь – изливал на него реки раскаленной лавы, четырежды выкашивала город чума, а однажды беспрерывные засухи привели город на грань голодной смерти. И словно этих стихийных бедствий городу было недостаточно, его потрясали неустанные распри между духовной и светской властями, восстания индейцев, нападения пиратов, привлеченных его богатством. В нем процветали порок, убийства, грабежи.

А затем наступило 29 июля 1773 года, день святой Марты, когда двухминутное беснование подземной стихии разбило гордый город вдребезги. Оно поставило на колени всех, кто, пережив опустошение, счел его за конец света; люди взаимно отпускали друг другу грехи, грабители возвращали награбленное своим жертвам, кающиеся стояли в очередях к священникам, чтобы исповедаться, спесивые испанцы превратились в кротких овечек, они обнимали ноги индейцев, которых многие годы порабощали, и молили отпустить им их грехи, тюремщики разбивали цепи, которыми сами приковывали узников в подземных казематах. Вслед за землетрясением на истерзанный город обрушился многодневный дождь, уничтоживший ценные архивы и библиотеки; эпидемия тифа и несколько менее сильных землетрясений довершили дело уничтожения. После долгих споров между церковью и испанским вице-королем о том, нужно ли Гватемалу восстанавливать, Карлос III вынудил все же в 1780 году папу подписать буллу и заставить своего твердолобого архиепископа перенести город на другое место.

Так исчез с лица земли в то время третий по величине город западного полушария, в котором уцелела лишь горстка тех, кто не захотел расстаться с его великолепными окрестностями.

Если, не зная этой истории, войти на обширную территорию бывшего города через его заднюю калитку – через банановые рощи и кофейные плантации, в голову никогда не придет искать под буйно разросшейся зеленью развалины некогда знаменитой столицы. Зелень господствует по всей окрестности, покрывает бесчисленные пригорки и переходит в густую голубизну неба с отпечатавшимися на ней силуэтами трех гордых вулканов – Агуа, Дкатенанго и Фуэго, того самого Огня, который уготовал городу столь печальную судьбу. Только теперь замечаешь, что зелень эта служит милосердным пластырем на изувеченных культяпках, покрывалом, бережно накрывшим лицо усопшего. Над этим покрывалом поднимаются изрезанные трещинами стены каменных храмов, сквозь которые вековой эриодендрон просунул свои узловатые корни. Безуспешно противятся ему просторные патио дворцов, где некогда бурлила жизнь. Перед глазами наглядное воплощение – гигантские силы стихии. Не дыша взираешь на своды, упавшие друг на друга, и глазам представляется, как некий силач одним рывком подкосил все несущие столбы монастырской галереи, а другим сдвинул их основания в один ряд с замыкавшими своды камнями.

То там, то здесь наталкиваешься на следы жизни. В каменном водоеме моет свои коричневые, как корица, крылышки пара коноплянок; одинокий турист расставил ноги и запрокинул голову, чтобы сфотографировать расколовшийся свод; в ризнице храма безмятежно пасутся коровы. Перед порталом одного из немногих восстановленных дворцов, De los Capitanes Generates, как раз в тех местах, где несколько веков назад разыгрывались бои быков и казнили осужденных, спят за баранками шоферы красных, зеленых и синих автобусов, ожидающих, когда туристы вернутся с осмотра развалин. И с яркого индейского базара, который вселился в развалины иезуитского храма.