Текст книги "Смерть швейцара"

Автор книги: Ирина Дроздова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Он смотрел на меня, как на преступницу, – заявила Ольга, усаживаясь в «Мерседес» и торопливо захлопывая за собой дверцу, чтобы не выпустить из салона благодатное тепло. Ее слова были адресованы Аристарху, поскольку Меняйленко убежал по своим делам и велел его не дожидаться.

– Нет, вы только подумайте, – сердито говорила она, принимая из рук Собилло прикуренную сигарету, – этот следователь Неверов удивлялся, что я ничего себе не сломала, и чуть ли не ставил мне это в вину. Каково?

– Не надо так волноваться, – молвил Аристарх, откручивая крышку термоса из полированной стали и наливая Ольге кофе. – Это он от бессилия и неумения объяснить ситуацию. Мы ведь с Меняйленко, анализируя это дело, тоже зашли в тупик.

– В таком случае пообещайте, что не откажете мне в просьбе, пусть даже она вам на первый взгляд покажется вздорной, – попросила Ольга.

Аристарх осторожно сжал ладошку девушки.

– Честного журналистского дать не могу – профессия не та, но честное благородное слово произнести готов. Ну, что еще выдумала ваша хорошенькая, но взбалмошная головка?

– Отвезите меня в местный краеведческий музей. Хочу познакомиться с его хранителем и проверить кое-какие соображения из тех, что, как вы говорите, пришли в мою взбалмошную головенку.

– Подумать только, как неверно могут иногда женщины истолковать твои слова, – сказал Аристарх, отхлебывая кофе из чашки-крышечки, намеренно касаясь губами того ее края, к которому прежде прикасалась Ольга. – Я-то прежде всего имел в виду не ваши мыслительные способности, а совершенство сосуда, в коем эти мысли варятся.

– Разумеется, как всякий шовинист вы отказываете женщине в сколь-нибудь разумном взгляде на вещи, хотя, признаю, комплименты вы произносить мастак.

Аристарх засмеялся и, коснувшись пальцами плеча водителя, произнес:

– Отвезите-ка нас, Петрик, в кладовые вашей первозванской самобытности. Прекрасная дама желает полюбоваться на заношенные сарафаны, продавленные кресла и поломанные ломберные столики. Ну и, разумеется, окинуть взглядом ценителя знаменитое полотно «Взятие татарами стольного града Первозванска».

– Ну вот, Оленька, мы до нее и добрались. – Аристарх чуть повернул девушку за плечи к огромному холсту в золоченой раме, занимавшему чуть ли не всю стену далеко не просторного музейного зала. – Она самая и есть, единственная и прекрасная.

Ольга с ужасом смотрела на картину, на злобных дядек в бухарских халатах, резавших кривыми ножами беременных женщин с выпученными глазами и благообразных белобородых старцев.

– Боже мой, что это такое?

– Ну как же – обещанное мной удовольствие, – Аристарх подвел Ольгу чуть ближе и замер, прикипев к ее талии ладонью. – Эпическое полотно кистей местных художников – «Поганые татарове берут штурмом город Первозванск в XIII веке». – Постояв в торжественной тишине с минуту, он принялся с глубокомысленным видом рассуждать о достоинствах произведения первозванских живописцев. – Да, вещь уникальная по своей неповторимости. Нечто похожее, но с несколько измененным названием, я видел, пожалуй, только в Древлянске. В Усть-Волжске своей школы живописи нет, поэтому их полотно по сравнению со здешним или с древлянским – тьфу! Маленькое, жалкое – не впечатляет. И татары там нестрашные – просто чукчи какие-то, а не воины Бату-хана.

– Аристарх, вы меня привели не туда, – Ольга чувствовала жар его ладони даже сквозь свитер, но не сделала ни малейшей попытки уклониться от этого бесхитростного объятия. – Нам же нужно в зал дореволюционного изобразительного искусства.

Аристарх, сверившись со схемой расположения залов, послушно двинулся по переходам музея, куда ему было сказано, не убирая, однако, руки с нагретого на Ольгиной талии места. Признаться, молодой женщине это было приятно. Кроме того, не приходилось опасаться, что эта, в общем-то невинная, ласка будет замечена и осуждена местными обывателями. В музее – в буквальном смысле слова – не было ни одного человека.

Когда они вошли в зал русского искусства, Ольга остановилась как вкопанная, жадно озирая взглядом стены. Остановился и Аристарх – теперь у него появился отличный шанс пристроить у девушки на пояснице и вторую ладонь. Местная живопись его совершенно не интересовала. Он сосредоточил все свое внимание на сокровищах другого порядка. Сцепив руки у Ольги на животе и притиснув таким образом к себе ее спину, он, повинуясь малейшему ее движению, поворачивался вместе с ней, овевая горячим дыханием ее розовое маленькое ухо. По причине такого несвободного состояния Аристарх был вынужден сделаться невольным созерцателем пестрой и дурно подобранной коллекции полотен, развешанной на стенах в темноватом помещении с низким сводчатым потолком. При этом его спутница вовсе не испытывала недовольства, разглядывая третьесортные работы, главным достоинством которых была их относительная древность. Более внимательной ценительницы, чем Ольга, эти картины не знали уже давно. Высмотрев наконец нечто чрезвычайно для себя значимое, Ольга со всем пылом устремилась к тому месту, позабыв в момент об Аристархе. От неожиданности он потерял равновесие и, чтобы не упасть, расцепил столь уютно сплетенные на пупке у девушки пальцы.

При этом их возгласы: приглушенное «Ах, черт возьми!» Аристарха, и, «Вот, где она висела!» Ольги, прозвучали почти одновременно.

Девушка едва не уперлась носом в прямоугольник более темного, чем остальная часть стены, оттенка. Она с таким тщанием его разглядывала, что со стороны можно было подумать, будто она его обнюхивает. Наконец сзади подоспел Аристарх. Он уже пришел в себя после мини-потрясения, вызванного рывком Ольги, и даже обрел присущее ему чувство юмора.

– Не вздумайте это есть! – с отчаянием в голосе воскликнул он. – В этом месте стена выглядит очень неаппетитно.

– Аристарх, как вы не понимаете! – не поворачивая к нему головы ответила охваченная исследовательским жаром молодая женщина. – Этот чертов этюд висел именно здесь!

Аристарх положил Ольге на плечи руки и, вновь ощутив молочное тепло ее тела, неожиданно для себя подумал, что эта женщина в состоянии вовлечь его в любую авантюру и даже безумство, склонности к которым он прежде в себе не замечал. Тем не менее, он сделал попытку урезонить Ольгу, задав ей вопрос, оказавший на нее – при всей своей простоте – воздействие хорошей дозы успокаивающего.

– Меняйленко говорил о нескольких картинах, взятых из музея на выставку. Почему вы решили, что пресловутый этюд в стиле Родченко висел именно здесь?

Ольга замерла. Она была настолько одержима своей идеей, что эта мысль отчего-то не приходила ей в голову.

– Правда, – прошептала она, поворачиваясь к Аристарху и глядя на него испуганными глазами. – Но что же нам теперь делать?

– Прежде всего успокоиться, – сказал он, довольный, что его вопрос отрезвил спутницу. – Успокоиться и отправиться на розыски директора музея, служителя на худой конец, но уж никак не прямоугольных пятен от картин на стенах. Представляю, сколько их здесь можно отыскать – картины наверняка не раз меняли местами!

Реализовать предложение Аристарха, однако, оказалось совсем не просто. Они довольно долго шли, минуя коридоры и залы, но так никого и не встретили. По счастью, музей был не особенно велик. Замкнув круг, они вернулись туда, откуда начали свой обход, то есть в гардероб.

– Директор у себя? – спросил Аристарх у старушки-гардеробщицы, чья крохотная голова, замотанная платком, едва возвышалась над деревянным заборчиком, за которым сиротливо висели на вешалке два пальто – мужское и женское.

– Кто ж его знаеть, – прошамкала бабушка. – Можеть, и у себя. Он у нас теперича за все в ответе – и бухлетер, и завхоз, и ученый. С тех пор, стало быть, как у нас всех сократили. Нонче при музее кормится всего трое: я, потом, значить, кассирша Наташка – она же и уборщица, вы ее видели, она вам билеты выдавала, ну и директор наш – Константин Сергеич. Хороший мужчина, положительный – не пьеть, не курить, все какие-то семечки и ростки кушаеть. И докушался, – словоохотливо сообщила старушка, радуясь представившейся редкой возможности перемолвиться словом с ближним. – Жена от него ушла, вот как. Но не из-за ростков, нет. Прежде они с ним вместе оздоровлением занимались, значить. Травку ели. – Тут старушка беззлобно хихикнула. – Но потом зарплата стала такая, что и на травку перестало хватать. Я-то еще держусь, потому что мне пензию платять, а вот Наташка...

– Скажите, а как нам пройти к директору? – одарив старуху многозначительным взглядом, поинтересовался Аристарх. Он извлек из портмоне новенькую пятидесятирублевую купюру, сложил пополам и призывно постучал ее бритвенно-острым краем о деревянную стойку.

Гардеробщица алчно схватила деньги и уже молча указала кивком головы куда-то в глубину коридора. Ольга и Аристарх проследовали в указанном направлении и оказались перед дверью, обитой традиционным коричневым дерматином.

Собилло толкнул дверную створку и вошел в кабинет, втащив за собой упиравшуюся Ольгу. Ее в самый последний момент вдруг обуяла нерешительность. Оказавшись в просторной комнате, до потолка заставленной книжными стеллажами и завешенной по стенам какими-то вымпелами и почетными грамотами, они поначалу никого в ней не обнаружили. В этом не было ничего удивительного, поскольку кабинет директора напоминал зал небольшой библиотеки, где было легко затеряться, укрывшись за книжными полками. Аристарх громко кашлянул.

– Константин Сергеевич, вы дома? – довольно нахально осведомился он, подмигивая Ольге, дескать, не тушуйся, милая, директора человечиной не питаются.

В дальнем углу, скрытом стеллажами, послышалось какое-то шуршанье, потом оттуда донесся вздох и тихий, похожий на шелест, голос с вопросительной и несколько испуганной интонацией спросил:

– Кто там?

– Главный герольдмейстер Северного столичного дворянского общества его светлость князь Аристарх Викентьевич Собилло со спутницей, – не ударил лицом в грязь приятель Ольги, представившись, как говорили раньше, «полным титлом».

Из-за полки появилась вытянутая – дынькой – лысая голова со взлохмаченными мягкими детскими волосиками за ушами и длинным лицом, декорированным огромными, в роговой оправе очками. Остальная часть лица директора была скрыта дикой, неокультуренной бородой, придававшей Константину Сергеевичу сходство с Львом Толстым. Оглядевшись, обладатель бороды и очков чуть окреп голосом и одарил гостей новым вопросом, не менее глубокомысленным, чем предыдущий.

– А спутница кто?

Не моргнув глазом, Аристарх Собилло вывел Ольгу на середину комнаты – ближе к массивному столу – и, прищелкнув каблуками, сообщил:

– Корреспондентка отдела светской хроники столичной газеты «События недели» Ольга Петровна Туманцева.

Окончательно воспрянув духом, Константин Сергеевич выбрался на простор кабинета и явил Аристарху и Ольге хрупкое маленькое тельце, задрапированное в мешковатый, в клеточку, пиджак. Проследовав к столу, он с некоторым усилием взобрался в высокое кресло с подлокотниками в виде мужицких топоров – изделие столяра-славянофила – и рассматривал посетителей сквозь стекла очков. Толщиной они могли поспорить с линзами морского дальномера.

– Прошу садиться, – прошелестел он и указал маленькой, почти детской рукой на старые, но еще прочные стулья с кожаной обивкой, расставленные вдоль стены. Когда молодые люди сели, Константин Сергеевич, звучно чмокнув невидимыми под усами и бородой губами, сказал:

– Зря вы пришли ко мне, господа. Все, что я обещал предоставить Дворянскому обществу, уже запаковано и отправлено в клуб. Если бы вы походили по залам, то смогли бы убедиться в этом сами.

– А как же эпическое полотно «Татары берут приступом стольный град Первозванск»? – не удержавшись, осведомился Аристарх, не дрогнув ни единым мускулом. – По силе воздействия на зрителей оно не уступает знаменитой картине «Битва русских с кабардинцами», которую мне довелось видеть на Кавказе.

– Вы шутите? – высоким птичьим голосом произнес директор и рассмеялся чирикающим смехом. – Это картина советской эпохи. Мазня членов нашего союза художников. Какое она может иметь отношение к вашей выставке? – Слова Аристарха настолько его развеселили, что он еще некоторое время махал крохотными, в чернильных пятнах ладошками.

Аристарху удалось разглядеть на письменном столе директора старинную бронзовую чернильницу в виде русской избы с откидывающейся крышей, и он пришел к выводу, что хранитель первозванских древностей все еще пользуется для записей чернилами и деревянной ручкой-вставочкой.

– Вы вот, Константин Сергеевич, ругаете советский период и смеетесь над первозванской школой живописи, но между тем мы не обнаружили в залах сколько-нибудь стоящих работ дореволюционного периода.

– Ха-ха-ха, – вновь залился смехом директор. – Она смеет об этом говорить! А между тем кто, как не вы – первозванские дворяне – лишили меня лучшей части коллекции! Все самое ценное, что у меня было, перекочевало в здание Дворянского собрания. Слава Богу, на время.

– Да мы вовсе не первозванские дворяне, – начал было Аристарх, но Ольга сделала ему знак и он замолчал.

– Не могли бы вы нам напомнить, что именно попало в Дворянский клуб на вернисаж, – старательно гнула свою линию Ольга. – На открытии выставки было так много народу, что к картинам было не подойти.

Порывшись среди папок у себя на столе, Константин Сергеевич извлек одну весьма важную на вид бумагу, украшенную печатями и подписями, и зачитал список из шестнадцати работ, среди которых значились картины известных русских художников Боровиковского и Рокотова.

– Вы только вдумайтесь в эти имена, – вновь по-павлиньи вскричал директор, с такой силой припечатывая список пресс-папье, что деревянные ручки и карандаши у него на столе подскочили в стаканчике, а Ольга вздрогнула. – Ни в Третьяковке, ни в Русском музее таких картин нет, а у нас – есть!

– А может ли быть такое, чтобы работа, представляющая хотя бы какую-то ценность, прошла мимо вашего внимания? – спросила Ольга, с опаской поглядывая на пресс-папье.

– Не может, – выкрикнул Константин Сергеевич. – Каждую картину этого периода я самолично облизал и обнюхал – до сантиметра!

При этих словах Аристарх, вспомнив энтузиазм, проявленный Ольгой, с насмешкой на нее посмотрел. Девушка, однако, не обратила на это ни малейшего внимания и продолжала наседать на директора.

– А что вы можете сказать о русском авангарде? Вот, к примеру, чем знаменит «Этюд № 312», выполненный в духе модного тогда супрематизма? Он ведь тоже есть в вашем списке? – Ольга закинула ногу на ногу, придала себе индифферентный вид и приготовилась слушать.

Бурное волнение в душе директора мигом улеглось и обратилось в свою противоположность, то есть в штиль. Он благонравно сложил перед собой ручки и равнодушно произнес:

– Ничем не знаменит. Работа плохая, я бы сказал, любительская. Автора не знаю – да и, признаться, знать не хочу. Не пойму, зачем ваш Меняйленко ее затребовал? Мода, что ли? Сейчас русское «арт нуво» начала века снова в большом фаворе.

– А вы не заблуждаетесь? Не сказалось ли ваше неприязненное отношение к авангарду на оценке картины? – вступил в разговор Аристарх, желая оказать посильную помощь Ольге.

– У меня нет неприязненного отношения к русскому авангарду. Малевича, Кандинского, Сутина или вот Филонова я очень уважаю. Я не уважаю одного – халтуры и полной беспомощности в том, что касается цвета и формы. Впрочем, – заметил директор, поднимая на гостей глаза, снаряженные линзами дальномера, – на этот счет существуют и более авторитетные мнения, если вам недостаточно моего. Вот, почитайте. Пять лет назад у нас была последняя опись, причем для этого к нам приезжал эксперт из Москвы. – Константин Сергеевич к ужасу Ольги снова взялся за пресс-папье и пристукнул им по столу, словно в подтверждение своих слов, после чего вынул из папки и протянул гостям несколько листков, предварительно отчеркнув в них карандашом несколько строк. Ольга и Аристарх склонились над бумагами.

– М-да, – разочарованно хмыкнула Ольга. – Здесь сказано – «художественной и исторической ценности не представляет». – Но ведь ценность картины далеко не всегда определяется официальной реляцией. Существует еще и такое понятие, как спрос. Какова, по-вашему, рыночная цена картины?

Константин Сергеевич задумчиво почесал острием карандаша свою голову-дыньку.

– Как вам сказать... Оценку такого рода никто, разумеется, не производил, но у нас, знаете ли, бывают и иностранцы. Бродят по залам, смотрят, расспрашивают. Поскольку экскурсовода в музее давно уже нет, я сам выхожу в залы и представляю экспозицию. Бывает, что и разговоришься с иным, если переводчик приличный и никуда не торопится. Попадаются истинные ценители – знатоки, коллекционеры. Так вот – никто, повторяю, никто не проявил к этому этюду ни малейшего внимания! Но вот что любопытно: несколько раз около этой картины я заставал одного человека – из местных, насколько я могу судить. Он смотрел на нее с таким молитвенным восторгом, будто это была Мадонна кисти Рафаэля.

«Горячо! Горячо!» – с восторгом воскликнула про себя Ольга.

– Забавно, – произнесла она, прикрыв веками загоревшиеся азартом глаза. – Кто бы это мог быть, как вы думаете?

– Откуда же мне знать, – ответил директор, продолжая свои манипуляции с карандашом. – Но личность примечательная. Увидел бы еще раз, сразу бы узнал. Рост – под два метра, стать, как у кавалергарда, несмотря на возраст – ему ведь, по меньшей мере, лет восемьдесят пять было. Лицо – точеное, хотя, конечно, в морщинах. И еще одна замечательная черта – роскошные, снежно-белые бакенбарды и усы с подусниками. Уверен, что это кто-то из бывших. Настоящий, а не самодельный, не новый, не из тех, что являются членами вашего клуба!

Теперь уже и Аристарх, который принялся было позевывать, оживился и с волнением посмотрел на Ольгу. Та сделала умоляющее лицо, дескать, не мешайте, ваша светлость, потом обсудим, и произнесла, обращаясь к директору:

– Странные вы вещи говорите, Константин Сергеевич. Если этот человек, по-вашему, принадлежал в прошлом к привилегированному сословию, стало быть, он был неплохо образован и, вероятно, обладал если не знаниями, то хотя бы вкусом к живописи. С чего бы ему тогда молиться на эту, как вы утверждаете, дрянь?

В комнате послышался возбужденный павлиний вопль самого высокого накала.

– Загадка! Тайна, которыми изобилует история нашего Отечества! Ума не приложу! – раз за разом выкрикивал директор. – Впрочем, – тут он заговорил потише и поспокойнее, – могу высказать одно предположение, если вам так уж интересно, что я по этому поводу думаю. Эта картина могла иметь для него ценность совсем другого плана. Она могла быть связана с каким-то его воспоминанием, скорее всего, молодости – картина-то, при всем ее несовершенстве, написана давно, примерно году в пятнадцатом-шестнадцатом. Теперь прикиньте возраст дедушки и, как говорится, делайте выводы!

О, да! Выводы! Ольга успела сделать их уже превеликое множество, хотя кое-какие детали, на ее взгляд, нуждались в уточнении. Теперь она уже не хотела оставаться в кабинете и продолжать этот разговор. Ее тянуло на простор, в закоулки зимнего Первозванска, и каждая минута пребывания в музее была для нее пыткой.

Неожиданно заговорил Собилло.

– А скажите, Константин Сергеевич, ваш музей легко ограбить? Вы только что упомянули имена Боровиковского и Рокотова. Их работы на международных аукционах исчисляются десятками тысяч долларов. И это только потому, что русская живопись прошлого века не так ценится на Западе, как русский авангард. Богатый коллекционер здесь, в России, мог бы дать за них значительно больше, скажем, тысяч двести или триста. Вы не боитесь, что эти полотна могут похитить? И еще одно – вы так и не ответили на вопрос, какова может быть рыночная цена авангардного «Этюда № 312»? Меня тоже занимает эта проблема. Итак, какова может быть его цена, хотя бы приблизительно?

Аристарх был серьезен, и Константин Сергеевич счел нужным изложить свои соображения шелестящим, будто шорох бумаги на ветру, казенным голосом.

– Что ж, приблизительно его цена будет равняться полутора-двум тысячам долларов. То есть за «Этюд» в духе супрематизма при случае заплатят столько же, сколько за картину члена союза первозванских художников, работающего в манере местной школы. Как это ни удивительно, но обильно сдобренная лазурью красно-золотисто-желтая цветовая гамма, являющаяся отличительным признаком первозванского живописного канона, имеет поклонников не только у нас, но и за границей. Как видите, сумма не столь велика, но и не так мала, чтобы злоумышленник равнодушно прошел мимо этого полотна, если бы у него появилась возможность заполучить его без особого риска. Но, – тут директор нацелил указательный палец в грудь Аристарху, – как раз такой возможности ему и не представится. Картины Боровиковского, Рокотова, Левицкого, как и этюд, о котором мы говорим, защищены весьма надежно. Они находятся под охраной не одной только сигнализации, но и подразделения ОМОН. Так что, как видите, при всем том, что средства на содержание музея отпускаются ничтожные, ограбления мы можем не опасаться. Московская Третьяковка – и та ограждена от неожиданностей куда хуже.

Пока Аристарх прощался с директором, Ольга уже поднялась с места и с нетерпением переступала с ноги на ногу – до того ей хотелось поскорее удрать. Собилло тоже поднялся, но отчего-то замешкался. Видно было, что ему требовалось узнать у директора еще что-то.

– А у князя Усольцева коллекция живописи была богатая? – спросил он, делая шаг к двери, потом неожиданно обернулся, меряя взглядом фигурку директора, восседавшего в своем славянофильском кресле.

– Весьма солидная, – каркнул Константин Сергеевич. – У него там значились итальянцы и немцы XVIII века, было несколько англичан, в том числе и великий Гейнсборо, украшающий нынче стену в Эрмитаже. Наших у князя тоже в достатке имелось – Аргунов, Кипренский, Брюллов, тот же Рокотов, этюды Иванова. Они теперь в Русском музее. Ну да все это, впрочем, дела давно минувших дней. Первозванску товарищи большевики из всего собрания оставили только пять полотен – самых завалящих, в том числе и этот «Этюд № 312». Тогда, кстати, работали эксперты не чета нынешним. Они бы ценную картину не проглядели. Полная опись собрания хранится в городском архиве, – добавил Константин Сергеевич, – если, конечно, не сгорела во время пожара. Немцы, знаете ли, сильно бомбили город.

Ольга стояла уже у выхода, но, услышав вопрос князя, снова вернулась в комнату.

«С какой стати Аристарх решил предпринять экскурс в историю собрания князя Усольцева? – подумала она. – Ясно же, что от той коллекции остались рожки да ножки – да и те хранятся в музеях Москвы или Питера. Или он считает, что с помощью архивного списка можно установить имя автора этюда? А что? Неплохая мысль! Надо обязательно наведаться и в архив».